***
По металлическому козырьку над их головами молотит водой. Остаточная морось делает поправку на ветер и оседает на лице. Мелочи — флегматично думает Ёшида, разглядывая ткань кед, ранее утопленных в луже. Из-за того, что Денджи схватил его за руку и резко побежал. Сегодня он вообще неспокойный. Как никогда прежде неспокойный — топчется на месте, ощетинивается, пинает бетонный выступ высокой клумбы. С потемневшей от воды чёлки слетает несколько капель, на курносом носу выстраиваются морщинки. Ёшида воровато поглядывает на этот безобразно-идеальный профиль, прижимает палец к губе в задумчивом жесте, и заворачивает язык куда-то к нёбу. Объект его привязаности излучает какую-то странную ауру. Похожую на статическое электричество — и тянет к нему, и неиллюзорно колется. Напрашивается опытный вывод: злится. — Угораздило же снова нарваться, чё за невезуха такая? — внезапно заговаривает Денджи, подтверждая предварительные догадки о своём плачевном настроении. Полуоборачивается, грозно кивает на плотную стену дождя позади себя. — Чё, классно разве вот так торчать? Любая погода, как и отношения с людьми, особенно с такими необычными — из ряда вон, единственными в своём роде, — как Денджи, имеет свои недостатки и преимущества — мысленно подмечает Хирофуми и неопредённо ведёт плечами. — Спорный момент. Я рядом с тобой, Денджи-кун, а остальное уже так, мелочи. Последний подвисает с разинутой челюстью. Кажется, почти до пола. Поднимает обратно, хмурится, раскачивается на пятках, точно маятник. — Пиздец ты стрёмный, Ёшида, не задолбало мне в уши лить? Саморефлексия прерывается жаром в животе и кусачими мурашками на загривке, но тут же откатывается до состояния амёбы — в чём стрёмный, если всё-таки Ёшида, а не «педик» или «пиздабол»? И вообще. Чернильные радужки на секунду расходятся взволнованной рябью. Разве он хоть где-то сейчас врёт? Спросить, правда, Хирофуми не решается — с Денджи надо бережно, как с самой нестабильной материей, а то пойдёт цепная реакция, — и по привычке лезет в карманы штанов. Напарывается на шелестящую пустоту. Вспоминает — не успел заскочить за апельсиновыми леденцами, потому что спешил к Денджи. Спешил увидеться, чтобы тот не торчал в одиночестве, спешил обнять, чтобы тот не думал лишнего, спешил потянуться к губам, чтобы тот… Нет, с приветственным поцелуем всё же обломилось — вместо этого Денджи рубанул ладонью воздух у рта Ёшиды, строго покачал головой и юрко прижался к щеке носом. Тогда губы снова смазанно коснулись его острых костяшек, но теперь состояние души Хирофуми буквально душит от нехватки близости. Из-за этого, кажется, обостряются все пять чувств, а шестое — напротив — растворяется в сбивчивом пульсе под прочной кожей. Денджи по правую руку, видно, продолжает копошиться. Слышно, бубнит себе под нос что-то донельзя драматичное. В дыхательные пути Ёшиды всё отчётливее просачивается запах озона вперемешку с тонким, едва уловимым ароматом дешёвого травяного шампуня, варёного риса и цитруса. Голову слегка мутит — то ли от косого взгляда, мимоходом брошенного на водовороты у ливнёвок, то ли от того, что у Денджи насквозь мокрая футболка. Вязкая чернь из глаз приклеивается к выпирающей ткани в районе сосков, перетекает к проводу от ручки стартера. В паху как по команде начинает сладко зудеть. Ёшида осекается, отрезвляюще кусает щёку и облокачивается плечом на бетонную стену. — …Дождь есть дождь. Неприятно, конечно. Может, противно, но я же с тобой, Денджи-кун, — говорит. — Поэтому я… Поэтому Хирофуми и замолкает на полуслове — в голове чересчур много всякого хлама, примерное содержание которого заключается в досадливое «я очень не хочу, чтобы ты бесился из-за того, что вокруг нас сплошная лужа». Или вот ещё. Лучше посмотри на меня, а не на разбухшую газету на ступеньке, я живой, хоть и еле тёплый, я чувствую, я люблю тебя. В конце-концов — если отринуть идиотскую лирику — от очередного набега природного катаклизма страдает не только Денджи, запертый рядом с Ёшидой под тесным навесом метр на метр. Страдает буквально вся округа — и крыши однотипных трущоб, и хаотичные сети проводов, протянутые между серыми стенами, и яркие вывески небольших магазинов, и остовы машин. В прошлый раз вообще лило как из дырявой ванны, но Денджи тогда… Чуть ниже плеча немного тяжелеет. Ёшида взволнованно вздрагивает. — …Стоять с тобой под дождём — максимально хуёвая затея, — раздаётся оттуда же. Фокус внимания падает на десять с чем-то сантиметров ниже. Обнаруживает соломенную макушку, упёршуюся в руку. В груди ёкает, центр принятия решений трезвонит сопливое «обними». Ёшида облизывает нижнюю губу. Скрипит шеей. Мутузит внутренности карманов, боясь показать свои взмокшие пальцы. Почти умирает от того, как их свербит, но всё же сдерживается и отклоняет сигнал. Он не то, чтобы против поддаваться желаниям — он просто чувствует, что сейчас нельзя. Кончики ушей слегка саднят от жара, Денджи ворочается, шоркает боком по рукаву, скрещивает руки под стартером и сверкает глазами из-под прилипшей ко лбу чёлки. — Я так-то не рассчитывал, что мы тут застрянем, — заявляет он. Заявляет весьма туманно, да и рубильники в мозгу Ёшиды коротят от высокой влажности. Причём не от той, что снаружи, а от той, что в штанах, потому и попытки переключиться на режим непринуждённого диалога кажутся заведомо неудачными. — …А на что ты рассчитывал? — кое-как проговаривает Хирофуми, жадно вылизывая взглядом мокрые дорожки на жилистых предплечьях Денджи. Тот загадочно сдвигает брови к переносице. Спустя секунду уже шикает, подбивается к груди, протискивается между распахнутой рубашкой и футболкой, и вяло роняет руки вдоль своего торса. — Да уже ни на что, — раздражённый ответ глохнет в тонкой ткани. Денджи звучно пыхает носом, давая понять, что он закончил, и резко притихает. Дышит глубоко, медленно. Последние сухие участки на одежде пропитываются водой с его жёстких волос, по рёбрам бежит приятный холодок, Ёшида глядит на его причину сверху вниз и с дрожью выдыхает. Проходится языком по краю рта. Кусает губу и нерешительно дотягивается до мягкого пушка на загривке. Опускает на него пальцы. Веки тяжелеют от того, как это, чёрт возьми, интимно и откровенно-нежно. Денджи ведь не двигается. Не сбегает. Сопит в грудь. Молчит. Хирофуми ласково щупает его шейные позвонки и улыбается, потому что под подушечки пальцев попадают мурашки. Их слишком много, и Ёшида зарывается в пряди выше, перебирает до самых корней, со свистом выдыхает в мокрую макушку. Я люблю тебя. Прежде Хирофуми отрубил бы себе кисти рук за такое непреодолимое желание сблизиться с кем-то, но сейчас… — Ёшида, слушай. Адресата обращения едва уловимо встряхивает. — Кхм? Денджи отрывается от его торса, смотрит лоб в лоб, поджимает губы. — А ты… Блин. Большой палец терпеливо оглаживает мягкую кожу за его кипяточным ухом, соскальзывает к сильной шее, замирает над уязвимой сонной артерией. Ёшида ласково щурится и слегка проминает скользкую кожу. Якобы между делом, якобы невзначай. Якобы, да — Хирофуми же ничего и никогда не делает просто так. Сейчас, например, он проверяет. Чувствует, как именно там бьётся, чувствует, что кровь, которую качает демоническое сердце, бурлит быстрее потоков воды в водостоках. И отчего-то упокаивается, возвращает руку на затылок, снова неторопливо перебирает пальцами приглаженный ливнем волос. Надолго ли хватит этой доброты, а? В уши врывается тихий кашель. Денджи демонстративно прочищает горло ещё раз, теряет взгляд где-то у себя под ногами, ловит кулаком футболку, накручивает воротник на палец. — …Я не могу тебе всё объяснить. Точнее, могу, но и не могу одновременно. Забродивший мозг Ёшиды внезапно щёлкает подобием осмысленности. — Давай ты просто попробуешь сказать мне, что ты хочешь? — решительно подхватывает он, вцепляясь клешнями в несерьёзное предположение касаемо того, какой оборот может принять эта беседа. Денджи цокает языком. Ссутуленные плечи поджимаются к шее, скулы усыпает известным мраморным румянцем. — Не заставляй меня произносить это вслух, — раздражённо бормочут бледные губы. В мозгу Хирофуми щёлкает второй раз. Теперь как-то больно, будто тупым лезвием по мясу. Сколько раз Денджи думал, что череда событий в его жизни не зависит от него самого? Ёшида до сих пор не знает всех подробностей — знает только, что Денджи день за днём мешали с грязью, — но хочет разобраться, втиснуться в прошлое, зашить в скоросшиватель в качестве пособия, а затем вызубрить так, чтобы от зубов отлетало. Рука сама собой перескакивает на острый подбородок, поддевает скользкими от воды пальцами. — Неужели настолько противно о чем-то мне рассказывать? И это ещё после того, что было? — с нажимом бросает Хирофуми, глядя Денджи в глаза. Тот хрипло выдыхает приоткрытым ртом, огоньки в его радужках завороженно мерцают. — Нет, дело не в этом. Просто… За воротник рубашки хватко цепляются короткие пальцы. Нервно мнут ткань, слитно проходятся по грудной клетке, соскальзывают к рёбрам. Застывают на месте. Ёшида чувствует, как их трусит, чувствует, что Денджи на грани. — Просто так получается. И да, не противно мне, видишь? — произносит последний, чуть сжимая кончики пальцев на жёстких мышцах под футболкой. Сердце слишком живо долбится о кости, будто вот-вот размолотит каждую, вырвется наружу и покорно прижмётся к его мозолистой ладони. Денджи и без этого наверняка впитывает его пульс кожей, наверняка запоминает, но Хирофуми всё равно нарочито-непонимающе выгибает бровь. — Разве? Ты трогал меня много раз, но ничего не поменялось. Длинные пальцы обвивают подбородок покрепче, а Денджи, ведомый ими, послушно поднимается на носочки. Дёргает кадыком, мучительно жмурится, и комкает борт рубашки до глухого треска нитей на стыках ткани. — Менялось. Мне теперь не противно, — шепчет. Ёшида наклоняется вперёд. Совсем чуть-чуть — чтобы получше слышать, — но организм все равно уходит в отказ и забывает дышать. Ведь Денджи теперь так близко, что можно выхватить его тёплое сопение своими сдавленными лёгкими и случайно принять за своё. — Да, не противно, вообще не противно, реально блин не противно, посмотри, — повторяют шершавые губы. Хочется целовать их. — Я ни-че-го не вижу, Денджи-кун. Ты же закрыл глаза, — тихонько произносит Хирофуми, поглаживая грубую линию челюсти. Беспокойное дыхание на секунду прерывается, опаляет щёку и уголок губ. Светлые брови напряжённо дрожат. — Смотри внимательно, больше не покажу, — хрипит Денджи, приподнимая веки. Непроглядная чернота сталкивается с дребезжащим огнём, способным превратить в дымящиеся руины весь чёртов Токио, а самого Ёшиду размазать кляксами чернил по асфальту, но отступать нельзя. — Не вижу, Денджи-кун, — мягкая улыбка греет щёки, в груди всё переворачивается. Слипшиеся ресницы еле колышутся, по загорелому лицу стекают прозрачные капли. Чернильные радужки следят за одной из них всего секунду — ровно до тех пор, пока она не достигает кончика носа, — и по инерции падают чуть ниже. Денджи ловит их в полёте своими, быстро моргает и шумно облизывается. Хочется целовать. — Совсем слепой, да? — бормочет. Хирофуми придурковато усмехается и проходится языком по своей верхней губе. Прижимается лбом к чужому, щурится. — Допустим, слепой. Дай рассмотреть получше, пожалуйста. Денджи вспыхивает и слегка отклоняется назад. Сжимает клыки, морщится. В следующую секунду Ёшида уже чувствует, как на его рёбра давит вторая ладонь. Короткие ногти перебирают по ткани вдоль торса, неожиданно твёрдо хватаются за талию, очерчивают её по широкой дуге и притормаживают сзади, на пояснице. Внизу живота теплеет, Хирофуми глотает кислород, наблюдая тем, Денджи прижимается ещё ближе. — Эй… — зовёт. Ёшида каменеет в предвкушении, и слышит совсем не то, о чём в принципе мог подумать. — До твоего дома же недалеко отсюда?***
Дождь всё ещё шумит в водостоках, где-то под окнами сигналит такси, этажом выше ездят то ли ножками стульев, то ли каблуками. Фоновых звуков в принципе много, хотя главный из них — копошение за тонкой стенкой. Хирофуми внемлет ему, стоя тёмной тенью посреди коридора, и не решается открыть дверь. Да, он всё ещё держится. Накаляется докрасна, фантазируя об обнажённых бёдрах Денджи, который сейчас переодевается в его ванной, но держится. Получается плохо — стоит только протянуть палец к красной кнопке, просто поднести, даже не нажимать, и Хирофуми взорвётся. Жаль, что Денджи не знает об этом. Денджи даже близко не догадывается — вываливается из ванной, обваливая голову полотенцем Ёшиды, одёргивает футболку Ёшиды на своих грубых плечах, подтягивает домашние штаны Ёшиды на выпирающие бедренные кости, непринуждённо проходит мимо, и с разбегу прыгает на диван. Последний тоже принадлежит Ёшиде — естественно, Господи, естественно, они же в его квартире, а не наоборот. Но Денджи едва ли волнует нытье пружин, раздавленных его вертлявым юношеским телом и возможная стоимость ремонта — вместо лаконичного «сорян» он кидает полотенце на спинку, нашаривает пульт и направляет его к выключенному телевизору. — Щас посмотрим, чё там у тебя по ящику показывают. Хирофуми скептически приподнимает бровь — базовый набор телеканалов на всю Японию одинаковый, не? — но всё же присаживается на диван, заранее и во избежание к противоположному краю, закидывает ногу на ногу — вроде переоделся, а между ними всё равно мокро, — стискивает рот покрепче. Ебал бы он эту похоть во все щели, но ему не дают. Денджи, тем временем, поджимает коленки к груди. Жамкает на кнопку. Экран вспыхивает, из динамиков доносятся ликующие голоса, и в нейронных связях Ёшиды совершенно неожиданно разгораются первые искры внутреннего конфликта. — Нихуя я удачно включил, — беспечно ухмыляется Денджи, швыряя пульт на столик. — Моя популярность растёт, да? Хирофуми хочет участливо кивнуть или ляпнуть самую гадкую гадость про содержание телепередачи, но не находится, теряет всю свою стойкость — почему именно сейчас? — и озадаченно прикрывает глаза густой чёлкой. Прожигает из-под неё чёртов кинескоп, мысленно считает до десяти. Сбивается на «раз». Тяжело вздыхает. Еле-еле пристраивает бледную щёку на кулаке. Ладонь потеет, костяшки давят на кожу, чернь в мыслях сгущается и нагоняет жути, потому что на тусклом дисплее снова показывают Человека-бензопилу. Говорят, какой он красивый. Говорят, что он вроде не существует, а вроде и есть. — Сходить бы с ним на свидание! — говорят. Денджи глядит на своих фанатиков с прежним самодовольством. На грани с бахвальством вот этой надуманной привлекательностью. Почему? Зачем? Неужели до сих пор? Нормального объяснения происходящему в принципе нет. Просто в груди что-то обрывается, на губах режется напряжённая улыбка, Хирофуми мотает из крайности в крайность и наконец конкретно выносит. — Переключи эту хуйню. Старик-Кишибе бы однозначно сказал, что он забыл о профессиональной этике, положил болтяру на вежливость и вообще в край рехнулся, но Ёшиде похуй, верите? Ему похуй на весь мир. На реакцию окружающих. На их мнение. Не похуй только на то, что Денджи вытягивается в лице и непонимающе косится на него. — А чё не так-то? Что не так, серьёзно? Всё не так. Отсутствие фактического продвижения в отношениях, постоянная дрочка и желание вздёрнуться от осознания своих слабостей, но особенно в ключевое «не так» укладываются эти улыбчивые ёбла, которые на настоящего Денджи — с его принципами, бессмысленными заскоками и наивными мечтами — ни в жизнь бы не посмотрели. А Хирофуми смотрит каждый день, дотошно следит за любым действием и вздохом, и не может насмотреться. Сейчас, правда, он стискивает зубы и отворачивается к стене. Обидно. — Раз нормально, то оставляй, — кое-как цедит он, выворачивая из своих губ жалкое подобие прежнего равнодушия. Кишка тонка наехать по-настоящему, а? Раньше же мог. Неужели сдулся? Как инфантильно и нелепо для такого взрослого мальчика, как он. — Я и не собирался переключать, буду ещё тебя слушать, — фривольно фыркает Денджи, отмахиваясь от Ёшиды рукой. Не собирался, значит. Длинные пальцы давят на челюсть почти до онемения, брюшину крутит и холодит, в горле стоит огромный кусачий комок. Хирофуми с трудом сглатывает его, затем сглатывает букву за буквой, которые рвутся прямиком из подреберья, прикусывает костяшки краем рта и глубоко задумывается. Возможно, стоит сожалеть о том, что он вырос со стойким инстинктом самосохранения — в противном случае проткнул бы барабанные перепонки шилом, потому что в них безостановочно льются радостные возгласы, превозносящие Человека-бензопилу. Надо же. Забавно получается — его хвалебные возгласы, адресованные Денджи, воспринимаются через раз, если воспринимаются вовсе. Хирофуми как-то горько сглатывает. Разрушается по кирпичику. Чем он заслужил эти качели? Тем, что сам по себе хуже, а? — Ты чё, ревнуешь? Под кожей проходится заряд тока или что-то около того — какой же стресс для организма, — Хирофуми поворачивается на знакомый хрипловатый голос, точно прирученная псина, и очень надеется заметить истинное беспокойство в чужих глазах. Но нет. Денджи всё так же непринуждённо таращится в чёртов телеящик. Указательный палец тыкает туда же, золотистая кайма вокруг зрачка переливается чем-то демоническим. — Прикинь, я стольким цыпочкам нравлюсь, а сижу с тобой. Ёшида устало хмурится и вжимается в диван. Чувствует момент, когда зарождается новый, ещё более неприятный ком в горле — он не виноват, что родился с яйцами, — и снова не отвечает. Что отвечать? Не признаваться же в том, что он давненько мечтает выследить каждую из тех, кто когда-либо засматривался на Денджи в его демоническом облике, избить, переломать им хребты о колено и выдавить глазные яблоки своими же ногтями? Или же в том, что после всех истязаний Ёшида хотел бы присесть на корточки перед безвольной грудой тел, и крайне вежливо рассказать им о том, что он, ответственный и безжалостный охотник на демонов, имеет на Денджи в разы больше прав, чем все эти размалёванные бляди? Не признаваться, конечно, Денджи это не понравится, хотя личная месть над всеми его почитателями представляется чем-то более приятным, чем нытье, вой в подушку, и многотонный пресс из щупалец. — …Ты хотел бы, чтобы было как-то иначе? — после долгой паузы спрашивает Хирофуми, откидываясь головой на спинку дивана от безысходности. Физиономия сбоку серьёзнеет. Светлые брови сходятся у переносицы. Денджи торопливо облизывается и подползает поближе. Его штаны еле слышно трутся об обивку, огненные глаза тонут в дождливом полумраке. Не моргают. Глядят так, будто вот-вот прожгут дырку где-то на щеке. Или на носу. Или… Тонкие губы шумно размыкаются. — Зачем мне иначе? — шепчут они, грея скулу мягким дыханием. Волоски на руках поднимаются сами собой, мурашки поднимаются к плечам, Ёшида ловит их на полпути и сглаживает ладонью. Высвобождает спёртый воздух из лёгких, и вся прежняя злоба почему-то спадает. Остаётся желание убить всех, кто может помешать прибрать Денджи к рукам. — Ты же всегда говоришь, что ты не педик, вот и спрашиваю. — Ну да, не педик, — ожидаемо соглашается Денджи, плюхаясь совсем рядом. Хирофуми вжимается в подлокотник до упора, потому что опасается сделать что-нибудь лишнее. Опасается напортачить, спугнуть, потерять то шаткое доверие, которого умудрился добиться. Звуки телевизора практически полностью стихают и заменяются глубоким дыханием по правую руку. Криво подстриженные ногти скребутся по дивану, огрублелые фаланги блестят от пота. Денджи жмурится, шипит так, словно порезался о лист бумаги. — Я не педик, но… — сам себе кивает он и немного приоткрывает глаза. Хирофуми перехватывает их взгляд своими, сглатывает. — Но? Клыки закусывают край губы, Денджи вымученно шлёпает ладонями по щекам и принимается тереть глаза. Острый кадык на его шее тревожно подпрыгивает, и у Ёшиды, окаменевшего от этой неразберихи, напрочь пережимает диафрагму. — Хи… Хирофуми, я… Сердце срывается на трепет. Скребётся крыльями о рёбра и пропускает несколько ударов подряд. Вокруг него становится очень горячо. Внизу тоже. Потому что навостренные уши выпивают имя своего хозяина. Ёшида наслаждается им, рвано выдыхает — на его памяти, помешанной на словах и телодвижениях Денджи, была одна единственная ситуация, когда эти губы произносили его. И то не до конца. И то в процессе неумелого минета посреди вонючей туалетной кабинки. И то перед тем, как вкусовые рецепторы впервые вкусили сперму. Впрочем, Хирофуми всё понравилось, потому что это было с Денджи. — Ты и я… — продолжает последний сквозь ширму из ладоней. — Всё, что между нами… Я не знаю, мне это нравится и не нравится одновременно. Хирофуми не ничего не говорит. Голову ломает вот это «нравится», а на приставку «не» во второй части предложения категорически плевать. — Денджи-кун, не бойся сказать мне всё, о чём ты думаешь, — бросает он наугад — гадать уже бессмысленно, возможная разгадка почти всегда оказывается ошибочной. — Я выслушаю. Колени в качестве поддержки упираются в диван. Пружины скрипят, Ёшида нависает над тем, кто сделал его таким живым и наглухо отбитым, обхватывает его жилистые запястья, с силой отдирает их от безобразно-красивого лица. — Ну хули ещё ты хочешь услышать? — измученно выплевывает оно. Пульс под пальцами сильный, частый-частый. Золото в радужках смягчается, плавится. Денджи, кем же ты стал? Сломался? Привязался? Может, просто смилостивился и решил выскочить из тех полуподвалов, в которых прятал настоящего себя? Как бы то ни было, на пухлых губах растекается восхищённая улыбка. В штанах по-инфантильному теснеет и напрягается, мысли вновь переходят рубежи дозволенного, ведь дзен уже близко — пятнадцать сантиметров, может, даже меньше. Боже, если ты есть, то не обламывай, пожалуйста. — Можно и я тебе кое-что скажу? — выдыхают пухлые губы, обволакивая рот Денджи влажным дыханием. Последний раздражённо морщится и скашивает глаза к окну. — Говори. Щёки у него нескромно-красные, взгляд тревожный, выдохи горячие настолько, что воздух в пространстве между телами дрожит. Хирофуми отслеживает, насколько растерянно хлопают чужие веки. Хирофуми знает, что Денджи легко убедить, когда он сомневается в выборе, поэтому не хочет ждать снова. Хочет поднажать, хочет пойти ва-банк, хочет перестать молчать о самом главном, и пошло всё на хуй. — Я люблю тебя, Денджи-кун. Время останавливается. Скулы обдаёт жаром. Спустя мгновение секундная стрелка снова приходит в движение. Денджи уже рычит сквозь зубы, пытается вывернуться. — Я не просил тебя признаваться. За рёбрами сжимается от страха быть отвергнутым, но ныкаться уже нет смысла. Если бы у Хирофуми были кошачьи уши, то они бы непременно прижались к макушке — ситуация патовая. Хватка вокруг запястий крепчает, ногти впиваются в обманчиво грубую кожу — Денджи ведь далеко не грубый, Денджи просто запуганный, — чужое дыхание прерывается. В голове воют сирены воздушной тревоги, властная тварь за лобными долями разлепляет мутные глаза. Пускает рябь по радужкам, разгоняет чернила по венам. Ёшида скрежещет зубами, заводит чужие руки над лохматой головой и зажимает поджарые бёдра своими. — Руки, Денджи-кун. Не трясись. Я пока что ничего не делаю. Одичалый взгляд врезается в переносицу, переливается тысячами цветов и искрит то ли редким перламутром, то ли грядущим апокалипсисом. — Отпусти, — скалится Денджи. Такое чувство, словно он знать не знает про милосердие и снисхождение. Хотя да, не знает, с его-то оторванностью от общества он и не мог узнать — такие чудеса случаются только в сёдзе-манге и дурацких книжках. Нужно зайти с другой стороны, ладно. Хирофуми склоняется к крепкой мальчишеской шее, проходится приоткрытым ртом вдоль взбухшей ярёмной вены. — Ты спокойно можешь оттолкнуть меня, если действительно захочешь, — мурлычет он и, не дожидаясь ответа, отстраняется на достаточное расстояние для того, чтобы поддержать зрительный контакт. Надо больше думать и внимательно наблюдать, чтобы не сломаться. Надо улыбаться, предлагать пойти попить кофе — чая в этом доме не водится — и говорить о чём угодно, даже если ничего не получится, иначе Денджи никогда не сможет выжать из себя и нескольких решающих слов. Вот даже сейчас. Он прекращает сопротивляться, трётся рдеющей скулой о рукав футболки и подавленно сглатывает. Рваный выдох щекочет подбородок, каймы вокруг диких, неповторимо-ярких зрачков уже не видно, но истина видна ещё лучше, чем когда-либо прежде. — Мне не нужны твои гейские признания. Хирофуми озадаченно качает головой — врёт, зрачки вон размером с монету, — вскидывает свои к потолку и возвращает обратно. Усмехается — между прочим, его галимые подростковые фразочки даже имеют права называться признанием. Они просто констатируют факт. Прагматичный факт. Печальный отчасти — Ёшида уже сто раз размышлял о том, что убил бы себя за то, что так крепко влюбился. Но кое-кто-самый-важный не переживёт ещё одной смерти близкого. Поэтому и настоящее признание в совокупности с причинами его появления Денджи придётся лицезреть каждый чёртов день. Двадцать четыре на семь или двадцать пять на восемь, в любом месте, в любое время, в любой позе и ситуации, как Хирофуми и хотелось. — Я правда люблю тебя и хочу быть с тобой вместе, — твёрдо повторяет он, играя в гляделки с блестящими зрачками. — Скажи, сколько ещё мне нужно это повторить, чтобы ты поверил? Напряжение в чужих натренированных мышцах ослабевает, короткие светлые ресницы слегка покачиваются. Веки бьются друг о друга, пульс под пальцами барабанит быстрее ливня за окном. Хирофуми облизывается и притихает, мысленно составляя себе завещание. — Я верю, — будто с неохотой шепчет Денджи, прежде чем податься вперёд и прижаться носом к прохладной щеке. Ёшида теряется. Замирает. Денджи выгибает шею, ведёт носом вправо, ближе к губам. Оглушительно сопит, затягивается его, Хирофуми, запахом, задевает пухлый рот своим. — Отпусти, я правда верю, просто… Просто он не хочет обжечься ещё раз и вынести на своём горбу ещё одну смерть, да-да-да — снова напоминает себе Ёшида, затыкая его жадным поцелуем. Светлые брови мучительно ломаются, на лбу появляются глубокие морщины, Денджи охает и опять дёргается. Изящные пальцы резко разжимаются, падают к его плохо выраженной, но чертовски любимой талии. Задирают футболку, проскальзывают по гладким мышцам пресса, по еле проступающим рёбрам, подбираются к груди. Ёшида улетает куда-то вдаль, потому что рука Денджи ложится на затылок и комкает тёмные волосы. Вторая же обхватывает внизу сквозь одежду, рвёт связь с миром, разносит выдержку в клочья, и вынуждает тихо простонать в горячий, мокрый от их слюны рот. Хирофуми хорошо. Очень хорошо чувствовать. Он расслаблено толкается бёдрами в любезно подставленную ладонь, по-собственнически облизывает острейшие клыки, не боясь порезаться, чувствует знакомый железный привкус на языке — да пожалуйста, да хоть до мяса, — и зажимает соски Денджи пальцами. Какие приятные наощупь. Блять. Горло щекочет короткий, чертовски правильный и нужный стон Денджи, окутывает с ног до головы. Лучший. Жёсткие пальцы на затылке оттягивают пряди, спускаются к загривку, беспорядочно гладят, вгрызаются в шею, опасливо проходятся по зажившей ранке. Ёшида сопит, задыхаясь от нехватки воздуха, целует глубже, подминает Денджи под себя и опрокидывает на диван, массирует затвердевшую кожу на сосках, глотает слюну вперемешку с похотью и злобой, потому что хочет трахнуть Денджи так, чтобы тот даже не смог встать и пойти домой. — Сними, — внезапно выпаливает тот, разрывая поцелуй. — Что именно снять? — сбивчиво спрашивает Хирофуми, беспорядочно исцеловывая солёную шею. Язык щиплет, Денджи выгибается, толкается вверх бёдрами, крепко обхватывает член в кольцо из пальцев. Рука обличительно дрожит, но осуждать его за это означает быть конченым ублюдком. — Сними всё, — повторяет Денджи ещё тише, приподнимаясь на локте. Ёшида неверяще смотрит на его горящие щеки. Чернь в радужках дрожит от глобальной ошибки в алгоритмах. Денджи потупляет взгляд и осторожно прижимается ртом к кадыку. Прихватывает кожу, старательно не задевая клыками, слегка отстраняется. — Сними, пока я не… Пока он не сбежит. — Попробуй ты меня, — выпаливает Ёшида на опережение, доверительно касаясь ручки стартера под футболкой. Денджи вспыхивает и закипает, давится слюной. — В смысле тебя? — ошарашенно хрипит он. — Между бёдер, это не так уж и по-пидорски, — дополняет Хирофуми, неопределённо указывая глазами вниз. Огрубелая ладонь отпускает штанину там, где невыносимо трёт и течёт, неуверенно ложится на внутреннюю сторону бедра и резко поднимается к животу. Вторая давит на грудь, точно в то место, где просится на волю сдуревшее сердце Ёшиды. — Я… — начинает было бормотать Денджи, но стискивает челюсти и пыхает носом: — Я правда могу? — Можешь при том условии, если мы начнём встречаться, — кивает Ёшида, прогибаясь в пояснице. Взведённый до предела член проходится по крепкому, напряжённому животу Денджи. Светлая бровь подпрыгивает. — И реально ничья задница не пострадает? — осторожно уточняет Денджи и медленно, опасливо оттягивает пальцами резинку штанов Хирофуми. — Как знать, Денджи-кун, — отвечает тот, приподнимая бёдра в качестве помощи. Как знать, сможет ли Ёшида разучиться брехать? От одежды получается избавиться не сразу — у Денджи не слушаются пальцы, пересыхают губы и дрожат коленки, а у Хирофуми, трогающего его тёплые щёки, просыпается совесть и внепланово сталкивается с эгоистичной личностью, сидящей на задворках подсознания. Но неловкие касания пальцев, исследующих гладкую мужскую грудь наживую растворяют всё напрочь, оставляя только пресловутое «хочется». — Закинь мои ноги себе на плечо, — на автомате командует Ёшида, вновь откидываясь спиной на диван. Осоловело пялится из-под полуприкрытых век, наслаждается моментом, когда можно представить, как Денджи насаживается на него сам. Язык проходится по пухлой губе. Яйца приятно тянет. Собственные пальцы порывисто сжимаются у основания члена. Да, вот так насаживается, до самого конца. Настоящий Денджи было поддевает Ёшиду под колени, но замирает и завороженно смотрит на бёдра. Морщит нос, отводит взгляд. — Капец ты поехавший, может ещё и в кулак спустишь? Хирофуми прерывисто, крайне звучно выдыхает и ведёт ладонью вниз от головки, натягивая крайнюю плоть. Синие вены пульсируют, глаза Денджи поднимаются к лицу. Снова опускаются к члену. Смазка сохнет на пальцах, новые капли выкатываются из уретры, охлаждают кожу, и щёки Хирофуми всё же вспыхивают. — Ты тоже поехавший, Денджи-кун, тебе же нравится смотреть на это. — Пошёл ты к чёрту, Хирофуми. В груди ёкает, в животе всё вскипает, плавится, скручивается в мёртвую петлю. Имя. В третий раз. Так легко подчиниться такому примитиву, надо же. — Повтори ещё, — облизывается Ёшида и отрывисто двигает рукой, поглощая взглядом неровные линии юношеских плеч. Как хорошо, Господи, как хорошо, пожалуйста, пусть это не заканчивается. — Пошёл ты к чёрту, Хирофуми. Четвёртый раз. Пальцы дразняще сжимают яйца. Ёшида выпускает низкий стон и закатывает глаза от удовольствия. Уши горят, густая чёлка начинает липнуть ко лбу. Блять, как же хорошо быть с тем, кто свернул твою голову и поломал в ней всё нахер. Потому что над ней, всего полуметре впереди, смущённо крутится Денджи. Живой, живее всех живых, доверчиво обнимающий лодыжки. Горячий настолько, что хочется забить на всё и взять прямо сейчас. Сердце ебашит сбой за сбоем, чернь в глазах готовится вырваться, но пока лишь восхищённо скользит по грубым изгибам тела — Денджи потрясающе красив. Без единого шрама — спасибо регенерации, — крепкий и одновременно мягкий, липкий от пота, распалённый желанием и выбросом гормонов. Он неловко закидывает ноги себе на плечо. Пристраивается. Безостановочно лижет нижнюю губу. Свистит носом. Грудная клетка вздымается красноречивой дрожью. — Ты охуенный, — запальчиво выдаёт Ёшида, вытягивая икры вдоль его ключицы. Денджи резко тушуется и прячет глаза под соломенной чёлкой. Шершавые пальцы на пробу проходятся по жёстким волоскам на щиколотках. Хирофуми прошибают мурашки. — Когда ты говоришь такие вещи, мне хочется сдохнуть, — внезапно чеканит Денджи. — Будь честнее, — обрывает его Ёшида, дерзко улыбаясь. — Тебе же нравится. По задней стороне бёдер проходится мокрое и твёрдое. Мозолистые ладони ведут ближе к коленям, замирают. Денджи склоняется чуть ниже, стреляет убийственным взглядом. — Нравится, блять. И это бесит. За окном грохочет и, хотя громоотвод и должен работать на ура, Ёшиду всё равно прошибает тысячевольтным разрядом тока. Наверное, если бы чувства могли оставлять ожоги на его коже, то болевой шок от любви к Денджи не позволил бы дождаться приезда скорой. Смазка с его члена стекает по бёдрам, Денджи мечется, кусает губы, беспорядочно гуляя пальцами вдоль поджарых лодыжек, и толкается в первый раз. Твердая плоть проходится вдоль худых ляжек, жёсткий волос на лобке чуть щекочет кожу. Чернь в глазах слегка стихает, растекается в мечтательном прищуре — грубые ладони Денджи влажные от волнения, движения неумелые и рваные, быстрые, тревожные, но Ёшиде, распластанному под ним, безумно нравится. — Ты такой красивый, когда хочешь кончить, — бормочет он, вытирая пот со своего лба. Денджи мучительно морщится, роняет подбородок поверх своих побелевших от усердия костяшек. Одичалые глаза бегают по впалому животу Хирофуми, задерживаются на блестящем от влаги члене чуть дольше положенного. Денджи внезапно напрягается, смазки между бёдер становится больше. — Хватит, — робеет он, ненадолго замедляя темп. Как здорово, что больше ничего не болтает, а вскоре и вовсе входит во вкус и окончательно забывается. Движения обретают нужный ему ритм и плавность, клыки матово блестят, из пересохшего рта вырываются тихие, невыносимо приятные стоны. Хирофуми неотрывно наблюдает за тем, как Денджи закатывает глаза, сопит и несдержанно ахает. Хирофуми импульсивно глотает его голос, как наркоманы нюхают белёсые дорожки через трубочку, и постепенно впадает в состояние грёбаной эйфории, о которой хочется проповедовать на распущенных заблёванных улицах Кабуки-тё — больше нигде не поймут. Демон-осьминог роется в кипящих венах, холодит уши и покалывает в стучащих от желания висках, но его попытки остудить рассудок Ёшиды заведомо безуспешны — там всё напрочь выжжено несколькими буквами. Может, люблю. Но скорее всего — пиздец. Симбиоз с таким падким на слабости человеком, пожалуй, хорош только в тот момент, когда этот жалкий двуногий опирается локтём о скрипучие пружины и скрещивает пальцы. Осьминог, не натвори хуйни — проносится в мыслях Хирофуми за секунду до того, как щупальца вырастают из ниоткуда и стократно множатся, оплетая склизскими присосками чужую упругую задницу. Они сочатся слизью и чернилами, заволакивают глаза густым туманом, берут в капкан всё и сразу — руки Денджи, плечи Денджи, ноги Денджи, живот Денджи, и с нажимом протискиваются между его ягодиц. Ёшида видит истинный ужас в глазах напротив и хищно улыбается. Чернь уже здесь, на свободе, здравствуйте. — Какого хрена, Хиро-а-ах!.. Щупальце проникает совсем неглубоко, потому что Ёшида каким-то образом держит всё под контролем — лишь бы Денджи не было больно, — но уже отсюда, с самого края тугих мышц становится понятно, как горячо внутри него. Как мягко. Как приятно. Как тесно. Кровь приливает к лицу с новой силой, Ёшида шикает сквозь зубы, кусает щёку изнутри, и готовится умереть от переизбытка острых ощущений, которые передаются ему через бесхребетные конечности. Может быть, он умрёт от рук Денджи, если тот возненавидит его за этот обман. Но Денджи внезапно вскидывается, запрокидывает голову назад. Раскрывает рот. И громко стонет. — Х-хирофуми. Пятый раз. Ладонь снова ложится на член, ведёт по всей длине, размазывает смазку, хотя у Ёшиды, стремительно набирающего темп, создаётся стойкое ощущение, что он не сможет протянуть и минуты — настолько классно наблюдать за чужими конвульсиями и надрачивать себе. Лучше будет только внутри Денджи. Лучше будет только когда он будет двигать своей задницей, кусаться до крови и сводить с ума касаниями. Как же впирает, боже. — Позови меня ещё разочек, — подначивает Хирофуми, вылизывая острый кадык окончательно почерневшими глазами. Денджи на секунду вытягивается, жарко извивается под натиском щупалец. — Пошёл на х-а-ах!.. Живот сводит, тугой узел в паху лопается. Ёшида содрогается, шипит сквозь зубы, не выпуская завершающий стон наружу. В ладонь выплескивается вязкое. Липкое. Хирофуми растирает его по своему животу и оценивающе вытягивает губы. — Ну, тоже неплохо. И уж точно достаточно для того, чтобы слегка прояснить рассудок и восхититься тем, как красиво выглядит связанный Денджи. Денджи, которого трахает сзади твой демон. Денджи, которого никто не опорочил настолько подло и в то же время искренне. Щупальце водит по кругу, надавливает на шелковистые стенки, пробираясь дальше и дальше. Демоническая кайма вокруг радужки горит так, словно сейчас сожжёт Ёшиду заживо. — Скажи ему, чтобы он… — начинает было Денджи, но не договаривает. Жёсткие пальцы, ранее замершие на лодыжках, резко разжимаются. Осьминог без лишних просьб Хирофуми ослабляет хватку, сильное тело крупно вздрагивает и падает вниз, липкой грудью о грудь. Сердце Ёшиды призывно прыгает к рёбрам, прижимается к чужому, по-демонически бессмертному и — пусть будет так, — по-человечески влюблённому. На живот брызгает кое-что горячее. У Денджи слипаются ресницы, хрипит голос и слезятся глаза. — Там… Ты только что… — заикается он, пытаясь подобрать слова. — Он… Ты… Или он… Ёшида растекается в счастливой улыбке, распихивает щупальца руками, заставляет их исчезнуть, и ласково обнимает небольшие ягодицы. — Простата, Денджи-кун. Хочешь ещё? Денджи молчит, точно пойманный на лжи шпион. Ёрзает, трётся слегка обмякшим членом о живот, покачивает бёдрами. Хирофуми щекотно оглаживает их по линии роста мягких волосков и намеренно не делает ничего пошлого — он же хочет услышать ответ, а не это растерянное, сорванное от оргазма сопение. Но Денджи по-прежнему помалкивает. Скользит распахнутым ртом вдоль ключиц. Тяжело дышит, сжимает кулаками тёмные спутанные волосы, вплетает в них трясущиеся пальцы, выгибает шею и резко целует, проталиквая язык глубоко в рот. Ёшида машинально отвечает, раздвигает ягодицы и вводит внутрь первый палец. Блять. Это не дзен, не нирвана и даже не философская гармония со страниц заумных книжек, это самая внезапная смерть в прямом эфире.