***
Ёшида старается быть на позитиве хотя бы визуально. Старается не рассуждать относительно того, какие принципы заставляют Денджи вонзиться ногтями в запястье и сойти на крупную дрожь за углом у комбини — Ёшида ни о чём не думает, лишь послушно останавливается сбоку и поднимает свои глаза. Измотанный демон-осьминог лениво ворочается под кожей, мутные чернильные радужки не моргают — смотрят на Денджи, ожидая дальнейших распоряжений. Весь взлохмаченный после обжиманий на контейнере и насквозь мокрый, тот торопливо хлебает горячий карамельный латте в стаканчике, бросает картонку под ноги и выпаливает невнятное: — Слушай, Наюта там это… Разумеется, у Хирофуми ужасный фетиш на такую непонятную болтовню и на присущее ей смущение, но сейчас с Денджи что-то явно идёт не так. Его огрублелые пальцы резко разжимаются, огненные радужки коротко полыхают. — Ну короче ты понял, а я в общем пошёл. Промёрзшая тень объекта привязанности бликует смазанным пятном под магазинной вывеской и испаряется быстрее, чем Ёшида успевает раскрыть рот и подхватить скользкий край школьной сумки. Улица пустеет, на бледной коже остаются следы от ногтей. Внутри — гадкое послевкусие, словно не кофе из автомата только что раскатали об асфальт, а самого Хирофуми. Не до летальных переломов, конечно — его кости выдержали даже хуки Гуа-как-её-там, — и всё же крайне неприятно. Тьма вокруг сгущается, подставляет иголки к горлу. Фонарь на углу жужжит, щёлкает, ловит нервный тик. Ёшида сжимает кулаки и откидывается головой на отсыревшую стену, рассчитывая количество испытаний, которые выпадут на его расшатанную выдержку прежде чем Денджи признается в правде хотя бы себе. Много, наверное — отвечает внутренний голос, — потому что побочных эффектов от тесных контаков с Денджи уже насчиталось больше десятка. И да, они далеко не всегда приятные. За зашторенными стёклами чьей-то квартиры грохочет посуда, грозовые тучи летят в направлении гор, морской ветер лезет под прилипшую к коже одежду и успокаивающе лижет костяшки. Лопатки царапаются о наждачку облицовки, Ёшида медленно опускается на корточки и трёт лицо ладонями. Денджи ужасно неопределенный и до усрачки пугливый, когда речь заходит о том, что выходит за грань его понимания. Как же это, блин, нелепо — разве так себя должны вести люди, которые буквально только что сами намекали на такую вот, по-настоящему взрослую близость? Или она, близость эта, тоже вне моральных рамок Денджи? А что, если так и есть? Давать на рот и спускать в руку ведь не равнозначно «отдаться». Демон-осьминог с долей своего демонического сочувствия копошится в распалённых возбуждением венах. Тугой узел в животе постепенно расслабляется, хотя самому Ёшиде — точнее его нервной системе — никак не легчает. Хочется секса. Секса с Денджи. Хоть какого-нибудь — лишь бы была взаимная отдача. Не страшно даже самому стать тем, кто раздвинет ноги. Не, не так. Вообще, честно говоря, плевать — когда ты падал с двадцать хер пойми какого этажа и замирал всего в нескольких сантиметрах от земли, уже ничего не страшно. Пухлые губы слегка синеют от холода, но продолжают натянуто улыбаться в беззвёздное небо — без улыбки сейчас никак. Хирофуми складывает ладони лодочкой и ныряет в них носом. Смеётся. Искренне смеётся над страхами Денджи, которые напрямую проецируются на его собственное самочувствие и давят его до кондиции бумажного стаканчика с отпечатками клыков на шее. Принципы важнее желаний, значит. Смех резко обрывается. Ёшида меняется в лице. Трогает свежую корочку на ране. Мрачнеет. Вертел он на хую вот эти вот хитровыебанные ограничения.***
Он вновь ведёт расчёты. Моет посуду. Пьёт несладкий кофе. Мажет укус заживляющей хернёй. Смотрит на него в зеркало. Вспоминает разгорячённое лицо Денджи. Хватается за голову. Падает на кровать. Упирается пятками в пол. Сминает простынь в кулаке. Во второй кулак, мокрый и скользкий, спускает накопившееся напряжение. Из головы вылетает всё ненужное, и вот уже Ёшида спокойно моет руки перед тем же зеркалом. Затем садится за стол на кухне. И думает. Думает, оплетает щупальцами ножки стульев, руки, ободок кружки с холодным кофе. Чернь плещется за подоконником, в голове, в раковине, откуда гулко капает вода. Ёшида тает в её пелене и думает до тех пор, пока не наступает утро. Новый день проходит в режиме ожидания — неизвестно, с чем придётся столкнуться на этот раз. Хирофуми не подаёт виду, насколько ему отстойно, ведь Денджи всё равно не здоровается у школьных ворот — в принципе, это уже считается за классику жанра, — игнорирует в раздевалке, пока переобувается — тоже классика жанра, ладно, допустим, — но пихает локтём на лавочке во время обеда. — Доброе. Блять. Утро, — цедит он сквозь клыки, грохаясь о деревянную спинку. И конкретно этот момент уже относится к категории мало изученных — во-первых, сейчас уже за полдень, во-вторых, Денджи почти никогда не шёл на контакт первым. Скорее наоборот — скрывал лицо, вырывался, спасался бегством, а те редкие случаи, где инициатива исходила от него, заканчивались баш на баш. То есть, сначала дерьмово, потом хорошо. По негласным правилам очерёдности, соответственно… Внизу живота неприятно крутит и холодеет. Дурное предчувствие быстро берёт верх над разумом, хотя внешне Ёшида уверенно держит марку стандартного «похуй». В сёдзе-мангах на подобных «мне на всё похуй» личностей с таинственной аурой вешаются десятки девчонок. Обидно даже, что Денджи этих премиальных качеств явно недостаточно. Да и чего уж там — доподлинно неизвестно, что уместится в рамки его «достаточно» и не схлестнётся с пограничным «а это уже слишком». Лохматый, грозный, с мешками под глазами и мятыми штанинами, сегодняшний Денджи больше всего напоминает отпетого хулигана, которому — в моменте, только в моменте — чертовски недостаёт драматических разборок. — Чё не позвал меня? — спрашивает он так, словно взаправду готов загасить без суда и следствия. Между коротких светлых ресниц плещется плохо скрываемое раздражение. Хирофуми косится на них ровно две секунды, а после напоминает себе, что агрессия, в той или иной степени присущая каждому нормальному человеку, всегда балансирует на тонкой грани с волнением. Из этого следует вывод — игры в неопределенность с Денджи должны оставаться основным козырем. — Эй, не хочешь разговаривать со мной? — объект привязанности бьёт по подошве кед своим кроссовком и поворачивается лицом к лицу. Точнее, к профилю — Ёшида же сейчас усердно создаёт видимость того, что окна на втором этаже привлекают его больше, чем реплики собеседника, верно? — Реально что ли не хочешь? — непонимающе раздаётся сбоку. Чернильные радужки невозмутимо глядят вдаль, но где-то внутри Хирофуми, под слоями из мышц, вен и сухожилий, всё буквально ликует, ведь Денджи сдаётся практически сразу — морщится, болезненно кривит ртом: — Бля. Ладно. Окей. Я понял. Осталось поднажать ещё немного — мысленно набрасывает Ёшида, упиваясь этими бесхитростными манипуляциями. Почти что детскими — как и все предыдущие, — но, сука, Господи, чёрт побери, реально действенными. Позади нагретой солнцем лавки шелестит листва, с футбольного поля неподалёку доносятся задорные вскрики, мимо проходят шумные девчонки из параллели. От бокового зрения Хирофуми не ускользает тот факт, что Денджи уже не выворачивает шею в направлении соблазнительных коротких юбок и распущенных волос. Денджи в каком-то странном нетерпении подбивается ещё теснее к бедру, но сталкивается с сумкой. Ощетинивается, отползает назад, смотрит на неё одичалым зверем. Сердце Ёшиды прыгает к глотке, переворачивая весь организм вверх тормашками, а объект привязанности — скорее, повод для испытаний своей хвалёной выдержки — демонстративно пихает препятствие коленом и взвинчивается пуще прежнего. — Чё, настолько обиделся на меня, что даже рядом сидеть не хочешь? Бровь Хирофуми подпрыгивает на лоб, выражая немой вопрос — он же сидит. Рядом. Вот. Денджи шипит, втягивает шею в плечи, и упирается ладонями в деревянные перекладины. — Я ж это… Ну это… Бля. Его безобразно-некультурная физиономия буквально кипит от перегруза. Щёки усыпает пятнистый румянец, на лбу появляются глубокие, почти мученические складки. Ёшида видит. Видит. Очень отчётливо видит. Можно сказать, наслаждается. Не столько тем, что смог выбрать нужную тактику и довести всё до финальной стадии, сколько эмоциями Денджи как таковыми. Ведь он абсолютно так же неконтролируемо морщится, грызёт губы и краснеет, когда ему дрочат и сосут, а затем дают кончить в теплое и мягкое. Последнее, кстати, спорно — Денджи настолько запальчивый, что ему вроде бы вкатили и склизкие ледяные щупальца. — Бля, короче, не обижайся, я просто пересрался, — торопливо выплевывают сухие губы. Мыслительный процесс прерывается. Ёшида замирает и интуитивно догадывается — сохранение мнимой незаинтересованности в дальнейшем будет кощунственно и крайне чревато. — Пересрался чего? — сглотнув, осторожно спрашивает он. Денджи супится. Взмахивает руками. — Ну… — о кулак красноречиво хлопает раскрытая ладонь. — Того самого. Воспоминания вонзаются в кончики ушей непредвиденным жаром, взгляд стекленеет. Сердце, кажется, вовсе забывает качать кровь. Хирофуми прерывисто выдыхает через нос, запуская его заново, и перекладывает сумку на колени. — С кем не бывает, Денджи-кун. Дополнительных предложений не требуется — в ткань школьных брюк нагло утыкается чужая нога. В ширинку — собственный член, и ему тоже не нужно особого случая на то, чтобы куда-нибудь прижаться. Блядство. Какое же блядство эти ваши гормоны. Ёшида прикрывает последствия их выброса скромным багажом знаний и заискивающе заглядывает в раскосые глаза Денджи. Золотистая кайма вокруг зрачка завораживающе блестит. — Может, просто опустим этот момент? — вполголоса предлагает Ёшида, не смея отвернуться. — Тот самый, о котором ты думал. Объект привязанности вскипает, точно взъерошенный голубь, бубнит что-то под нос, скрещивает руки на груди. — Я правда не знал, как бы это всё… Конец оправдательного предложения теряется в рукаве униформы Хирофуми. Денджи подслеповато тычется в неё, свистит ноздрями и ёрзает, пристраиваясь поудобнее. Ёшида осторожно сгибает руку в локте, боясь испортить момент, и незаметно пробирается пальцами к грубой юношеской талии. Ткань пиджака сдвигается в сторону, края футболки выпадают из-за пояса. От смуглой кожи веет теплом и лёгкой испариной, и Ёшида еле ощутимо касается её, затаив дыхание. — Денджи-кун, ты же не против? — выходит как-то хрипло, зато очень честно. Сильные мышцы под подушечками пальцев заметно напрягаются, подошвы кед стукают о бетонную плитку. Денджи громко сопит, но не отстраняется — скорее напротив, прижимается ещё плотнее. И отводит одно бедро в сторону. — Чё раньше не спросил? Чернильные радужки на секунду падают к чужим брюкам. В паху всё вздрагивает, скручивается в мёртвую петлю. Демон-осьминог, должно быть, воет от того, как горячо под кожей Ёшиды, который видит это. Видит, в смысле, что у Денджи стоит. Видит пунцовые щёки. Видит, как Денджи в принципе неудобно. О, Ёшида видит всё это так же хорошо, как видел белые мазки на своей ладони прошедшей ночью, но не собирается никого обличать. У Денджи ведь не только эрекция, у Денджи ещё и принципы.***
В воздухе пахнет озоном, дешёвым шампунем и рисом, лужи зеркалят бесконечное закатное небо. С козырьков магазинов капают остатки дождя, последние солнечные лучи мажут щёки Денджи липким малиновым. Таким липким, что появляется желание попробовать на вкус. Прямо здесь и сейчас, в любом ближайшем закоулке. Но Ёшида не совсем конченый, чтобы напарываться на уже пройденное, да и оправдать чужое доверие он хочет чуть сильнее, чем потешить свой эгоизм. — Как это правильно сказать?.. — притормозив у подземного перехода, задумчиво спрашивает Денджи. О чём именно спрашивает — совершенно неясно. — Можешь сказать не так, как правильно, а так, как есть, — безучастно отвечает Ёшида, лишь бы хоть как-то показать, что он настроен на разговор. Объект привязанности перекатывается с носков на пятки, зачёсывает чёлку назад, пропускает пряди сквозь пальцы, будто этот жест и впрямь может помочь высказаться, и слегка приоткрывает рот. — Короче, спасибо за то, что сходил со мной. Я бы сам… Денджи не договаривает, хватается за лохматый висок и крепко сжимает челюсти. Ёшида ждёт. Смотрит на то, как светлые ресницы робко прикрывают расширенные зрачки. Денджи моргает и перекидывает взгляд куда-то в сторону, Хирофуми поступает так же — глядит уже на крепко сжатый кулак. В нём мотается пакетик с какой-то сёнен-мангой. Фокус внимания падает на край переплёта, торчащего из непрозрачного пластика, однако Хирофуми не может вспомнить ни названия, ни сюжета, потому что ради одной такой тонкой книженции он перекопал буквально весь отдел. Ради Денджи, точнее, сама манга ему неинтересна, если не брать в расчёт… Впрочем, ладно. — Не за что благодарить. Ты бы сам не смог прочитать столько аннотаций и выбрать нужную, — без всякой подоплёки замечает Ёшида, хотя чужие уши всё равно вспыхивают ярче, чем вывеска на лав-отеле на краю улицы. — Ой, да ну тебя нафиг, я не настолько тормознутый, — уязвлённо шикает Денджи, потупляет взгляд и жамкает край рубашки. — Мне просто было скучно одному, сечёшь? — Секу, — кивает Ёшида. Объект привязанности закусывает губу и понуро оглядывается назад. — Тогда я пошёл домой? Ёшида снова кивает, несмотря на гнетущее чувство скорого одиночества в сопровождении невыносимого «не круто, что я уже скучаю», и вместо озвучивания последней мысли разводит руками. — Ты же не хотел, чтобы я тебя провожал. Кивает теперь Денджи. — Ага, не хотел. Пока. И испаряется из поля зрения. Хирофуми тоскливо смотрит ему вслед, и от всей души — если таковая всё-таки существует — презирает чёртовы принципы и бесполезные социальные нормы, которым приходится следовать только для того, чтобы излишне не выделяться из безвкусной толпы. Денджи ведь боится не того, что его проводят — боится оказаться на роли беспомощной девчонки и очень хочет быть крутым парнем. Но он далеко не крутой, он просто такой, какой есть, и Ёшида его полностью принимает. Вот чисто логически: существует ли в мире хоть кто-нибудь, кто полностью подходит под шаблон идеального человека? Естественно, нет. Безо всяких сомнений нет. Сегодня Хирофуми ещё больше убедился в этом — прямо в книжном убедился, когда просёк, какую именно мангу украдкой читали те мелкие извращенки в униформе средней школы. Мало того, что читали — ещё и палили то на него, то на Денджи, и очень секретно шушукались. Ага, даже в их незрелых фантазиях присутствует гей-порно, чёрт возьми, и они этого не стесняются. Реальность вливается в уши гудком клаксона на перекрестке. Ёшида фокусирует взгляд на опустевшем клочке асфальта перед собой. Потом на ступеньках, ведущих в подземный переход. Разумеется, там не обнаруживается никого, за исключением какого-то офисника с дипломатом. Пухлые губы искажает усмешка — глупо ведь надеяться, что Денджи вернётся и скажет, что передумал, да? Конечно глупо — дёрнув щекой, Хирофуми отводит взгляд к парапету. Под подошву попадается крышка — или козёл отпущения, если вам угодно. Руки суются в карманы в поисках апельсинового леденца. Не находят, поэтому мысок кед поддевает жестянку. Глупо. Всё. Очень. Глупо. По ушам режет механический лязг, чернильные радужки безучастно прослеживают кривую траекторию полёта крышки вниз по бетонной лестнице. Ёшиде, знаете ли, ничего не угодно. Он порядком загнался и совершенно отупел. Ещё — капельку, может, — расстроился. Потому что даже у школьниц есть возможность придумать собственное гей-порно, а вот у него с Денджи — длинный список из тупых принципов.***
Повода в ладони натягиваются до предела и натирают чувствительную кожу. Ёшида бежит следом за собаками и петляет по уже знакомым кустам, под ногами хлюпает свежая слякоть, только что уложенные волосы треплет встречным ветром. Кулаки покрепче наматывают на себя полоски грубой ткани, потому что Денджи постоянно сбивает Хирофуми с толку, возникая из ниоткуда. То откровенно стебётся и пытается сделать подсечку, то подбадривает, хлопая ладонью по пояснице. Поддаваться на провокации бессмысленно, но Ёшида пропитывается нетерпением точно лакмусовая бумажка — в памяти ещё свежо то уверенное «давай дома», произнесённое перед очередным поцелуем. Оно было сказано слишком отчётливо. Слишком отчётливо, чтобы перестать представлять себе все вытекающие… последствия. Крепежи на ошейниках отстёгиваются неумело и как-то трудно. Пальцы не слушаются, Хирофуми ёрзает на корточках, переползает в раскорячку на газон, и едва не чихает от взвеси пыли с собачьей шерсти. Честно, положа руку на его сумасшедшее сердце — чёрта с два Ёшида пошёл бы таскаться по парку с собаками забесплатно и в ущерб себе. Они же не Денджи, что бы там покойная Макима-сан ни пиздела. Да, они — не Денджи. Только вот проблематика вопроса исходит из его бережного отношения к блохастым хвостам и вонючим пастям. Поэтому Хирофуми терпит. По сути ради того, чтобы Денджи дал ему хотя бы крупицу своего внимания, он регулярно запихивает своё самолюбие подальше, а конкретно сейчас пачкает ухоженные руки, гладит пышную холку и неохотно запоминает клички. Когти Кастарда раздирают коленку сквозь штанину, ставят грязные отметины на свежестиранные джинсы. Под чернильными радужками плещется пренебрежение, Ёшида силится не скрестить пальцы и аккуратно спихивает собачьи лапы с себя. Ему даже начинает казаться, что спасение уже близко, но… Вытянутая челюсть Трюфеля клацает перед носом и выталкивает из себя длинный язык. По щеке проходится что-то липкое. Блять, шершавое. Хирофуми на автомате отпрыгивает в сторону, чудом не приземляясь задницей в сырую траву, и принимается оттирать слюнявое пятно на коже. Пушистый хвост мотается из стороны в сторону, словно помело, Трюфель невнятно тявкает и по-животному гнёт шею набок. Ёшида буравит тяжёлым взглядом в ответ. Если это чудище ещё хоть на сантиметр… Гляделки обрывает брючная ткань — Денджи крайне вовремя встаёт под перекрёстный огонь. Ржёт, отгоняет свою животину, затем хлопает ладонями по коленям и наклоняется вперёд. Смотрит непривычно вдумчиво, серьёзно — Хирофуми замирает с ладонью на лице. За рёбрами слева безумно преданно стучит окрепшее чувство. Оно говорит одно и то же. Люблю. Люблю. Люблю. Ведь Денджи такой красивый, когда украдкой косится чуть ниже носа и медленно выдыхает прямо в губы — сладко, близко, очень хорошо. — Ты им нравишься, знаешь? — шепчет он, приопуская веки. Ёшида давится токийским смогом и хочет отчеканить нарочито-вежливое «мне неинтересно», но вместо этого внезапно для себя тушуется. Поджимает губы, растерянно роняет голову в мягкую ткань чужой толстовки. Затягивается так, что почва уходит из-под ног — шмотьё пахнет Денджи, его стиральным порошком, его бытом, его телом. Как волнительно. Как хорошо. Липкие от слюны пальцы в отчаянии хватаются за травинки на газоне, за рёбрами сумасбродно колотится, а пальцы Денджи — пыльные, кривые, но такие необходимые, — едва уловимо поддевают пряди за ухом и осторожно касаются сережёк. — Ёшида, — зовёт он куда-то в макушку. В груди Хирофуми творится сущий ад, ладонь сама собой тянется подхватить острый подбородок и расцеловать в каком-то нежном порыве, несмотря на смущение, неподходящую позу и присутствие прохожих. — …Денджи-кун, а тебе я нравлюсь? — вместо этого всего спрашивает Ёшида, просяще потираясь о ткань толстовки чистой щекой. Сверху раздаётся нечленораздельный звук — не то слово, не то мычание. Пальцы на затылке вздрагивают и зарываются ещё глубже. Гладят. Неумело, чёрте как, но гладят. Хирофуми был бы рад подставиться ещё, чтобы показать, насколько ему нравится ощущать эту тяжесть кожей, но честно — он опасается даже шевельнуться. Объект его привязанности хрустит коленками, сам опускается вниз. Колючий волос проходится вдоль открытых ключиц и утыкается в шею, ровно в то место, где темнеет короста от укуса. Спустя мгновение Денджи уже тычется туда же прохладным носом. Щекочет ресницами. Шумно тянет воздух. — Ты такой… придурок, у меня слов нет. Ёшида разочарованно вздыхает и шмякается головой в костлявое плечо. Как же, принципы.