Романс о названных братьях

Через полгода делегация из Цинхэ привезла Не Минцзюэ в Гусу на обучение. В этот год было мало учеников, все из второстепенных кланов, и только две головы возвышались над прочими во всех смыслах: Не Минцзюэ и Вэнь Сюй, старший сын главы Цишань. Судя по всему, свиты наследников сцепились еще в нижнем городе, и перед воротами Облачной Обители возникла неподобающая драка. Было ясно, что вражда эта стара, замирение невозможно, и Гусу будет штормить до первого же выгона вон того или другого. Наследников расселили в противоположные углы обители, а до того со всяким почтением поставили перед камнем с тремя тысячами правил. Чтобы никто из них не мог потом сказать, что не видел или не прочел. Вэнь Сюй закатывал глаза, нарочно скрипел зубами и громко вздыхал. Видно, его пламенная натура не могла смириться с такими ограничениями. Не Минцзюэ стоял столбом и глядел в одну точку, словно его парализовало. Общая картина казалась весьма тревожной. Дальше начались трудовые дни. Лань Сичень теперь мог находиться в учебных залах, держась рядом с дядей или тем старейшиной, что излагал дисциплину. Он не учился, поскольку имел личных наставников, но должен был наблюдать за образом жизни обители, чтобы в дальнейшем поддерживать ее устои. Вэнь Сюй ловко и быстро писал разными стилями, был красноречив, разбирался в истории и блистал в бою. Кроме тех случаев, когда его валял по песку Не Минцзюэ. Минцзюэ не любил писать и часто оставался в зале на время обеда, запустив руку в свои космы, которые от каллиграфических усилий делались еще непотребнее. Зато Не Минцзюэ блистал в медитации. Это было необычно. Он смог пересидеть даже Лань Цижэня. Его спокойное золотистое лицо с пучком волос было похоже на желтые головы Боддхисаттв, что привозят с восточного моря по Янцзы. Белые учебные одежды делали сходство окончательным. Разумеется, отношения между наследниками враждующих кланов складывались очень плохо. Они сталкивались на мостках и дорожках, горячились, дрались, громко кричали, что снесут друг другу головы, были застигнуты бегущими (чтобы сразиться насмерть подальше от тренировочного поля), и иным образом нарушали тишину. Им назначали наказания. Вэнь Сюй терпел побои с красным лицом и прищуренными глазами, цедя проклятья в адрес всех, кто рядом. Он клялся Небесами, что его отец разнесет орден Гусу и оставит Не Минцзюэ без миски риса. Не Минцзюэ под палками застывал с видом сельского болвана, и на его лице можно было различить лишь некоторое изумление. Один раз после совместного наказания, когда Вэнь Сюй спесиво выпрямился, Не Минцзюэ медленно поклонился, встал и с размаху прописал Вэнь Сюю в челюсть. Его удар был так силен, что все прежние палки должны были сгореть со стыда. Вэнь Сюя пришлось отправить к лекарю. Не Минцзюэ остался на второй заход. Это был первый случай, когда Лань Сичень видел Дисциплинарный Кнут. После истории с челюстью Не Минцзюэ стал намного реже попадаться Сиченю на глаза. Он уходил из обители. Дядя делал вид, что не обращает внимания. Публичные склоки прекратились. Вэнь Сюй, однако, не излучал довольства: напротив, он казался напряженным и разочарованным. Юному Лань Сиченю нравился Вэнь Сюй. Он, конечно, был заносчив и самолюбив, но был также независим, общителен, популярен и обучен тонкостям этикета. И хорош собой. По оговоркам учеников Сичень понял, что Не Минцзюэ ходит в горы. Гора Гусушань, чье изножье всегда окутывал туман, а вершина словно парила в облаках, славилась водопадами и скальными выходами. Окрестные пики были полны зверья, природных красот и безмятежности. В долинах водились некие духи, которые не считались агрессивными, если их не трогать. Тем не менее, ходить туда запрещалось. Где именно проводил дни Не Минцзюэ, никто не знал. Но хорошо было уж то, что он не напивается в городе и не ходит по доступным женщинам, как обычно делали дети из Великих Кланов. Даже к неполным 13 годам Лань Сичень успел насмотреться на нарушителей дисциплины. В Гусу случались и побеги учеников, и загулы, и насильственная высылка к родне. О беглецах всегда тревожились. Мир опасен, ученик не готов, виноват будет орден Гусу Лань, и потерянное лицо потом не восстановишь. Поэтому Лань Сичень спросил дядю, отчего тот так спокоен. Ведь у дурного примера, оставленного без внимания, всегда найдутся последователи. Не выходит ли, что обитель нарушает собственное предписание о справедливости, которое гласит: ко всем относись одинаково, без различий. Не выглядит ли такая слепота кумовством. Дядя Лань Цижэнь очень внимательно посмотрел на племянника, отвел его к холодному источнику, где всегда безлюдно, и сказал: как ты думаешь, можно ли без нарушения правил следить за тем, как их не нарушают другие? Вопрос был с подвохом. Лань Сичень опустил глаза и сложил руки в позе почтительного слушания. Выяснилось, что дядя, как раз, весьма прозорлив: он давно следит за Не Минцзюэ, даже ходил к нему после отбоя, чтобы выяснить, что к чему. Нарушил домашний устав. И выяснил, что наследник Не старательный молодой человек с огромным золотым ядром, которое он неустанно тренирует. Поэтому побои его ничему не научили, следы от кнута почти зажили, и никакой горный гуль не способен причинить ему серьезный вред. Если молодой Не сорвется со скалы или попадет в окружение оборотней, он применит свою клановую технику, что-то там с саблей, и останется в живых. И чем меньше об этом разговоров — тем лучше, есть другие вещи, достойные внимания. Еще дядя сказал, что Минцзюэ не умеет лгать, как и его отец, с которым Лань Цижэнь вместе учился. Но не умеет и достаточно сдерживаться, поэтому если он решил сутками сидеть в медитации на горе — дурного в том нет. Для всех остальных вопрос этот считается закрытым, так как Не Минцзюэ проходит индивидуальное обучение, которое никому другому не подойдет. То есть это было кумовство, основанное на том, что некоторые люди не такие, как прочие. Кто мы такие, чтобы спорить с самой природой. Мудр тот муж, что вовремя разглядит чужое дао. Лань Сичень остался у источника до заката. Тут хорошо думалось. И флейта звучала особенно чисто. На закате к источнику пришел Не Минцзюэ, он был с ног до головы в пыли и даже немного в крови. — Приветствую первого молодого господина Лань, — сказал он с кратким военным приветствием. Его волосы были полностью скручены в мощный узел, обвязанный для прочности тканью, как у черни. Сбоку в них запуталась сухая сосновая игла. Сичень опустил флейту и поклонился по всем правилам почтительности: — Первый молодой господин Лань просит прощания у наследника клана Не за то, что находится здесь вопреки обыкновению. — Это твой дом, — скинул сапоги Не Минцзюэ и взялся за пояс. — Хозяин не должен просить прощения перед гостем. — Древние книги говорят, что гость подобен божеству в доме хозяина, — вежливо ответил Сичень. — Если он при том следует трем тысячам правил, как я понял, — Минцзюэ снял верхние одежды и остался в штанах. Шрамы на его спине и правда были светлыми, узкими, почти сошедшими. Такими они останутся навсегда, — знал Лань Сичень, потому что следы от Дисциплинарного Кнута не сводятся. Теперь возразить Минцзюэ было не только неприлично, но и нечем. — Этот ученик просит простить его предков, — поклонился Сичень, опустив голову. Сделал он это вовремя, так как Минцзюэ снял штаны и пошел в воду. — Оставь это, — лег на воду Минцзюэ, и та медленно понесла его прочь от берега. Плеск волн о гальку умиротворял. Лань Сичень вдруг понял, что он не обязан уходить. Минцзюэ был начисто лишен смущения, и его присутствие в секретном источнике закрывало недавний вопрос. Было ясно, что на источник наследнику Не указал дядя Цижэнь, так как его воды способствуют гармонизации ци, снимают душевный жар и усиливают контроль над собой. Было ясно, что Минцзюэ тут не впервые. Но куда интереснее то, что Минцзюэ лежал на воде со своей саблей-дао. Она была без ножен, словно тоже раздета. Сабля покоилась на его груди. Она светилась голубоватым светом. Зрелище завораживало. Сичень тихо опустился на землю. В траве пели сверчки. Красный закат догорал в долине, облака, что всегда окутывают обитель, прибило к земле, так что над головой показались первые звезды. Было тепло, влажно и больно на душе. Без всякой причины, словно бы от избытка чувств. Состояние казалось новым и приятным. Сичень проверил свой пульс: тот частил. Вернуть спокойствие можно было игрой на флейте, к тому же сам воздух, казалось, наполнился музыкой. Но демонстрировать свою технику в ответ на ту, что сейчас применял Минцзюэ — словно бесстыдство заразительно, или словно незрелый Лань тоже хорош в заклинательстве — Сичень посчитал пошлым. — Иди сюда, — донеслось с воды. Слова излучали уверенность и звучали в хорошем регистре. Только крайне веская причина могла бы вызвать возражение. Медлить же без веской причины значило проявить жалкую нерешительность, а то и трусость. К тому же совет был вторым способом успокоить сердцебиение. Поэтому Сичень снял верхнюю одежду и зашел в источник. На дне источника находились ямы, из которых били ледяные ключи. Его грунт был неровным, в некоторых местах там лежали крупные камни. На них следовало сидеть, возвышаясь над водой по пояс, и читать священные тексты. Середина источника считалась весьма глубокой, и Лань Сичень никогда до нее не добирался. Обычно он заходил в воду у берега и просто стоял в ней. Старейшины говорили, в незапамятные времена тут был огненный пик, теперь он просел, и каверна заполнилась водой. Пик считался обителью дракона. Потому, что именно находится в центре озера, знать не нужно. Может быть, он все еще под илом — умиротворенный, неподвижный, с оледеневшими каналами ци и застывшими золотыми глазами. Разумеется, Не Минцзюэ находился именно там. Поняв, что дна больше нет, Лань Сичень поплыл. Пресная вода плохо держала тело, кроме того, она была ледяной. Движение в ней отлично разгоняло кровь, но не могло способствовать расслаблению. С каждым чжаном в напряженном сознании Сиченя все ясней проступала та веская причина, по которой следовало остаться на берегу. Что он должен сделать, достигнув цели? Вежливо хлебнуть воды? Как соблюсти приличия, не допустить брызг и частого дыхания? Барахтаться и пускать пузыри рядом с чужим человеком казалось неподобающим и глупым. Как вышло, что он согласился?.. Не Минцзюэ протянул руку, и Сичень схватился за нее. Инерция плавно толкнула его вперед. Лоб Сиченя уткнулся в чужую кожу у ключиц. Та была совершенно бронзовой и блестела. Вот теперь наступил конец. Воздух застрял у Сиченя в горле. Он находился в удаленном темном месте рядом с голым человеком, который даже не был женщиной. Мало того — они друг друга касались. Про такое стыдно было не только прочесть, но и подумать. Лань Сичень рванулся назад с яростью, которой в себе не предполагал. Но, конечно, хватка Минцзюэ была железной. — Прости, — объяснил он, — мой брат не умеет плавать. Но дергаться и тонуть умеет хорошо. — Я не… — начал Сичень и осекся. Что он хотел сказать? Зажим на его руке ослаб, и в глазах немного прояснилось. — Ты никогда не был здесь с кем-то? — догадался Минцзюэ. — Я никогда не был ни с кем в воде, — опустил голову Сичень. Холодная вода приятно обнимала лицо. — Я думал, вы плещетесь тут с рождения, — Минцзюэ подчеркнуто отцепил от себя край белой ленты — та прилипла к его груди — и пустил по воде. Перебор его пальцев, отогнавших ленту, был характерным: «раскрываемый веер», так задевают струны на гуцине, добиваясь мощной звуковой волны. Как позже выяснилось — это был единственный прием, который наследник клана Не мог изобразить на гуцине. Музыку он любил, особенно с дробным ритмом и выкриками, от которых веселится душа и расправляются плечи. Так звучат барабаны Цинхэ — расписанный драконами бань, сухие тангу, большой и грозный военный барабан джань, гулкие гонги юньло. Но ни один инструмент не выдерживал силы его рук. Руки у Минцзюэ выглядели обычными для заклинателя — с выступами суставов, подвижные, разработанные, с парой царапин, без единого следа праздной лени. Белая лента на фоне их загара смотрелась куда ярче, чем на бледной коже самого Сиченя. Почему клан Не ходит в черном, а клан Лань в белом? Куда вернее было бы наоборот. Словно ян, скрытый в инь, и инь, скрытый в ян. По телу Сиченя прошла долгая судорога, и это значило, что он не справляется ни с концентрацией, ни с циркуляцией ци. Логика говорила: надо остановить ум, пропустить сквозь тело иньци Источника, лечь затылком на предложенную руку и смотреть на звезды. В противном случае остается держаться за чужое плечо и рассматривать Минцзюэ. И то и другое казалось благом, но было совершенно исключено. Не Минцзюэ так не думал. Он без разговоров прижал к себе Сиченя, прямо к ребрам, и того мгновенно обдал приятный жар. На остатках гордости Сичень уперся руками в его грудную клетку, обозначая независимость. — Ты мерзнешь, — пояснил Минцзюэ, и для достоверности окатил его водой. — Тебе пора на берег. — Ты позвал меня, чтобы убедиться, что я ни на что не годен? — выпалил Сичень, окатив собеседника в ответ. — А на что ты должен быть годен? — изумился Минцзюэ, сплевывая воду. — Ты просто слишком юн, чтобы долго находиться в таком месте. Моя вина. Сичень стукнул его по груди. — У меня хорошие способности, молодой господин Не, — поймал его взгляд Сичень. — Я могу высушить на себе мокрую одежду в течение пяти фэней. Зимой. Минцзюэ усмехнулся. — На ветру, — добавил Сичень. — Надо будет с тобой посоревноваться, — похлопал его по спине Минцзюэ, как неразумного ребенка. Сичень дивился сам себе: обычно подобные сравнения его не волновали, кроме того, приписывать людям скрытые мотивы дурно. — Я готов хоть завтра, — вскинул он голову. — Отчего же не зимой? — Ты разве останешься здесь до зимы? — Хороший вопрос, — Минцзюэ зачерпнул воду и облил себе лоб. Потом просто дал воде сомкнуться над лицом. Его рука все еще держала Сиченя под лопатками как гарант безопасности. Центр тела наследника клана Не был соединен с дадао, но плечи и голова свободно отклонились вниз, словно он лежал на незримой перекладине. Ноги тоже скрылись под водой, так что формально ничего неприличного взгляду Сиченя не открывалось. Зря он себя накрутил. Резная рукоять дадао притягивала взгляд. Она была полностью стальной, без обмотки. Вблизи казалось, что всю ее покрывает чешуя. — Это место большой силы, — вынырнул Минцзюэ. — То, что говорят о нем — правда. Ваш источник поглощает лишний жар. — Но ты очень горячий, — заметил Сичень. Это было верно. Кожа Минцзюэ пылала. — Это не тот жар, — засмеялся Минцзюэ. — Это госпожа моего сердца слилась с моим ядром. Сичень не сразу понял, о чем речь. Но да, Минцзюэ говорил о своем оружии. — Ты держишься на воде ядром? — спросил Сичень. — Не на воде. Сейчас я держусь на сабле, как во время полета. Но это техника ядра, верно. — Дядя сказал, оно у тебя очень сильное. Как он это понял? Минцзюэ отклонил рукоять дадао, взял ладонь Сиченя и положил себе на живот. После этого он закинул руки за голову и прикрыл глаза. Это можно было бы счесть жестом похвальбы, законной гордости — но Сичень чувствовал, что это просто уступка его любопытству. Минцзюэ не нужно ни его восхищение, ни растерянность. Прямой вопрос — прямой ответ. Сичень сразу же ощутил покалывание в пальцах. Так кровь приливает к затекшей конечности. Ощущение было мягким и словно бы цветным. Желтые, малиновые, зеленые всполохи бродили под рукой. У этой зоны были границы, однако сама она занимала почти всю ладонь. Тело Минцзюэ источало энергию, словно внутри него, под гладкой бронзой, шла неостановимая работа. Постижение ее оправдывало поведение Сиченя. Еще днем он не представлял, что можно таким образом трогать другого человека. Он смутно помнил объятия матери, полные тоски: они смыкались вокруг него, и перед глазами белели лишь слои ее светлых одежд с запахом чайного листа, так что становилось трудно дышать. Помнил крепкую ладонь дяди, которой тот брал руку Сиченя и уводил его прочь. Гладкие руки женщины, которая купала его в детстве, терла кожу мыльным корнем. Свернувшегося клубком младшего брата под боком. Но все это было давно. В дне сегодняшнем любые прикосновения считались неприличными, недопустимыми, возможными лишь в рамках тренировок. Его младший брат избегал касаний, отстранялся с непроницаемым лицом. Дядя ясно дал понять, что такое образцовое поведение и на каком расстоянии следует находиться от другого человека, дабы его не оскорбить. Если ты случайно коснулся пальцами чужой руки — следует извиниться. Хватать недопустимо даже врага. Его можно бить ногами, рубить мечом, сжигать талисманами, но только не трогать. Никто не может оставить безнаказанным прикосновение к себе. Лента на лбу служила тому постоянным напоминанием. Даже родственники-мужчины следовали этому правилу. Они могли неформально поговорить о сокровенном — но расстояние в два чи нарушать нельзя. Интерес к человеческому телу возможен только в плане изучения меридианов. Для этого в хранилище свитков есть подробные труды. Тело человека осматривают лишь медики из низов, которым недоступно излечить себя или другого циркуляцией ци, музыкой и медитацией. Хвала Небожителям, в Гусу Лань таких нет. …По смуглому животу Минцзюэ ветвилась хорошо различимая вена. Она была выпуклой и отливала зеленью. Еще одна такая же выступала на его шее. Обе они имели отношение к самому средоточию жизни, ее вечному возрастанию и безудержности, к попранию ей всех правил — о чем знать не нужно. Не нужно знать, что скрыто в центре Источника. Потому что потом не удастся солгать, что ничего не видел. Это был первый случай, когда Лань Сичень счел Не Минцзюэ красивым.

* * *

В следующие дни зарядил дождь. Рассвет приходил в густом тумане, к полудню влажность и духота делали одежду липкой, а после обеда за бамбуковыми окнами вставала стена ливня. Боевые занятия перенесли на утренние часы, и на взмыленных адептов было жалко смотреть. Вечерами дождь слабел, облака опускались, и густой туман сочился влагой, словно его тоже измочалили на тренировочном поле. Не Минцзюэ прекратил пропадать в горах, что делало ему честь. Это значило, что он не сумасшедший. Лань Сичень ходил смотреть на него во время тренировок на мечах. Мечи адептам полагались стандартные, тупые; они не пропускали потоки ци. Их проверяли перед каждым поединком, поскольку Вэнь Сюй, как выяснилось, один раз уже пренебрег данным правилом, за что и получил в челюсть. Смотреть на соперников, поддавшихся ненависти, было жутко. Хищные глаза Не Минцзюэ следили за каждым жестом Вэнь Сюя, который знал много уклонений и приемов, но проигрывал в скорости. Не Минцзюэ был очень быстрым. При столкновении с Вэнь Сюем он не вкладывался в сражение — просто, измотав партнера, пропускал один удар в ребра и в следующий миг ломал меч о шею или спину противника, так что тот валился к его ногам. Вэнь Сюй постоянно покидал поле в грязи, что не могло улучшить его отношений с наследником клана Не. В один из особо мокрых дней тренировочное поле закрыли. Адепты разошлись кто на классическую поэзию, кто на военную стратегию, а Лань Сичень пошел на чжэнь-цзю, курс акупунктуры. Если хочешь исцелять людей — нужно знать все. В небольшом помещении были одни девушки. Они сидели на светлых циновках и шептались. Подобная медицина среди заклинателей считалась преимущественно женским делом, поскольку у женщин более чуткая рука. Разумеется, никаких игл адептам не выдали, а выдали свитки с рисунками точек и меридианов. Эти точки следовало найти на себе, а потом разбиться на пары и искать друг на друге. Лань Сичень мог рассчитывать на занятие с учителем. Учитель как раз закончил объяснять технику давления на точку фен-фу, способную снять головокружение и боль, как дверь распахнулась, и на пороге возник Не Минцзюэ. Девушки тут же, как одна, вывернули головы и прикрыли смешки рукавами. — Ученик просит прощения за опоздание, — невозмутимо поклонился Не Минцзюэ. — Если это предлог беспутно провести время среди дев, то вежливость неуместна, — заметил учитель. — Ступай прочь. Не Минцзюэ распрямился и уставился своими кошачьими глазами на Лань Сиченя. Сичень покраснел. Потом побледнел; слова учителя относились и к нему. — Ученик знает, куда пришел, и желает провести время с пользой, — снял обувь Не Минцзюэ и сел на пол. — Он просит учителя не обращать на него внимания. — Я слышал, что ты способен взять измором даже досточтимого Лань Цижэня, — прищурился учитель. — Но ты теряешь время. Никто здесь не может практиковать с тобой, кроме меня. А я этого делать не намерен. — Ученик будет наблюдать, — склонил голову Минцзюэ. С его волос текла вода, и смирение выглядело показным. — Позвольте я, — встал Лань Сичень. — Я ему помогу. Если учитель разрешит. — Хм, — потер подбородок учитель. В руках у Лань Сиченя были два свитка. Первый он принес с собой, чтобы задать несколько вопросов по прочитанному. Это был трактат «Инь–ян и мо цзю цзин» на плотном шелке из давно поглощенного царства Чу: «Канон прижигания и акупунктуры на одиннадцати сосудах, относящихся к инь и ян». Свиток был древним, времен распада империи Чжоу, в единственном экземпляре, и Сичень дал слово не выпускать его из рук. Второй был стандартной копией акупунктурных точек на рисовой бумаге. Сичень опустился на пол рядом с Не Минцзюэ, сев, как и он, лицом к учителю. Одежда Минцзюэ была насквозь мокрой и порвана на спине в двух местах — по шву рукава и от ворота. Такое возможно лишь после оголтелой драки. Поэтому Не Минцзюэ сидел с образцовой осанкой почти у выхода. Лань Сичень развернул рисовый свиток и положил перед ним на полу. Учитель меж тем закончил с затылком и перешел к характеристике фронтальных точек тань-чжун, чжун-вань и гуань-юань. Правая рука Минцзюэ машинально заскользила по груди, учитель заметил. — Молодые господа Лань и Не сегодня будут заниматься только меридианами рук, — заявил он. — Все остальное они могут освоить в затворе, в свободное время. Девушки снова подняли рукава, но их стрельбу глазами Не Минцзюэ не видел, так как смотрел в свиток. Наконец, началась практика. Лань Сичень сдвинулся по диагонали, поскольку сидеть спиной к учителю было бы очень грубо. Минцзюэ кивнул на второй свиток: — Что там? — Это из дядиных запасов, — ответил Сичень. — Не могу отдать. — А раскрыть можешь? — шевельнул рукой Минцзюэ. — Но если это секрет, не бери в голову. Сичень подумал и раскрыл чуский шелк на своих коленях. Минцзюэ пробежал глазами начало, показал раскрыть дальше, еще дальше, наконец что-то его увлекло. Прошло некоторое время, прежде чем Минцзюэ поднял глаза и жестом показал, что начитался. — Что думаешь? — спросил Сичень. — Мало для хорошей инструкции, — ответил Минцзюэ. — Но подход ясен. — Ты искал что-то конкретное? — Ерунда, — поднял голову Минцзюэ. — Давай займемся точками. …Позже, стоя на руках в цзинши, Лань Сичень ругал себя. За окнами шумел ливень, а за ширмой его брат осваивал гуцинь. Холодная серебристая пелена сливалась с вязкой и теплой вибрацией цитры, словно в горную воду добавили мед. Свежий воздух шевелил кисею; тихо звенела, качаясь, наддверная подвеска фун-линь. Воистину, душа в таких обстоятельствах должна восходить на девятое небо совершенной отрешенности. Но душа Сиченя была не на месте, и даже вниз головой он ощущал, как она рвется вон не то за оправданиями, не то за второй порцией смуты. Не Минцзюэ, даже отмерив все положенные цуни от запястья и от локтей, ничего не находил на Сичене, а точки, как известно, весьма болезненны при верном попадании. Наверное, дело было в разнице их тел, но ни один трактат не говорил, что тело подростка надо измерять пальцами самого подростка. Потом Минцзюэ начал злиться, и Сичень сказал ему не миндальничать, потому что он, Сичень, не стеклянный. В результате Минцзюэ, которому в этот момент, несомненно, помог демон ярости, с первого тычка нашел точку цзи-цюань перед подмышечной впадиной и нажал в нее так, что потемнело в глазах. Сичень еле подавил позорный стон, но ощущение, что его проткнули насквозь крюком, сохранялось до конца занятия. Эту точку Минцзюэ нашел без всяких измерений, просто ощупав Сиченю плечо. Как выяснилось, с пониманием пропорций у наследника Не обстояло отлично, на глаз он ориентировался куда лучше, чем по описаниям. Главное было понять принцип. После этого нашлись еще несколько точек, которые прежде ускользали. Было очень больно. Но все равно радостно, что соученик справился. Потом они поменялись, и Сичень обнаружил, что его пальцы похолодели и дрожат. Это было неприлично, и, возможно, из-за этого сперва тоже ничего не выходило. Не Минцзюэ прикрыл глаза и сидел в позе алмазной медитации: руки вывернуты вперед поверх колен. Тем не менее, Сичень нашел почти все точки на нижней стороне руки включая ладонь, после чего задача стала невыполнимой. Он сидел на подобающем расстоянии и дотягивался лишь до локтя. Кроме того, выше мешал рукав. Минцзюэ открыл глаза и мрачно смотрел на мучения Сиченя. Потом сгреб его и подтащил вплотную. Сичень, как и в прошлый раз, уперся руками в его грудную клетку. — Тут тоже всего полно, — отметил Минцзюэ и потянулся к свитку. — Это запрещено, — напомнил Сичень и опустил глаза. — Может быть позже… — В затворе? — обхватил его руки Не Минцзюэ, его глаза смеялись. — Ну и где найти тот затвор? — В такую погоду нигде, — здраво отметил Сичень. — Продолжим? — выпрямился Минцзюэ, разжав пальцы. — Нет. Я не найду через ткань, — не менее здраво ответил Сичень. Минцзюэ молча оторвал себе рукав. Тот и так держался только спереди. Треск ткани привлек девушек, а всплеск их рукавов, словно с места сорвалась стая белых журавлей — учителя. Сичень не успел взяться за чужое плечо, как их выгнали. И вот теперь Сичень почти час стоял на руках, чтобы нагрузка стерла все прежние ощущения. Только бы его поведение не дошло до дяди. Хотя при чем тут дядя. Он и так знал, что виноват. Три года спустя, когда Лань Сичень смывал в реке кровь с раненого Не Минцзюэ, лаская его без всякого стыда, самозабвенно, до перебоев дыхания — он точно помнил, с чего все началось. Но даже тогда он не знал, почему Не Минцзюэ проявил интерес к акупунктуре. Что искал в старом трактате. Сичень об этом забыл. Он узнал о проклятии рода Не гораздо позже. Но тогда чуский шелк уже был недоступен. Он сгорел вместе с Облачными Глубинами, как и множество других диковин; Лань Сичень смог вынести лишь самое ценное — музыкальный фонд библиотеки.