Побочный эффект

***

Какой толк оставаться здесь? Ради возможности любоваться им, пока регламент Общебеза даёт шанс? Или ради того, чтобы окружить его ранее упомянутой защитой? А от кого его защищать? От себя? От Демона Войны? От пагубного влияния социума? От всего и сразу? Хирофуми не знает, какая формулировка вопроса окажется верной — в его некогда рациональных мозгах нет намёка ни на логику, ни на прагматику. В его рациональных мозгах сплошной текучий парафин — вот он плавится в районе мозжечка, вот ползёт голодными опарышами вниз по черепной коробке, а вот замерзает коркой наледи на затылке и почему-то откликается липким холодом чуть ниже желудка. Что это за ощущение? Совесть? Стыд? Досада? Без разницы — любой из этих побочных эффектов хочется содрать ногтями — или вместе с ногтями, — но тело каменеет, лёгкие вновь наполняются сырым подвальным воздухом, а в жилы прорывается взбунтовавшаяся чернь. Любое проявление искренних эмоций — бесцветно надиктовывает она на ухо — ничем не оправданный риск для того, кто вынужден их испытывать. Хирофуми смотрит в недры собственного подсознания, смотрит на склизские, ослабевшие щупальца, усыпанные кровоточащими ранами, и начинает подозревать себя в безоговорочном согласии с её утверждениями. Во-первых, эмоциональное восприятие реальности чревато появлением лишних проблем. Во-вторых, из-за чувств приходится много мучиться — дать выход каждому чисто теоретически невозможно. В-третьих, испытывать их в какой-то мере унизительно — ни один человек не достоин того, чтобы мысли о нём устраивали бардак в голове или прожигали сквозную дыру в самом центре грудной клетки. Такую огромную, что не зашить нитками. Не восстановить новым контрактом с каким-нибудь демоном. И, естественно, не проигнорировать — больно же, хоть головой о стену бейся и криком кричи, как сильно больно. Выходит, любовь пахнет не варёным рисом и цитрусом — любовь пахнет кровавыми лохмотьями и подорванным доверием. Примерно такую поправку Ёшида Хирофуми решительно вносит в свой жизненный кодекс перед тем, как перечеркнуть список ласковых слов, выученных им за этот месяц. Росчерк поверх каждого иероглифа широкий, чёткий и очень яркий — демон-осьминог постарался на славу, теперь так просто не сотрёшь. И всё бы ничего, но ключевая загвоздка снова упирается в Денджи с его глупыми этическими принципами и искажённым моральными рамками. Наверное, поэтому Хирофуми даже не удивляется, что под ключицами по-прежнему стучит так же живо и часто при переписанных догматах. Да, вся проблема в том, что объект его привязанности никогда не вписывается в общую картину — он не человек в привычном понимании этого термина, но и не демон — демонов невозможно любить по своей воле. Ещё и так сильно, как любит он. Кажется, даже плесень с окруживших их стен оттереть проще, чем избавиться от одержимости этими поджарыми ногами и этой клыкастой пастью. — …Аса Митака, значит, — задумчиво причмокивает Ёшида, заглядывая в огненные радужки выверенным нечитаемым взглядом. — Вот на кого ты меня променял, получается? Бледные пальцы отвлечённо мнут рукава школьной формы, Ёшиде очень холодно, но это совсем не важно, пока в голосе звенит чистейшая сталь. Её насмешливого лязга с лихвой хватит на то, чтобы воткнуть что-нибудь острое в мерзкий девчачий глаз — а лучше сразу в оба, — и в то же время будет явно недостаточно для того, чтобы закончить разговор с Денджи на подчёркнуто-равнодушной ноте. Лизать очко собрался, лишь бы всех отпустили. Неужели он действительно готов так низко пасть? Для чего? Чтобы его хотели девчонки? Хирофуми крепко задумывается. Вперивает пустой взгляд в изумительное тело, распластанное у мысков его кед. Между бёдер колышется знакомое чувство. Красивый. Денджи всегда красивый. Даже когда загнан в угол и зажат капканом. Зачем такому девчонки? Загорелая кожа утопает во мраке камеры и отливает мертвенно-синим под тусклым светом ламп. Соломенные волосы небрежно спутаны пылью, мягкая щека безразлично упирается в ледяной бетон. На стыках под ней растёт вездесущая плесень. По полу носится сквозняк. Ёшида невольно ёжится. Хочется развязать Денджи и прижать к себе, вопреки его поступку. Это самое малое, что он мог бы сделать в нынешних обстоятельствах, но буйная чернь вальяжно гуляет по венам, начитывая монотонное «И без тебя обойдётся», и координата сбивается напрочь. — …Ты полез её спасать, Денджи-кун, — заговаривает Хирофуми, плюхаясь на пол. Кеды проезжаются близ чужого плеча, ладони устало трут лоб и комкают пышную чёлку. — Ты полез её спасать, несмотря на то, что мог пострадать и сам. Зачем? Денджи поджимает губы. Поджимает слишком неоднозначно, и за рёбрами начинает свербить с такой силой, что появляется желание вывернуться наизнанку. — Можешь объяснить, зачем? — спрашивает Хирофуми вновь. Честно говоря, он не догоняет, для чего в принципе пытается наладить оборванный контакт. Как вообще нужно поступить в их случае? Абсолютно бесполезная голова вероломно кренится набок, пухлый рот вываливает одно предположение за другим, усугубляя и без того критическое положение: — Неужели она тебе всё-таки нравится? Или, быть может, ты так сильно хочешь потрахаться? Скажи, разве ты против того, что происходило между нами? Денджи облизывает свои обветренные губы. Звериные клыки выглядывают между ними, сверкают опасной бритвой, и Хирофуми чуть не вздрагивает — этот оскал режется даже издалека. Верёвки, обвившие вздувшиеся вены, скрипят бесконечным эхом, а демонический взгляд исподлобья прожигает щёки даже через заслонку в виде густых волос. Денджи прочищает горло. — Пошёл ты, Ёшида. Адресат обращения жмурится и давит на веки ладонями. Плохих мыслей между гудящими висками роится всё больше. Треклятая физиология беспощадно подбрасывает одну картинку за другой — вот Денджи стонет от щупалец в своей заднице, вот Денджи сползает на пол туалетной кабинки и пытается натянуть штаны, вот Денджи разводит ноги шире, позволяя себе дрочить, и податливо выгибается навстречу мягкой руке. Это же было искренне, верно? Ёшида за мгновения вспоминает все откровенные детали и решительно окунается в них по самые гланды. Даже если все их отношения — сплошной самообман, он всё ещё остаётся эгоистом до мозга костей, а эгоисты не прекращают потакать своим больным фантазиям. — …Блять, я реально надеюсь, что ты сдохнешь на очередном задании, — будто догадавшись о ходе его размышлений, злобно выплёвыает Денджи. Пол под костлявыми бёдрами расходится трещинами. Чернь смывает обрывки памяти обратно во тьму. Хирофуми медленно моргает, к горлу подступает горечь. Денджи отворачивается. Повисает гнетущая тишина. Обычно такая настаёт от неосторожного слова посреди скандала двух влюблённых, но интонации Ёшиды — как и отсутствующий взгляд — казались чересчур ровными и одеревенелыми для того, кто имеет право быть полноправным участником. У сводов высокого потолка гудят лопасти вентиляторов, едкий запах плесени втирается в кожу. Худые руки складываются крест-накрест, заранее защищая тело от новых прилётов в грудину, и пухлые губы следуют их примеру, искривляясь в дежурной улыбке — Хирофуми нуждается в полной протекции на тот период, пока не наглядится на Денджи. — Думаешь, я злой? — самовольно вырывается изо рта. — Думаешь, я тебя сейчас специально пугаю? Денджи не реагирует на его вкрадчивый шёпот — молчит, глядит гордым, неприступным зверем. Ёшида обречённо вздыхает. — Прости. Возможно, он отчасти виноват в том, что они оказались по разные стороны баррикад, но работа на Общебез не оставляет иного выбора, кроме беспрекословного подчинения авторитетам. Ёшида отчётливо помнит, как скрывал трясущиеся пальцы, пока они волоком тащили Денджи в камеру. Отчётливо помнит, как слушал их инструктаж на случай непредвиденных ситуаций и послушно кивал, мечтая препарировать каждого. Радует одно — безукоризненная репутация в Общебезе, благодаря которой он теперь полноправно может беречь Денджи. Без настырной Асы, косых взглядов Наюты и прогулок с собаками — только они с Денджи, только вдвоём, и им никто не помешает. Сердце бьётся немного быстрее, чем прежде, жар мечется от паха к лицу. — Денджи, ты мне, вообще-то, нравишься, — в который раз признаётся Ёшида, пристраивая чуть порозовевшую скулу на предплечье. Чернила в радужках коротко бликуют при прищуре. — Клянусь, я не причиню тебе вреда. Денджи отрывает щёку от пола и брезгливо хмурится. — Ты на голову припизднутый, в курсе? Под солнечным сплетением обжигает холодом. Хирофуми втягивает шею в плечи, трёт нос о рукав и еле слышно фыркает своё безразличное «Ладно». Вот так вот просто получается. Припизднутый. Без какой-либо лирики о том, как умело он обсасывает нежную кожу на яйцах. Чернь под длинными ресницами идёт рябью, позволяя глубоководным гадам вырваться наружу — всё равно в этих глухих стенах никто не заметит, с каким животным голодом Ёшида стягивает свой пиджак и засматривается на оттопыренную кромку трусов. Можно ведь не только на яйцах. — Подними голову, — безапелляционно произносит Хирофуми, загораясь своей идеей. Рукава подметают пыль, Денджи хищно щёлкает челюстями у пальцев. Приходится отпустить воротник и оставить как есть. Хирофуми чувствует, что живое сердце трепещет, намереваясь сорваться вниз и провалиться под землю, но чернильные радужки по-прежнему устремлены в сторону складок на чужом белье, и это важнее. В паху слишком сладко ноет растущее возбуждение, ведь чернь прекрасно знает, насколько мягка эта тощая задница. — Лизать очко, значит, — кивает Ёшида сам себе, смещаясь ближе к юношеским бёдрам. — В качестве извинений сойдёт? Мозг перестаёт работать — работают только руки. Резинка под пальцами тянется, ткань шелестит о кожу. Хирофуми мажет, Хирофуми задыхается — оголённые ягодицы Денджи в такой позе выглядят слишком сексуально и уязвимо. Бери и трахай. Бери, хватай за волосы, и вбивайся до отвратительно-звонких шлепков о тазовые кости. Денджи опять считывает его намерения — испуганно дёргается, выглядывая из-за плеча. — Нет, ты реально ебанутый?! — ошалело восклицает он, отпозлая в сторону. — Ты чё ваще удумал? Широко распахнутые глаза в оплёте из колючих ресниц переливаются потусторонним, демоническим светом. Тревога и непонимание мешаются с… Ёшида не хочет думать, с чем ещё — он уже усвоил, что много думать больно. Ёшида хочет делать то, что хочет — так обоим будет приятнее. Кровь вяжется пульсирующими узлами и толчками приливает к члену. Колени упираются в бетон, плотная брючина соскребает часть плесени на себя. Ёшида ведёт бёдрами, обтирая сочащуюся головку о бельё, пока руки осторожно подхватывают Денджи под впалый живот. — Чё, присунуть мне собрался? — непонимающе огрызается тот. У него один заёб — ебаться. Затирать про свои истинные намерения незачем — Денджи пропустит мимо ушей, поэтому вместо слов Хирофуми выбирает действие. Выбирает оторвать крепкое тело от пола и вальяжно соскользнуть ладонями к выпирающим бедренным костям. Извечная прохлада его худых рук давит на Денджи, вынуждая встать в нужную позу. Тот вооружается, каменеет, выпуская невербальные иголки, но Ёшида ласково оглаживает торчащие позвонки, прикасается к грубой пояснице в доверительном жесте — чёрт возьми, сколько почестей для предателя — и крепко обхватывает ягодицы. — Не бойся, — шепчет. Каменные мышцы охотно проминаются под пальцами, прозрачные волоски щекочут подушечки. Верёвки с треском впиваются в запястье, Денджи дёргается в неудачной попытке вырваться и лягнуть, но Ёшида ловко перехватывает лодыжку и вновь вдавливает в пол. — Пожалуйста, не бойся, — с шелестом повторяет он, вычерчивая плавную линию вверх по внутренней стороне бедра. — Всё будет хорошо. Говорить больше нечего — Денджи вряд ли способен поверить в то, что его вид сзади слишком изумителен для того, чтобы отпускать. Пульс бьёт по вискам, чернь требует поднажать, но Хирофуми не торопится — бережно зажимает и раздвигает Денджи в стороны. Язык завороженно облизывает пухлые губы. Пожалуй, Ёшида всё-таки крайне зависим от мазохистского удовольствия наблюдать за реакцией чужого организма. Раскрытая плоть пульсирует прямо перед ним, Денджи весь зажимается, такой до неприличия угловатый, отвратительно-красивый, весь для Хирофуми, весь в его распоряжении. При всём своём обожании, он реально ненавидит, когда физиология берёт верх, но в момент заводится, представляя то, как бесстыдно и нагло хотел бы сделать Денджи своим. Работа всё портит. Портит даже такие благородные намерения, чёрт возьми. Может, не стоило переходить под ведение Общебеза? Так бы он и Асу сразу грохнул. — Ёшида. Тревожный зов сбивает с мысли, но Хирофуми не особо вслушивается — он покоряется своим вмазанным демонам и глубоко вдыхает, склоняясь ниже. Колени болят, скачут по плесени и разъезжаются в стороны. Остывшая смазка липнет к бедру. Всё хорошо, Денджи связан, Денджи не убежит. — Не на… Хирофуми вжимается носом между бледных ягодиц и раскрывает рот, а хрипловатый голос Денджи прерывается удивлённым всхлипом. Скованное тело вздрагивает, как от удара хлыстом, пока Ёшида безуспешно борется с крупной дрожью, пробуя его языком. Чёрт побери. С Денджи даже это классно. — Ёшида, — невнятно булькают спереди. Кожу на щеках царапает, из горла рвётся тихое, самодовольное урчание, и под ширинкой становится просто невыносимо — Хирофуми сносит крышу из-за осознания того, что именно он лапает это тело. Звучит самонадеянно, но он на все сто уверен — здесь Денджи никто другой не стал бы вылизывать. Шумное дыхание опаляет шелковистую кожу, тёмная чёлка путается в трепещущих ресницах, пока язык мягко надавливает на напряжённые мышцы, упрашивая их хоть немного расслабиться. Хирофуми не умеет делать такие грязные вещи, но быстро учится — лижет широко, щедро смачивает слюной, ластится нежно, со всей своей признательностью. — Ёшида, стой, — скулит Денджи. О, нет. У Ёшиды мозги в отъезде, а рука уже слетает с ягодицы и бережно обхватывает мягкий член. Вроде ничего необычного — он всего лишь гладит от основания к головке, кружа языком по чувствительной плоти, но в кулаке недвусмысленно твердеет. Денджи стукается лбом в пиджак, прерывисто ахает и затихает. Плотные мышцы вокруг языка чуть слабеют, влажное сопение спереди перебивает вой ветра в вентиляции и дырявит грудь боевыми патронами. Умирать от желания не страшно — чернь довольно щурится, Ёшида причмокивает, глотая лишнюю слюну, а под его пальцами, отвлечённо ласкающими это тело, беспардонно мокреет. Кажется, Денджи сгорает от стыда, но Хирофуми с готовностью перенимает этот жар на себя — строгая рубашка прилипает к взмокшим лопаткам, живот дрожит при вдохе, только щёки и подбородок удачно холодит слюна. Язык обводит Денджи по кругу, увереннее облизывает гладкую промежность, спускаясь до мошонки, и вновь упирается в самый центр. — Ёшида, — со свистом зовёт Денджи, ёрзая на месте. Хирофуми размазывает горячие капли по головке и нехотя отрывается от липкой кожи. — Тише, всё хорошо, — утешает он, заменяя язык на палец. Фалангу обхватывают горячие стенки, соломенный волос шуршит по стыкам на полу. Денджи выгибает шею, вжимаясь краснющей щекой в рукав, и умудряется посмотреть в глаза. — Сука, чё за шоу? — злобно раздувает ноздри он, несмотря на то, каким обсаженным блеском горят его зрачки. Из пересохшего рта тянется блестящая нитка, грудная клетка загнанно вздымается, а на переносицу ложатся глубокие морщины. — Развяжи меня. Густая чёлка отрицательно покачивается, упиваясь преимуществом своего хозяина. Мягкая ладонь обнимает член покрепче, Денджи с тихим хрипом подаётся вперёд — его уличное воспитание однозначно не рассчитано на такие извращённые сюрпризы, — но Хирофуми ловит его за натянутые сухожилия и снова утыкается в редкий волос чуть ниже копчика. Трахать Денджи языком — бесценно. Кончик беспорядочно толкается внутрь, подушечки пальцев то жёстко дрочат в такт ритмичным движениям шеи, то успокаивающе оглаживают поясницу, поднимая за собой колючие мурашки. Хирофуми забывает о том, где они, забывает о том, какой цирк устроил Денджи — его отвлекают собственные утробные стоны и хруст пальцев на чужих стопах. Челюсть скрипит и немеет, по затылку течёт приятный зуд, и такой тип парафина уже не выглядит омерзительным. Влага хлюпает в ушах и струтится вниз по подбородку, кадык хаотично дёргается, а спереди слышится невнятное бормотание, переходящее в тихий стон — Денджи обожает противоречить себе в подходящих ему случаях. Денджи обессиленно трясётся в бёдрах и насаживается на язык сам. — Чёрт бы тебя, ублюдок, — нараспев поскуливает он, и в этой интонации столько необузданного желания сдаться, что стены камеры начинают рушиться. Ёшида звучно причмокивает, отрывает ладонь от поясницы и накрывает себя сквозь штаны. Плевать, что весь оставшийся вечер ему придётся скрываться от коллег.