Приз

      Когда Люцерис просыпается, еще не рассвело. Он медленно открывает глаза, вглядывается в приглушенные оттенки синего и в длинные тени, которые можно увидеть лишь в этот час. Засыпая, он не знал, что ему ждать утром. Отчасти он ожидал увидеть пустую постель и лишь отпечаток на простынях, который бы послужил ему воспоминанием. Возможно, даже разъяренного Эймонда, который бросал бы ему обвинения подобно кинжалам, что он соблазнил его. Но позади себя Люк чувствует стену тепла, крепкие руки и дыхание, что обдувает его затылок. Это заставляет его улыбаться, расслабленно и свободно. Он чувствует легкое сжатие вокруг своего живота и прижимается в ответ.       Эймонд тут же реагирует, целуя пространство между его горлом и плечом. Это заставляет Люцериса дрожать. Голос его дяди с хрипотцой, такой, которая появляется из-за недостатка отдыха: — Ты ворочался всю ночь.       Люцерис издает тихий смешок: — У меня беспокойный сон. Джейс говорил мне то же самое, когда мы жили в одной комнате. — Ммм, — еще один поцелуй, на этот раз ниже, — еще ты храпишь, как маленькое чудовище. — Не храплю! — хихикает он, переворачиваясь. Его глаза встречаются с лавандовым и голубым, и Люк восхищается контрастным блеском одного и тусклостью другого. Он крепче прижимается к дяде, тихо добавляя. — Мне все время снились кошмары.       Он чувствует, как Эймонд крепче сжимает его руку. — Что тебя так мучает?       Люцерис долго не отвечает. Он жует нижнюю губу — его дурная привычка, когда он встревожен или не уверен. — Мне постоянно снится Арракс, моя мать и Деймон, — начинает Люцерис, сглатывая, — их головы на пиках. Мир вокруг меня — в огне.       Пальцы, ласкающие кожу Люцериса, резко останавливаются. Эймонд молчит некоторое время, его дыхание неровное, а взгляд ничего не выражает. — Как я уже говорил, тебе не стоит бояться за них.       Люцерис прикасается своим носом к носу Эймонда. — Это не попытка обвинить тебя. Просто каждый день, когда я здесь, — это напоминание об их отсутствии, об ужасных угрозах Отто. Я скучаю по ним. Я беспокоюсь за них и их безопасность. — Какой самоотверженный, послушный сын, — бормочет Эймонд не совсем со злобой. — Тебе следует почаще беспокоиться о себе. — А ты? — Люцерис игнорирует его замечание, играя с концами длинных волос Эймонда. — Почему ты не спал? — Я не хотел расставаться с тобой ни на мгновение, — усмехается он.       Люцерис чувствует, что краснеет, что горит румянцем, независимо от тона Эймонда. Он опускает взгляд вниз: — Я вижу.       Эймонд поднимает его подбородок одним пальцем. Люцерис открывает рот, но его слова поглощает глубокий поцелуй. Его пожирают, он снова становится бессильным под властью Эймонда над ним, то чувство, которое он раньше ненавидел. Люцерис почти напуган тем, как мало он сейчас об этом думает и насколько он согласен с этим чувством. Вот они, окутанные друг другом, люди, между которыми проложена тропа разрушения, и все же они ищут друг друга, как маяки во время бури. Возможно, он действительно сошел с ума. Целующийся, трахающийся с человеком, который виноват в большинстве зол в его жизни.       Пожалуй, это неправильно. Но это — правда, как огонь в его венах.       Поэтому Люцерис углубляет поцелуй, открывая рот и позволяя Эймонду получить большее пространство. Это граничит с агрессией. Люцерис никогда в жизни не чувствовал такого возбуждения. — Могу я снова взять тебя? —спрашивает Эймонд, и в его словах слышится неуверенность.       Люцерис может только кивнуть и прижаться ближе. — Возьми меня, — думает он. — Ты меня полностью погубил. Возьми меня всего и закончи то, что ты начал. — Я все еще чувствую тебя внутри, — говорит он вместо этого, прикрыв глаза, потемневшие от вожделения. — Я все еще мокрый от этого. — Хм, — хмыкает Эймонд, посасывая тонкую кожу на горле Люцериса, обхватывая его рукой и слегка сжимая. Это приятно. Это опасно, могущественно и красиво, как бывает только у драконов. Люцерис скулит от контраста, от нежного прикосновения губ и настойчивого сжатия пальцев на горле. — Тебе нравятся твои руки на моей шее, — обвиняет Люцерис. Он все еще думает об этом, о лице Эймонда, когда он полностью обернул свои руки на его горле. Взгляд удивления, когда он умолял удушить его насмерть.       Эймонд улыбается, прижимаясь к его коже. — Мне нравится, — признается он. — Мне тоже нравится, — лепечет Люцерис, и от одного особенного укуса он вздрагивает. — Мне так нравится. Может быть, ты был прав. Мне не дано ненавидеть, особенно тебя. — Ты слишком снисходителен, — почти печально говорит Эймонд. Он переворачивает их, оказываясь сверху на Люцерисе и между его ног. — Ты заставил меня почувствовать столько ужасного. Я уверен, что заставил тебя почувствовать то же самое, — шепчет Люцерис, как будто это секрет. — Ты не получишь от меня возражений, — вздыхает Эймонд.       Люцерис обхватывает ладонями лицо Эймонда, прежде чем продолжить: — Когда я напишу это письмо и моя мать отступит, я хочу остаться с тобой.       Эймонд судорожно вздыхает. Он выглядит опустошенным, как будто не может поверить словам, как будто они разрывают его на части: — Не говори мне таких вещей сейчас.       Лицо Люцериса немного вытягивается. — Разве ты не хочешь того же? — Хочу, — говорит он, издавая прерывистый стон, когда прижимается ко входу Люцериса, не совсем входя, но припадая к краю. — Это все, чего я хочу. — Тогда почему ты выглядишь так, будто я тебя смертельно ранил?       Эймонд утыкается лицом в грудь Люцериса, сокрушенно качая головой. — В некотором смысле, так оно и есть. — Я бы никогда.       Когда Эймонд входит в него, Люцерис вскрикивает, задыхаясь, и насаживается на него в ответ. Он все еще чувствительный с прошлой ночи, напряженный от их связи. Давление, которое он ощущает, превращается из жжения в прекрасную боль. Это напоминает Люцерису о вещах, которые они не могут исправить, о словах, которые они не могут взять обратно.       Они снова целуются, небрежно, не попадая друг другу в губы, но это все равно заставляет Люцериса вздыхать. Они не торопятся. Эймонд делает каждый толчок медленно и глубоко, не позволяя себе увлечься, и его мышцы напряжены от сдержанности. Люцерис чувствует это под своими ладонями и впивается в него ногтями. Каждый раз, когда Эймонд отстраняется, Люцерис тянет его обратно. Его ноги обхватывают его, удерживая их вместе, пока они оба потеют, а вокруг раздаются звуки экстаза.       Когда они заканчивают, солнце наконец-то взошло. В нем все отливает золотом, включая блаженное лицо Эймонда. — О, — говорит Люцерис во второй раз за это утро с переполненным сердцем.       И затем Эймонд улыбается ему. Лицо его мягкое, а глаза теплые от желания и чего-то еще: — Люцерис, я…       Раздается сильный стук в дверь. Они оба замирают и смотрят в сторону входа. Эймонд остается неподвижным в нем, и Люцерис забывает, как дышать, впиваясь ногтями в плечи Эймонда. — Эймонд, я должна поговорить с тобой. — Это твоя мать, — пищит Люцерис, и у него сводит живот. Он оглядывается на Эймонда, который не сводит глаз с двери. — Почему она здесь?       Раздается еще один стук, за которым следует: — Я знаю, что ты там. Сир Кристон сказал мне, что ты будешь. Нет необходимости прятаться, сын мой. Я хочу поговорить. Есть дело, — она делает паузу, — чрезвычайной важности. — Я приду к тебе позже, матушка. Пожалуйста, оставь меня сейчас, — отзывается Эймонд, на короткое мгновение звуча как ребенок, которого когда-то знал Люцерис.       Они слышат прерывистый вздох, бормотание стражников, успокаивающих ее. — Я немедленно жду тебя в своих покоях, Эймонд. Ты меня понял?       Эймонд фыркает так тихо, что даже Люцерис едва улавливает его ответ. — Да.       Когда они слышат, как ее шаги затихают, Люцерис не может не спросить: — Как ты думаешь, она нас слышала?       После этого Эймонд поспешно уходит.       Люцерис наблюдает, как он судорожно одевается, сидя на кровати, завернувшись в одеяла, словно черепаха в панцирь. Он замечает, как дядя сначала надевает повязку на глаз, а потом все остальное.       Он не прощается с ним, когда тот уходит. Даже не смотрит на него.       И внезапно Люцерис снова остается один, и чувство пустоты рвется наружу.