Приз

      Он мог слышать все через дверь. Как люди мечутся и приглушенный шепот разносится в воздухе, отскакивая от каменных стен, подобно наконечникам стрел. Люцерис может заставить себя слушать лишь вполуха, он устал так, как никогда прежде. Он не знает ни даты, ни времени, ни тем более того, что происходит в Красном замке. Возможно, сегодня праздник. Ему все равно. Он лишь хочет, чтобы слуги замолчали и дали ему спокойно погрязнуть в своей горечи. Они так и не пришли, чтобы сменить ему простыни. На них до сих пор остались пятна.       Он чувствует влагу под руками и морщится. Слезы, тоска и отвращение нарастают в его животе. Он думает о бесстрастном лице Эймонда, о его отстранённости, когда он ушел два, может быть, три утра назад, чтобы больше не вернуться. Как будто они не разрезали друг друга на части, не искупались во всех этих внутренностях и не стали одним целым. Как будто Люцерис не уступил ему то немногое, что у него оставалось. Нет, не то, что было им выиграно, а то, что было предположено. Прощение, о существовании которого он даже не подозревал, вырванное из него и выброшенное, как забытые клочки пергамента на полу. Внутри него закипает тошнота, неприятная и сковывающая.       Люцерис всегда был таким дураком. Ребенком, который любил играть по своим правилам и терпел из-за этого убытки. Теперь, когда он стал почти взрослым мужчиной, ничего не изменилось. Его жизнь — глупая игра, в которой он участвует только для того, чтобы потерпеть поражение, и в конце концов остается лишь кровь (на его пальцах, стекающей по лицу Эймонда, или выплескивающейся из открытой пасти Арракса). Возможно, это не только вина Эймонда. Часть вины лежит на нем, на проступках, которые он допустил, на руках, которым он позволил прикоснуться к себе. Даже сейчас он выжидает. Это он с радостью снова раздвинул бы ноги, если бы Эймонд того пожелал. К своему ужасу, Люк тоже желает этого, и злость комом застревает в его горле, а в глазах начинает щипать.       Он раскаивается, полагает Люцерис. За себя. За Арракса. За свою мать и ее трон, который он, без сомнения, уступит, потому что слаб, потерян в Эймонде так, что не понимает и не хочет понять. Возможно, ему даже жаль своего дядю, но лишь немного. За мягкое выражение тоски, которое он заметил в его единственном глазу, и как оно погасло при звуке приглушенного голоса Алисенты. Люцерис хотел вытащить из него этот взгляд еще раз, запечатлеть так, чтобы сохранить для себя, чтобы вспоминать в мучительные моменты, когда он был один. И все же Люк не успел поцеловать его на прощание, не смог схватить его за шею и заставить Эймонда увидеть его гнев и отчаяние. — Я хочу остаться с тобой, — сказал Люцерис. Он даже не попытался оставить хоть какие-то преимущества. Он проиграл, полностью сдался. Он выдал себя за нежное прикосновение губ к своим, тонким, как бумага, что теперь была бесполезна для его матери, которая нуждалась в Люцерисе как никогда.       Возбуждение пульсирует в нем и трещит по краям его нервов при этой мысли. Он мог бы исцарапать себя до крови, мог бы вырезать себе глаз, если бы ему дали шанс. Люк бы подарил его Эймонду и наблюдал, как его лицо исказилось бы от восторга или отвращения, ему все равно. В этот момент он готов совершить абсурд, ужас, все, что угодно, лишь бы снова почувствовать контроль над чем-то. Чтобы иметь хоть какое-то преимущество.       Он стонет, закрыв лицо руками, раскаленными и липкими. Люцерис переворачивается на бок и кусает костяшки пальцев, пока не ощущает металлический вкус. Неважно, как сильно он закрывает глаза, он не может заглушить звук своего голоса, задыхающегося и умоляющего о человеке, который поглотил его, во всех смыслах этого слова. — Мой принц, — к счастью, его зовет Сирил за дверью. — Сирил, — зовет он в ответ. Это неправильно, звать слугу настолько неформально, но это лишь свидетельствует насколько он устал. И как мало Люцериса заботит, что он больше не может сохранять этот фасад и дальше. — Королева желает вашего присутствия. Вы должны быть готовы. — Хелейна? — спрашивает он напряженным голосом. — Нет, мой принц. Королева-Мать. И, гм, — Сирил вздыхает, — Десница тоже. О, боги. — Ты можешь войти.       Когда Сирил входит, он один. Слуга ненамного старше Люка. Он мальчишка, круглолицый, каким был Люцерис. Сирил улыбается ему — небольшое утешение, когда Люцерису хочется поджечь себя. — Вы бледны, мой принц, — говорит Сирил, и его слова окрашиваются беспокойством.       Люцерис улыбается в ответ, чувствуя, как ломается его лицо.

***

      Он снова одет в зеленое. Это изысканная одежда с кружевными вставками изумрудных тонов. Сирил долго застегивал его, нервно теребя пуговицы. Люцерис смотрит на золотую цепочку, висящую спереди и скрепляющую плечи его камзола, и перебирает ее пальцами. Он никогда не носил ничего столь богато украшенного.       Он сгорает от желания увидеть свое отражение. Сирил просто кланяется и не ждет разрешения Люцериса уйти, оставляя мальчика сидеть перед зеркалом и размышлять. Люк притворяется, что ему не больно.       Когда сир Кристон приходит, чтобы сопроводить его, то ухмыляется, увидев, как одет Люцерис, и окидывает его оценивающим взглядом. От этого у мальчика встают дыбом волосы.       Их путь проходит в неуютной тишине. Люцерис отказывается спрашивать его, где Эймонд и почему он не пришел повидаться с ним, напоминая, что именно из-за рыцаря Алисента застала их в таком компрометирующем положении.       Они находятся на полпути к Башне Десницы, когда сир Кристон мерзко смеётся, говоря: — Королева права. Вы действительно похожи на свою мать. — В конце концов, я ее сын, — спокойно отвечает он. Люк идет позади мужчины, избегая подходить ближе, чем нужно, но рыцарь все время оборачивается, замедляя шаг. — Никто не стал бы с этим спорить, — многозначительно говорит он. Люцерис игнорирует подтекст, скрывающийся в уголках этих слов.       Он продолжает: — У вас те же глаза, те же губы. Вы даже разделяете определенные… — вспышка злобной улыбки, выставленные напоказ клыки, — склонности.       Люцерис тяжело дышит через нос, опираясь рукой о стену, когда поднимается по лестнице. — Осторожнее, Коль. — Я говорю только о вашей склонности находить неприятности там, где их не должно быть, — успокаивает рыцарь Люка. — О неспособности распознать доброту, даже когда ее преподносят на серебряном блюдце. — Он усмехается. Это не теплый звук.       Люцерис смотрит на меч, висящий на бедре рыцаря. Он находится на уровне его глаз. Со странным чувством бреда он думает, что мог бы протянуть руку и схватить рукоять. Это может быть легко. Элемент неожиданности на его стороне. Винтовая лестница узкая и тесная и оставляет Колю мало места для реакции, ограничивая диапазон его движений. Он мог бы вогнать его в шею, наблюдать, как мужчина истекает кровью, как жизнь покидает его глаза. Он мог… — Вот мы и пришли, мой принц, —говорит Коль, кланяясь в притворном почтении. Он не открывает ему дверь, и Люцерис дышит тяжелее, чем хочет. Из-за этого он выглядит усталым и дрожащим. Он не хочет выглядеть таким перед человеком, который разрушил его семью, но так и получается. В нескольких секундах от того, чтобы, возможно, убить его и вежливо попрощаться.       Отто не отрывает от него глаз, когда Люцерис входит, аура десницы непроницаема, как всегда. Алисента сидит рядом с отцом и ее взгляд прикован к коленям. — Здравствуй, малыш.       Люцерис кивает в знак приветствия, слегка поворачивая голову на звук защелкивающейся за ним двери. Окончательный, как предсмертный звон.       Отто ухмыляется. В его глазах хищный блеск. — Ты многое пропустил, запертый в своей комнате, — говорит он, подходя все ближе к Люцерису и глядя на него понимающим взглядом, который заставляет его глотать воздух.       Отто Хайтауэр — высокий человек. Выше Эймонда, даже выше Деймона. Если бы Люцерис воспитывался среди мужчин другого типа, это бы его испугало. Запах чернил заполняет нос Люцериса. Он смотрит на руки пожилого мужчины, сложенные перед ним почти благочестиво. Они окрашены в черный цвет. — Я не знаю, что я пропустил, — начинает Люцерис, собираясь с мыслями, — но, наверное, многое. Шум в залах доносится до моих покоев даже ночью. Это не дает мне спать. — О, это очень важное событие, Люцерис. Подготовка идет полным ходом. Сегодня, знаешь ли, состоится коронация. — Отто наклоняет голову в сторону и рассматривает след от укуса на костяшках пальцев Люцериса.       Алисента вздыхает у него за спиной. Люцерис не может видеть ее, если не считать волос. Они уложены и заплетены в темно-красную корону вокруг головы. — Эйгон исчез, — шепчет она неровным голосом.       Люцерису требуется мгновение, чтобы осознать сказанное. Его разум с визгом замирает. Он долго молчит, переводя взгляд с макушки Алисенты на острый взгляд Отто, впивающийся в него и его движения. — Он ушел, и теперь, — она делает паузу, сдерживая рыдание, вырывающееся из нее, — и теперь… — На данный момент у нас есть новый правитель, — заканчивает за нее Отто, и в его голосе сочится лукавство, — Эймонд теперь Принц-Регент, поскольку Джейхейрис слишком молод, чтобы носить корону, а Эймонд доказал, что достоин этого, хотя я не думаю, что мне следует говорить вам, почему.       Люцерис обретает дар речи, но ему едва удается что-то сказать, кроме единственного: — Эймонд? — прежде чем посмотреть вниз, в пол. Его дыхание неровное, зрение затуманенное. Он хватается за грудь и вцепляется ногтями в ткань, стянутую вокруг его грудной клетки. Он улавливает чей-то вой и понимает, что он издает его.       Эймонд, по сути, король. Человек, которому он отдался полностью, — на троне, предназначенном для его матери. Две вещи, которые не могут сосуществовать как единое целое. Он предал его. Люцерис не знает, что произошло, нет, но в глубине души он осознает, что Эймонд будет сидеть среди мечей с кровью у своих ног. Принадлежит ли эта кровь Эйгону, его семье или ему самому, это не имеет большого значения. — Тише, тише, — шепчет Отто, хватая Люцериса за плечи и крепко сжимая их. — Это должно принести тебе радость, дитя мое. — Я не чувствую никакой радости, — задыхается Люцерис. — Какую радость я могу испытывать от этого отвратительного проявления неверности моей семье? Предательство по отношению ко мне?       Алисента издает слезливый смех. — Здесь нет предательства. Просто болезнь, которая так глубока, что никогда не сможет исцелиться, — ее лицо напряжено, брови сведены. — Просто гноится и гниет, пока не пожрет все вокруг.       Люцерис огибает Отто, прежде чем тот успевает отреагировать. В считанные секунды он оказывается перед креслом Алисенты. Он падает перед ней на колени, сжимая ее руки в своих. Это жалкое проявление мольбы, которую он никогда не собирался показывать, но он распознает слабость, когда видит её. Он распознает это в себе и может распознать её и в других. — Позвольте мне написать моей матери, — умоляет он, и теперь непрошеные слезы неконтролируемо текут по его лицу. — Пожалуйста, я знаю, что она все еще вам небезразлична. Позвольте мне написать ей, и это все… — В этом нет необходимости.       Он оглядывается на Отто. Его голос суров и тверд. — От тебя больше не требуется никакого письма, Люцерис. Первым делом наш регент отправится на Драконий камень в течение недели, чтобы получить аудиенцию у вашей принцессы Рейниры. Я буду сопровождать его. Ты останешься здесь.       Нежные руки Алисенты сжимают его руки. Она говорит: — Эймонд хочет поговорить с Рейнирой. Он готов сделать то, чего не смог Эйгон. Он попросил тебя остаться с Хейленой и детьми. Вы все будете надежно защищены, если что-то пойдет не так.       Люцерис качает головой, нет-нет, почти вопит: — Если что-то пойдет не так?       Алисента кивает, закрыв глаза, вынимая свою руку из хватки Люцериса и гладит его по волосам: — Мы должны подготовиться.       Он не хочет знать, что означают эти слова, не желает даже думать о них. Это все огонь, еще один след из мертвых, как драконов, так и людей. Он воображает мир объятым пламенем, как его мечты, как его жизнь. — Это моя мать. Моя. Она не позволит причинить мне вред. Моя мама и мой Эймонд… — Дрожащий смех вырывается из него переходящий в рыдания.       Алисента сжимает его в объятьях, плача рядом, пока Отто наблюдает за ними.

***

      Большой зал забит от стены до стены, от окна до окна. Люцерис стоит рядом с Хелейной, справа от Железного трона. Каждый из них держит на руках по близнецу, мягко укачивая их, пока они суетятся. Люцерис молчит, но они ненадолго встречаются взглядами. Глаза Хейлены опухли и покраснели, а щеки покрылись пятнами. Они зеркально отражают его собственные. Это удивляет его. Он гадает, не разбито ли ее сердце из-за исчезновения Эйгона. Он не думал, что между королевской четой существует какая-либо любовь, но, возможно, были вещи, которые даже он не мог понять. Его собственное разбитое сердце было одним из них.       Она грустно улыбается ему через голову Джейхейриса и шепчет что-то, чего Люцерис не может разобрать. В этот самый момент двери зала распахиваются и придворные разрываются таким бурным ликованием, что он вздрагивает. Они любят своего нового короля, думает Люцерис.       Башня мечей поднимается, образуя букву «V» из клинков и железа. Люцерис вдыхает, наблюдая, как под ним появляется Эймонд с заплетенными в косу серебристыми волосами и повязкой из тонкой черной кожи на изуродованной части лица. Их взгляды встречаются почти мгновенно. Он пытается передать в нем все, что чувствует, кривит рот, чтобы показать свое недовольство. Эймонд отказывается отвести взгляд. Люк продолжает смотреть на него, даже когда тот поднимается по ступенькам. Он стойко держится, отведя плечи назад. Сейчас дядя — всецело тот правитель, которым он всегда хотел быть. Дыхание Люцериса застревает в горле, и он не выдыхает до тех пор, пока Эймонд не встает перед Верховным септоном, оторвав наконец взгляд от глаз Люцериса.       Они помазывают его маслами. Алисента целует его в щеки. Когда Коль коронует его, в эту ужасную черную корону с окровавленными рубинами, Люцериса сотрясает оглушительный грохот, словно сам мир раскололся и поглотил его целиком.