***
Ужин — мрачное мероприятие. Никто не разговаривает друг с другом, угрюмые выражения украшают их лица. Эйгон, кажется, единственный, кто получает удовольствие, флиртуя с молоденькой служанкой и становясь все более пьяным. Люцерис старается оставаться как можно более бесстрастным, несмотря на тяжесть взглядов, устремленных на него. Он делает все возможное, чтобы не обращать на это внимания, пока считает секунды до того, как ему разрешат вернуться в свои покои. — Я так рад, что вы присоединились к нам этим вечером, мой принц, — говорит Отто с улыбкой, обнажив кривые зубы. Люцерис щурит глаза на десницу и ничего не говорит. — Разве вы не рады, мой король, — продолжает Отто, обращаясь к Эйгону, — что ваш племянник здесь? Как в старые добрые времена? Эйгон отрывает свое внимание от груди служанки и кивает Люцерису: — Да, я полагаю, но сейчас некоторые вещи изменились, не так ли? — он смеется, так же бессердечно, как когда они были детьми. Люцерис моргает. Да, теперь многое изменилось. — Кажется, тебе не по себе, племянник, — говорит Эймонд, сидя рядом с ним. Люк может услышать ухмылку в его голосе, даже не глядя на него. — Может быть, немного вина для нервов? Или ты уже достаточно выпил? Я знаю, как мало у тебя терпения. — Эймонд, — шипит Алисента. — Прошу прощения, — фыркает дядя. Алисента бросает на него последний пронзительный взгляд, прежде чем переключить свое внимание на Люцериса и выражение ее лица смягчается. — Оленина тебе не по вкусу? Люцерис не сводит глаз со своих рук, не смеет поднять взгляд, не смеет заговорить, лишь качает головой. — Ты так похож на свою мать, — тихо и тоскливо говорит Алисента, — У тебя такой же взгляд и выражение лица. Ты вырос в крепкого молодого юношу. Это настолько поражает его, что Люцерис не может не поднять глаз. С самого раннего детства королева казалась ему злой. Мать предупреждала его, чтобы он держался подальше от глаз Алисенты, ведь она ненавидела его, его братьев и сестер. Видеть её такой печальной, с туманными глазами и вспоминающую какие-то далекие дни связанные с его матерью, было странно. Они смотрят друг на друга и между ними повисает молчание. — Клубок драконов, пожирают друг другу хвосты, — бормочет Хелейна, играя кусочком еды на вилке. Это разрушает чары. — Драконы, моя дорогая? —посмеивается Отто, разрезая лежащее перед ним мясо, кровавое и мокрое. — Драконы, — тихо произносит Люцерис, чувствуя, как пол под ним дрожит. Все снова обрушивается на него. Фасад семейного ужина разбивается вдребезги. Страх, изоляция. Крики Арракса. Он чувствует, как дрожат его конечности, находясь на грани катастрофы. Не плачь, не показывай им, не дай им увидеть. Он слышит стук столовых приборов рядом с собой: — Я собираюсь проводить Люцериса обратно в его покои. Кажется, с него хватит. — Ты уверен, Эймонд? — встает Алисента, забыв о своем ужине. — Да, — ворчит Эймонд, поднимая Люцериса за плечо, — не волнуйся. Когда они выходят из зала, Отто провожает их понимающим взглядом, устремленным на хватку Эймонда на руке Люцериса.***
— Это не путь в мои покои, — говорит Люцерис, слишком измученный, чтобы бороться. Эймонд закатывает глаза и ведет его по другому коридору. — Это потому, что мы не идем в твои покои, племянник. — Но ты сказал… — Я знаю, что я им сказал. Мне не нужно, чтобы ты это повторял. Остаток пути они идут молча. Входя в Богорощу, Эймонд отпускает его. Люцерис едва не спотыкается. Его ноги были словно желе. Он чувствовал себя ужасно, будто его высекли и оставили гнить. — Пойдем, посидим под деревом, — говорит Эймонд, накидывая на себя капюшон. Люцерис не знает, почему он не сопротивляется. Он идет следом и садится рядом с дядей на выступающий корень. Эймонд тянется к своему плащу, стискивая зубы, когда ему требуется слишком много времени, чтобы найти то, что он ищет. Когда Эймонд достает лимонное пирожное, завернутое в коричневую бумагу, Люцерис почти не верит тому, что видит. — Ты собираешься снова отвергнуть мою добрую волю? — спрашивает Эймонд, крепче сжимая бумагу. Люцерис открывает рот, но не произносит ни слова. Он застыл, смотря на сладость, и внутри него борются недоверие и желание. Та его часть, которая жаждет утешения, подобно бродячему котенку под дождем, хватает пирожное руками и откусывает кусочек. — Ммм, — стонет он с набитым ртом. Эймонд посмеивается, его глаз искрится весельем. Люцерис смотрит на него. Сейчас он выглядит лихим принцем и лунный свет ему идет. В нем он становится будто моложе, мягче. — Почему ты так добр ко мне? — спрашивает Люк, закончив со сладостью и слизывая сахарную пудру с пальцев. Он видит, как Эймонд следит за движениями его языка, и краснеет под этим пристальным взглядом. Без сомнения, дядя считает это варварским и отвратительным поведением. Эймонд не отвечает, вместо этого он отрывает взгляд, чтобы посмотреть на звезды над ними. — Разве ты все еще не хочешь лишить меня зрения, дядя? — продолжает Люцерис, осмелев. — Ты потребовал этого в Штормовом Пределе, но не получил того, чего хотел. Тебе действительно достаточно смотреть, как я мучаюсь? Эймонд откидывается назад, опираясь на основание чардрева. — Иногда это не так уж и ужасно, — вздыхает он, — смотреть на небо и чувствовать, что твои беды по сравнению с ними — ничтожны. Древние мейстеры писали о целительной силе луны и звезд. Возможно, на одну ночь, мы могли бы насладиться этим. Люцерис удивлен, что Эймонд не клюнул на эту уловку. Его дядю обычно легко вывести из себя, и он отвечал на его подстрекательства ядом и яростью. Когда мальчик понимает, что драки не будет, то тоже откидывается назад. Он смотрит на свет над ними и пытается открыть свое сердце для древней магии, о которой говорит Эймонд. — Небо здесь яснее, чем на Драконьем камне, — шепчет Люцерис. — Разумеется. На том острове всегда висит туман. — Как ты думаешь, — продолжает Люцерис, глубоко вдыхая, — мертвые там, наверху? Они смотрят на нас? Еще немного тишины, а затем… — Не думаю, что наши предки стали бы беспокоиться о живых. Люцерис хмыкает и подтягивает колени к груди. — Мне нравится думать, что да. Я хочу думать, что Лейнор и, — он делает паузу, облизывая губы, — сир Харвин там, наверху, что они присматривают за моими братьями и мной. — Как, должно быть, приятно жить в твоей голове. Наверное, это прекрасное место, — смеется Эймонд. Люцерис невольно улыбается. — Я летал на Арраксе в такие ночи, когда мог, — шмыгает он носом, чувствуя, как горячая и тяжелая слеза собирается в его глазу и стекает по щеке. Он поворачивает лицо к Эймонду, не ожидая, что тот протянет руку и поймает его слезу большим пальцем. Его взгляд настолько пристальный, что это заставляет щеки Люцериса вспыхнуть. — Мне жаль, что твоему дракону пришлось так умереть, Люцерис, — говорит он, протягивая пальцы и обхватывая пухлую щеку своего племянника. — Они замечательные звери, к которым нужно относиться с величайшим уважением. Они — то, что отличает нас от людей. Я знаю все это. Это тяжкая ноша для меня, не думай, что это не так. Люцерис смотрит на дядю, и губы его дрожат. Эти слова причиняют Люку такую сильную боль, что он почти не может их переварить. — Но я не жалею об этом, — шепчет Эймонд, приближая свое лицо ближе. — Боюсь, что эгоистичная часть меня всегда будет побеждать, когда дело касается тебя, племянник. Я рад тому, что произошло. Я благодарен за события, которые привели к тому, что ты здесь, с кровью, все еще текущей в твоих жилах, и смотришь на звезды рядом со мной. Люцерис сглатывает, не в силах сдержать прикосновение Эймонда. Он задает ему вопрос, мрачно и неуверенно. — Если бы ты мог все исправить, ты бы это сделал? Эймонд смотрит с сомнением и проводит рукой по щеке Люцериса, продолжая ласку. — Нет, — говорит он. Дыхание Люцериса сбивается, и прежде чем он успевает осознать происходящее, их губы встречаются в жестоком столкновении зубов и языков. Там, под чардревом, Люцерис чувствует себя разделенным на две части. Теперь есть Люцерис до и Люцерис после. И нет уже пути назад к целому. Он стонет в поцелуй. Эймонд углубляет его, перемещает руку, которая не сжимает челюсть Люка, к талии и сводит их вплотную друг к другу. Он мог чувствовать внушительную длину Эймонда, тяжелеющею между ними. Сильные руки сжали его бедра. Люцерис чувствует, что сдается, а брюки становятся тесными и влажными. Это сводит с ума, вызывая головокружение. Эймонд на вкус как металл. И это прекрасно. А потом, издалека, раздается рев, настолько громкий, что это может быть только рев Вхагар. От этого звука кровь Люцериса стынет в жилах, и он замирает. Эймонд отстраняется, сбитый с толку, пока тоже не слышит это. Они отдаляются так же быстро, как и соприкоснулись. Люцерис старается не замечать, как Эймонд пытается избежать всякого зрительного контакта. Он подносит руку ко рту, чувствуя, как растет боль в том месте, где его укусил дядя. Лицо Люка горит, должно быть, оно красное, как розы, растущие в садах. — Я хотел бы сейчас же вернуться в свои покои, — требует он, не оставляя места для возражений. Он их не получает.***
Они не разговаривают, даже не смотрят друг на друга, пока не доходят до дверей покоев Люцериса. Мальчик стоит у входа спиной к Эймонду слегка покачиваясь, прежде чем поворачивается и кротко спрашивает: — Ты действительно веришь, что моя мать преклонит колено, если я попрошу? Эймонд не смотрит на него, не сводит глаз с кафельного пола под их ногами, хотя плечи его остаются прямыми. — Мало, что может быть так же надежно, как любовь матери, и ты всегда был убедительным малышом. Он поднимает голову и пронзает Люцериса взглядом: — Ты очаровал всех, едва тебе минуло два лета. Значение всего, что произошло сегодня ночью, слишком велико для Люцериса, он больше не может этого выносить. Мальчик кивает и быстро удаляется в свои покои, не произнося даже «спокойной ночи».