Я, 10.30, 11:25am
будь осторожен. я волнуюсь.
Я, 10.30, 12:19pm
надебсь, ты в порядке, крох…
я всгда жду тебя, ты же знаешь, дп?
я немного пьчн… это тв виноват
Я, 11.03, 7:23am
нуна и Джин-и уехали… так что, приходи, как сможешь. хочу поговорить.
Поморщившись, Сонхва тихо материт себя за навязчивость. Хонджуну же наверняка некогда, ему не до загонов Пака. Но ничего, Сонхва дождётся. Вытерпит, да и ему ли не впервой одному быть? Потушив окурок, он выходит в коридор и начинает неспешно собираться. Тренч, чёрные лоферы и бордовый тинт на обкусанные губы — и можно хоть на подиум, хотя сам Сонхва в этом ни за что не признается. Когда он успел стать таким? Пожалуй, когда окончательно смирился с самим собой. С тем, что он мало кому интересен, что он скучен и слишком занудный для других. Просто как-то посреди ночи, когда он бессонно сидел в кресло-мешке и разглядывал скрытый за лёгким туманом город, подумалось об этом. Иначе почему у него никогда не было хороших друзей? Таких, которых ещё обычно называют «лучшими». Нет, конечно, у него был смышлёный друг в детстве, ещё на старом адресе — да и тот через пару лет переехал. А сейчас… Что с тем ребёнком сейчас? Сонхва не знал, но определённо ждал, когда он вернётся. Вернётся ли? Выйдя на улицу, он тихо вздыхает и кутается в кожаный ворот, поёжившись от резких порывов ветра. Впереди — пара по графике и практика в танцзале до двух часов дня. Хорошее время, чтобы хоть немного забыться и перестать выискивать в толпе полюбившуюся взгляду блондинистую макушку, хотя отчего-то ему казалось, что в институте Хонджун будет прятать волосы под капюшоном. «Я теперь… Урод какой-то». Не такого ли он о себе мнения? Даже Уён с Саном, тогда, на ночёвке, зависли с раскрытыми ртами, как только увидели новую причёску друга. Потому, впрочем, Сонхва цепляется взглядом за любую невысокую фигуру в капюшоне или шапке, но так никого до боли родного сердцу не замечает, понурив головой. Пара графики проходит, как и всегда, спокойно и размеренно — тётка Хвиин сегодня, на всеобщее удивление, добра и милосердна, и потому спокойненько отсиживается в своей каморочке, предпочитая не мешать студентам работать, и на том ей спасибо; дополнительного капанья на и так гудевший мозг Пак бы не выдержал. Он и так в последние дни не может собрать непослушные мысли, а те, словно почувствовав свободу, носились в голове, упрямясь и не подчиняясь уставшему организму своего хозяина. На протяжении пары Сонхва словно входит в транс и, вместо нужного натюрморта, вырисовывает череп, обвитый чёрной розой. Он не замечает, как рисует подсохшие лепестки, как обводит жирным контуром кость и заливает углём глазницы; не обращает внимания, что его работа абсолютно не по теме, увлечённо выводя «I don't know you» каллиграфическим почерком ближе к правому верхнему углу. — Сонхва. — тихо окликает его одногруппница, та самая, кстати, Ханми. — Ты в порядке? А Сонхва не понимает, с чего такие вопросы, и девушка кивает на его холст. Переведя взгляд, Пак округляет глаза и, опустив голову, тихо вздыхает. И почему ему так чертовски плохо, хотя Хонджуна нет рядом всего лишь пару суток? Он чувствует себя зависимым по отношению к нему, как Ким зависим от сигарет. Работу Сонхва не сдаёт, решив переписать её в следующий раз, и одалживает небольшой тубус у тётки, оправдываясь тем, что подправит пару деталей дома. Да, врать он, пожалуй, научился от Кима — тот тоже был мастером общения с преподами, особенно когда они интересовались насчёт его прогулов. «У родителей в ресторане официант один заболел, а второй отъехал по семейным на пару часов, вот я и вызвался помощником». «Проспал маленько, да ещё и в пробку попал, а как к институту пошёл, увидел котёнка, застрявшего на дереве…». «Вы не поверите, но мы с отцом только приехали с ночной рыбалки». И так можно перечислять ещё очень долго, ведь выдумщик из Хонджуна хороший, а актёр — ещё лучше. Дальше — разминка в танцзале и прогон выученной части хореографии. Сонхва едва не ссорится с одногруппником, заспорив о последовательности движений, и в итоге остаётся в выигрыше, но едва не получает в глаз. Обед проходит словно за считаные минуты; в мыслях — лишь отголосок любимого тихого смеха и собственная картина грубым углём. Смешно даже становится от того, насколько сильно он привязался к человеку за такой небольшой промежуток времени. Вздрогнуть заставляет тихая вибрация телефона, лежавшего в кармане брюк. Сонхва спешит его достать, даже отставляет стаканчик с чаем и тарелку с пигоди. А в уведомлениях — новое сообщение от «крохи», и Пак расцветает, спеша открыть нужный чат. Кроха, 12:24am нам лучше больше не видеться. прости, Сонхва. Экран предательски расплывается из-за хлынувших слёз, пальцы едва ли попадают по нужным буквам.
Я, 12:24am
что случилось? ты в порядке?
Кроха, 12:24am я оставил подарок у тебя дома. дари всю любовь ему, ладно? прости, крошка. Из института Сонхва бежит, едва ли не сбивая одну студентку и едва не угодив под машину. Он бежит, что есть сил, наплевав на оставшуюся пару танцев, не обращая внимания на колющий от усталости и сбившегося дыхания бок. Дрожащими руками раскрыв дверь лофта, Пак в надежде оглядывается, но Кима здесь нет, от него — лишь запах горьких персиков. Сонхва не сдерживается, плачет, нет, не так — он рыдает взахлёб, глотает слёзы и оседает на пол, а после крупно вздрагивает, почувствовав лёгкий тычок под бок. Он резко оборачивается, и слух режет испуганный взвизг и скулёж. Чёрный щенок с белым бантиком на шее спрятался под стол, тихо попискивая от туда. Сонхва плачет ещё сильнее, тянет руки к напуганному малышу и осторожно подползает ближе. Щенок явно в шоке не меньше, но на контакт идёт, несмело понюхав слабо покрасневшую от холода ладонь и после охотно лезет на колени, хотя того и щенком-то назвать трудно - ростом он уже как та же взрослая болонка или бигль. Хонджун подарил ему словно маленькую, четвероногую причину жить дальше: короткошерстный малыш прижимается к пакову телу с наивной доверчивостью, дрожит, но лижет руки, размахивая длинным, худым хвостиком, радуется человеку. Найдя в себе силы подняться, Сонхва оглядывается и потерянно замечает блестящую подвесную миску возле столешницы, огромную пачку сухого корма с какой-то записочкой на ней, большой лежак возле кресла-мешка, и, наконец, небольшой конвертик на столе. Вытерев слёзы, он берёт конвертик и тихо ужасается — помимо письма в нём было несколько банкнот в пятьдесят тысяч вон. Сонхва вновь оседает на пол и вынимает письмо, разворачивая его и сразу же подмечая пару высохших капель посреди листа. Чёртов Ким Хонджун. «Эм, привет? Я не умею писать что-то такое… Так что я просто напишу свои мысли, ладно? Честно, я чертовски сильно сейчас ненавижу себя. Чёрт. Я пишу это, а ты спишь рядом, и… Мне так сильно нравится просто наблюдать за тобой. Знаешь, иногда я просыпаюсь по ночам и потом просто лежу и любуюсь тобой. Ты такой милый, когда спишь… Ладно, я отвлёкся… Сейчас, наверное, рядом с тобой бегает или лежит на твоих коленях малыш, да? Это немецкий дог с полной пачкой документов… Его зовут Бостон по ним, но можешь назвать как хочешь, он ещё не успел привыкнуть к кличке. Сейчас этому маленькому чуду два месяца. Я очень надеюсь, что вы подружитесь и он сможет хотя бы немного принести уют в твой дом. В наш дом. Заботься и люби его так же, как любишь и меня, хорошо?.. Ну вот, я заплакал, чёрт. Я такой слабак, когда дело касается тебя, крошка. Такой чёртов слабак… Я представляю, как же тебе наверное неприятно читать это дерьмо, да? Я такой слабак, не смог собраться и сказать тебе всё. Потому что ты бы меня обнял, а я бы не смог отпустить. Но мне нужно уехать. Будь моя воля, я бы прожил всю оставшуюся жизнь с тобой, хотя… Ты бы меня наверняка не вынес… — Вынес бы, дурак… — шепчет Сонхва под нос и продолжает ронять слёзы, второй рукой мягко поглаживая бочок щенка, улегшегося у его ног. О, чёрт… Ты сейчас так мило потянулся и чмокнул губами, боже… Как я вообще без тебя буду? Злись на меня, ненавидь, можешь даже избить, если мы когда-нибудь пересечёмся, я… Я даже сопротивляться не буду… Полностью заслуженно… Но, пожалуйста, пойми одно: я очень сильно дорожу тобой и твоей безопасностью. Если бы я не согласился уехать, то… боюсь даже представить, что было бы. Ты на моем месте поступил бы так же, я знаю. Кстати, я попросил своих олухов приглядывать за тобой, но не навязываться, так что не пугайся, если что. И нам бы лучше не списываться… боюсь, мой телефон могут взломать. И не связывайся с этим ублюдком Гону, ладушки? Он… В основном это его вина, что нам пришлось расстаться. Я боюсь, что он что-то сделает тебе, так что… Если что, то смело обращайся к моим олухам. Они никогда не откажут в помощи. Позаботься о себе и о Бостоне. Не обещаю вернуться, но обещаю любить тебя до того момента, пока слепой художник не изобразит на холсте звук упавшего лепестка белой розы на пол несуществующего замка. Люблю. Твой крохотный кроха.» — и кривое сердечко рядом, чуть правее — высохший след от слезы и отпечатанный помадой поцелуй. Сонхва отчаянно хочется прокричать о том, что тоже любит. Сильно, невыносимо сильно. И он хватает телефон, открывает чат с Кимом и принимается печатать, до сих пор глотая слёзы.Я, 1:02pm
ты чёртов придурок, Ким Хонджун. ненавижу тебя, но люблю ещё больше… так сильно люблю, ты даже не представляешь…
Но сообщение высвечивается красным, а чуть ниже появляется «этот пользователь добавил Вас в чёрный список». Сонхва, честно, даже и не представлял, что вообще может так долго и громко плакать. Он не знает, сколько времени просидел вот так, на полу, поджав ноги и рыдая, но, стоит поднять взгляд опухших глаз до окон, — и город уже окутывала ночная темнота, а щенок мирно посапывал рядом, дёргаясь каждый раз, когда его новый хозяин крупно вздрагивал от порывов слёз. Очнувшись, Сонхва растёр слёзы по лицу, протёр глаза, шмыгнул носом и, вытерев влажные ладони о брюки, потянулся к чёрному комочку, ласково проведя по худой спинке. Щенок одобряюще запищал и, размахивая тоненьким, длинным хвостиком, прильнул к ласковой руке, залезая на колени. И было в этом чуде что-то… Словно что-то не так. Сонхва, долго не раздумывая, понял — это не его щенок. Он их. Его и Хонджуна. И эта мысль отдалась где-то под рёбрами мучительной тяжестью. Ладно, хорошо — Пак отпускает щенка и поднимается на ноги, мелко пошатнувшись — теперь я не один. И в это хотелось искренне верить. На вялых ногах он подходит к столешнице, рвано выдыхает и опирается о неё руками, опустив голову. Внизу крутится чёрный комочек и радостно подвизгивает, а Сонхва мысленно ругается на себя — ребёнка ведь кормить нужно, а он, эгоист хренов, в тупую просидел, горюя о своём. Он помнит, что щенят нужно кормить молочными кашами, но на всякий случай залезает в интернет и вычитывает всё о немецких догах с проверенного сайта, а после отваривает перловку на молоке и решает добавить немного мелконарезанных овощей. Отрегулировав подставку по высоте, он закрепляет миску и после мелко улыбается, наблюдая, как малыш охотно начал чавкать и довольно посапывать. — Пеш. — Сонхва присел на корточки и едва ощутимо погладил по слабо дрожащей спинке. — Будешь Пешем.⠇⠳⠃⠕⠺⠾
Улицы постепенно снимали шапки, распахивали зимние пуховики. Приятно-тёплый ветер мягко перебирал отросшие угольные локоны, ласкал чуть осевшие щёки. Сонхва на пару секунд замирает посреди почти что пустого дворового переулочка, вскидывая голову и задерживая взгляд на просыпающихся после долгого сна деревьях, что неспешно с каждым днем наливались зелёными почками. Пак посылает лёгкую улыбку лазурному небу с проблеском от закатывающегося за горизонт солнечного диска. Пожалуй, весна действительно является одним из самых любимых времён года в его скромной жизни. Стоит только встать напротив двери в лофт и приложить ключ к замку, как по подъезду прокатывается радостный лай. Распахнув дверь, Сонхва сразу же ловит счастливого его возвращением пса — а тому лишь на задние лапы встать и закинуть передние на плечи хозяина, мордой, что размером с голову своего человека, прижаться к шее, окутанной колючим шарфом. Год и четыре месяца этому оборванцу уже, но в глазах Пака он по-прежнему тот хиленький щенок. — Соскучился, хороший мой? — тянет Пак, обнимая дога в ответ и мягко похлопав по сильной спине. — Ну, гулять пойдём? Думаю, мне стоит проветриться перед завтрашним пробником. Время безжалостно шло, не залечивало, но заглушало боль от открытых ран в хрупком сердце. Постепенно Сонхва вновь прижился, привык к Пешу, а тот, неугомонный вихрь счастья, дарил своему человеку всю свою любовь. Утром — буквально умоет сонное лицо, гавкнет и после прибежит с цепью в зубах, играющую роль поводка; после учёбы встречает так, будто не виделись вечность и носится по дому, прямо как сейчас, тревожа соседей снизу громким топотом массивных лап. Сонхва, к слову, выслушав пару-десятков притензий соседей, уже посматривал частные дома в районе, что был ближе всех к универу. Вариантов пока что два, но Сонхва не спешит, решив съезжать летом, когда дел будет не так много. Собравшись, он цепляет цепь к ошейнику Пеша и, прихватив специальную сумочку для сухого корма, выходит и бежит вместе с верным другом по лестнице — не дай бог в лифт с ним зайти, застрянут тут же, учитывая нетерпимость четвероногого. Так и протекали их будни, да, впрочем, и выходные тоже. И Сонхва бы соврал, если бы сказал, что не любит нынешнюю жизнь. Он часто созванивается с сестрой, у него есть хорошие друзья — те самые «олухи» Хонджуна действительно неплохие парни, и Сонхва изредка обедает в их шумной, но приятной компании или они порой заваливаются к нему в гости, — у него есть прибыльная работа и теперь дома его всегда преданно ждут. Разве в праве он жаловаться на свою жизнь? Остаток дня проходит уже по привычной схеме — скромно поужинав и накормив Пеша, Сонхва улёгся на диванчике, решив скоротать вечер за просмотром фильма, а его преданный друг, развалившись рядом, уместил голову на его коленях и вытянул лапы, отчего они свисали с дивана. Мягко улыбнувшись, Сонхва ласково поглаживает макушку любимца, оглаживает стройные стоячие ушки — о, как долго они с ними мучались! — и изредка посмеивается с нелепых сцен в фильме. Ближе к девяти к ним заскакивает Уён, крепко целует Сонхва в щёку и долго сюсюкается с Пешем, а после вымаливает подтянуть его жалкие знания по культуре и искусству, и следующие два часа они сидят на кровати в кругу конспектов под мирный храп Пеша, доносящегося с лежака. — Кстати, я когда вечерком по центру прогуливался, как будто Хонджуна видел. — словно невзначай проговаривает Уён, бегая взглядом по строчкам задания. При упоминании родного имени сердце пропускает удар, и Сонхва вскидывает округлившиеся глаза на друга. — Как будто? — Ну, я не уверен, что это был он. — вяло пожав плечами, Чон на секунду поджимает губы и поднимает взгляд на хёна. — Просто подумалось, что он единственный такой придурок, который нацепит две тысячи колец в уши и забьёт рукава черепами… Хотя, в мире восемь миллиардов ничтожных человечишек, кто знает… Сонхва невольно накрывает ладонью правую ключицу и неловко растирает её. Лицо трогает кривая улыбка, и он опускает взгляд. — Не думаю, что он захочет видеть меня. — тихо отзывается Пак. — У нас обоих уже новая жизнь. Друг без друга. Уён не отвечает и вместо этого ласково гладит старшего по бедру, а после встаёт, дабы открыть дверь, в которую легко постучали. С прихожей доносятся тихие шепотки и секундный звук поцелуя, и Пак скользит тёплым взглядом до арки, за которой скрылся младший, дабы встретить своего парня. Сонхва был действительно рад за них — Сан пару месяцев назад наконец-таки высказал все чувства своему горе-любовнику, пусть для этого и потребовалось выпить полбутылки виски. Пак помнит, как в ту ночь Уён глотал слёзы счастья и облегчения, повиснув на шее Сана, а тот, крепко зажмурившись, сильно-сильно прижимал тело любимого к себе. Им и правда очень повезло друг с другом, пусть поначалу и было сложно. — Как ты, хён? — вместо приветствия тянет Сан, проходя вместе с Уёном в спальню. — В порядке, спасибо. — старается улыбаться. — Кушать хотите? У меня осталось немного супа с клёцками с ужина. Парни переглядываются и скромно кивают, а Сонхва, встав, мягко треплет их по макушкам и оглядывает подскочившего Пеша. И не нужно в жизни никакого Ким Хонджуна, чтобы быть искренне счастливым — Пак понял это где-то на втором месяце жизни без него. Нет необходимости видеть его солнечную, такую редкую улыбку, нет нужды в постоянных касаниях к любимому телу. Да, на небольшом подоконнике на балконе раз за разом обновляется пачка сигарет с персиковой кнопкой — он так и не сумел бросить, — но, всё же, необходимость в Хонджуне прошла, словно побеждённая ломка. Сонхва, отчасти, был горд собой. И был немного горд тем, что так умело скрывал ото всех, даже от самого себя, такую острую тоску по родному сердцу крохе.