Цоу Ба

С того случая он приходил к ней каждый день. И каждый день оставался на ночь, как будто ускользающее в небытие время его бесконтрольно поджимало. Всю последнюю неделю перед тем судьбоносным вечером он в сумерках покидал дом, а наутро возвращался еще до рассвета, так что никто из домочадцев, как он надеялся, даже подозревать не стал бы о его отлучках, не то что пытаться самолично его на них подловить. Роль лжеца приняла его с распростертыми объятиями. Он вжился в нее так, словно она была создана для его игры. И, каждую ночь укореняясь в ней все глубже и прочнее, старательно уверял себя в том, что эта ложь есть неоспоримая реальность, отрицать которую попросту глупо. Таким образом, для коллег по работе он был занят в школьном клубе, для школьных товарищей — на рабочей смене, для домашних — те просто не успевали интересоваться, так как редко с ним пересекались, и только для Югито он существовал здесь и сейчас, в этот самый момент, хотя и врал безбожно о том, как катастрофически ему не хватает времени. Когда он был с ней, это время находилось так неожиданно, что впору было задуматься о том, не приходилась ли она родственницей божества Тай-Суй. Поздним вечером они выходили в город бродить по оживленным улицам, наводненным одними туристами, закусывать печеным картофелем, купленным у тележки-ятай, и, затаив дыхание, наблюдать за ослепляющим водоворотом огней и звуков вокруг. Ныряя в этот водоворот, Итачи словно открывал родной город заново. Он никогда не гулял по центру, потому что еще в начальной школе осмотрел всевозможные достопримечательности и изъездил туристические маршруты, и в жизни его пока что не нашлось того, кто позвал бы его вечером пятницы «пойти поиграть в аркады в Синдзюку». Югито не имела понятия ни о Синдзюку, ни о других кварталах, которые лежали за Шибуя, и потому, наверное, было что-то притягательное в том, чтобы следовать за ней, в беспечном незнании шагающей по дороге, облитой многоцветными неоновыми отблесками, и видеть, как эти отблески словно изнутри озаряют ее беспросветно черные глаза. Один раз она уговорила его подняться на «Саншайн-шестьдесят» — величественное в своей невзрачности шестидесятиэтажное здание, со стороны похожее на тускло-серую офисную высотку. По дороге наверх они, кажется, оказались в нескончаемом цикле магазинов, кафе и развлекательных точек, потому что, когда скоростной лифт довез их до уровня обзорной площадки, время на часах перевалило далеко за полночь. Они выбрались на пустынную крышу, уставшие, оглушенные этой бурлескной суматохой, и, встретившись с непривычно густой тишиной, в самом деле подумали, что лишились слуха. Ночь манила и не оставляла возможности с ней расстаться. Югито прыгала на парапет, балансируя на нем, как на цирковом канате, а потом со смехом падала в его неловкие объятия, или же смело садилась на самый край, свесив ноги над пропастью. Он видел, как очаровывала ее высота, как завораживала эта всесторонняя свобода, дарившая ощущение полета. Ему все время казалось, что она хочет коснуться неба и, если сделает еще шаг, — то не упадет, а воспарит на невидимых потоках божественной энергии. А потом он вспоминал, как она едва не свалилась с террасы у себя дома, и ему хотелось смеяться над собственной романтичностью. Но она, тем не менее, оказалась права — в тот раз то действительно была осечка. Чувство равновесия привила ей сама природа, либо духи, либо силы провидения — он все равно не разбирался. Просто одного только взгляда на нее хватало ему, чтобы заметить, как плотно переплелись в ней грация и бесстрашие и как уверенно двигалась она там, где любого другого застигло бы врасплох головокружение. Ее присутствие наделяло его той же уверенностью. Просто стоя рядом с ней, он чувствовал себя так, словно мог взлететь в ту же секунду. Он не боялся высоты, но только в тот момент понял достоверно, что эта утопающая во мраке ночи бездна, озаренная россыпью золотистых огней, неумолимо влекла его. В первый раз в жизни он перелез через парапет, чтобы протянуть руку навстречу далеким звездам. Где-то над головой услышал карканье, и Югито, нарочито испуганно округлив глаза, с улыбкой попросила его вернуться, потому что вороны внушали ей боязнь. Он не поверил, но повиновался. На обратном пути из Икэбукуро она купила ему данго, чтобы никто не чувствовал себя обиженным. В другой раз они остались дома, и она учила его готовить. В запале рассказывала про вонючий тофу, почерневший от плесени, и соус сезам к хого, рецепт которого ей совсем недавно удалось улучшить на японский манер. Предлагала попробовать и счастливо жмурилась, когда он забирал ртом с ее палочек ломтики тонко нарезанного ягнячьего мяса. Говорила, что желтки вареных утиных яиц у них считаются вкуснейшим деликатесом и что их едят вместо чипсов. В первый раз его чуть не вырвало, зато во второй он уже был морально подготовлен и не морщась съел все без остатка — даже тошнотворный речной привкус не отбил у него аппетита. В тот же день, немного позже, он методично вдавался в ее нутро, стоя на коленях и придерживая ее за бедра, и она, лежа на спине с раскинутыми руками и тазом, чуть приподнятым из-за подушки под ним, рычала в злобе капитулирующей, что была бессильна сопротивляться взятию. Бессильна сопротивляться удовольствию. Он мечтал услышать, как ее утробное рычание сорвется в жалобный стон; тянул ее за волосы, вынуждая смотреть на себя вполоборота, словно жертву — на карателя во время пыток, и до розовато-красных подтеков сжимал ее грудь. Ее глаза блестели в непроглядной темноте неистово яростной жаждой, она бесилась и изнывала от смеси этой ненависти и восторга, но явно предчувствовала, что сегодня его приход непредвиденно затягивался. И с этим ожесточалась еще больше. Он и впрямь был не в своей лучшей форме сегодня. От дневной жары, которая не выветрилась из стен еще с вечера и потому даже сейчас обволакивала духотой, спирало дыхание, и на языке все еще оставался этот мерзкий песочный привкус яиц. Презерватив неприятно утягивал смердящей резиной, и какая-то смутно ощутимая тревога заволокла горизонт мыслей. Эта тревога снедала, гасила яркость, что отрадой вспыхивала при каждом трении, и превращала его в пресный и бесчувственный физический контакт. Итачи двигался, понимая, что реакции тела и эмоции в нем сейчас сообщались в противофазе, и истинная сущность души его закупорилась в непробиваемой оболочке, сквозь которую до нее было не добраться. Как будто истощилась былая чувствительность, приносящая вожделенное умопомрачение, и сознание стало глухо к плотским восторгам. Еще никогда пенетрация не казалась ему такой нескончаемо долгой. А, что самое печальное, — она не вела к результату: с каждым толчком уходили его силы, кровь внутри закипала, и сердце колотилось быстрее, однако желанная сладость, что всегда сопутствовала этому, в ответ не возвращалась к нему. Югито, должно быть, думала, что оказалась в раю, — что ж, хотя бы ее он сможет ублажить, раз уж в этот раз его собственное тело избавило себя от восприимчивости. Возможно, если бы она лишь немного ему подыграла… Если бы хоть раз отвлеклась от эгоистичного опьянения своим экстазом и притворилась, что близка к оргазму, чтобы только распалить его… Возможно, он почувствовал бы себя лучше. Но кремень внутри нее было трудно искрошить. Отчаянно скалясь, Югито метала на него полные ненависти взгляды за то, что он расправлялся с ней грубее положенного, но молчала и не просила остановиться, зная: в этом мазохизме — ее благодать. В этом бессмысленном остервенении, теряя себя и не получая взамен ни капли наслаждения, они воевали без побед, пока тишину спальни не разрезал внезапный телефонный звонок. Итачи неосознанно замедлился, узнав свой рингтон. Как не вовремя. Из темноты до него донесся несколько сдавленный похотью голос Югито. — Это тебе звонят? — Да, — он продолжил, войдя до упора, и, медленно отодвинувшись, с той же силой толкнулся еще, как будто желал превратить этот рывок в подобие удара. Югито зашипела. Попыталась переменить положение, но подушка, из-за которой ей приходилось нелепо задирать поясницу, лишала ее прежней подвижности. — И тебя не волнует, — она сделала усилие и попыталась вытащить подушку из-под себя, но именно в этот момент он толкнулся снова, и она, скривившись от прошившей боли, поспешно вытянулась, чтобы он ненароком не помял ей кишки. Слова, которые она говорила, из-за этого прозвучали ломано, — кто это… может быть? — Мне без разницы, кто это, — он всаживался в нее, словно не замечая игравшей фоном назойливой телефонной трели. Ему казалось, если он уйдет сейчас, Югито посчитает, что звонивший для него важнее ее, и пожелает объяснений. Ему не нужны были лишние обиды и разбирательства. — Я занят. — Ответь. Вдруг это что-то важное. Среди ночи не звонят просто так. Он нехотя замер, бросив тоскливый взгляд на пол, где в складках штанов мерцал экран телефона, извещавшего о входящем. Потом посмотрел на ее голый живот. Он бы не стал прекращать, если бы она ему не сказала. Но, если подумать, сегодня у них все равно ничего бы не получилось. Стресс безосновательно сжимал его за горло, лишая всякой тяги к возбуждению, и Итачи, глубоко вздохнув, прервал соитие. Член выскользнул из ее лона и вздернуто повис, все еще достаточно упругий, чтобы не дать резинке съехать, однако он едва ли это почувствовал. Нет, пожалуй, продолжать дальше в самом деле не имело смысла. Он встал с кровати, по тусклым бликам на полу нашел оставленные штаны, нагнулся, чтобы подобрать, и еле слышно выругался, когда нечаянно перевернул их не той стороной, из-за чего телефон со стуком свалился на ламинат. Нагнулся снова и, разблокировав мобильный, поднес его к уху. Не успел даже поздороваться, как роботоподобный голос президента финсовета оглушил его из динамика. — …Итачи-кун, я еще раз проверил числа за последний месяц, и у меня снова не сходится забаланс, — Ямато говорил с такой сосредоточенной отдачей, как будто они вдвоем вот буквально пять минут назад отработали общую смену и Итачи еще не забыл, где именно они остановились, хотя Итачи честно не помнил, о чем вообще шла речь. В последний раз он перенастраивал статистическую модель для данных, как Ямато его и просил, но то было больше недели назад. — Разрыв почти в три десятые процента от предсказанного… Этого точно нельзя так оставлять. Кажется, мы опять взяли неверную функцию правдоподобия, теперь придется или считать логарифм, или пробовать нормальное распределение… — Капитан Ямато, вам не кажется, что сейчас немного поздно для подбора функции правдоподобия? — с налетом раздражения поинтересовался Итачи, который с трудом нашел в себе волю забыть о кэйго и вклиниться-таки между пространных терминологических речей семпая. В конце концов, шел уже второй час ночи. Ямато мог бы проявить лояльность и не тревожить его хотя бы в это время. — Поздно будет, когда Какаши-сан разорвет нас, как тузик грелку, если увидит такие огромные недосчеты, — между тем, ответил ему президент. Он говорил в явном напряжении ответственного человека, который не успевал сделать работу в срок, однако монотонность его голоса придавала ему какой-то комический эффект. — До следующего триместра всего две недели, а мы до сих пор не подготовили отчет за прошлый. Итачи приложил ладонь к переносице. — Две недели — это большой срок, — сказал он устало. — За это время вы еще не раз успеете пересчитать данные оценки. Не о чем переживать. — Ками! Думаешь, стал бы я звонить тебе среди ночи, если бы мне действительно было «не о чем переживать»? — Сомневаюсь, что сейчас я могу быть вам чем-то полезен, — кисло отозвался Итачи. — Говоришь мне ты! Слушай, мой «РСтудио» взбесился и лагает, график плотности выглядит, как ночной кошмар, а все данные старых выборок удалены. Кроме твоего сервера, они не могли сохраниться нигде больше. Только ты можешь мне помочь. Конечно. Конечно, подумал Итачи, он мог ему помочь, стоя с эрегированным пенисом в спальне чужого дома. Из одежды на нем были только носки и презерватив, на кровати за спиной его ждала неудовлетворенная женщина, а в голове висела звенящая пустота, в которой иногда мелькали картинки целующихся лесбиянок, позы шестьдесят-девять и мысли, скорее заставившие бы его кончить, но точно не найти решение проблемы Ямато. — Понимаете, капитан, сейчас мне, как бы это сказать… — Итачи повесил голову, все также придерживая телефон у уха. — Немного не с руки. Именно. Не с руки, потому что он, черт возьми, трахает чью-то горячую мамку в ее собственной квартире, чего тебе, девственнику, даже в самых грязных эротических снах не приснится. Да, пожалуй, он мог бы сказать Ямато что-то вроде этого, чтобы тот позавидовал молча и, наконец, отстал, и разбирался со своим забалансом самостоятельно, но Итачи, как и всегда, ощущал себя выше того, чтобы называть вещи своими именами. Как и вообще называть что-либо, наверное. — Не с руки?! — в это время бушевал Ямато на том конце провода. — Итачи, данные нужны мне сейчас! Если их не будет, Какаши-сан… — Какаши-сан не такой, как вы думаете, — вздохнул Итачи. — Он не настолько кровожаден. В прошлый раз он даже помог мне с переоценкой. — И вообще, он навряд ли шевельнется прежде, чем прочтет новую из своих извечных книг, а они, как он рассказывал, выходили в печать с завидной частотой. — Поэтому, пожалуйста, успокойтесь и не нагнетайте. Завтра я проверю, сохранились ли старые данные, и перешлю их вам. — Итачи-кун, если бы только все оказалось так, как ты думаешь!.. Но Итачи уже отключился от звонка. Уронив лоб на ладонь, уселся на постель и отшвырнул телефон прочь. Этот разговор напряг его только больше — заставил вспомнить о тысяче и одной лжи, которыми он старательно прикрывал свое отсутствие. О тысяче и одной маске, которые он надевал перед разными людьми и срывал с себя все сразу только в этой комнате. О тысяче и одной легенде, в каждой из которых он представлял совершенно другого человека. Только с ней он был одним — был самим собой. Хотя, возможно, это тоже была просто очередная легенда, в которую он верил. — Кто это был? — на постели позади послышался шорох. Итачи обернулся и увидел Югито, которая лежала на подушках у изголовья с небрежно ленивой грацией отдыхающей пумы. — Капитан Ямато. — Тот самый? — Да, — Итачи кивнул, отворачиваясь. Случайно посмотрел между ног — член необратимо упал и съежился, и блестящий искусственной смазкой латекс контрацептива, стянувшийся у самой головки, можно было с легкостью содрать, как если бы у них двоих только что случился чудесный секс. — Почему вы так странно его называете? Итачи стащил резинку, изнутри испачканную только его потом и, может быть, каплей предсемени, и отбросил к разорванной упаковке. — Раньше он играл в школьной бейсбольной команде и был капитаном, — пояснил он незатейливую предысторию и, взобравшись на кровать, устроился подле Югито. Ее голое тело уже почти не соблазняло, хотя он и не удивился бы, если бы она вот прямо сейчас стала бы до него домогаться, требуя продолжения банкета. К его облегчению, Югито только коснулась рукой его макушки. — И все? Как скучно. Я думала, у такого прозвища будет более интересная история происхождения, — фыркнула она, и он расслабленно выдохнул, чувствуя, что в ближайшее время они просто будут говорить по душам — и ничего больше. — Значит, это тот самый Ямато из финсовета. И как давно он тебе надоедает? — Почти с первого дня каникул. Я, конечно, понимаю, что дотошность и исполнительность — неоценимые качества, но, по-моему, звонить среди ночи, чтобы попросить передать данные — это уже явно перебор. Югито засмеялась. — Это уж точно. Я бы и не подумала, что в вашем финсовете все такие дикие. «Я тоже не подозревал», — про себя подумал Итачи, но вслух сказал: — Не все. — Хотя если бы в следующее мгновение ему позвонил Какаши и заявил, что не успевает справиться с построением регрессионной модели и Итачи должен все доделывать сам, он бы просто взвыл. К счастью для всех, в ту злополучную ночь звонков на его мобильный более не поступало. — Но, честно говоря, чем дольше я общаюсь с ними, тем больше убеждаюсь, что это не те люди, которые действительно мне близки. И тем чаще вспоминаю твои слова про трейдинг. — Мои слова?.. — Да, — Итачи поднял голову, пытаясь заглянуть ей в глаза, но те были подернуты легким туманом рассеянности. — Что мне не идет заниматься финансами и экономикой. Может, это и правда не мое. Югито помолчала, так что ему даже показалось на секунду, что она не услышала. А после вдруг горько усмехнулась и потрепала его по волосам. — Мой хороший, неужели ты в самом деле готов принять на веру любую ерунду, которую я ляпнула без того, чтобы подумать? — Итачи недовольно увильнул из-под ее ладони, но не отодвинулся. Она в задумчивости подтянула колени, и на синеватом фоне незашторенных балконных стекол он увидел ее аккуратно выточенный профиль. — Пойми, я не хочу стоять у тебя над душой и решать, кем ты должен стать, когда вырастешь. Я сама уже выросла, но так и не определилась с выбором. Итачи опустил подбородок ей на ключицы. Вдохнул ни с чем не сравнимый аромат, которым пахло только от нее, от женщины, которая многое на своем веку проходила извилистым путем. После ее слов он неожиданно для себя задумался, насколько она в действительности его старше. Иногда этого нельзя было понять — ее лицо и тело, как у всех на Востоке, не поддавались заключению в четкие временные рамки. То же касалось и манер: порой ему казалось, она ведет себя на шестнадцать, однако в то же время он подмечал в ее взгляде и словах мудрость, свойственную не каждому старику. Бытовые хлопоты точно прибавляли ей в возрасте, а в постели она, наоборот, как будто молодела. Но, как бы сильно ни гложило его любопытство, он не имел права спрашивать напрямую. Хотя — он вполне представлял себе — она бы маловероятно оскорбилась. Пока он размышлял, чувствуя, как скользит по затылку ее ласковая рука, Югито продолжила: — Единственное, что я могу тебе посоветовать — делай то, что тебе нравится. Я не сомневаюсь, что успех ждет тебя на каком угодно поприще. Ты очень талантлив. А талантливый человек талантлив во всем. — Даже в сексе? Он прильнул ближе к ней, щекоча ее грудь волосами. Югито, наверное, могла подумать, что он с ней заигрывает, однако черные кошачьи глаза его оставались все так же серьезны. Югито улыбнулась и признала даже немного виновато: — Ну, в сексе тебе бы, конечно, еще поднатореть… Но талант в этом плане — наживное. С опытом придет. — Я уже на верном пути, да? Югито закрыла глаза и обняла его, зарываясь носом между серых прядей. Потом со смехом ответила: — Ты на верном пути. В ту ночь они так и уснули в обнимку, больше уже не возвращаясь к интиму, но несмотря на это чувствуя себя прекраснее, чем даже после целого потока бурных оргазмов. Единение мыслями было сильнее телесного.