Цоу Ба

Пару дней спустя с ним связалась Уросими. «Большое спасибо за ваш вклад, Итачи-сан. Мы посоветовались со знающими людьми и решили утвердить вашу кандидатуру. Отправьте нам адрес электронной почты, на который мы должны прислать список композиций. Генеральный прогон назначен на третью неделю восьмого месяца. Компенсацию начислим авансом. Не стесняйтесь обращаться, если возникнут вопросы». Итачи, который гораздо больше подивился бы отсутствию звонка, нежели тому, что ему перезвонили, выгрузил документ с репертуаром из почтового ящика и безразлично приступил к разучиванию. Он помнил о том, что все это — просто еще одна внеочередная обязанность, которую необходимо выполнить. Необходимо, потому что так сказали. Потому что не с руки было отказаться. Потому что если не он — то кто? В последний день перед летними каникулами, однако же, ему позвонила сама Югито. «Ты свободен сегодня после четырех? Нужно кое-что проверить; не мог бы ты еще раз сыграть передо мной одну вещь? Нет, не в ТЦ. Приезжай прямо ко мне, у меня дома есть фортепиано. Адрес я вышлю смс. До встречи». Голос ее почему-то звучал переливчато, как сакральная мелодия, и Итачи невольно задался вопросом о том, отчего не заметил этого при первой встрече. Шестое чувство, а также мысль о правиле тридцать-четыре подсказывали ему, что внимать просьбе Югито было по меньшей мере нецелесообразно. Однако стоило сообщению с ее адресом появиться во входящих, желание безотлагательно проверить его подлинность пересилило всякие порывы к предвзятости. И Итачи снова покинул дом. В этот раз подъем дался тяжелее обычного — гнать велосипед пришлось долго, дорога до префектуры Шибуя занимала добрый час с лишним. Итачи плелся вверх по склону, поочередно попадая под длинные тени стеклянных многоэтажек с элитными апартаментами, и смутно надеялся, что обратный путь под гору будет немного легче. Правда, ручной тормоз у переднего колеса было бы неплохо подтянуть перед выездом. Колодки рычагов совсем разболтались и иной раз пропускали лишние обороты шины. Не доезжая до нужного квартала, Итачи, как и тогда, оставил велосипед на общественной парковке, и остаток пути прошел пешком. Навигатор в телефоне привел его в тихий спальный район недалеко от парка Набешима. Однополосная дорога, по которой он шел, была относительно пустынна, и в кустах отцветших камелий по обе стороны от нее изредка стрекотали цикады. Итачи ожидал увидеть здесь нечто помпезно-вычурное вроде трехэтажной виллы в европейском стиле или уменьшенной репродукции императорского дворца, поэтому, еще до поворота заприметив ровные прямоугольники жилых коробов, навевающих мысли о типовых центральных кварталах, даже немного облегченно выдохнул. Апартаменты пыхали роскошью, и отделанные под дерево прямые стены все еще отдаленно напоминали продукт японского современного дизайна. На автоматических воротах, ограждающих участок, блестела на солнце сусальным пластиком под бронзу табличка «Шото Нагая». Итачи остановился у входа и позвонил. Спустя пару минут ожидания калитка рядом с воротами открылась, и из нее показалась смуглая, средних лет женщина. У этой женщины были сухие, загорелые руки работницы, и хотя по-японски она говорила чисто и без запинки, Итачи мог бы предположить, что она приехала откуда-нибудь с Филлипин. «Добрый день. Итачи-кун, да? Пожалуйста, проходите. Госпожа Югито в доме, она откроет вам сама». Итачи поклонился и, не дождавшись того же в ответ, прошел за ворота. Сад своим видом напоминал скорее поле боя, чем аккуратный ландшафт; кругом громоздились груды кирпича и какой-то арматуры, в плетеных холщовых сумках, похожих на кубы неправильной формы, был свален песок вместе с щебнем. Итачи следовал вдоль кусочков битой плитки, символизирующей, видимо, остатки тропинки до крыльца, и то и дело бесстрастным взглядом натыкался на случайные элементы декора, которые в его кругах принято было считать вырвиглазными. Фонарь-кумаину с расколотой половиной пасти и пустыми глазницами, в которых давно не меняли диоды. Проржавевшая инсталляция с держателями клумб, которая, кажется, должна была изображать велосипед, но вместо этого больше напоминала водопроводную трубу. Статуя семейства сурикатов, призванная заменять собой аналог садового гнома. Если бы Итачи было в радость осмысленно судить других, он бы определенно сказал: «полнейшая безвкусица». Но ему, по правде говоря, было глубоко плевать, какие там еще порождения дизайнерского сумасшествия наводняли чужие сады. Из задумчивой рассеянности его вырвал осторожный оклик. Издали глядя в сторону крыльца, Итачи поднял голову. Терраса на втором этаже была открыта и упиралась в крышу гаража. На ней, облокотившись на перила, стояла Югито с бокалом, одетая в простую домашнюю одежду. Футболка, флисовые штаны и — хвала духам — ничего зеленого. Со стороны можно было подумать, что она просто нежилась на солнце. Итачи подошел ближе. — Югито-сан? Югито поднесла бокал к губам. — Ты пришел, — мурлыкнула она и довольно улыбнулась. Тепло этой улыбки Итачи почувствовал яснее, чем жар солнечных лучей, что гладили его по макушке. — Вы попросили меня прийти. — Я не думала, что ты так быстро согласишься. Итачи прищурился. — Вы сказали, что вам нужно что-то проверить. Дело срочное, так что я не стал откладывать. — Это правильно. Мне нравятся люди, которых отличает исполнительность. Яркий свет отражался в ее глазах, делая их похожими на черные марблы. — Разрешите войти? Югито покачнулась, отходя от перил. — Входная дверь открыта. Как зайдешь — поднимайся на второй этаж. Я встречу тебя у лестницы. Итачи кивнул, зная, впрочем, что она уже не смотрела в его сторону, и прошел в генкан. Наполнение гостиной внизу навевало мысли о продолжении сада — здесь царил такой же бардак. Всюду как попало были наставлены неразобранные коробки, вещи, что успели достать из них, лежали вокруг в хаотичном порядке, и над головой вился специфический запах. «Ремонт», — подумал было Итачи, но секундой позже понял, что ошибся. Запах не отдавал ни известью, ни спертым душком строительства; он вообще ничем не отдавал, его аромат невозможно было описать иным словом, кроме как «стерильный». Так пахли комнаты общежитий и квартиры, в которых еще не успели обжиться. Итачи взошел на винтовую лестницу и, пока поднимался, невзначай оглядел первый этаж. Отделка была выполнена в лучших традициях комбинированного модерна; панельная кухня с островом, отделяющим обеденную зону, подогреваемый пол и полупрозрачная полоса окон веранды, что шли от угла к углу, открывая вид на нижнюю террасу. К сожалению, об оформлении нельзя было сказать того же: слишком много ненужных деталей, слишком много лишней мебели. Итачи, под началом матери привыкший к упрощению в стиле, чувствовал себя, как в клетке, набитой мусором. Но не ему было осуждать; у каждого своя манера самовыражения. Югито ждала его наверху, не выпуская бокала из рук, и он наконец-то смог различить, что в такой час она уже баловалась вином. — Сюда, — вместо приветствия она поманила его за собой в северное крыло. Итачи повиновался. Югито провела его в просторную спальню, вид которой в сравнении с гостиной был более завершенным. Он почти не заметил коробок, широкая двухместная постель была аккуратно прибрана, и за окнами в пол покачивались снаружи балкона сезонные японские клены. Перед нишей перегородки, определенно предназначенной для хранения спальных матрасов, к стене был прислонен сямисен, обтянутый змеиной кожей. Пианино располагалось против окна, и остроугольные тени листьев порхали по его клавишам. Югито легкой поступью прошла через комнату, остановившись над журнальным столиком; на нем стоял еще один пустой бокал и обернутая бумагой высокая бутылка. — Будешь? — она кивнула на бокал. — Это «пу тао». Двухлетнее. — Спасибо, не пью, — блекло отозвался Итачи. Югито беззлобно усмехнулась. — Трезвенник-язвенник? — Вроде того. Югито пожала плечами. — А зря. Белое вино хорошо влияет на работу сердца, — сказала она немного погодя. — Но раз не хочешь — не буду принуждать. В таком случае, может, кофе или соду? — Что насчет йогуртов? — вдруг спросил Итачи, и Югито растерянно заморгала. — Йогуртов?.. Если только «Якульт»… Якульт… Брендовое месиво без капли по-настоящему полезных веществ внутри. Было даже научно доказано, что пить его — совершенно неэффективно для здоровья. Саске иногда таскал эту дрянь из магазина после школы, потому что там ему о нем рассказали. Да и мать иногда была не прочь попробовать. Итачи покачал головой. — Не будешь? Ну смотри. — Югито-сан, — Итачи опустил руки по швам. По лицу его пробежала тень нетерпеливой досады. Кажется, приветствие нежелательно затягивалось. — Вы позвали меня, чтобы… — Прошу, оставь эту претенциозность, — Югито взмахнула рукой, раздраженно поморщив нос. — Ведь я еще не настолько стара, чтобы ко мне обращались на вы? — она спросила проникновенно, видимо, надеясь услышать в ответ льстивое возражение. К сожалению, для Итачи подобное обращение было не больше, чем банальное проявление этикета. — Хорошо, если вам… тебе так будет удобнее. Югито хмыкнула. Он не научился замечать еще очень многое. — Позавчера ко мне приходил мастер, настроить клавиши, — сказала она, отворачиваясь, будто хотела скрыть следы неудовольствия, проступившие на щеках. — Я еще не проверяла звучание. — Честно говоря, удивлен, что у тебя вообще есть фортепиано, — заметил Итачи и подошел к инструменту. Он уже предугадывал, что Югито хотела услышать от него. — На прошлой неделе ты говорила, что далека от музыки. — Я далека от другой музыки, — Югито присела на край кровати, уперев локоть свободной от бокала руки в сведенные колени. — Хотя эту дряхлую громадину все равно в скором времени придется продать. — Почему? — Итачи опустился на банкетку. На лаковой крышке поверх пыльной полосы виднелись отпечатки ладоней — должно быть, мастера. И у нее даже не было времени привести фортепиано в надлежащий вид. — Она занимает много места. Самолюбивое предположение о том, что она могла купить эту вещь специально для него, взметнулось к кончику языка, но Итачи равнодушно проглотил вопрос об этом. — Что я должен играть? — он приподнял крышку. — На твой вкус, — Югито отпила вина, и глаза ее снова блеснули, как тогда, под холодным светом офисных ламп. — Знаю, он у тебя бесподобен. Была ли то скрытая ирония, или только нелепая попытка выразить расположение, Итачи не знал и потому притворился нетронутым. Редкий учитель музыки не любит повторять, что каждая мелодия несет в себе свою собственную историю. Если Югито тоже было об этом известно, он сумеет ее проверить. Возможно, вынудит провалить негласное испытание, и неважно, о чем бы она смогла прочесть из рисунка прозвучавших нот. В том, что Югито могла читать по нотам, он не сомневался. И он стал рассказывать историю. Орнамент был очень похож на тот, что он уже очерчивал прежде. Грубый лиричный фон и утонченные мазки в фактуре третьей октавы. Только в этот раз перед глазами вставала не картина — разговор, и разговор этот шел без слов, без языка с его неполноценными лимитами, что сужали и ограничивали возможности самосознания. Стремительным аллегро вырывались вперед безмолвные вопросы, жалобные, как будто потерявшие всякое понимание в толще лицеприятия. Они удваивались, усиленные в беспомощной горечи полиаккордов. Затем шел ответ: печальный, безнадежный, но непоправимо истинный, как невеселые рассуждения о жизни, в которой уже однажды довелось разочароваться. Венчала их стеклянная трехтактная прогрессия, повторенная в витке, а дальше все начиналось по новой: грустные воззвания к тем, кто не был наделен волей внимать, и безрадостные ответы, исполненные отчаянной тоски. В шестом квадрате следовал монолог. Он начинался повестью о былом, а завершался бесследным увяданием, угасал, затухая, и бледные отголоски его меркли в накатившем безмолвии паузы. Дальше — реприза, кольцевой возврат, баюкающий почти гипнотически. Погружающий в себя наслоением, он словно усыплял, закручивая в иллюзии принятия. Этот разговор уже был слышен однажды? Сколько раз он повторился? Сколько раз еще должен был? Так звучала любовь. Так звучало абсолютное всепрозрение. Она не поймет этого, если для нее он так и останется просто мальчиком-пианистом по рекомендации. Но он не думал об этом. Предложения без букв, мысли без форменной огранки целиком поглотили его, заняли собой все чувствующее существо. Раздался звон. В сопровождении игравшей музыки он показался нереально далеким, будто с края улицы, и при том — невыразимо естественным. Клавиши громыхнули грубым басом. Итачи обернулся. Югито сидела, ссутулившись и обхватив себя руками за живот, и безжизненным взглядом смотрела куда-то вперед. На полу подле ее босых ступней лежали осколки разбитого бокала. — Югито?.. Что случилось? Ты в порядке? При смерти? Вызвать бригаду парамедиков? Спасателей? — Все… хорошо. Извини, — Югито точно очнулась от забытья и отклонилась назад, упираясь руками в колени. — Просто… немного дурно. Она ответила слишком натужно; седзи на балкон была отворена настежь, впуская июльский ветер бродить между стенами спальни. — Принести воды? — Итачи вскочил в альтруистичном стремлении помочь, хотя даже не знал, где в доме был ближайший водопроводный кран. Югито обессиленно отгородилась от него рукой. — Не шевелись, — пробормотала она, водя вокруг неясным взглядом. — Порежешься о стекло. Итачи прекрасно видел каждую изогнутую грань, что сверкала в лучах на полу притаившейся опасностью. Югито со стороны казалась спокойной, но глаза выдавали ее; она не знала, куда деть ладони, которые била мелкая дрожь, и потому лихорадочно и неопределенно двигала ими вокруг. — Нужно убрать, — Итачи шагнул к ней, намереваясь поднять осколки. — Нет, пожалуйста… Югито вдруг подалась вперед и на удивление цепко схватила его за руку. Он не успел еще поразиться тому, насколько быстро прежде рассеянные движения стали точны, как повернулся к ее лицу и увидел на нем тень страха. Не страха неловкости — страха настоящего, который, должно быть, напомнил в ней о себе, когда Итачи играл. При виде его замешательства наваждение словно спало с Югито. Опомнившись, она отпустила его запястье и спрятала глаза за ресницами. Теперь по ним ничего нельзя было прочитать. — Цую все уберет… Я позову ее. «Цую? Работница», — догадался Итачи. Потом подошел ближе к Югито, неосознанно полуприсев возле нее на одно колено. Ему казалось, она выглядит слишком потерянной. До жалкого потерянной, и это совсем ей не шло. Он не помнил, когда и к кому в последний раз испытывал искреннее сострадание, но, не слишком-то способный на него от природы, все равно продолжал проявлять его жесты, просто потому, что смотреть на эти дрожащие руки было мучительно невыносимо. — Цую сейчас в саду, — он положил пальцы ей на локоть. — Отсюда она тебя не услышит. Югито с видимым усилием заставила себя к нему обернуться. — Позволь, я приведу ее сам. — Нет… — ее пальцы вновь сомкнулись вокруг его запястья. Только сейчас Итачи понял, что все это значило. Она боялась. Снова — боялась, и страх не позволял ей отпустить его. Отпустить — чтобы остаться наедине со своими мыслями. И, возможно, кошмарами воспоминаний, которые он пробудил в ней своей игрой. «Не уходи», — шептали ее глаза. Не уходи, ведь ты же видишь, что сейчас я просто не способна быть одна. Итачи видел. И сейчас больше всего на свете не хотел становиться очевидцем этого. Невольно задержав дыхание, он мысленно считал удары сердца у себя под сонной артерией. Он должен уйти. Он не поможет ей одним присутствием. Он не сумеет ее успокоить. И не хочет. Неужели она этого не понимала?.. Секунды томительной тишины стали гнетущими; давили со всех сторон подобно низким и тяжелым кучевым облакам в межсезонье. Их спасло чудо: на лестнице послышались приглушенные шаги. Миг спустя в приоткрытой двери показалась темноволосая голова Цую. — Госпожа Югито?.. Итачи рывком поднялся и прошел мимо нее к перегородке. — Югито-сан нехорошо себя чувствует, — коротко бросил он на ходу. — Прошу, позаботьтесь о ней. Я принесу попить. И он скрылся в коридоре, не слыша, как, всплеснув руками, запричитала Цую-сан, не видя, каким разбитым взглядом скользнула Югито по его спине. Он предпочел бы лучше умереть на месте, нежели столкнуться с этим взглядом. Он слетел по ступеням на первый этаж, не помня себя от тяжести, словно тисками сдавившей его внутренности. Постарался выровнять дыхание и в попытке отвлечься от снедающей беспричинной тревоги стал искать чистую посуду. Почти все кухонные шкафы пустовали, и только через пару минут поисков он наткнулся на стопку широких граненых стаканов в одном из коробов. Набрал воды из-под крана и стал подниматься по лестнице, держа стакан так сосредоточенно, будто нес свечу на молебен. По дороге он неустанно думал, что же так могло ее испугать. И почти уверился в том, что непременно узнает это, как только заглянет Югито в глаза. Когда он вернулся, Цую в спальне уже не было; Югито стояла в проеме балконной перегородки спиной к входу. Услышав о его появлении, она в царственной уверенности обернулась и посмотрела на него из-за плеча. — Вода, — Итачи поставил стакан на журнальный столик и отступил назад. Вино и пустой бокал все еще оставались здесь, осколков и следов на полу нигде не было видно. — Спасибо, — приподняв плечи над скрещенными перед грудью руками, она приблизилась к кровати. Затем села, потянулась к стакану и немного из него пригубила. Итачи заметил, что ее руки больше не дрожали, но взгляд оставался все таким же размытым, как у пострадавшего после крупной передряги. Как у сломанной изнутри жертвы. — Какую песню, — Югито залпом осушила стакан и неизящным, почти мужицким движением вытерла губы тыльной стороной ладони. Потом откупорила бутылку и плеснула в стакан вина, — ты сыграл сегодня? — «Брак по любви», Сенневиль. — Брак по любви? — Югито поболтала вином на дне стакана и поднесла ко рту. — Вот оно что. Итачи с беспристрастием стороннего наблюдателя следил за тем, как она пила. Несоразмерная по объему сила и такая же по отдаче хрупкость мешались в ней в одно, и он никогда прежде не видел, чтобы кто-то так скоропостижно возвращал себе утраченную было мощь там, где минуту назад без остатка рассыпáлся на куски. Он даже на миг подумал, что ему показалось. И из предосторожности спросил: — Тебя настолько тронула эта мелодия? Югито вздрогнула. Пожалуй, она тоже украдкой надеялась, что ему это только «кажется». Но вопрос висел в холодной пустоте молчания, и от него надо было отбиться. — Не-ет, конечно, нет, — она негромко засмеялась. Такого наигранного смеха Итачи не слышал еще ни разу в жизни. — Стакан просто выскользнул у меня из рук. Это была случайность. — Выскользнул?.. — Итачи спрятал руки за спину, подходя к кровати. — И как же часто у тебя из рук выскользают стаканы, когда ты слушаешь, как кто-то играет? Югито перестала смеяться. Посмотрела в его сторону так, как глядел бы мелкий воришка, когда его застукали с краденым. «Ладно, ты понял меня, — без слов услышал Итачи, только видя ее лицо. — А теперь забудь об этом». Она потянулась с небрежностью и нарочито расслабленно откинулась на кровати, держа полупустой стакан при себе. Итачи не нравилось ее притворство. Он не любил страстных до лукавства людей. — Хорошо, ты меня раскусил, сдаюсь. Теперь оставим это? — Итачи промолчал, и его молчание яснее любых убеждений говорило о том, что не в его интересах было выводить Югито под призму осуждения. Она поняла это и, вздохнув, отвела глаза. — Прости, что заставила тебя поволноваться. — Ничего. Итачи присел на край кровати, рядом, но на почтительном расстоянии. Он не знал, что еще лирически-утешительного требовалось говорить в таких случаях; он уже давно не утруждал себя просмотром фильмов, набитых клише, как храмовые пруды — карпами кои. Ему было откровенно плевать, какие невзгоды пережила когда-то едва знакомая женщина, которую он видел буквально второй раз за всю жизнь, и какие травмы они оставили на ее сердце, готовом разбиться от одной только трогательной музыки. Но он все-таки поинтересовался ненароком, так как манеры, которых он придерживался с малых лет и едва ли ни с материнским молоком впитал в кровь и сознание, настойчиво твердили ему исподтишка, что поинтересоваться было необходимо: — Так в чем настоящая причина? Поинтересовался просто из вежливости. Не потому, что ему было любопытно. Югито кивнула на журнальный столик. — Хочешь знать, в чем причина? Выпей со мной, и я расскажу. — Я не пью, — повторил он вполне откровенно. Югито непритязательно развела руками, вновь поднося стакан к губам. — Значит, сегодня обойдемся без душевных бесед. Как ни странно, с чего-то Итачи совсем не расстроился, хотя и осознавал интуитивно, что она ждала именно этого. Наоборот, ему даже показалось, он испытал нечто сродни облегчения после этих слов. Усмехнувшись, он уперся ладонями в покрывало в намерении встать. — Раз так, ты ведь не будешь против, если я оставлю тебя? Во взгляде Югито промелькнула заметная тревога. Возможно, его ответный выпад стал для нее полной неожиданностью. Она снова отвернулась и приложила ладонь ко лбу, слабо покачивая головой. — Нет, нет, — слова прозвучали слишком вымученно, чтобы он им поверил, но сейчас не было времени играть в снисхождение. — Спасибо, что все-таки пришел. Доброй дороги. — Благодарю, — прошелестел он в ответ и, поднявшись, подошел к перегородке. Перед тем, как исчезнуть в коридоре, бросил на нее из-за плеча прощальный взгляд. Югито сидела, все так же подперев лоб кулаком, и смотрела будто сквозь пол — настолько туманен был ее взор. Итачи ощутил, как вокруг опустился невидимый занавес напряжения; под этим занавесом он вышел на лестницу и преодолел половину пролета. Напряжение росло, и круг занавеса сужался, окольцовывал, подступая прямо к горлу. На середине ступеней он почувствовал, что не мог больше вздохнуть свободно. Развернулся и почти бегом поднялся обратно в спальню. Югито сидела на кровати все в той же позе, но при его спешном появлении с притворным — а может, даже искренним — удивлением выпрямилась и отставила в сторону стакан с недопитым вином. — Итачи?.. Он в два широких шага пересек пространство комнаты и замер над ней, нагнувшись в учтивом поклоне. — Пожалуйста, расскажи мне. Лапидарность делала его речь похожей на военную. Югито очевидно была готова растеряться, но мастерски быстро взяла себя в руки. Он вернулся слишком скоро, скоро до того, что почти поднял излишнюю суету вокруг. Должно быть, волнение этой суеты, холодом обдавшей ее, как только он вошел, сразу же замерло в этих стенах. В стремлении развеять его Югито отняла руку ото лба и миролюбиво закивала. — Хорошо-хорошо. Только сначала, — она указала на дверь, — прикрой седзи. И подопри клином, чтобы не съезжала. Он сделал, как она велела. — Теперь налей, — она протянула ему бокал. Итачи покорно принял его и, с недоверием покосившись на бутылку, осторожно взял ее под самое горлышко, словно боялся, что она его укусит. Оберточная бумага зашелестела под пальцами. Он даже не обратил внимания, что кандзи на упаковке следовало читать по-китайски. — Ну-ну, только не веди себя так, словно никогда не пил, — Югито насмешливо подогнула ноги, двигаясь вглубь кровати. Затем уселась почти традиционно, будто кровать была татами. Итачи улыбнулся, переливая вино. Он хотел было возразить, мол, в самом деле никогда не пил, но, подумав, решил, что это бесполезно. Да и зачем бы ему рисоваться перед Югито? Все равно линии их мировоззрений пересекались под прямыми углами. Он наполнил бокал до краев и опустился на кровать поодаль. Стал потягивать вино маленькими глотками, стараясь мимикой выразить невозмутимость. Югито могла бы кольнуть его сколь угодно изощренно, упрекнуть в неуверенности, даже заявить нечто вроде «не умеешь — не берись», но он не беспокоился. Беспокойство сказало бы о его несостоятельности яснее чего бы то ни было. В то же время легкое питкое вино кислило и совсем не дурманило, и танинное послевкусие на языке отдавало вязкостью перезревших ягод. Югито начала рассказывать. Когда-то, говорила она, в жизни ее была девушка по имени Широками. Они дружили с детства и весь предначертанный им судьбой путь прошли рука об руку. Понимание их было столь глубоким, что в начальной школе они даже совершили обряд и стали считаться названными сестрами. После окончания средней школы Широками ушла служить в храм, как хотели того ее родители. Однако и ей самой, казалось, удивительно подходила роль послушницы. Широками была не такая, как Югито. Ее не отличали ни закаленный характер, ни стальная воля. Преодолевать тяготы жизни ей давалось с трудом; она доверяла и уступала каждому, отчего после страдала. Югито жалела ее, в душе не понимая, и поэтому сильнее прочих чувствовала к ней привязанность. Она видела, как разнились обе их, в общем-то, женские сущности, как не похожа была Широками на нее саму. Она любила белый цвет и верила в могущество провидения. Она рано вышла замуж; скоро забеременела, не подозревая, впрочем, что этому человеку было суждено отнять у нее все. Деньги, любовь, мечту. Еще не родившегося ребенка. Собственную жизнь. Югито пыталась вмешаться, но он пригрозил ей тем, что обратится куда следует и оборвет ее расцветающую карьеру. А потом сломает жизнь и Широками, и, если она того не желала, ей не следовало совать свой нос куда ни попадя. Югито сдалась; в последний раз, когда она видела Широками, Югито попробовала ее предупредить. День спустя Широками не стало. Виновник, которого она считала своим мужем, исчез, но спустя пару недель его тело нашли на побережье Южно-Китайского моря. Широками до самой своей смерти искренне верила в то, что счастлива в браке с ним, и всегда просила Югито ни в чем его не винить. Потому что религиозное начало внутри нее не различало черного и белого. Ребенка не спасли. Югито много пила. С ней провели не одну терапию, прежде чем она смогла окончательно оправиться. Только смена обстановки помогла ей забыться. Но не забыть. Она любила музыку, говорила Югито. Могла часами сидеть и разбираться в аккордах, чтобы сыграть какие-нибудь десять секунд последовательности. «В детстве я была совершенно неусидчивой; терпеть не могла сидеть на одном месте. Часто убегала из дома, чтобы погулять с друзьями. Но если она начинала играть… только ее игра могла удержать меня». «Что она играла?» — спрашивал Итачи. «Разное. Возможно, и что-то из того, что показывал ты. Я не сильна в запоминании на слух». Так или иначе, ее сознание помнило лучше нее самой. В ином случае Цую не пришлось бы подметать с пола осколки. «Она учила тебя играть?» «Немного. Но благодаря ей я узнала кое-что важное. Кое-что даже важнее сухой теории». Ты всегда можешь выразить себя через то, что тебя окружает. Если у тебя не получается следовать неясным правилам и приходится томить себя в заключении рамок… Просто подгони их под себя. Настрой на собственную волну, а дальше уже будет легче. «Правда, скоро пришлось забыть и об этом. Спорт не любит лирику, ему ближе стойкость и дисциплина». «Ты занималась им профессионально?» «Двадцать лет. Отдала ему свои лучшие годы». И осталась одна, толком не получив ничего взамен. Итачи думал, она скажет что-то наподобие. Он не замечал, как пустел бокал в его руке. Не слышал, как вышла из дома в сад Цую, до того исправно драившая окна первого этажа моющим пылесосом. Он видел только бледный свет, который словно потускнел из-за обложивших небо низких туч. Чувствовал легкие фруктовые ноты, что кружили между ними. Интересно, так пахло вино или сама Югито? Почему он не ощущал этого аромата прежде? Тени удлинились; клены за окном размеренно шевелили ветвями. Югито устало уронила голову на ладонь, и ему показалось, что лицо ее будто помолодело. Линии обозначившихся морщин сгладились, дряблая кожа выровнялась и осветилась блеском, места наметившихся брылей подтянулись. Пряди жестких пожелтевших волос, заплетенных на затылке, выпростались из державших их узлов и теперь свободно свисали вдоль округлых скул. «Любил ли ты когда-нибудь кого-то, кого считал родным, так сильно, что сам боялся этой силы? И понимал, насколько сокрушительна она, лишь тогда, когда безвозвратно все потерял?» Итачи не осознавал, что отвечал ей и отвечал ли вообще. Конечно, он не любил, никогда не любил, но почти в восхищении проникался видом этой призрачной чужой любви; в трепетном почтении преклонялся перед ее неугасимым пламенем, которое жило в ней даже сейчас, спустя столько лет. Чем дольше они сидели так, тем насыщеннее ощущалась эта пряность в воздухе, тем отчетливее казались звуки, тем ярче отражались в глазах цвета. Жесты становились развязнее, мысли — сумасброднее, а слова между ними пролетали столь невообразимые, что их, казалось, было бы невозможно прочесть хоть где-то, кроме неправдоподобно гротескной манги. «Если бы только я могла повернуть время вспять, — стенала Югито, и дальше он слышал уже нечто совершенно безумное, что в искажении хмельного ума представлялось едва ли не фантасмагорическим, — если бы я могла найти силы и признаться себе и ей, как сильно я на самом деле ее любила! Любила не как сестру, но как женщину. Она бы вернула мне малую частицу той любви или отреклась бы от меня в страхе, но этот страх уберег бы ее от него, от этого жестокого рока, от страшного предназначения… Как бодхисаттва, она страдала, чтобы потом принести себя в жертву. Если бы только она знала, что ее жертва оказалась напрасной, и жертвовать собой суждено было только мне и только ради нее…» О, если бы она только знала. Югито уже не тянулась к стакану. Она горбилась, укладывая вокруг себя согнутые в коленях ноги; потом выбрасывала руку в сторону фортепиано и властно говорила Итачи: «Сыграй что-нибудь. Мне нравится, когда ты играешь. Твоя игра звучит очень похоже на то, как играла она». Итачи тупо смотрел на остатки вина, что колебались за стеклом, переливаясь лунным оттенком, — он уже не помнил, какой это был бокал за сегодня, — и спокойно отвечал: «Не думаю, что это хорошая идея. Зажившие раны не стоит бередить». Он пока что еще прекрасно сознавал, что битого стекла ему в этот день было предостаточно. Югито, уже готовая по виду возразить тем, что «как же он, такой зеленый и совсем не знающий жизни, смеет поучать ее», понуро опускала плечи еще ниже и закрывала руками лицо. «Ты прав, ты прав, — слова скрипели подобно бреду горячечного. — Я слишком скучаю по ней. Хотя бы в этих воспоминаниях я могу увидеть ее вновь, протянуть ей руку сквозь время и пространство». Итачи про себя поражался тому, насколько поэтично она изъяснялась, но списывал все на иллюзию, винный дурман, что перекрывал ясный взгляд на окружение. Воспоминания эфемерны. Когда ты возвращаешься в старый дом, где вырос, тебя удивляет, как много перемен произошло в нем. Когда ты слушаешь музыку, с которой связано много личного, ты забываешь о том, что для кого-то это — просто набор трезвучий. Он пытался сказать ей об этом, но она была слишком далека от него мыслями, чтобы понять. Она придвинулась к нему, провела ладонью по гладкой щеке, словно уже не видела в нем ни близкого, ни чужого. Парила внутри непроницаемого шара злополучия, в который заключила себя сама. «Ты так не похож на нее. Совсем не похож. Но я уверена, она была бы рада встрече с тобой. Она полюбила бы тебя всей душой, так, как не любила даже меня. Ты стал бы для нее спасением». Он даже толком не представлял, о каком спасении она говорила. Ее руки были теплые, как махровое одеяло, в которое хотелось укутаться, и он не находил в себе сил отстраниться от их уютных прикосновений. «Почему я?» — спрашивал он, невольно подаваясь навстречу. «Потому что ты настоящий. Исконный, и в тебе течет чистая кровь». «Разве ты не…?» «Я другая. Неужели ты не чувствуешь этого?» Он чувствовал. И даже видел, но просто не научился отличать. Для него в юношеской непредвзятости еще не существовало разделения на «таких же» и «других». Он вообще не мыслил категориями. Для него все были одинаково непонятны и недосягаемы. Все, кроме, разве что, его младшего брата, который всегда старался наступать точно в его следы. Неожиданно для себя он поверил в ее любовь. Неожиданно для себя ему стало интересно, как далеко она сможет зайти в стремлении его покорить. Ему стало интересно, каково это — быть другим, хотя он понимал слишком смутно, что это значило. «Кем была она? Тоже настоящей или другой?» Югито не ответила. Долго и пристально вглядывалась в его лицо, придерживая за подбородок. Чернота ее глаз, казалось обволакивала; и не было в ней ни единой крупицы просвета. Медленно. Медленно текли секунды. Медленно преломлялась видимость. Льнущим поцелуем Югито прикоснулась к его губам. Наверное, если бы он опьянел, то даже не заметил бы. Вкус оказался сладок, но не вином и не кружащей голову страстью, а ощутить его для Итачи было так же непринужденно естественно, как забыть о необходимости кланяться перед Югито. Перед ней, как оказалось, вообще можно было забыть о многом, и это… распаляло. Медленно — так же, как и зависшая вокруг тишина — Югито отстранилась. — Я бы ни за что не отдала тебя ей, — сказала она, пальцем проводя вдоль его носослезной борозды. — Чтобы обрести право всегда быть рядом… Иногда надо лишиться самого дорогого. «Глупо», — попробовал было сказать он, но после вдруг вспомнил о том, как панически хотел уйти всего полчаса назад, и ему сделалось почти смешно. Для чего вообще была создана возможность уходить? Оставаться, чтобы пропускать через себя боль, страх, отчаяние — все это было куда осмысленнее и весомей. Истязать себя и после унижаться — вот что требовало к себе рачительного отношения. — Но ты любила ее, — сказал он в финальной попытке не поддаться соблазну, хотя сам уже предвкушал, как тепло извне тронет его за лоб и виски, скользнет по волосам, которых никому не позволялось касаться. Югито была другой. Другое в ней делало ее исключением из потока правил, циркулирующих внутри его мышления. — Я любила ее, да. Кто знает, на что я пошла бы ради ее благополучия. Только, — она наклонилась ближе и зашептала, глядя ему в глаза, — с тобой ее не ждало бы благополучие. Как ее собственный убийца, ты играл бы с ней. А она — без ведома разрушила бы твою исконность. Итачи не нашелся что ответить. Иногда он, казалось, и впрямь не понимал, какой смысл Югито вкладывала в то или иное слово. Что подразумевала она под исконностью, и почему он мог только играть — все это было вне границ его разумения. Некоторое время они сидели в молчании и слушали глухие шорохи с улицы. А потом Югито вдруг спросила его, подтягивая ближе колени: — Хочешь дальше? Он покачал головой. Прилежный сай-фай мальчик внутри него назойливо повторял, что слишком уж он засиделся здесь, да и, вообще, пора было бы уже и честь знать. Но… Югито посеяла в его душе те зерна любопытства, которые всходят слишком скоропостижно. Он уже не хотел уходить. Правда, «дальше» не хотел тоже. — У меня с собой ничего нет, — Итачи отклонился назад, упираясь руками в покрывало, отчего плечи его безобстоятельно приподнялись. — У меня есть, — Югито перегнулась через бок и крепким движением оттолкнула перегородку, по определению закрывающую осиирэ. Та отъехала, грохоча, как несмазанная вагонетка по рельсам, однако в сумрачной глубине ниши не было видно ни единого футона. Только стопками сложенная одежда и какие-то коробки. Югито пошарила рукой между ними и, снова вытянувшись, бросила на кровать маленький квадрат упаковки. Итачи склонил голову, будто бы размышляя о чем-то. Югито в его понимании не походила ни на замужнюю женщину, ни на целомудренную одиночку, хотя возрастом едва ли не годилась ему в матери. Во всяком случае, он дал бы ей как минимум тридцать пять, хотя — здесь не поспоришь — возможно, это всего лишь пережитая трагедия настолько ее состарила. Но все же, раз она была готова даже сейчас, вероятно, случайные визитеры нередко захаживали к ней «поиграть на пианино». Мысль об этом заставила что-то внутри него неприятно кольнуть под ребрами, однако он успокоил себя тем, что его с этой женщиной ничего не связывает и связывать не будет. Югито прищурилась, подаваясь вперед. Ладони ее заскользили по флисовым штанам до самых коленей; когда они замерли, пальцы впились в кожу, как кошачьи когти — в ствол дерева. В этом движении, в ее осанке и повороте головы не было ничего обольстительного. Обольщение таилось в одном только взгляде, и, наткнувшись на него, Итачи невольно задумался о том, сколько мужчин до него этот взгляд свел с ума. А потом с безучастной горечью заметил в мыслях, что этот самый взгляд был ему безразличен. И потому продолжал молчать, не торопясь предпринимать что-либо в ответ. Югито расценила его промедление по-своему. — Или у тебя еще не было?.. — она повела подбородком, и Итачи снова увидел плотоядные искры в ее глазах. — Рука не считается. Он промолчал. Подсознание так и вопило о том, что надо немедленно встать и идти. Более того, он посекундно предвидел все, что обещалось случиться затем. Он загодя знал все слова, которые она скажет ему, все, до последнего слога. Югито поцеловала его еще раз. Невесомо и очень мягко, так что нельзя было понять, кто из них оказался податлив больше. Казалось, они оба этого хотели — и оба ставили себе негласные запреты к действию. — Что же ты молчишь? — Югито закинула руки ему на плечи. — Ведь я не буду стыдить тебя. Если ты боишься… — Я не боюсь, — корень его языка подступил к гортани от волнения. — Тогда начнем? — спросила она и не дожидаясь ответа прижалась губами к его. Она целовала его опять, теперь же — настойчивее, глубже. Он ощутил под небом кончик ее языка, что раздвинул его зубы. Попытался справиться с внезапно подступившей тошнотой — она отвлекла его, опустив руки. Стало намного легче дышать, словно тяжесть, которая сдавливала шею, бесследно исчезла. Скосив глаза, Итачи осознал, что Югито расстегнула ему воротник гакурана и теперь стягивала пиджак с плечей. Он даже не подумал сопротивляться. Подаренная ею свобода опьяняла лучше любого вина. Только когда Югито отстранилась, он неловко кивнул ей на грудь: — Ты тоже… — Почему нет? — она усмехнулась в сторону и махом сняла футболку, швырнув куда-то в изголовье постели. — Не люблю долго возиться. Но он дал ей понять, что повозиться придется. Во всяком случае до тех пор, пока он не ослабит манжеты рукавов, чтобы закатать их по локоть. Югито к тому времени осталась в одном белье — тусклый уличный свет ласкал ее гладкие бока. Итачи повалил ее на покрывало, нависнув сверху. Когда она упала под ним, ее объемная грудь плавно качнулась и замерла, утянутая кружевом лифа. Перехватив его слегка удивленный взгляд, Югито коротко шепнула: «Поддержка», — и, обхватив его лицо, притянула к себе. На ее поцелуи он отвечал неохотно, и она, должно быть, сердилась, не представляя, впрочем, что у него и в мыслях не было ее злить. Запал желания еще не обжег его, и он колебался между порывами плотского и разумного. Югито была не его круга, не его взглядов, не его породы; она была ему чужой, и чужой была всем — возрастом, телом, привычками. Душой. Даже языком, на котором говорила безукоризненно, но невольно придавала словам прежде незнакомую ему окраску. Однако же сильнее того, чем пугала эта чужеродность, его притягивал к себе образ ее обнаженной, на который он силился, но не мог позволить себе взглянуть. Вместо этого он посмотрел ей в глаза, надеясь там прочитать о том, чего она хотела. И она сказала ему: «Делай, как сочтешь нужным», — и легла, вытягивая под его тенью свой поджарый стан гимнастки. Итачи нерешительно дотронулся ладонью до ее живота, плоского, но упругого — под исхоженной растяжками кожей собирались мускулы. В этом и заключалась манившая его прелесть — зрелое, немолодое уже тело оживало такой юношеской свежестью, возвращаясь к природным началам. Если бы не эта свежесть, он бы не нашел в себе сил справиться с отвращением и коснуться его. Страсть делала Югито желанной в этой девичьей ипостаси. Но он все еще не мог сказать, чего она от него ожидала. Итачи повел рукой вверх, чувствуя твердость тонких ребер. Привитый воспитанием догматизм не давал ему действовать свободнее. Он не хотел бы касаться того, чего касаться не должен был. — Смелее, — в голосе Югито слышалось нетерпение. — Меня не из сахарной ваты слепили. Так я ничего не почувствую. Он зачем-то кивнул; его пальцы двинулись вдоль сухой кожи, сначала медленно, как во время вступления, но со временем — все увереннее и беспорядочнее. Совсем скоро они уже сновали по ее телу, словно оно испокон веков принадлежало ему и он мог распоряжаться им по своему усмотрению. Но Югито была не против. Он видел: ей нравилось чувствовать себя в чьей-то власти; будто бы кто-то посторонний сидел внутри нее и направлял ее в подчинение. Он гладил ее бока, грудь и бедра, но при этом неосознанно избегал определенных точек, и она это заметила. — Там тоже, — Югито опустила подбородок и посмотрела него поверх поднятой груди. Взгляд ее, до того рассеянный в прищуре неги, обрел явную требовательность. — Или ты забыл, для чего мы это делаем? Итачи кивнул опять и, зажмурившись, сосредоточился на ощущениях. Нет, он не забыл. И нет, женское тело не представляло для него особенной тайны, перед которой следовало бы дрожать в священном трепете. Ведь он, в конце концов, должен был знать о нем хотя бы из уроков биологии. Или на худой конец из хоум-видео в общем доступе. Право, ему нечего было опасаться. Naturalia non sunt turpia. Рука ощупью скользнула под ткань белья; он мысленно отследил путь касаний от тазовой кости к лобку и ниже. Зубы сами собой плотно сжались, как только он почувствовал подушечками пальцев нечто теплое и склизкое; жесткие волосы задели кожу, отчего волна омерзения захлестнула его снова, и Итачи с трудом удержался, чтобы не одернуть руку. Глубоко выдохнул, ощущая влагу чужого семени на пальцах. Югито, откинув голову, неотрывно наблюдала за переменами в его лице. — Тебе неприятно? — он не ответил. — Посмотри на меня. — Итачи приподнял голову, и его иссера-черные волосы, ниспадавшие вдоль щек, колыхнулись вслед за ее движением. Он старался выглядеть невозмутимо, но инстинктивное отчуждение придавало его взгляду беспомощности. От Югито это не укрылось. — Все отличное от твоего видится тебе уродством. Это нормально. Ты перестанешь брезговать, как только поймешь, что уродство открывает тебе путь к владению. Его напряженный взгляд неосознанно смягчился. Пальцы двинулись дальше, вглубь покрытых слизью складок. Мысль о владении раздразнила тщеславие внутри, и неприглядное естество, наконец, перестало его раздражать. Видя, как бездумно Югито стала рыскать глазами по потолку, не находя себя от накатывающей смеси ощущений, он взыграл духом. Ему потворствовалось управлять ее эмоциями, и, зная об этом, он сам невольно почувствовал возбуждение. Представление могущества слишком помутило рассудок — и стерло необходимость изображать хладнокровие. Это заговорила в нем его темная сторона, о которой он подозревал уже давно. Подозревал с тех самых пор, когда что-то впервые не дало ему посмотреть на брата с ледяным спокойствием. Югито подалась ближе, глубже насаживаясь на его ладонь. Судорожно притянула его лицо к себе, неаккуратно задевая тонкую кожу острыми ногтями. С жаром поцеловав, привстала на локтях и подтащила его за пояс, темный хлопок под которым порядком растянул одну из штанин. — Давай, — выдохнула Югито. — Уже не могу дождаться. Он покрутил головой, отыскивая брошенную ею упаковку презерватива. Нашел и, вложив в зубы, стал расстегивать ремень брюк. Югито прилегла, притихнув, и подложила запястье под голову, после чего неосознанно обратила взгляд в сторону деревьев за окнами. Проследив за ним, Итачи неожиданно открыл для себя, что для такой затемненной комнаты света в ней было слишком много, а тепла в раскаленном похотью воздухе — слишком мало, и это показалось ему несколько неестественным. Как если бы они собирались заняться любовью вынужденно и у всех на виду в специально созданных для этого искусственных условиях, словно две черепахи за стеклом вольера в зоопарке. Усмехнувшись про себя этой мысли, Итачи разорвал упаковку. — Пока можешь раздеться, — сказал он при этом. Югито с сомнением покосилась на него, словно не предполагала, что он при своей горделиво-статной манере станет отдавать ей приказы. Вывернув одно плечо, она изогнулась корпусом. — А я так ждала, что ты накинешься на меня, как голодный тигр. Он пропустил этот кокетливый выпад разочарования мимо себя и, развертывая кольцо резинки, коротко ответил: — Не в моем стиле, — он напрасно надеялся, что она уже давно это поняла. Югито поджала губы. Потом подняла руки над головой и села перед ним. — Может, снимешь с меня хотя бы лифчик? — предложила она и тут же добавила в полуусмешке: — Тебе, как пианисту, это будет полезно — мелкую моторику нужно развивать. — Я испачкал руку, — сухо напомнил Итачи, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «из-за тебя». Югито придвинулась ближе, не заметив и сотой доли его волнений. Она жадно смотрела только ему в глаза, словно хотела вытянуть из них отражение его души, а затем аккуратно коснулась ладони, что уже побывала в ней. Кожа на этой ладони была на несколько тонов светлее, чем у нее самой, а пальцы — необычайно длинные, с выпирающими суставами и тонкими фалангами. Ее голодный взгляд, каким она окинула эти пальцы, говорил лишь о том, что она была бы совсем не прочь ощутить их внутри себя еще раз. Взяв его за запястье, она поднесла ладонь к щеке. — Хочешь, я умою ее для тебя? — спросила она и провела по губам языком. Он одернул руку, словно обжегшись. Почему-то вид облизывающей его пальцы Югито, представший в его воображении, заставил его испытать неизвестное прежде чувство, которому он пока что еще не желал давать волю перед другими. Пока что он изучил слишком мало, слишком плохо знал себя и свое тело. — Не надо, — торопливо вытерев смазку о презерватив, он нехотя потянулся ей навстречу. — Справлюсь и так. Югито усмехнулась, позволив ему обхватить себя с боков. Он нашарил застежку за ее спиной и, стараясь не обращать внимания на приподнявшуюся грудь, что упруго навалилась на его рубашку, попробовал рассоединить крючки. Пока что выходило не так успешно, как он представлял. Глядя мимо него, Югито усмехнулась еще. — Не получается? Слова прозвучали близко к издевке, но он не собирался так легко сдаваться. Стиснув зубы, он одну за другой предпринимал попытки открыть неподдающийся замок. — Почти… Только ему казалось, будто крючки вышли из петель, и он невидяще начинал тянуть их в разные стороны, как тут же в досаде понимал — ему просто казалось. Югито будто беззвучно посмеивалась над ним, поводя покатыми плечами. — Этот бюстгальтер словно магический… Еще ни одному мужчине не удавалось открыть его с первого раза. — У тебя было много мужчин? — спросил он небрежно, точно в попытке отвлечься от этого бессмысленного сражения, в котором определенно проигрывал. — Побольше, чем у тебя — отношений, — мурлыкнула Югито. Итачи замер и опустил руки, выпрямляясь перед ней. — Откуда тебе знать, сколько у меня было отношений? — он сказал это нарочно холодно, интуитивно ограждался от ее незримого влияния, заложенного в нее прошлым. — Неопытные мальчики всегда действуют неестественно. Они как будто сверяются с планом в собственной голове и совсем не смотрят на то, что происходит вокруг. — Югито кивнула за спину. — Ты так и не открыл его. Итчи помотал головой; он не желал признавать поражение, но чувствовал, что пальцы его не слушались. С детства его носом тыкали в линию, разграничивающую пространства его и чужого. Эта вещь ему не принадлежала; она была ему чужой. И он не желал бороться с ней дальше. Югито завела руки за спину и коротким щелчком открыла застежку. Лиф бесшумно соскользнул на покрывало, и свободные от него налитые овалы грудей чуть висло опустились, поддерживаемые изнутри развитыми мышцами. «И как только у неё вышло?» — мог бы спросить он вслух, но не стал и лишь почти на инстинктах обхватил пальцами основание члена. Латекс на нем развернулся на максимальную длину и теперь неприятно сдавливал со всех сторон, будто стараясь сделать его меньше. Итачи подумал, что будет сложно долгое время сохранять его стоячим — слишком дискомфортным было ощущение этой утягивающей пленки на коже. Югито едва ли заметила его движение. — Ладно, хватит тебе мучаться, — вздохнула она и стала стягивать с бедер слипы столь же легко и непринужденно, как перед тем расстегнула бра. — Закончим с этим побыстрее. В том, как она это делала, не было ни эротики, ни соблазнения, — наоборот, она разделась с какой-то неэстетичной, по-деревенски нелепой простотой, но, стоило ему лишь на секунду пересечься с ней взглядом, как в ее глазах он увидел то алчное желание, от которого кровь внутри начинала бурлить, приливая к самой коже. В этом желании угадывалось нечто звериное, настоящий голод, который одновременно и пугал, и будоражил сознание. Она ринулась вперед, обхватила ладонями его затылок, приблизила к нему лицо, слегка желтоватое то ли в свете неясных лучей из окна, то ли в остатке автозагара. — Иди сюда, — шепот переплелся с шуршанием одинокой машины, проезжавшей вдоль улицы. Югито впилась в его губы и, закрывая глаза, потянула на себя; он невольно поддался, чувствуя, как захватывает в силки ее слепая страсть, обволакивает, не оставляя просвета. Проклятая резинка внизу все еще неприятно сжимала — он вспоминал об этом всякий раз, когда хотел было отдаться безумию возбуждения. Югито сжала его плоть широкими ляжками, зацепила, задавая направление, и при этом ни разу не разомкнула век. Итачи смотрел сквозь нее, попробовал вяло толкнуться навстречу — но волна в ответ на ее волну уже сошла, томление отступило, и вместе с тем ослабло и напряжение. Она все еще была для него неприступно закрыта, хотя ему оставалось сделать так мало, чтобы она его впустила. — Я… — он шумно выдохнул ей в плечо, волосами задевая ключицы, уткнулся лбом, будто пытался спрятать глаза. — Я не могу. — Не можешь? — в ее словах прозвучало искреннее беспокойство. — Можно без… него? — Итачи отстранился и посмотрел вниз, туда, где их тела теперь сливались в одно. Югито проследила за его взглядом и кивнула. Потом вдруг вытянула руку, и он ощутил ее горячие пальцы под тестикулами. Вздрогнул, болезненно поморщившись и в непонимании посмотрел ей в глаза. — Что ты делаешь? — Многим нравится, когда их трогают там. Я просто хочу помочь тебе. Сдвинув брови, Итачи отвел ее руку. Вряд ли сейчас он мог подумать о том, что его недовольство скорее забавило ее — он все еще ощущал необъяснимую досаду, слыша из ее уст упоминания о ком-то стороннем, хотя умом понимал, что она имела право говорить о чем угодно. Он помнил о том, что знает себе цену. И всегда держал это в голове. — Я — не многие, — процедив это, Итачи словно вернул себе утраченное хладнокровие. Лицо его разгладилось, и Югито, видя это, просяще подняла брови, словно осознала, кто был перед ней. — Конечно, извини, — виновато шепнула она, отворачиваясь. — Мне следовало спросить. — Неважно. Так… ты не против? — он снова заглянул ей в глаза, уверенный в том, что мольбы нельзя было считать по его взгляду. Но он ошибался — мольба прекрасно слышалась в его голосе. — Что же делать, — сказала Югито чуть печально. — Если страх передо мной не дает тебе расслабиться… — Я не боюсь тебя, — повторил Итачи. — Но ты же видишь, что это не так. Он — не боялся, но его тело… оно вело себя яснее слов. Как бы отчаянно он не желал этого отрицать. — Хотя тебе повезло, — продолжала она. — Я с прошлого месяца на таблетках. Если не думаешь, что заражу тебя чем-нибудь, можем попробовать и так. Он думал. — Но ведь не заразишь? — Не должна, — он смотрел на нее с таким преувеличенным недоверием, что ее вновь могло бы пробить на смех, но Югито заставила себя сдержаться. — Не переживай, я регулярно проверяюсь. — Взгляд его значительно прояснился, и она вкрадчиво добавила: — Надеюсь, ты тоже. Итачи замер на секунду, но после бесстрастно опустил веки. — Разумеется. Она не стала досаждать его дальнейшими расспросами. Только упала спиной на покрывало под ним, и поднятая грудь ее всколыхнулась, точно так, как показывали в тех самых сценах из фильмов. Он с наслаждением избавился от стесняющей резины контрацептива и тут же ощутил приток жгучего жара в обмякшей до того плоти. О, если бы он боялся ее, ему бы не было сейчас так странно и в то же время хорошо, он бы не пропускал через себя дрожь нетерпения, не пытался заглушить стихийные порывы естества, что шли изнутри. Теперь он чувствовал себя привольно; больше ничто не помешает ему, не вгонит в неуклюжее, так ему постыдное замешательство. Уж теперь дело пойдет легче. Никакой наивной святости, никаких по-детски глупых движений. Он мог действовать больше не по фантомному наитию, но потому, как говорило само его существо. Оно же сказало, что именно ему положено было владеть ей, а не наоборот. Он вошел мягко, потому что она уже ждала его. — Не спеши, дай себе время, — Югито чуть приподнялась, подстраиваясь под его ход. Но ей уже не требовалось вести его. Он сам чувствовал, как нужно было действовать. Пусть и не заметив, что она двинулась только затем, чтобы он не причинил ей боль. Он припал к ее другой сути, к ней, к ее губам. Югито охнула, не ожидав, но он уже шарил ладонями по ее груди и животу, мял мягкую кожу, под которой податливо проминались рыхлые мышцы. Рванул вперед, чувствуя, как она испуганно выдохнула ему в рот. Крайняя плоть натянулась до упора — в нем этот рывок тоже отозвался болезненно. Он медленно подался назад и попробовал еще раз. К счастью, тело само подсказывало, и он быстро нашел нужный темп. Толкнулся несколько раз и замер, ощущая вокруг космы пышущего жара. Что-то распирало его изнутри. Он мягко выскользнул вовне; по чуть дрогнувшим ресницам Югито понял, что это его движение приятно отозвалось в ней. Выпрямился, стоя на коленях и стал расстегивать пуговицы под воротником. Югито озадаченно проследила за его жестами. — Что такое? — Просто жарко, — пуговиц оказалось до безобразия много, и Итачи, потеряв всякое терпение, в конце концов просто взял рубашку за края и стащил ее через голову. Солнечные лучи хлынули на бледную, исборожденную синими венами кожу; Югито, верно, могла бы подметить в уме, до чего он походил на статуэтку из белого мрамора, но ему не было дела до мысли об этом. Жарко. Как же жарко. Проклятый удушающий жар — вот и все, что он чувствовал сейчас. Кашляя, Итачи аккуратно снял брюки вместе с бельем, хотя так хотелось отчаянно их с себя сорвать. Нагнулся над ее гибким телом. Вернулся к начатому. Тени загасили белизну их фигур, контрастно светлую на фоне темного покрывала. Югито не стонала вопреки тому, что каждый взгляд ее буквально вгрызался в него с жадностью, и зрачки, крупные из-за черной радужки, так и ходили из стороны в сторону в порыве влечения. Еще раз. Еще. Он двигался размеренно, но в каждом рывке его было что-то дикое, что-то, что даже ужасало своей неукротимой формой. Еще. Еще. Он словно друг за другом открывал печати; нет, всходил по ступеням чистого наслаждения. Искра каждого нового трения наслаивалась на предыдущую, чтобы в итоге одним всполохом привести его к опустошению взрывом. Он не знал, что самое правильное всегда ощущается так. Стебли экстаза оплели его внутренности до самой поясницы, и он остановился, глубоко выдыхая, полностью сосредоточенный на собственном упоении. Потом в бессилии опустился меж ее грудей. Больше не было жарко, и озноб охватил разгоряченное неприкрытое тело. Прошло всего лишь несколько минут, хотя ему казалось, их близость продолжалась часами. Югито молчала, глядя на то, как ветер с балкона трепал его за легкие серые волосы. Итачи прислушивался к тому, как в резонансе бились их сердца. Потом чуть приподнялся и откатился на бок, бесшумно покинув ее тело. Он не устал, но словно какое-то сокрушенное изнеможение охватило его со всех сторон. Слабость разочарования, что наступает после секунд блаженства. За великим счастьем следует великая депрессия. Югито уложила его голову себе на плечо, но он едва ли заметил. Как сломанная марионетка, пустыми глазами смотрел в потолок. Бездействовал, потеряв счет заботам и времени. Однако медлить дальше было нельзя. Прошитый осознанием этого, он поднялся и, стряхнув с вспотевшей шеи налипшие волосы, потянулся за брошенной одеждой. — Уже уходишь? — Югито лениво смотрела за тем, как он одевался. — Да. Я мог бы остаться еще, но… — он уже и так порядком задержался. — Оставайся, — Югито привстала ему навстречу. — Я угощу тебя салатом из тофу. Цую готовит отменный тофу. Он помедлил, неосознанно разглядывая воротник рубашки. Остаться? Нет уж, увольте. Если бы он знал, что все закончится так стандартно, так заурядно пошло, — и ноги его не было бы в этих стенах. Недаром он предчувствовал, что не стоило приходить сюда очертя голову. Но мольба… Мольба в ее голосе, в ее глазах, как и во всем, что ее окружало… Ей слишком трудно было противостоять. — Мне нужно домой, — сглотнув, бросил Итачи, и сам поразился тому, насколько вымученно это прозвучало. — Меня ждет брат, — и обязанности. И жизнь, что шла своим чередом, такая привычная и совершенно избавленная от власти другого. Он накинул рубашку, забыв, впрочем, о расстегнутых прежде верхних пуговицах. — Брат? — Югито села. Ками, и для чего только ему понадобилось прикрываться словами о брате? Как будто все, что он думал о нем до сего момента, не составляли мысли толка «мелкий и надоедливый неженка, которого я вразрез этому втайне обожаю». Но она не стала расспрашивать. Проецировала пережитый опыт на его — и только. Так всегда бывает у травмированных людей. Подтянув ремень на брюках, он встал на ноги. Зачесал назад волосы и надел пиджак, который, помявшись, теперь неаккуратно топорщился по краям. Одежда казалась невыразимо тесной, делала его неповоротливым, словно облепив тело, пропитанное потом и следами животной страсти. — Погоди, — Югито потянулась к нише и, вытащив домашнюю льняную юкату, накинула на голое тело. Затем поднялась следом, на ходу запахивая и подворачивая рукава. — Я провожу тебя. Ему уже не хватило воли возражать. Они в молчании спустились по лестнице и вместе вышли на крыльцо. За дверью их встретила Цую в перчатках — должно быть, забирала воду из крана во внутреннем дворе. Итачи не стал представлять, на какие мысли ее могло бы натолкнуть появление хозяйки в юкате и его потрепанный вид. Ему самому со стороны казалось, будто он только что вышел из драки. Если подумать, они ведь в каком-то смысле подрались — тихо и без кровопролития, но с тем же буйным запалом. — Уже закончили? — удостоверилась Цую, и Итачи в смущении притворился, будто не понял, что она имела в виду. Наверняка спрашивать подобное ей приходилось уже не в первый раз. — Да, — ответила за него Югито и скрестила руки на груди, но, прежде чем она успела добавить что-либо еще, он поспешно провел изящную черту вежливости под этим угловатым обменом репликами. — Благодарю за гостеприимство, — и все же не удержался от естественного в такте поклона. Югито фыркнула, не размыкая ладоней. Цую приподняла брови, словно бы удивилась, и, в конечном счете, растерянно предложила: — Мне проводить вас до ворот, Итачи-сан? Тот покачал головой. — Спасибо, не стоит, — он ведь не пятилетка, уж ума выйти за ограду ему пока что доставало. Когда вынужденное молчание стало неприлично затягиваться, Итачи еще раз кивнул и, стараясь не смотреть Югито в глаза, развернулся в сторону битой плитки. Затем услышал в спину: — Мы хорошо провели время. Буду рада услышать, как ты сыграешь для меня еще. Он вздрогнул, но не остановился. «Конечно. Если только в другой жизни».