Цоу Ба

На следующее утро Итачи проснулся от неприятного жжения в тестикулах. Видимо, телу все-таки не хватило того раза, прерванного телефонным разговором с Ямато, и оно пыталось намекнуть на компенсацию. Помня о том, как она сказала ему «ты на верном пути», он навис над ней, встав на четвереньки, и принялся целовать ее лицо, после сна испещренное сеткой розоватых линий на коже. Солнце почти взошло над горизонтом, и в это время он должен был быть уже на подступах к гаражу, иначе всенародная вера в его красочные байки рисковала потерпеть крах. Однако, дотрагиваясь губами до ее щек и шеи и постепенно двигаясь все ниже, он даже как-то об этом не задумался. Югито разбудило его сбитое дыхание. Она спала, обняв подушку, и, почувствовав на коже ожоги от его поцелуев, спросонья поначалу пришла в смятение. Только размежив веки, поняла, что к чему, и стала неуклюже отвечать, еще не до конца очнувшаяся от сонливой усталости. Мысли в ее голове вихрем взвились к грани сознания; отчего-то хотелось возликовать, но в то же время она упрямо пыталась не дать себе слабины, не действовать так очевидно, чтобы он понял, как довольна она его поведением. — Все-таки нужно было продолжить прошлой ночью, — насмешливо заметила Югито, стараясь дышать ровно после каждого прикосновения его губ. Итачи не ответил, отодвигая подушку, которой она все еще рассеянно прикрывала грудь. — После сна я совсем никакая… Он по-прежнему молчал и вместо слов только продолжал спускаться от сосков к животу, словно поставил себе целью намеренно игнорировать все ее ремарки. Югито прикрыла глаза, наслаждаясь выражением прелюдии, которым он всегда ласкал ее, но в котором ей всякий раз чего-то да не доставало. Сегодня, однако же, ей показалось, что что-то изменилось в его манере. Он языком прошелся вдоль ребер, щекоча волосами кожу, скользнул к подвздошной кости, огибая пупок. Югито трепетно вздохнула, предвкушая нечто восхитительное; изогнулась дугой, невольно подмечая, как освежал он касаниями места, до которых никогда не дотрагивался раньше. Ее немного задевало его натянутое молчание. Он как будто ждал от нее каких-то особенных слов, которые она тщетно пыталась подобрать, как верный ключ к замочной скважине, но до сих пор так и не добилась результата. В старании привлечь его ей пришлось решиться на новый вопрос. — Который ча-а… — Остаток этого вопроса утонул в судорожном вздохе. Она почувствовала тепло чужого языка там, куда сама побрезговала бы лезть даже собственными пальцами. Тело пробила мелкая дрожь — кожа, которой он не касался, словно леденела на ветру; хотелось укрыться, но выжидающее оцепенение сковало по рукам и ногам. Он определенно давал ей понять, что зайдет сегодня дальше обычного. А она все так же считала его до невинного простодушным, и потому осознание этого так напугало ее, всадив в глотку стилет вины. — Ты же не собираешься… — Он словно опять ее не услышал, и лезвие страха вонзилось еще глубже. Югито нервически попыталась свести колени, но он остановил ее, не произнеся ни слова. — Перестань, не нужно этого делать. Итачи невозмутимо промолчал, все так же вылизывая ее между плотно сжатыми складками; иногда он морщился, языком натыкаясь на жесткий волос, насильно давил внутри приступ тошноты и неумолимо продолжал. Его слюна мешалась с клейким семенем, что непрерывно сочилось из ее нутра, и воздух над ним пропитывал этот острый кисловатый запах, который для него теперь был прочно связан с сексом и Югито. Как ни странно, большего о ней в его памяти почему-то не отложилось. — Нет, ты не будешь… — Последняя попытка воспротивиться канула в небытие. Югито запрокинула голову и закрыла глаза, потому что боялась, что иначе он увидел бы, как вызывающе жалко она их закатила. — Нет… Тихий стон застрял в ее горле, едва он повел языком выше, огладив бугорок клитора; мучительно острый сноп наслаждения пронзил ее существо, и она изнуренно обмякла, не в силах справиться с болью, сквозь которую проступали драгоценные проблески возбуждения. Эта боль в ее глазах всегда коррелировала с желанным восторгом, всегда преследовала ее, когда она рвалась в погоню за удовольствием. Ему как будто было наплевать на ее терзания; он изводил ее, возможно, даже не давая себе в том отчета, слышал, как тяжело она дышала в ответ, подрагивая всем телом, как скребла ногтями простыни и задевала пятками его поясницу. Он точно знал, что, как бы долго это ни продолжалось, ей всегда будет мало. Как бы усердно он ни старался, он не заставит ее извергнуть, не заставит испытать ту фантомную печаль, что накрывает плоть после долгожданного облегчения, не заставит ее кричать, если причинит боль, и досадливо стонать, если отпрянет в последний момент. Он владел ей, но в своей ненасытности она была ему неподвластна. Пожалуй, только теперь ему стало ясно, почему она просила его не начинать. На мгновение замерев, Итачи поднял глаза. Пока он смотрел только меж ее бедер, ему мерещилось, что она извивалась в бессилии, но, стоило их взглядам сойтись, как он снова прочел в глубине ее непроницаемо черных зрачков беззлобную насмешку. «Не получается?» — спрашивала она безмолвно, точь-в-точь как тогда, когда он пытался впервые избавить ее от белья. Спрашивала предательски заботливо, как любезная хозяйка, зовущая в дом заблудившегося путника. Спрашивала, чтобы использовать его ответ против него же самого, хотя он и представлял, что ей это ни к чему. Он отнял свои губы от ее и облокотился на матрас. — Ты что-нибудь чувствуешь? Она помолчала немного, словно раздразнивая тем, что оттягивала время ответа. Проще говоря, платила той же монетой, что и он. — Чувствую. — Ее голос с выдохом высоко поднялся, сделавшись тоньше котеночьего писка. — Нечто приятное. Итачи усмехнулся и выпрямил локти, подавшись вперед. Полное колючей досады «и это — все?» вертелось на языке, но озвучить его значило бы то же, что и опростоволоситься нелепейшим образом. Она, как это ни странно, хотя и играла с ним, а все же могла предвидеть его вопрос, прочитать его в жесте, которым он опустил предплечье ей на живот. И парировала тем, что даже не шевельнулась в ответ. «Да», — улыбаясь, говорили ее глаза. Да. Это — все. И пока что тебе точно не добиться того, что ты вознамерился достичь в категоричности своих устремлений. Он чуть качнулся вперед и переставил колени, придвигаясь ближе. Средний и указательный пальцы друг за другом скользнули между стенок влагалища, что, увлажнившись изнутри, податливо расширились, хотя он едва ли приложил усилие к тому, чтобы их разомкнуть. Ей было всего лишь «приятно», когда он работал языком, но вполне в его силах было довести ее до той степени блаженства, которая превзошла бы любую из категорий «приятного». И он, в конце концов, все еще мог пустить в ход свои золотые руки. — Тогда, может быть, как обычно? — Итачи прильнул к ее груди, губами нащупывая затвердевший сосок и погружая в нее пальцы на всю длину. Она сделала попытку рассмеяться, но рокотание ее смеха перебило возбужденным содроганием. — Да. Давай, как обычно. В то утро их битва тоже прошла, как обычно. Свобода взять ее, сравнимая со снисходительным позволением, оборачивалась для него неотвратимым карт-бланшем. Прорываясь внутрь ее тела, он наконец-то стал ощущать себя ее полноправным хозяином, которым, как ему казалось, она наконец-то стала считать его беспрекословно. Или же просто делала вид, что считает. Ведь, будь ее воля, она могла бы удавить его величием своего подчинения. Так или иначе, ее покладистость опьянила его, и он почти потерял счет времени. Пробыл в ее спальне, пока шумная улица окончательно не проснулась в преддверии очередной порции будничной рутины. Когда она предложила ему, отказался и от завтрака, и от похода в душ — остался только с ней, в манящей ауре ее повиновения. Между делом подумал, что не уведомил родителей о том, что задержится, но, когда она провожала его, еле отбился от ее беспечного притязания не уходить, которое так и привязывало его к ней невидимыми путами. Глупая, глупая, как кошка, она все полагала, что ему незачем торопиться домой. Безмятежно обнимала его за плечи и, приподнимаясь на носки, целовала на прощание его бледный лоб. Она и не догадывалась о том, что любая трещина в стене лжи между ним и домом грозилась при каждом его неосторожном движении разверзнуться в бездонную пропасть. Когда он вернулся домой, магнитные часы в кухне, чья стрелка в случайные моменты поворачивалась в обратную сторону, показывали почти двенадцать, а в это время семья обычно собиралась за столом на обед. Разувшись, Итачи поднялся на ступень темной прихожей и, отодвинув стеклянную перегородку, известил о прибытии. В столовой было шумно и людно. Работала вытяжка, и мать помогала кухарке О-сан убирать со стола. Должно быть, они уже поели, либо закончили с первой порцией, потому как в воздухе витала до рези в глазах соленая вонь кусая из открытой бутылки, рядом с которой на широком блюде покоились остатки намеро. При взгляде на это рыбное пюре Итачи почему-то ощутил, как ком встал поперек его горла. Проходя мимо стола к холодильнику, он заметил Саске, но, хотя тот и посмотрел на него с неуверенной надеждой, даже не поздоровался. О-сан была занята посудой и лишь наскоро поклонилась, оказавшись на его пути. Сдержанно ответив кивком, Итачи достал из холодильника миску удона под соусом лакса, оставшегося со вчерашнего дня, и понес к микроволновке. По дороге едва не столкнулся с Микото, которая как раз собиралась подойти к плите за добавкой риса и по нечаянности шагнула ему наперерез. Она, вероятно, как всегда отпросилась с работы лишь на короткое время обеда — ее машина стояла на площадке перед гаражом. — Итачи, ты вернулся, — улыбнулась она, выкладывая рис из рисоварки, и нагнулась, чтобы задвинуть крышку кастрюли со свежим мисо. Итачи уже наперед знал, что мать улыбалась только для вида, глубоко же в душе она была возмущена, и следующие ее слова лишь подтвердили это. — Почему ты не предупредил о том, что тебя не будет с вечера? Когда я уходила, ворота были отперты. Чуть не поссорилась с Корэнари-саном, он сказал, что не видел, как их закрывали. Входные ворота всегда запирались на ночь, когда последний из жильцов поместья возвращался домой. А Корэнари, озеленитель и по совместительству шофер, если приходило время очередной проверки, в будние дни подъезжал сюда прежде, чем кто-либо покидал участок через ворота. Досадный просчет, господин Итачи. Но, в любом случае, он не даст никому и краем глаза заметить, будто его это как-то задело. Равнодушно убрав лапшу греться в коробе микроволновки, он пошел за стаканом. — Мне жаль. В следующий раз я сообщу об этом своевременно. Микото вздохнула. Полив рис супом, оставила миску и взяла другую. Он неосознанно напрягся, боясь того, что далее последуют расспросы в духе «где ты был» и «почему не ночевал дома», но мать ожидаемо не стала об этом и заикаться. В ее методы воспитания не входили практики выводить детей на разговоры давлением. Она только спросила, указав на кастрюлю: — Будешь? Мы пока не закончили, санга-яки еще не остыл. Итачи покачал головой, наливая в стакан из крана с водородной водой. Потом достал из холодильника бутыль «кальписа» и небрежно потряс, после чего разбавил воду йогуртом. — Спасибо, я доем удон. Тем более, что мисо подавали с яйцом, от одного представления о котором внутри него все сворачивалось в тугой узел. Если бы не резкий запах рыбы, Итачи и к лапше бы навряд ли притронулся, но вяжущая слабость после утра без завтрака настойчиво указывала на то, что ему следовало поесть. Микото пожала плечами. Крышка кастрюли глухо лязгнула под ее пальцами, но, поставив обе миски к столу, она вновь вернулась к кухонной панели, чтобы заварить кофе в дорогу. О-сан, задвинув дверцу посудомоечной машины и выключив вытяжку, тактично вышла из кухни и с пожеланием приятного аппетита скрылась за лестницей. Итачи, мелкими глотками потягивая разведенный «кальпис», рассеянно проводил ее глазами. Пока микроволновка гудела, разогревая его еду, он облокотился на стойку и посмотрел на мать, которая готовила кофе на плите. — Отец не придет сегодня? Микото повернулась к нему с выражением лица, бывшим чем-то средним между трепетным испугом и грустным осуждением. Как будто он спросил у нее что-то непотребное, о чем даже думать было под запретом. — Его не будет до конца недели. Разве он не передавал тебе? Вы же виделись на работе. Итачи поднес стакан к губам и отпил еще йогурта, чтобы не отвечать. На работе он был вчера, и они действительно виделись, однако с тех пор, как в марте Фугаку вероломно вмешался в его планы насчет поступления и по итогу навесил на него эту чертову экономику в школьном расписании, Итачи крайне оскорбился и посему совсем перестал говорить с ним напрямую. В офисе он отошел в подчинение отцовского заместителя, а тот, как и Фугаку, был вечно завален работой и сам лишь изредка не забывал уточнять у секретаря, какие планы намечались у сячоу на ближайшие пару дней. Только для того, чтобы быть в курсе будущих созвонов, не более. — Якуми-сан не всегда передает мне новости об отце. Работать под его началом непросто. — И вы даже не пересекаетесь во время обеда? — в святой наивности усомнилась Микото. — Нет, — Итачи со стуком поставил стакан на столешницу, заслышав писк микроволновки. — Работы так много, что на обед просто не хватает времени. Микото понимающе склонила голову, чуть печально приподняв уголки губ. Пенка кофе в горлышке подогретой турки зашипела, и она торопливо сняла ее с плиты. Дождалась, пока крема осядет, и снова поставила на огонь. То, что он сказал ей, было чистейшей ложью. Фугаку был бы несказанно рад, если бы хоть раз во время обеденного перерыва его сын зашел к нему в кабинет, чтобы пригласить вместе прогуляться до этажа со столовой. Итачи всегда делал так раньше, когда едва поступил на стажировку. И продолжал бы делать и теперь, если бы только горькая желчь обиды не изъедала его под ребрами. Он вынул удон из микроволновки, помешал осевшую на дне стружку из сушеных креветок и, усевшись за стол по диагонали от брата, бросил в тарелку два ломтя камабоко из стоявшей тут же нарезки. Саске хмуро глянул в его сторону и молча отвернулся, подцепив палочками комок рыбного фарша. Минуту спустя к их трапезе присоединилась и Микото. — Безводный месяц пролетел, как день, — вздохнула она и помахала ладонью над кофейной кружкой, чтобы отогнать пар. — А мы даже не успели порадоваться лету… Пожалуй, она произнесла это, лишь бы только разрядить это гнетущее молчание, которое всегда воцарялось за столом, стоило братьям оказаться за ним в одно время. Даже сейчас они сидели наискосок против друг друга и избегали встречаться взглядами, а Микото, выбравшая себе место точно между ними, словно тщилась восстановить их былое взаимопонимание. Услышав ее слова, Саске с готовностью их подхватил. С матерью он всегда говорил на одном языке, том самом, разговоры на котором Итачи, как ни силился, не мог поддержать. — Ага. Вроде нас только вчера отправили на каникулы, а сегодня уже двадцать шестое, — протянул отото в праведном недовольстве эксплуатируемого пятиклассника. — И опять надо делать всякую фигню, которую нам задали на лето… Тупая домашка. «Как глупо», — подумал Итачи, прожевывая пресную лапшу и изредка морщась от остроты соуса. Его наивный братец, должно быть, так счастлив в своей непосредственности. Если бы его, Итачи, на тот момент из всех проблем беспокоила одна только домашка, он бы, вероятно, чувствовал себя на седьмом небе. Микото покачала головой, вытягивая ломоть кусая из бутылки. — Саске, не ругайся. За столом следует выбирать менее грубые выражения. Она поправила его мягко, хотя каждый в их семье знал, как бескомпромиссно было жесткое требование подчиниться, которое скрывалось за этой мягкостью. Саске не смутился, но покорно кивнул. Он уважал Микото, однако же без того, чтобы переставать видеть за ореолом почтения к ней родного человека. Он был искренен, и иногда Итачи казалось, этой искренности так не хватает ему самому. — Да, мама, — В той же непринужденной искренности он вернулся к предмету обсуждения, как будто Микото не делала ему никакого замечания. — …Но хорошо, что я уже начал готовиться. В этот раз я не стану брать пример с Суйгецу — тот вечно все откладывает на последний день. «Кто такой Суйгецу?» — пронеслось в мыслях Итачи, который отстраненно заглотил квадрат листа нори, тут же растаявший на его языке. Микото улыбнулась и глотнула кофе. — Это тот Суйгецу-кун, с которым вы познакомились на спортивном фестивале в прошлом году? — спросила она невзначай. — Да, мы с ним хотим поступать в одну и ту же среднюю школу. Хотя, если честно, я даже не знаю, как он сможет сдать переходные экзамены с такими баллами. К урокам он почти не готовится и к следующему семестру, наверное, тоже не станет ничего делать. — И много же вам задали к следующему семестру? Итачи сосредоточенно жевал, притворяясь скорее элементом мебели, нежели полноценным участником застолья. Болтовня брата и матери его совершенно не занимала, и все, чего он хотел, — так это спокойно доесть в тишине и уйти к себе, в драконье логово, чтобы в одиночестве распланировать последние дни августа. Времени оставалось не так много, как он думал. Саске лениво потянулся и обмакнул комок намеро в соевый соус. — Дай-ка подумать… Переписать три сотни иероглифов и решить какие-то скучные задачи по математике. Но это было просто, я уже все сделал. Самое сложное… Это литература и задание для вольного исследования. — Вольного исследования?.. — Да. Я еще не выбрал, на какую тему буду писать отчет. Надеюсь, что решу до конца недели. — А что насчет литературы? «А что насчет литературы?» — Итачи язвительно повторил это в уме, едва сдерживаясь, чтобы не закрыть лицо руками. Литература, вольные исследования, домашка, — Ками-сама, им что, больше нечего было обсуждать? — По литературе нам задали прочитать какой-то сопливый роман. Пока что я осилил только четверть и несколько раз чуть не уснул. Он настолько унылый, что я даже название толком не запомнил. Что-то про Отикубо… — «Повесть о прекрасной Отикубо»? — услужливо подсказала Микото. Саске округлил глаза. — Ты тоже знаешь?.. — Знаю, как не знать. Это своего рода классика, с ней должен быть знаком каждый. И нас в школе заставляли читать ее. Итачи с отрешенным видом откусил от кольца камабоко. От бессмысленного разговора за столом он никуда не мог деться, так что не оставалось ничего иного, кроме как отстраненно вслушиваться. — Классика… Просто глупая слезливая история для девочек, — фыркнул Саске, складывая локти на стол. Потом усмехнулся и, подражая наигранному голосу дикторов в рекламных анонсах, нараспев проговорил: — «Наследный принц каждый вечер сбегает в дом к несчастной замарашке, чтобы провести с ней ночь, пока та плачет и убивается из-за своей нелегкой участи». — Итачи насторожился, неосознанно задвигав челюстями медленнее. — Уже сейчас могу предсказать, чем все закончится. Микото лукаво прищурилась. — И чем же? Саске прикрыл веки в величественной манере пророка, к которому миряне пришли за предвестием будущего. — Ясно, чем. Свадьбой. Итачи поперхнулся рулетом. Вздрогнув, оторвался от еды и безрезультатно постучал себя в грудь — воздух внутри сперло, и он не понимал, оттого ли, что подавился, или же из-за того, что только что услышал. Микото встревоженно обернулась к нему. — Итачи? Он покачал головой, жестом прося ее не беспокоиться. Торопливо сложил палочки и поднялся из-за стола. — Кусок не в то горло попал, — коротко пояснил он, после чего взял миску с еще недоеденной лапшой и, по-прежнему глухо кашляя, подошел к кухонной раковине. Мать все с тем же волнением посмотрела ему вслед. — Все в порядке? Итачи не ответил и только перевернул миску, чтобы слить в раковину остатки удона. Зверский аппетит оставил его мгновенно, хотя едва ли он успел съесть половину порции. Першение отступило, но благодаря ему горло стиснул неприятный тошнотворный спазм. — Д-да, я как раз закончил, — чуть запоздало отозвался Итачи, зная, что снова сказал неправду. Длинные полосы удона, словно кремово-белые ланцетники, скользили к сливу перед его глазами. Включив измельчитель, он открыл кран и залил облепленную ошметками соуса миску водой. Потом поклонился и поспешил к лестнице, на ходу бросив еле слышное: — Спасибо за еду. Саске и Микото переглянулись, однако, к его облегчению, молча позволили ему уйти. Возможно, каждый из них в эти секунды мысленно спросил себя: «Что это с ним?». С лестницы Итачи еще слышал приглушенный голос матери, которая немного погодя как ни в чем не бывало вернулась к прерванному разговору: — …Да, свадьбы в старину были залогом счастья. Все истории того времени заканчивались именно так… Он стиснул зубы, поднимаясь по ступеням. Нет. Сейчас совсем другая эпоха. И при любом раскладе ничто не сулило его истории закончиться «именно так». Во всяком случае, он на это надеялся.