Цоу Ба

Итачи сидел на ступени крыльца. Лишь отдаленно слышал, как над его головой раздавались шаги и шорох, как если бы кто-то беспрестанно волочил по полу огромные картонные коробки и швырял перед собой без разбора. Итачи упирал ладони в колени и смотрел перед собой, на едва приоткрытую входную дверь, за которой чернел под кромешной темнотой ночи неприглядный пейзаж приусадебного участка и светились белизной камней обломки старой плитки, больше похожие на мрачные руины в миниатюре. Югито ушла пару минут назад, но теперь почему-то задерживалась. Итачи слегка повернул голову, заслышав торопливую поступь у винтовой лестницы. Миг спустя по первому этажу прокатился ее озадаченный голос. — Ты случайно не видел мои права? Нигде не могу их найти. — Фусума в прихожую отворилась, и Югито показалась в проеме. — Наверное, оставила где-то здесь внизу. Сейчас. И она снова исчезла, растворившись в погрязшей в темноте столовой дальше генкана. Итачи едва ли шелохнулся. — Если случайно увидишь — передай мне, пожалуйста, — донеслось через стену следом. Итачи поднялся. Сделал шаг к входной двери, намереваясь выйти, и в последний раз обернулся — взгляд его тут же зацепился за квадрат гэтабако, на котором блестела глянцем пластиковая карта. Не мудрствуя лукаво, Итачи подошел к обувной полке и взял карту в руки. Да, это было оно — водительское удостоверение. С лицензионным номером и квадратом фотографии с правой стороны. С фотографии на него взирала прямым и хлестким взглядом сама Югито, взирала так уверенно, точно под стать значению собственного имени. Итачи никогда не подумал бы, что когда-то она действительно выглядела такой целеустремленной. Такой по-настоящему живой. И здоровой в своей решимости. На фотографии у нее были темные волосы, уже тогда заплетенные на затылке, и глубоко черные глаза. «Благоразумная», — подумалось бы любому, кто едва взглянул бы на этот снимок. Итачи больше так не думал. Он знал, в кого она превратилась теперь, что с ней сделало ее горе. Широками этого не увидит. Он хотел крикнуть ей из прихожей, что нашел пропажу и они могут выходить, однако же взор его непроизвольно устремился к правому верхнему углу карты, устремился вопреки тому, что он осознанно запретил себе туда смотреть. Год, месяц, день. Сам того не ведая, Итачи доискался до правды, знание которой было ему безразлично. Всего одиннадцать лет. Одиннадцать лет разделяли друг от друга их мировосприятия. В следующий же момент хлопнула перегородка. Итачи вскинул голову — Югито встала на ступени, придерживая за ремешок маленькую сумку, и на ходу стала переобуваться. — О, так ты нашел их! Вот спасибо. — Итачи протянул ей карту, и Югито, запрыгнув в кроссовки, слетела на бетонную площадку перед генканом. Ключи от дома либо автомобиля жалобно позвякивали у нее в руках. — И где они были? — Лежали на гэтабако, — отозвался он, следуя за Югито на выход. Она что-то ответила, но Итачи не вслушивался в слова. В мыслях беспрестанно отдавалось только одно: «Она совсем не выглядит на свой возраст». В молчании они прошли к гаражу. В молчании же подождали, пока поднимутся роллеты, что скручивались, распадаясь на пласты с характерным писком. Итачи ожидал увидеть в пасти бокса что угодно, начиная с угловатого кей-кара и заканчивая неповоротливым паркетником, причем в его голове каждый экземпляр из всего многообразия предположений был почему-то ярко-зеленого цвета. Поэтому, когда прожектор на крыше слабо осветил импортный «Мерседес» премиум-класса, Итачи даже не удивился. Только мысленно сложил руки в намасте, благодаря богов за то, что «Мерседес» был не зеленый, а черный. Югито разблокировала двери, бросила сумку на заднее сиденье и выкатила автомобиль из зева гаража. Итачи залез в салон справа от нее, и «Мерседес» бесшумно тронулся в путь. Югито вела машину не сказать, чтобы безупречно, но и без резких рывков и торможений, свойственных любому новичку. Более того, неосознанно наблюдая за тем, как плавно и выверенно она поворачивала колесо руля, Итачи поймал себя на мысли о том, что в принципе не возражал бы, если бы в будущем мог управлять автомобилем примерно так же. А потом машину неожиданно дернуло на развороте перед светофором, потому что Югито не успела переключить передачу, и она, неестественно качнувшись вперед, снова выругалась, примерно в той же досаде беспомощности, в которой искала стакан, чтобы среди ночи вытащить паука. Итачи ничего не сказал, но нашел это чем-то сродни неординарного. До Аоямы тоже ехали без лишних разговоров, и, хотя он попросил Югито остановиться за два перекрестка перед поместьем, та в беспечности человека, для которого услужить было как нечего делать, привезла его в аккурат к дверям, передними колесами даже заехав вглубь гостевой парковки. Так близко, что ему едва ли требовалось сделать больше двух шагов, чтобы переступить порог дома. Он бесшумно вылез из машины, закрыл дверь без лишних прощаний и поклонов и прошел до крыльца, даже ни разу не обернувшись; следовал по дороге воровато крадущейся тенью и открыл уже запертую на ночь дверь ворот собственным ключом. Хотя в прихожей было темно, как в бункере, Итачи заставил себя разуться, не зажигая свет. Поднялся на ступень и крайне удивился, заслышав щелчок переключателя. Стоило темноте вокруг рассеяться, облив мягким сиянием пустые стены и одежду над полкой для обуви, Итачи поднял голову и встретился взглядом с глазами Саске. Тот стоял в проеме перед перегородкой со скрещенными на груди руками, и вид его выражал открытую неприязнь. Неприязнь и… что-то еще. Что-то, что, возможно, могла бы прочесть Югито на лице Итачи, когда он прислушивался к тому, как она говорила по телефону. Саске хмуро фыркнул, сдув соскользнувшие на лоб пряди волос. — Доброго вечера. Итачи поправил ремень сумки на плече и с деланным равнодушием прошел мимо. Сейчас ему правда было не до пререканий с младшим братом. — Почему не в постели, Саске? Детское время уже давно вышло. Саске обернулся. — Я хотел поговорить. Но что поделать, если тебя до глубокой ночи не застать дома. Где ты был так долго? Итачи, уже готовый шагнуть за перегородку, остановился в сантиметре от рейки спиной к нему. Хотелось ответить что-то в духе «тебя это волновать не должно», потому что о том, где и с кем Итачи проводил время, он не стал бы отчитываться даже матери, но почему-то в голову закралась мысль об утренней встрече студсовета, и разговор с Югито, и эта чертова песня… Тогда Итачи понял, что просто перестает выдерживать тяжесть тех лживых облачений, в которые он нарядил себя, чтобы сверкать перед всеми безупречностью эталона. Ему нужен был кто-то, с кем он мог вернуть себе утраченные силы играть. И этот кто-то по удачному стечению обстоятельств оказался его младшим братом. Ведь он не раскусит его, а наивностью только упрочит уверенность Итачи в том, что он поступает правильно. Ведь иногда — чрезвычайно редко, но все же — он позволял себе вольность в этом усомниться. — Я был у семпая. Мы настраивали финансовую модель. Он услышал, как Саске за его спиной раздраженно шаркнул подошвой. — У тебя, нии-сан, очень классные семпаи, — заметил он натянуто. — Катаются на «Мерседесах». — Итачи вздрогнул, однако не подал вида. Если Саске видел машину Югито, значит, все время, пока ждал его, сидел на кухне. И, благо, Югито не включала дальний свет, чтобы он смог различить ее силуэт в тени салона. Но все же… Итачи кожей ощутил противоестественное давление и приготовился исчезнуть за прихожей, пока не наступило время щекотливых вопросов, на которые он и так не стал бы давать ответов, тем более, собственному брату. Однако напряжение спало само собой, как только Саске ощутимо задето спросил: — Это ведь тот самый, у которого ты оставался на ночь в воскресенье? Итачи улыбнулся уголком рта, представив его надутые щеки. — Да, тот самый, — и развернулся, так и не дойдя до фусума. — Что тебе от меня нужно? — Чтобы ты помог мне… — На случай, если у тебя опять проблемы в школе, я напомню, что не занимаюсь репетиторством. Саске заметно вздрогнул и словно бы съежился под тяжестью его прямого взгляда. Итачи стоял, не шевелясь, такой же по-жестки ровный и выверенный, как и слова, что он только что произнес. Саске сглотнул и неуверенно выдавил: — Причем тут школа? Я хотел попросить о другом… — Что бы это ни было, в просьбе я отказываю. — Тон Итачи был железен и холоден. И беспрекословен как никогда. — Но почему?.. — У меня нет на это времени, — как и охоты постоянно откладывать неосуществимое любимой фразой «в другой раз». Хотя бы теперь он мог говорить честно, от всей души. Потому что так и было — до вечера Югито оставались считанные дни, новый триместр начинался уже совсем скоро, и забот в преддверии осени обещалось невпроворот. Убедившись, что после этого ответа не услышит от отото ничего душещипательнее бессмысленного скулежа в пустоту, Итачи уже хотел было выйти из генкана, но Саске неожиданно опустил руки и повел плечами, так, словно пытался их размять. Потом простодушно хмыкнул и прошел мимо перегородки, вынуждая Итачи пропустить его вперед. Тот нахмурился, однако же посторонился, с недоверием покосившись ему вслед. — Как жаль, — вздохнул Саске, повернувшись к брату спиной. — Ведь мне казалось, в этом вопросе ты единственный, кто может мне помочь. Итачи еще не успел поинтересоваться, что именно это был за вопрос, как в ту же секунду понял о сути из одного только движения Саске. Тот, не оборачиваясь, вскинул руку, в которой блеснула глянцем квадратная пачка. Потом встряхнул — длинный белый цилиндр сигареты выскользнул из нее точно в его пальцы. Итачи ощутил тяжесть над веками. Не зря он так и не смог убедить себя в том, что не нашел сигарет в сумке, потому что по случайности оставил их дома. Как он и предвидел, такая вещь, как случайность, была чужда манере, в которой он действовал. Но он ни за что на свете не стал бы думать, будто позволит себе подозревать собственного младшего брата. Так или иначе, это не мог оказаться кто-либо другой. Пачка была та же самая, один-в-один. С темно-синей блестящей упаковкой и золотистыми буквами «мевиус» посередине. «Не может быть», — промелькнуло молнией в уме. Не может быть, чтобы его брат уже сейчас перестал нуждаться в той форе, какую он всегда привык ему давать. — Откуда… — Итачи шагнул вперед, и негодование в нем клацнуло короткими словами. Саске развернулся и в умиляющем злорадстве ребенка, который готовил ловушку Сегацу-сану, посмотрел на ани. Потом поднес сигарету к губам. — Нетрудно догадаться. Я довольно восприимчив к запахам, — сказал он тоном, на удивление поставленным для двенадцатилетнего. — А почти после каждого разговора с тобой стал ощущать табачный перегар. Итачи сделал еще шаг вперед; глаза его недобро сузились. Саске явственно насторожился, но с места не сошел. — Пару дней назад ты уходил из дома без куртки, — продолжал он деланно невозмутимо, однако Итачи уже слышал, как надломилась былая уверенность его тона. — И я решил проверить мои предположения… Саске осекся, когда Итачи замахнулся на него в попытке отнять пачку. Зло, но испуганно посмотрел на брата — тот явно свирепел изнутри, если только в душе еще не обратился в они. Для Итачи сейчас была бы самая пора ударить его по лицу с истерическим криком «кто разрешил тебе трогать мои вещи?!», но, к несчастью, его такое до нелепого показушное поведение не отличало никогда. Он просто неумолимо и безмолвно наступал на Саске, прокручивая в голове одну-единственную мысль. До чего же опрометчиво было оставлять куртку на общей вешалке в прихожей… Что бы ни случилось, он заберет свои сигареты назад. Саске отпрыгнул, оказавшись почти у самой ступени, когда Итачи попробовал отнять у него пачку еще раз. Взмахнул ладонью с ней, готовый к следующему наскоку, но Итачи вдруг замер, словно припугнутый грозившим подняться шумом, и притаился в ожидании, подобно хищнику в зарослях во время охоты. Его черные глаза были непроницаемы, а бледное лицо — бескровно, отчего казалось, что оно смотрит вокруг взглядом не человека, а мертвеца. Саске надменно хмыкнул; Итачи отчетливо видел, что он всего-навсего храбрился — мимика и жесты выдавали его с головой. Саске повел рукой — неверно, будто бы кто-то управлял им со стороны, — и миг спустя в полумраке прихожей сверкнул прозрачным пластиком бок зажигалки. — Я хочу, чтобы ты показал мне, как ты это делаешь, — раздалось в стенах генкана. Саске перехватил зажигалку за сопло и покачал из стороны в сторону — бензин на дне чуть слышно заплескался. Итачи стиснул зубы, надеясь, впрочем, что Саске этого не заметит. — Убери зажигалку, — у него даже не было времени задуматься над тем, кому она принадлежала. Его непутевый брат снова переходил всяческие границы дозволенного. — Иначе что? Позовешь родителей? — до наглого невинно удостоверился Саске. — Я знаю, где она лежала. И, как думаешь, кому они поверят, когда начнут спрашивать? Итачи промолчал. Сейчас он находился в том состоянии, когда из всех домашних мог доверять лишь себе одному. И, что предсказуемо, не ощущал ни капли малейшего доверия в ответ. — Ты так и не хочешь мне помочь? — Утопающий в полутьме силуэт брата рассеивался у Итачи перед глазами. Не услышав слов согласия, Саске небрежно дернул плечом и подвел зажигалку к концу сигареты, склонив голову к низу. — Видимо, придется самому. Палец опустился на рычаг зажигания; однако, не успел Саске щелкнуть колесиком, как Итачи одним ударом вышиб зажигалку у него из рук. Саске вздрогнул и отпрянул, подавившись воздухом от испуга — сигарета выпала у него изо рта. Короб зажигалки с клацающим стуком прогрохотал по настилу генкана. Итачи рывком поднял его с пола и посмотрел на оторопевшего брата. — Что ты… Итачи медленно подошел ближе; будучи выше Саске на голову, он выглядел достаточно угрожающе для него, но тот, нервно сглатывая, все продолжал стоять на месте, так как, видимо, в святой наивности полагал, что старший брат не причинит ему вреда по определению. Тогда еще он честно на это надеялся. — Только посмей взять в зубы эту погань, — прошипел Итачи, чуть наклоняясь вперед, и, когда Саске инстинктивно отшатнулся, с размаху припечатал его спиной к ближайшей стене. Тот болезненно охнул и застыл, невидяще глядя перед собой, словно суслик, которого сцапала лисица. Итачи качнул головой и приблизил лицо к его шее, гнетуще и неустранимо, как будто изучал со стороны. Продолжая вдавливать его в стену кулаком, что сжимал ворот скомканной футболки под ключицами, он прекрасно ощущал любое, даже самое малое волнение, что проходило через тело Саске. Он осязал досконально каждую искру напряжения, каждую секунду невольной дрожи и каждый беззвучный вздох затаенного дыхания. Саске смотрел мимо него, потому что еще не успел ничего осознать. Пожалуй, он только и смог бы, что спросить себя: если это «погань», почему она принадлежит тебе, идеальному? Зато Итачи в этот миг почти все стало вдруг ясно. Прежде он не думал о том, что брат станет для него той чертой, за которую он будет бояться заходить. Без особых рефлексивных терзаний полагал, что когда-нибудь, спустя годы, когда время излечит раны, нанесенные самоненавистью, он больше не будет вспоминать о том, что когда-то его гложило, переживет, забудет, выкинет безвозвратно все те чувства, с которыми, как он думал, он всего лишь пытался невинно играть. Но он, по правде говоря, уже давно заигрался. И Саске на самом деле уже давно был для него гораздо больше, чем просто глупый и бесполезный младший брат. Понимание этого в одночасье заставило внутренности сжаться. Итачи в бессилии занес руку — досада на себя воплощалась в беспомощный гнев отчаявшегося, готового крушить все вокруг в исступлении, уничтожать, не заботясь о тех, кто после будет созидать. Он видел короткий блеск в глазах Саске — даже не проблеск страха или отвращения. Просто одномоментное, ничтожно мимолетное проявление живости, движение, знак, который без слов заявлял о себе, что он все еще дышал и чувствовал. Рука опустилась сама собой. Не глядя брату в глаза, Итачи встряхнул его, как куклу, — голова Саске безвольно отклонилась набок — и безжизненным тоном процедил ему куда-то в шею: — Вздумаешь настучать — хуже будет только тебе. А после с видимым отвращением оставил его жаться к стене, напоследок выхватив из ослабшей ладони пачку сигарет. Развернулся в намерении уйти, но голос Саске заставил его обернуться. — Ты только что… хотел меня ударить, да? — ни страха, ни боли не звучало в этих словах. Лишь досадливое непонимание почитателя, непричастного, которому пришлось разочароваться. Итачи обвел глазами его фигуру, чье смятение делало ее как будто еще невзрачнее, чем она была. Свет очерчивал белизну лица с тягуче черной пустотой между веками, пустотой, которая спрашивала о причине, горестно недоумевая. Итачи не нашелся с ответом. Оказавшись свободным, Саске бесшумно обогнул его и призрачной тенью устремился к лестнице. По ступеням последовательно простучали звуки его шагов, до сих пор еще по-детски размашистых и отовсюду слышимых. Саске уже вот-вот переходил в среднюю школу, но по-прежнему не мог запомнить об установке вести себя тихо после десяти. А он так и не смог ответить на его безгрешный вопрос. Сознание всколыхнулось, вызывая в памяти размытый облик Югито и слова, чья манящая мелодия ласкала слух и завораживала скрывавшейся внутри бесформенной угрозой. «Любил ли ты когда-нибудь кого-то, кого считал родным, так сильно, что сам боялся этой силы? И понимал, насколько сокрушительна она, лишь тогда, когда безвозвратно все потерял?» Когда он впервые услышал эти слова, то мог бы засмеяться им в ответ. Но сейчас кое-что другое прокралось в сеть его восприятия, кое-что иное высветило его мышление извне, словно прожигающий огонь очищения. Он любил. В самом деле любил. Но, как это обычно бывает, слишком поздно осознал правду, которую старательно зарисовывал штрихами самой искусной лжи. А ведь лгать было почти бессмысленно. Саске мог бы подставить его с той самой секунды, когда сигареты брата бросились ему на глаза. И единственная причина того, почему он так и не сделал этого, заключалась в чем-то необъяснимом, в том, в реальность чего Итачи отказывался верить. Больше он не припомнил ни единого раза, когда Саске снова попробовал бы поохотиться за его сигаретами. Вечер наступал через пару дней.