Приз

      Сейчас в мире нет ничего, что могло бы его спасти. Он чувствует это, от кончиков пальцев до самых глубин своего сердца. Он знает, что благородный человек был бы скорбен, полон вины. Но Эймонд не имеет привычки лгать себе, и искупление для него — пустой звук. Он не желает этого. Его одновременно отталкивает и воодушевляет ощущение стальной тяжести на голове, как простой народ кричит его имя, как толпа расступается перед ним, словно волна за лодкой. В глубине души он знает, какой он человек. А потом он видит Люцериса, одетого в золото и зелень. Он кусает губы, держа на руках Джейхейру. Он прекрасен и полностью принадлежит ему…       Он может считать это подтверждением, что боги улыбаются ему, одаривая своим благословением. Он сделал правильный выбор, приведя их к этому моменту, и нет ничего, от чего можно было бы отказаться, кроме того, что он не сделал этого раньше. Он бы пошел и на большее, чтобы Люцерис смотрел на него так. Как будто он голоден, несмотря на боль, как будто Эймонд разорвал его на части и снова собрал воедино, удерживаемый ничем, кроме боли, которую он, без сомнения, заставил пройти Люцериса. Это заставляет душу Эймонда петь. Он ответственен за все, что представляет собой Люцерис, за эмоции, выплескивающиеся из него, израненные и любящие в равной степени. Пьянящее осознание. Прекрасное.       Пир после церемонии длится долго, и пока еда и питье перетекают со стола на стол, двор празднует его восхождение. Новости дошли до жаждущих ушей, и его притязания уже показали большие перспективы для теней, которые бродят в углах Красного замка. Не женщина, не пьяница. Существо, которое, не задумываясь, уничтожит тех, кто против него, и сделает это с улыбкой. — Как мало они ждут от меня, — думает он.       Но, Эймонд полагает, они не ошибаются. Теперь все знают о его действиях в Речных землях. Поносимый некоторыми, прославляемый многими.       Он смотрит на Люцериса. Мальчик сидит рядом с его сестрой. Дети уже легли спать, и племянник выглядел вялым, словно не знал, чем занять руки, когда на них не было детей. Он не притронулся к еде, лишь откусил кусочек медового торта. Он ни разу не взглянул на Эймонда с тех пор, как Корона Завоевателя коснулась дядиной головы. Значит, он знает, должно быть, слышал шепот окружающих его стервятников. Эймонд может справиться с объяснением того, что сжег целую деревню, он уверен, что Люцерис простит его. То, что было между Эйгоном и им, остается только между ними. — И Рейнирой, — бормочет назойливый голос в глубине его головы. Он отмахивается от него и сглатывает.       Эймонд может смотреть только на него, не в силах оторвать взгляд более, чем на мгновение. Он раздражается, когда ему приходится выполнять свои обязанности, приветствуя лордов и леди. Но глаз всегда возвращается к Люцерису и находит свой дом на его бархатистой коже. Драгоценности на его плечах и кружева на манжетах только подчеркивают редкую красоту. Эймонд смутно думает, что племяннику следует носить такие украшения почаще, чтобы он мог сорвать их голыми руками. — Ваша светлость, — говорит Отто ему на ухо, сидя рядом с ним, — приказать ли мне отправить его в ваши покои? — Он говорит это так просто, так недвусмысленно. Как будто он не знал правды. Как будто он не спрашивал Эймонда, нужен ли ему комфорт, который мог подарить ему только его племянник.       Эймонд хмыкает и соглашается, ухмыляясь в ладонь. Это то, что беспокоило его раньше. То, что его дед так бесцеремонно переступает через себя, то, что он знает секреты. Но Эймонд вырос рядом с ним. Он тоже кое-что знает. Знает, что нет ничего более опасного, чем человек, готовый показать свою руку.       Он наблюдает, как сир Аррик уводит Люцериса. Он бледен, смотрит на Хелейну и шепчет что-то на прощание. Прежде чем уйти, он смотрит на Эймонда и дерзко усмехается. Это заставляет его прикусить язык.       Не имеет значения. Эймонд все исправит. Для этого у него есть вся власть в Вестеросе.

***

      Эйгон забрал с собой Солнечного Огня, это было его единственное условие. — Ты можешь оставить меч себе, — ухмыльнулся он, отхлебывая вина. — Но мой дракон последует за мной на край света. — Куда ты пойдешь? — спросил Эймонд, не притрагиваясь к своему напитку.       Его брат пожал плечами. — Я никогда не был в Эссосе. Я хотел бы увидеть его, переспать с их красивыми женщинами и выпить их янтарного эля.       Эймонд хмыкнул. — Звучит очень в твоем стиле.       Тогда они оба рассмеялись. Втайне они боялись, как в детстве.       Неизвестность стояла у их дверей, и некому было ей ответить, кроме них.

***

      Эймонд возвращается в свои покои гораздо позже, чем ему хотелось. Его продержали дольше, чем предполагалось, занимая чепухой, которую люди склонны нести, когда языки развязаны выпивкой. Одна его часть ожидает найти Люцериса спящим в его постели, рядом с горящим камином.       Но это не так. Его племянник очень бодр, он сидит на его письменном столе, свесив ноги, как скучающий ребенок. — Ты направляешься на Драконий камень, — говорит он вместо приветствия, надменно и резко.       Это не то, чего ожидает Эймонд. Впрочем, с Люцерисом по-другому не бывает. — Да, — отвечает он, шагая к племяннику. — Нам с твоей матерью нужно многое обсудить.       Тот отскакивает и фыркает: - Ты еще больший идиот, чем я думал, если считаешь, что она тебя не убьет.       Эймонд почти смеется, качая головой: — Не убьет. Твоя мать — умная женщина. — А Деймон? Он отрубит тебе голову. — Деймон сделает все, что прикажет ему твоя мать. — С этим утверждением никто не может поспорить. Он подходит еще ближе, пока не оказывается на расстоянии вытянутой руки от Люцериса, дразня. — Ты желаешь мне смерти, племянник? Или просто беспокоишься? — Я мог бы, — криво усмехается Люцерис, уже теряя самообладание. — Разве это не естественно для пленника - желать смерти своим тюремщикам?       Эймонд сцепляет руки за спиной. — Ты все еще считаешь себя пленником? — Считаю, потому что так и есть. Отто и твоя мать сказали мне, что я должен быть заперт с твоей сестрой и её детьми, пока ты готовишь войну. — Это место, где ты будешь в безопасности. — От чего именно? — Люцерис приподнимает бровь, приближаясь к нему, тесня Эймонда назад. — Ты собираешься убить мою мать, Эймонд? — Нет. — Это правда. — Я не намерен ничего делать, кроме как говорить. — Ты берешь Вхагар с собой?       Сдержанное молчание Эймонда — достаточный ответ. — Я не могу тебе поверить, — огрызается Люк. — Эта тварь убила десятки людей и драконов, а ты собираешься взять ее с собой. — Она будет служить лишь сдерживающим фактором.       Люцерис прикусывает нижнюю губу. Глаза Эймонда следят за этим движением. Они розовые, прокушенные насквозь. — Тогда возьми меня с собой. — Нет.       Люцерис переминается с ноги на ногу, его терпение иссякает, он кипит, а под поверхностью бушует истерика. — Если ты не возьмешь меня с собой, тогда я, — выдыхает он, — тогда я больше не буду с тобой спать.       Эймонд молчит. Когда он произносит: «Почему нет?», это звучит жалко даже для его собственных ушей.       Слышится недоверчивый смех, края которого остры, словно кинжал, которым Люцерис провел по его коже. И он ранит Эймонда точно так же. — Ты смеешь спрашивать меня, почему? — Смею, как твой король. — И ты возьмешь меня силой? Как мой король? — спрашивает Люцерис, и глаза его горят яростью.       Эймонду становится не по себе от того, что Люк считает его способным на такое. — Люцерис, — взывает он, не в силах сдерживаться, когда приближается. Как мотылек на пламя, чья гибель неизбежна. — Тогда прикоснись ко мне, — хрипит он. — Делай, все, что захочешь. Почувствуй плоть, которую ты остудил своими замыслами.       Люцерис хватает его за запястье и кладет руку на талию, отголосок того, как он прижимал пальцы Эймонда к своему горлу в безумии, которое оставило Эймонда пустым от тоски. — Я твой, не так ли? Твоя игрушка. Делай со мной, что хочешь, а когда закончишь, выбрось меня. Скорми меня Вхагар, пусть она сожжет и меня, как ты сжег всех тех людей. Как ты планируешь сжечь мою семью!       Наглость. Жизнь в темных глазах Люцериса пылает. Эймонд почти мысленно видит его снова таким, каким он был в ту ночь, когда вырезал ему глаз; дикое создание, свирепое в своей жестокости. Внутри него все шипит, обжигает так, как никогда не обжигало, заставляя его кровь бурлить, он почти стонет от возбуждения. — Да. Ты мой, — шепчет Эймонд, убирая руку и прикасаясь к щеке Люцериса с нежностью, не соответствующей жару в его словах. — Как и я твой. Я скорее сожгу себя заживо, чем позволю причинить тебе вред. Как ты можешь быть настолько слеп к этому, ты, маленький дурак? — Нет, — качает головой Люцерис, тоже понижая голос. — Ты мерзкий человек. Я почти забыл, что ты не способен заботиться ни о ком, кроме себя. — Я забочусь о тебе, Люцерис, — говорит он. — Веришь ты в это или нет, для меня не имеет значения. На самом деле, ты — единственное, чего я хочу. — Пойми же уже, почему мне с трудом верится твоим словам, — он отмахивается от рук Эймонда и пятится к стене. Расстояние между ними уже слишком велико для Эймонда, поэтому он следует за племянником вплотную, окружая его, заключая в объятия, как будто они в каком-то безумном танце. Он дышит тяжело, с трудом. Люцерис отворачивает лицо, как будто ему невыносимо смотреть на Эймонда. — В один день ты чуть ли не признаешься в своей любви ко мне, а на следующий узурпируешь трон моей матери. Только боги знают, что ты сделал с Эйгоном, своим братом, — выплевывает он: — Ты выставил меня дураком. Вот, что ты сделал.       Эймонд мрачно усмехается, беря пальцами подбородок Люцериса, заставляя его посмотреть ему в глаза. — Тогда ты меня не знаешь, — он соприкасает их носы и вдыхает воздух Люцериса, почти ощущая вкус меда на его языке, — если ты считаешь, что я ни на что не способен, чтобы ты был рядом со мной.       Люцерис разрушается от этих слов, изнеможденный. Эймонда переполняет гордость наблюдать, как племянник смягчается, раскрывается перед ним, как цветок. — Но ты бросил меня, — слабо говорит он. — Ты оставил меня совсем одного. — Оставил, — не отрицает он. — Это было такой же пыткой для меня, как и для тебя. Но было слишком много вещей, которые нужно было уладить, привести в порядок.       Люцерис утыкается своим лбом в плечо Эймонда, прижимается к нему. — Возьми меня с собой, — умоляет он, уже тише, слабее, — возьми меня с собой на Драконий Камень, и мы вместе встретимся с моей матерью. Ты сказал, что хочешь, чтобы я был рядом с тобой. Докажи мне это, и все будет прощено.       Эймонд так слаб, когда дело доходит до Люцериса. Это открытие, с которым он смирился. Его смущает, как легко он поддается влиянию этого мелодичного голоса. Он собирается сказать «да», когда раздается стук в дверь. — Иди, сядь на кровать, — говорит ему Эймонд, отстраняясь с явной неохотой. Люцерис, на удивление, не сопротивляется. Эймонд наблюдает, как он устраивается на простынях и откидывается на подушки, прежде чем ответить. — Ваша светлость, — приветствует его сир Аррик, держа в руках сундук и опустив глаза, как послушный рыцарь. — То, что вы просили.       Эймонд прочищает горло, забирая у него сундук. — Я не думал, что это произойдет сегодня вечером. — Смотрители тоже так не думали, ваша светлость, но, похоже, кладка была готова. — Мм.       Окончательно распрощавшись, Эймонд заносит сундук внутрь. Он невзрачный и темный, с единственной серебряной защелкой, размером примерно с маленький столик. — Что это? — спрашивает Люцерис из-за его спины, как всегда любопытный, даже во времена сильного эмоционального потрясения. Это то, что он так и не смог перерасти.       Эймонд не отвечает, просто открывает сундук и любуется предметом внутри. Когда он поднимает его и поворачивает, Люцерис так близко, что Эймонд может разглядеть золотые искорки в его глазах. — Оно Пламенной Мечты, — Эймонд больше ничего не говорит, только протягивая его Люцерису, чтобы тот посмотрел, проверил, если понадобится.       Люцерис смотрит, и из него вырываются маленькие, короткие вздохи, как будто ему трудно дышать. Слезы собираются в его глазах и стекают по лицу, как прозрачные ручьи. — Это… яйцо. — Да, — Эймонд задерживает дыхание. Тяжесть этого момента сильно бьет по нему. Ведь он — причина, по которой у Люцериса больше не было дракона, того дракона, с кем он делил колыбель. Теперь он лежал мертвым на дне бухты Разбитых Кораблей. Это кажется греховным, и он задается вопросом, не совершил ли он ошибку, просчет.       Это не ускользнуло и от Люцериса. Конечно же, нет. Разорванный, осажденный, с перекошенным лицом. Он протягивает дрожащую руку и гладит чешуйчатую бирюзовую поверхность. Почтительно, хотя и немного робко, как будто он боится. Мгновение тишины, которое тянется слишком долго, затем: — Для меня? — шепчет он. — Да, — вздыхает Эймонд, кладя свою руку на руку Люцериса. В одно мгновение сомнения исчезают, и он наблюдает, как глаза его племянника светлеют от восторга. Люцерис издает дрожащий смех, а взгляд его глаз разбивает то немногое, что осталось от сердца Эймонда в груди. Он полностью накрывает его своими руками и раздвигает пальцы, ощущая на ладонях тепло того, кто лежит внутри. — Эймонд, — говорит он хрипло. — Как ты думаешь, оно вылупится? — Да.       Должно.       Когда они целуются, это очень легко. И хотя ситуация шаткая, Люцерис позволяет ему это. Приоткрыв рот, он позволяет Эймонду провести языком по острым зубам.