Побочный эффект

***

Пределы и производные функций — не самое сложное, что приходится объяснять Денджи после уроков. Гораздо труднее убедить его в великой пользе усвоения самого материала, поскольку в возможности практического применения оного Хирофуми не уверен — к примеру, лично он ещё ни разу за свои семнадцать лет не использовал сложные математические знания в быту. Кроме пересчёта сдачи в магазине и вездесущих теорий вероятностей, разумеется. Хотя запускать последнюю формулу в хаотичное течение жизни Денджи как минимум бессмысленно — вероятность на то и вероятность, что может обернуться по-разному. — Бессмысленная хуйня, реально. Голова Ёшиды, ранее пристроившаяся на ладони, невольно вздрагивает от такого совпадения. Густая чёлка сползает к виску, вязкий взгляд спускается к чужим побелевшим костяшкам. — Я реально устал от этого, — бубнит Денджи под нос. Если бы кривенькие цифры в тетрадке умели вставать на дыбы, то он безотлагательно вскочил бы следом, но вместо этого Денджи лишь перечёркивает очередную строчку с решением с такой силой, словно бумага вот-вот разорвётся, шлёпает ручку на парту и откидывается на спинку иссохшимся от переутомления ластиком. — Всё, короче, с меня хватит, — запрокинув голову назад, картинно выдыхает он. Да, наука здесь и вправду бессильна. Как и попытки воззвать к терпению, впрочем. Хирофуми смотрит на расстопыренные ноздри. Горло слегка щекочет от смеха — приходится сдержаться и тихонько хмыкнуть в ладонь. Реакция на такую мелочь не заставляет ждать — Денджи тут же возвращается в прежнее положение и, яростно сверкнув взглядом, хватается за тетрадку. — Не, внатуре какое-то говно собачье, разве это может быть полезно? В каком хоть месте? Зачем тогда калькуляторы? — сердито шипит он, тормоша бумажный угол своими грубыми пальцами. Чернильные радужки ведут вдоль напряжённых фаланг, всматриваются в квадратные ногтевые пластины, что регулярно наносят ущерб одежде, мажут выше — по расстёгнутым бортам пиджака, растянутому вороту футболки, очерчивают рельефный кадык, и наконец добираются до сути в виде раскалённой лавы в глазах напротив. Под кожей становится жарко, между скулой и ладонью слегка потеет. Хирофуми пуще прежнего впечатывает мягкую щёку в скользкую руку, аккуратно ёрзает бёдрами по стулу. Как тут можно думать о математике? — Не смотри на меня так, Денджи-кун. Чужие зрачки коротко вздрагивают и моментально отпрыгивают в сторону. — Не на тебя я смотрю, а на гардению у тебя за башкой, вон, обернись и проверь. Затёкший позвоночник щёлкает, Хирофуми проезжается локтём по спинке стула, перекрывая ракурс собой. Пухлые губы мягко улыбаются, кипящие чернила плещутся в венах, заставляя мозг барахлить. Ведь насупленный и чуть зардевший Денджи в закатных лучах такой красивый, такой до неправильного уникальный, что хочется доставать и дёргать без остановки. — Разве я настолько похож на растение, Денджи-кун? Одичалые радужки закатываются под угол, невообразимый человеческой анатомии. — Нет, придурок, горшок с цветком реально стоит на полке у тебя за спиной. Хирофуми ухмыляется краем рта. Сощуривается. Он, конечно, не силён во флористике, символизме и прочей бесполезной лабудени, но одноклассницы как-то раз говорили о том, что… — Гардения — символ тайной любви. Похоже на нас, верно? Соломенная чёлка подпрыгивает к потолку, Денджи вспыхивает ярче термоядерного взрыва и замахивается тетрадкой. — Да ёбаный ты в рот, Ёшида! Листы опасно шелестят перед носом, встревоженный воздух ерошит тёмный волос почти как барахлящий вентилятор. Хирофуми прикрывает рот ладонью и отпускает в неё сдавленный смешок. Денджи резко прекращает свои нападки, пыхает носом и хлопает картонной обложкой по столу. — Чё, смешно тебе? — хрипло бормочет он, точно загнанный охотником зверь. — Я внатуре не знал про значение, прикинь? Важное правило сосуществования с ним гласит следующее: если вдруг Денджи случайно скатывается на скользкие темы, нужно дать ему пронестись по самому их эпицентру — чтобы немного пообвыкся, — а затем осторожно вытянуть оттуда за кипяточные уши — чтобы немного доверился. Поэтому, собственно, Хирофуми и решает сжалиться — на сегодня сопливых разговорчиков из седзё-манг достаточно. — Так что ты там говорил о алгебре? Что-то ещё объяснить надо? — кивнув на забытую ими тетрадь, уточняет он. Робость моментом спадает с мальчишеского лица — сменяется злобой на домашку и новыми гляделками. Можно сказать, благодарными — истина в этих глазах всегда как на ладони. — Ах, ты вот эту блядскую хуету? — с готовностью цедит Денджи, морща нос на черновик с задачами. — Ничего не надо объяснять, башка и так кипит. Скажи лучше, мне правда надо это учить? Будто в дополнение к заковыристому вопросу, обкусанные бледные губы болезненно кривятся — точно просят предопределить выбор вместо самого Денджи, — и Ёшида, не обрывая зрительного контакта, медленно растягивает свои — он, вроде, никогда не ставил себе в задачу руководить, он лишь подталкивал к мысли. И то о себе. И то ради принятия того факта, что отношения с парнями мало чем отличаются от свиданок с девушками. И то потому, что Денджи исключительно-сильно понравился. Что же. Видимо, и сейчас придётся аппелировать очевидными фактами. — Вопросы о потребностях в усвоении школьной программы нужно задавать по адресу, — монотонно отчеканивает Ёшида по старой памяти. Чужая ладонь ошарашенно приземляется на тетрадку, ручка слетает с парты, а на безобразно-привлекательной физиономии отражается крайняя степень недоумения. — Идти директора спрашивать или чё ты щас вообще спизданул? Можно и к директору, если Денджи снова пожалуется на одноклассников, но дело не в этом. — Я имею ввиду то самое, о чём тебе надо подумать, — уклончиво отвечает Хирофуми, упираясь глазами в поджавшиеся губы. Светлые брови сползают к переносице, Денджи вздыхает, косится на закрытую дверь в класс и несмело вытягивается вперёд. — Нормально скажи, чтобы я понял твой бесячий заумный язык, — сбивчивым шёпотом произносит он прямо в губы. Влажное дыхание оседает на коже, ожившее сердце жалобно подлетает к глотке. Ёшида не любит, когда настолько вплотную, что даже не сдержаться, когда кислород один на двоих, когда выбранное место не самое удобное, и всё же поддаётся — ловит жёсткий волос на затылке в кулак — мягко и одновременно крепко, чтобы дать себе фору, — а затем порывисто прижимается ко рту Денджи. Сухо, шероховато, смазанно, самым понятным языком из доступных человечеству. Так горячо до мурашек и липких мазков по ткани, что хочется ещё и ещё, чтобы и Денджи испытал тоже самое. Целоваться с ним в классе, когда по школе снуют ещё с пару десятков таких же недо-зубрил — самый оправданный риск, на который Хирофуми решался за последние несколько часов, если не считать обеденные зажимания на крыше. Потому что чужие губы неловко шевелятся в ответ и размыкаются, позволяя вылизать дёсна. По горлу вибрирует тихий стон, ножки стула громко скрипят по паркету, но Денджи, нависший сверху, не даёт отпор — лишь мучительно жмурится, хлопает рукой по парте, и целует. Целует мокро, вязко, медленно, пиздец как хорошо, чёрт возьми. За пухлую нижнюю цепляются его острейшие клыки, по коридору за стенкой разносятся глухие голоса как минимум четверых посторонних, хотя Ёшиде правда без разницы, когда Денджи поддевает его язык своим и смущённо посапывает в щёку. Такого Денджи хочется посадить на парту, хочется искусать шею и попросить раздвинуть ноги прямо здесь, и пускай хоть весь мир вместе с Нобелевскими лауреатами по точным наукам подавится презрением. Потому что никто из этих мозговитых типов не сравнится с Денджи. С Денджи, который наваливается на парту животом и снова глухо стонет. Блять. Сквозняк холодит между бёдер, за ряд колец в ухе цепляются его мозолистые горячие пальцы, перебирают и наглаживают между серьгами, и запросить большего не позволяет совесть — Хирофуми терпит, вновь и вновь сминая неухоженные губы своим ртом, жёсткие локоны на затылке — непослушными пальцами, и клонит шею набок, подставляясь под грубоватые ласки. Денджи такой настоящий сегодня, такой смелый после грызни с учебниками, и отпускать его до жути не хочется — хочется выбивать из его рта задушенные стоны. За рёбрами ноет, демон-осьминог сходит с ума, ведь чужие подошвы шаркают ближе. Хирофуми рывком поднимается из-за парты, Денджи хватается за воротник и зажимает густые пряди у корней. Слишком понятный язык, чтобы спрашивать, зачем, но по ушам даёт глухой треск, короткие светлые ресницы взмывают вверх, и объект привязанности — и прочих летальных последствий сближения — резко отстраняется, тяжело дыша. — А если бы зашёл кто-то? Нет, ты реально в край ебанулся, — заключает Денджи, вытирая рот манжетой униформы. Перекладывание коллективной ответственности на одни и те же плечи ничуть не оскорбляет. Ёшида облизывается, оседает на стул, и опять раскладывается руками на его спинке. Нога привычно закидывается на ногу, чтобы сжать всё то, что болезненно топорщится под ширинкой. — Ты уже знаешь, из-за кого я ебанулся, Денджи-кун, — лукаво выдыхает он в рукава пиджака. — И да, в дополнение к твоему предыдущему вопросу: я сам сижу тут только ради тебя, ты же просил помочь с алгеброй. Золотистая окантовка вокруг чужих зрачков секундно вспыхивает. Красиво вспыхивает, и в точности так, как рассчитывалось. — Когда хоть я тебя просил, а? — с подозрением спрашивает Денджи. — Когда мы поднимались по лестнице с третьего на четвёртый, ориентировочно в двенадцать тридцать, — парирует Хирофуми со знанием дела. Пойманный на преступной несостыковке, виновник внеурочной зубрёжки возмущённо разевает рот. Оседает на стул. И поверженно тушуется. В паху всё ещё зудит распалённая плоть, Ёшида ластится к жёсткой ткани на своем предплечье, неотрывно наблюдая за тем, как Денджи пристыженно закусывает нижнюю губу и кидает взгляд куда-то вдаль. Хрусталики стекленеют, унося его сознание сквозь выстиранный тюль и кирпичные ворота учебного корпуса, к скрипящим проводам на крышах соседних многоэтажек. Безумно красиво, жутко завораживающе, но крайне странно. Юношеские плечи жмутся к смуглой шее, ветер еле заметно колышет тетрадные листы и выбившиеся пряди на виске, солнце красит их в золото, а в животе Хирофуми всё равно что-то скручивается. Паршиво, неприятно. Он не подаёт виду — лишь неслышно сглатывает и застывает, заранее готовясь к чему-то непредвиденному. Ошкуренное дерево под его руками режет кожу даже сквозь несколько слоёв одежды. Денджи дёрганно потирает ладони о штанины, отбивает какой-то секретный шифр по паркету, выпячивает многострадальную нижнюю губу. И молчит. Хотелось бы верить, что это происходит из-за того, что он усиленно шевелит мозгами, планируя выкатить в свет что-нибудь самоуверенно-оправдательное, но… — …Короче, я добазарюсь с кем-нибудь и скатаю, — подаёт голос Денджи. Ссыпает в сумку черновик. Выскакивает из-за парты. Хирофуми отъезжает от её края ногами и мельком заглядывает под неё. Замечает раздавленную ручку. Усмехается. — Потому что больше нечем писать, да? Голень несильно пинают. Ёшида понимает намёк и послушно выглядывает обратно. Денджи стоит над ним недвижимым исполином с самыми красными мочками на свете. Пыхтит. Мельком проскальзывает зрачками по лицу Хирофуми. Перебрасывает внимание на задний план. — Потому что нахуй эту учёбу, когда у меня есть занятия поинтереснее, — говорит. — Какие? — выгибается Ёшида, засматриваясь на тонкие губы. Денджи шикает сквозь клыки. Раздражается. — Говорю понятным для дебилов языком: не у меня, а у нас. Из лёгких вышибает воздух, по телу проносится заряд тока, и чужая ладонь зачёсывает чёлку на лоб прежде, чем Ёшида успевает выглянуть из-под неё в попытке задать ещё один закономерный вопрос. — Заколку тебе подарю, блять, — зажав прядь пальцами, глухо цедит Денджи. — Вечно палишь на меня так, будто наброситься хочешь. — Но я правда хочу, — хмыкает Ёшида перед тем, как уткнуться лбом в чужой живот. И это его «хочу» реально самый тяжёлый диагноз, чья симптоматика никогда не отразится в медкартах и международных классификациях болезней.