Приз

      Люцерис рос любимым ребенком. При дворе его обожали за милый нрав и смышленость. — И за твое девичье лицо, — добавлял Джейс, смеясь, от того, как он обижался на эти слова.       Однажды, много лет назад, Визерис будучи чрезвычайно пьяным объявил за ужином, что Люцерис — любимый принц Королевства. Алисента кашлянула в свои трясущиеся руки, а его мать слегка и скрытно улыбнулась, но Люцерис все равно это заметил. Он вспомнил, как взглянул на своего дядю. В то время его увлечение Эймондом было на пике, но выражение его лица ничего не выдавало: оно было каменным и неподвижным, как всегда.       Его дни в Красном Замке были полны комфорта и ощущения безопасности между стенами. Сир Харвин был его постоянным спутником, а Лейнор (в те редкие случаи, когда он бывал при дворе) защищал его от любопытных взглядов придворных сплетников. Джейс вытирал слезы, когда чувствовал тяжесть шепотов вокруг них.       Он вспоминал о своей матери, о ее восхищенном лице, когда она впервые увидела его верхом на драконе. Даже сейчас у Люцериса щиплет глаза, а сердце проваливается в желудок.       Плен далек от золотых дней его детства. У него здесь нет друзей, нет настоящей семьи, и Арракс не ждет его в Драконьем логове внизу. Все, что у него есть, — эти четыре стены, лишенные тепла, за исключением огня, который слуги время от времени приходят разжечь. Он не знает, сколько дней прошло. Люцерис гадает: кто-нибудь когда-нибудь спасет его?       Дверь его покоев открывается. Люцерис сжимает в руках одеяло, и костяшки его пальцев белеют.       Стражник объявляет ему: — Десница короля прибыл.       Каждый день Отто Хайтауэр навещает его в одно и то же время. Каждый день он приносит пергамент и чернила. Каждый день Люцерис говорит ему «нет». И сегодняшний день будет таким же, как и вчера. — Мой ответ такой же. Я не буду писать письмо, — бормочет Люцерис, уткнувшись лицом в подушку, чтобы замедлить дыхание. Он не хочет казаться испуганным, несмотря на беспокойство, которое испытывает каждый раз, когда кто-то входит в его покои. Отто — худший из всех. Он часто задерживается, садится на стул рядом с кроватью и пытается вытянуть информацию, вторгаясь в то немногое пространство, что осталось у Люцериса.       Отто сдержанно смеется, игнорируя его слова: — Мой принц. Я счастлив видеть, что к вашим щекам вернулся румянец.       Люцерис чувствует, как пылает его лицо, и в голове проносятся воспоминания о грубых руках Эймонда на его разгоряченном теле. Проснувшись на следующий день, он решил, что это был сон, но, заметив слабые синяки на челюсти, понял, что это было не так. — Пожалуйста, уходите. Я устал.       Жалкий мужчина, конечно же, этого не делает. — Прошу прощения, ваше высочество, но я должен выполнять свои обязанности Десницы короля и попытаться… — вздыхает он, — убедить вас. — Вы не сможете сказать ничего, что может заставить меня помочь вам, — Люцерис садится, расправляя плечи. — Я не стану помогать предателям.       Глаза Отто острые, почти хищные. — Я знаю, что между нами есть раскол, но не мы предатели, юный Люцерис. Это ваша мать и ее супруг решили спровоцировать беспорядки… Они — настоящие изменщики, и, к сожалению, они втянули вас в эти неприятности.       Люцерис качает головой. — Она не… — На самом деле, — перебивает Отто, — вы можете винить ее в том, что оказались здесь. О чем она думала? — мужчина наклонил голову набок и прищурил глаза в притворном сочувствии. — Отправить своего неопытного сына посланником в Штормовой предел? — Она не хотела, чтобы я ехал, —пролепетал Люцерис, покраснев. — Это я хотел доказать свою правоту! Она не хотела, — он сделает паузу, переводя сбитое дыхание. — Она умоляла меня не ехать. — Это не имеет значения, мой принц, —говорит Отто. — Дело в том, что она послала вас с намерением организовать восстание. Само определение предательства, — Отто жестоко улыбается и продолжает. — Вы знаете, что происходит с предателями?       Люцерис продолжает вдыхать и выдыхать, вдыхать и выдыхать, вдыхать и выдыхать… — Они лишаются голов, Люцерис, — он подходит ближе и кладет руку ему на плечо. Она холодна, как лед. — Боюсь, судьба вашей семьи зависит от вас. Поступите мудро.

***

      В детстве Люцерис часто играл со своими братьями и дядями в одну игру. В ней участники прятались по замку, в полной тишине, пока их искал выбранный искатель. Иногда Люцерис становился слишком подавленным от напряжения, и искатель приближался к нему слишком быстро. Он часто заканчивал игру, выпрыгивая и крича: «А вот и я!», лишая другого удовольствия найти его. Это было нечестно, но только так Люцерис мог играть, иначе его слишком быстро находили.       Эйгон всегда был лучшим в игре, его редко можно было найти. Его любимым укрытием были подоконники.       Люцерис смотрит на одинокое окно в углу комнаты. Оно маленькое и выходит на часто пустующий двор. Смутно он задается вопросом, сможет ли он удержаться на узких выступах достаточно долго, чтобы его не поймала стража. — Не стоит, — шепчет в его голове бессвязный голос. — Ты можешь упасть. Там будут стражники. Это невозможно.       Не в характере Люцериса идти на ненужный риск. Но сейчас он больше похож на зверя в клетке, отгрызающего себе ногу, чем на человека, и его мучают образы голов его семьи на пиках. Это ужасная ситуация. Он не может больше ждать спасения. Люцерис предпочел бы упасть и разбиться на миллион кусочков, чем сидеть и ждать, пока монстры вокруг него получат то, что хотят.       Он решает попытаться сбежать с наступлением ночи. Когда будет меньше патрулирующих стражников. Если кто-то и посмотрит наверх, то увидит лишь темноту.       Когда Люцерис открывает окно, его встречает пронизывающий холод. Он переступает порог и в кои-то веки благодарен судьбе за то, что он достаточно мал, чтобы пролезть в такое пространство. Он старается не смотреть вниз, его взгляд устремлен на башню на другом конце двора. Но ветер усиливается, как только все его тело оказывается на карнизе, и его перекашивает. Он задыхается, пытается ухватиться за гладкий камень позади себя и обнаруживает, что тот не поддается. Он смутно осознает, что сейчас поскользнется, упадет, он…       Его тянут обратно в окно, больно дергая за воротник.       Эймонд валит его на пол, как только Люцерис полностью оказывается внутри. Он встает на колени верхом на Люцерисе, заставляет его лечь на спину, используя свои длинные руки, чтобы удерживать его за плечи. Люцерис трясется под ним. Шок того, что он чуть не упал, заставляет его молчать. Все, что он может делать, это бессильно смотреть на Эймонда, пока его глаза слезятся. — Что ты там делал, милый Люк? — говорит ему Эймонд на ухо, слегка запыхавшись. — Это уже второй раз, когда я спасаю тебя от смертельного падения       При этих словах в Люцерисе что-то ломается. — И по чьей именно вине я упал в первый раз? По чьей вине я здесь, в ловушке и гнию? — шмыгает он носом. —Дядя, скажи, кто убил моего дракона? Кто понесет ответственность, если моя семья умрет? Я?! — Нет необходимости, чтобы кто-то еще умирал. Ты знаешь, что должен сделать, — качает головой Эймонд.       Люцерис надрывно смеется, гранича с истерикой: — Где гарантия, что мы избежим топора? Как я могу доверять кому-либо из вас? Может быть, мне следует избавить всех от хлопот и умереть. — Осторожнее, племянник. Можно подумать, что ты жаждешь смерти. — По крайней мере, мне не придется писать это дурацкое письмо, — говорит он сквозь стиснутые зубы, одичавший и сломленный.       Эймонд не отвечает. Он продолжает тяжело дышать над ним, словно изучая Люцериса, переводя взгляд с его глаз на губы. Он смотрит на него так, что Люцерис ощущает, будто с него сдирают кожу. Люцерис не может этого вынести, он этого не хочет. Мальчик хватает одну из рук своего дяди и кладет ее себе на горло. — Ты мог бы сделать это, ты знаешь, — шепчет Люцерис, подстегиваемый чем-то опасным, мелькнувшим в глазах Эймонда. — Я бы тебе позволил.       Эймонд мгновенно напрягается. Это почти победа — видеть своего дядю таким сбитым с толку, его щеки розовеют, а во взгляде бушует такая буря, какой он никогда прежде не видел. В нем горит огонь. — «Это я его разжег», — думает он с эйфорией. Люцерис чувствует, как подрагивают пальцы на его горле, и ощущает призрачное сжатие. Но Эймонд не душит его. Вместо этого дядя притягивает его лицо к себе за шею, пока их носы не соприкасаются. — Неужели запереть тебя в комнате — это все, что нужно, чтобы лишить тебя рассудка? Неужели это действительно всегда было так просто, племянник? — говорит он, и выражение его лица мрачнеет.       Люцерис прижимается лбом к лбу Эймонда и замирает. Взгляд его дяди пронизывающий и прекрасный, как дикий огонь. Их взгляды встречаются посередине, облизывая обоих, как языки пламени. Время тянется так долго, что на какое-то безумное мгновение Люцерису кажется, что Эймонд медленно приближает свои губы к его губам. — Я не сошел с ума, — шепчет Люцерис между ними. — Не сошел.       Момент испарился так же быстро, как и возник. Эймонд отодвигается на корточках и выглядит запыхавшимся. Люцерис осознает, что тоже тяжело дышит. — Не беспокойся о том, что говорит мой дед, — наконец прервал тишину Эймонд.       Люцерис садится, вытирая щеку. — Как я могу не беспокоиться? Этот человек каждый день врывается в мои покои, желая мучить меня своей жестокостью. — Я поговорю с ним. Тебе больше не нужно выбрасываться из окон.       Люцерис приподнимает бровь, но не задает вопросов. Он сомневается, но, если Эймонд сможет убедить Отто оставить его в покое, это будет прекрасным одолжением.       Позже той же ночью, после того, как шок, что он чуть не умер, оставил его опустошенным и измученным под простынями, Люцерис думает о весе Эймонда, с легкостью прижимающем его тело к земле. К своему стыду, это заставляет его пылать.