***
Он просматривает почти две сотни фотографий с фотосессии на открытой местности, прежде чем может заснуть этой ночью - в эти дни ему просто не до сна, он не может закрыть глаза без ощущения тяжести в груди, спокойный отдых противоречит бешеному ритму артерий и вен, и даже тогда он не длится долго. И не тогда, когда маленькая рука неуверенно трясёт его, сразу же пробуждая. - Джейхейра? - он щурится на мерцающую серебристую головку в форме тени малыша. Он надевает футболку, прежде чем включить свет и увидеть, как его племянница моргает. Моргает большими мокрыми глазами. Она плачет. Это разбивает его грёбаное сердце, какое бы сердце у него ни было. - Детка, - вздыхает он, протягивая руки, - Тебе приснился плохой сон? Хочешь, дядя Эймонд почитает тебе сказку? Она обнимает его, но не делает никаких других жестов. У Джейхейры есть манеры общения, которые не являются речевыми, и Эймонд ищёт их под теплым весом, прижатым к его груди. Она дышит всем телом, его племянница, как крошечная бабочка, доведенная до изнеможения после борьбы с коконом, и она делает это в течение нескольких минут, пока он гладит её спину. Эймонд не лучший в этом дерьме, и он сам будет первым, кто это скажет. Однако Джейхейра пришла именно к нему. Что он должен делать перед её испуганным личиком? Ему приходится стараться, по крайней мере, пока её голова не опускается под его подбородок, чтобы прижаться к тому месту, где находится его новая татуировка. - Видишь это? - он аккуратно касается её головы и тычет в татуировку двух лун, набитых прямо над его внутренним локтем. Он не знает, что ещё сказать, - Это для тебя, детка. Для тебя и твоего брата. Тебе нравится? Она кивает, но хмурится и постукивает пальцем по тому месту, где над ними набит Марс. Смотрит на него большими фиолетовыми глазами - это глаза Хелейны? Эйгона? Отца? Рейениры? Он никогда не присматривался. - Это для твоей мамы, - пытается улыбнуться он, но добивается лишь того, что она отшатывается. Джейхейра стучит по нему сильнее, моргая ещё больше, - Она скоро вернётся. Ты хочешь навестить её в ближайшее время? Джейхейра пожимает плечами, протискиваясь в безопасное пространство между рукой Эймонда и его ребрами. Её нога неудобно прижимается к его ноге, поэтому он поправляет её и не спрашивает, хочет ли она, чтобы её вернули в кровать. Когда он собирается выключить свет, она издает обиженный звук, поэтому он не делает этого, а просто лежит рядом с ней и бормочет что-то, пока она не успокаивается. Сон к тому времени полностью покинул его, и он делает селфи с ней, свернувшейся калачиком, чтобы показать его Хелейне, если ему не удастся тайно привезти детей. Он не может отправить его ей, у неё нет телефона на реабилитации, но это очень милое изображение, на котором все выглядят умиротворенными. На секунду он задумывается о том, чтобы послать её Люцерису. Иногда они занимались подобной ерундой, переписывались о разном. Неделю назад не было бы безумием прикрепить это к их переписке, но сейчас... Наверное, он заблокировал меня, фыркает Эймонд, убирая телефон. Так несправедливо, что дух захватывает. Он не собирался так выходить из себя, не собирался так драматично реагировать на то, что его племянник почувствовал вкус правды. Это просто случилось, как и многие другие вещи, как Люк клялся, что нож, глаз и песок просто случились. Если бы он знал, что произойдёт, Эймонд не стал бы и пытаться. И всё же. Это было не то, чего он хотел. Это совсем не удовлетворило Эймонда, и, в сущности, ему неприятно, что всё так вышло. Люцерис должен был его выслушать. Есть вещи, которые его племянник мог бы сделать, чтобы всё исправить, нет, это никогда не окупило бы глаз, но это было бы приемлемо. Как в ту ночь в клубе, когда Люцерис был покорен и игрив на публике. Это было хорошо. То, что случилось потом, тоже было хорошо. Идеально. Если бы он дал Эймонду больше того, что он хотел... Несколько пирсингов, может быть, татуировку? Конечно, небольшую и со вкусом, Эймонд бы держал его руку, вытирал слезы, потому что его девственный племянник никогда не чувствовал острой боли от иглы. Год или около того, проведенный в подобном соглашении и Эймонда можно было бы успокоить. Его бесит, что он не получил ничего, ещё больше его бесит, что это он всё испортил. Он не разговаривал с Люцерисом с тех пор. Он был занят, возможно, это оправдание, но ведь телефоны работают в обе стороны, не так ли? Если бы Люцерис просто вышел на связь... Я бы извинился. Эймонд может сделать так много, но что бы он ни сделал, чтобы вернуть всё как было, для него это не имеет особого значения. Слова - это ветер. Но его телефон остаётся молчать. Эймонд скрипит зубами, старая привычка, воскресшая из мёртвых. Он благодарен мягкому свету лампы за то, что Джейхейра хотя бы спит спокойно.***
- Завтрак на столе, - говорит ему Дейрон, когда Эймонд снова остаётся в доме на следующей неделе. С той ночи Джейхейра не приходила к нему и не покидала свою постель посреди ночи, что он считает хорошим знаком. Он не знает, что такое осознание горя, одиночество и прочее, когда речь идет о детях, но не сомневается, что они это всё чувствуют, такова цена за вход в эту семью. Завтрак - это галлон молока и несколько пачек хлопьев. Даже мисок нет. - Что ты делаешь? - спрашивает он с набитым хлопьями ртом. - Мы с моей девочкой Джейхейрой, - театрально объявляет Дейрон, сжимая плечо племянницы, сидящей рядом с ним на диване, - Смотрим сериал "Всё тип-топ", чтобы повысить её культурное образование. Тебе нравится, правда, малышка? Эймонд прищуривается. - Почему они на корабле? - Эээ, всё шоу проходит на корабле? Они живут на круизном лайнере? - Нет, они жили в отеле, - он помнит много деталей, он не так уж стар, - Их мама была певицей или типа того. - Ты имеешь в виду "Всё тип-топ, или жизнь Зака и Коди?" Нет, это "Всё тип-топ или жизнь на палубе", гораздо более совершенная версия. Они переехали на круизный лайнер и устроили веселье, как видишь. Он может это видеть. Там обезьяна, и огромная куча бананов, и... - Подожди, а где блондинка? - Кто? Эймонд нетерпеливо хмыкает. - Эшли Тисдейл, чувак, та, что из "Классного Мюзикла". Знаешь, Шарпей? - О, да, я знаю её. Не думаю, что она в этом снимается... - Почему? - Что ты имеешь в виду? Я не писал это шоу, ясно? Может, они выгнали её из-за тех голых фотографий, которые просочились в интернет. - Это была не она, - фыркает Эймонд, - Это была другая, брюнетка, - Эйгон распечатал эти фотографии в школе и получил за это кучу неприятностей, - Девушка Зака Эфрона. - Точно, да. Кто она была? Мне кажется, что я видел её в других фильмах. Краткая консультация с гуглом подсказывает, что это Ванесса Хадженс, а также подтверждает, что Эшли Тисдейл не повторила свою роль Мэдди Фицпатрик в этом некачественном продолжении оригинала. Позор. - Покажи ей другой фильм, - призывает он Дейрона. - Зачем? Ей нравится этот. - Это тебе нравится этот, коротышка, это ни хрена не значит. Давай, переключай. - Кто-то недоволен, Господи. Ты за Шарпей? - Что-то не так? - бросает он вызов, глядя брату в глаза. Дейрон весь навеселе, сияющий и невозмутимый. Это образ парня, который дрочил в комнате, полной других парней, которые смотрели порно на одном маленьком экране. Если бы Эймонд рассказал ему об Эйгоне, он бы, наверное, поверил. Но так он и делает. К чёрту, кто-то ещё должен нести этот груз, кроме него. Он кивает Дейрону, позвав его за собой, и возвращается в соединенную с гостиной кухню, выкладывая всё, что думает, внимательно наблюдая за реакцией брата. - Ладно, - говорит Дейрон в конце концов, озадаченный этим, - Я не знаю, это всё так хреново. Эта гребаная семья... Мама знает? - Не хочет знать, - этот отказ жжёт его чувства, он пошел к ней из лучших побуждений, - Она странно относится к Эйгону, она не хочет иметь с ним дело. Это... Напрягает. - По правде говоря, мы тоже не хотим иметь с ним дело. Эймонд смеётся над неожиданной шуткой, а глаза Дейрона загораются. Нелепая ситуация, в которой можно найти юмор, но если они не будут смеяться, то будут плакать. Утешение длится недолго. - Так что же нам делать? - Не знаю, - пожимает плечами Эймонд, - Хелейна и дети мой приоритет, честно говоря. - Верно. Почему бы тебе не взять с собой Люка, чтобы навестить её? Он как раз занимается психическим здоровьем, это может быть хорошим способом примирить его с мамой... Положительные эмоции Эймонда рассыпаются, как сухие ветки в костре, и он снова нахмуривается. - Мама съест меня живьём, если я кому-нибудь расскажу о том, что происходит с Хел, ни за что. Кроме того, между нами ничего нет. - Ладно, конечно, но, возможно, это ничего однажды может стать чем-то, если ты правильно разыграешь свои карты... - Дейрон, - предупреждает он, - Ничего нет. Всё кончено. Его младший брат присвистывает, и Эймонда охватывает желание выбить ему зубы. - Нихрена себе? А что случилось? Есть предел, до которого Эймонд готов довериться этому коротышке, и он его уже достиг. В последнее время он слишком много выдавал, истекая кровью, и это сделало его слабым, истощенным, уязвимым. Пора положить конец этому дерьму. - Ничего, оставь это. - Конечно, хорошо. Извини, чувак. Честно говоря, я немного удивлён, то есть я был удивлён, когда услышал о вас двоих, но потом, когда я поговорил с ним об этом... Я не знаю. Эймонд напрягается и хочет послушать, несмотря на своё состояние. - Когда? - На том вечере игр, - Дейрон неопределённого махает рукой, - Ему было плохо, чувак. Он всю ночь хандрил. Но я понимаю, почему ты не хочешь придавать этому значения. - Почему? - Из-за семьи, очевидно. Нужно быть полностью и бесповоротно влюблённым, чтобы подвергнуть себя такой расправе. - Да, - ворчит Эймонд, проводя рукой по лицу, - Нужно быть. И тут появляется Эйгон - растрепанный, босой, с нехарактерно яркими глазами, как чёртов марсианин. Трезвость никогда не выглядела на нём естественно, с тех пор как он впервые открыл для себя алкоголь. - Вот чёрт, а не Ванесса ли Хадженс в этом фильме? Эймонд закатывает глаза. - Я знал, что ты, блять, это скажешь. Это "Всё тип-топ", а не "Классный Мюзикл", тупица. - "Всё тип-топ"? Не может быть. Тогда какого хрена они на корабле?***
Эймонд отправляется в субботу к Хелейне и впервые берёт с собой близнецов. Мейлор ещё слишком мал, чтобы присоединиться к их путешествию. Успехи Хелейны были хорошими, и если они прервали визит, потому что она начинает дрожать и трястись, это ничего не меняет. Эймонд чувствует надежду, несмотря на обстоятельства. Врач Хелейны тоже приятный, и ей очень нравятся сеансы с ним, как призналась она сама. Доктор Орвиль. Эймонд крадёт его визитку, делая мысленную пометку позже узнать про него. На всякий случай. Воскресенье - выходной день. Однако, он держал его свободным уже несколько месяцев, последние две недели тоже, и сегодняшний день ничем не отличается. Может быть, это смелый шаг, перебор или интенсивность, но это не то, чтобы... Ладно, он просто не знает, что сказать в смс. Как начать, как долго писать, как много написать. Слишком много слоёв дерьма. И он не оставлял голосовых сообщений уже шесть лет и не собирается внезапно начинать снова. Будет лучше, если они поговорят об этом лично, если Эймонд будет физически рядом, и Люцерис ответит ему сразу же. Эймонд готов очень вежливо всё разрулить, если понадобится. Хотя ему эта идея совсем не нравится. Разумеется, вселенная не может облегчить ему задачу и натравливает на него одного из гребаных телохранителей Люка ещё до того, как он успевает взглянуть на обладателя тёмных кудрей. Нет, вместо этого серебряные локоны трепещут, как змеи Медузы Горгоны, когда она замечает его. - Это ты! - Это я, - говорит он, прикусывая болтающуюся между зубов сигарету. - Убирайся отсюда, пока Люк тебя не увидел, - угрожает Рейна, сжимая в кулаке его куртку на груди. - Ты уже не первый раз на меня наезжаешь, - усмехается он, - Прости, милая, но ты мне не очень-то нравишься. В порыве гнева она выхватывает его сигарету и бросает её на землю, но он готов ответить тем же и даже больше. Этого следовало ожидать. Конечно, эта маленькая сучка побежала к своей подружке-кормилице, как только Эймонд хоть раз отнёсся к нему не как к драгоценной принцессе, конечно, его нужно было откормить грудью. - Ты ублюдок! - шипит она. - А ты дочь человека, который трахнул не одну, а двух своих племянниц, так что не тебе судить. - Люк не ходил на занятия целую неделю! Мне пришлось вломиться в его квартиру из-за того, что ты с ним сделал, и что, тебе этого мало? Ты настолько больной, что тебе пришлось вернуться и нанести добивающий удар? Иди к чёрту, придурок, я не позволю тебе его увидеть! Хм. Интересная информация. Рейна улавливает, как приподнимается край его губы, и если раньше она не желала ему смерти, то теперь определённо желает. - Гордишься собой? - Нет, - говорит он, потому что это не так. Польщен? Может быть. Удивлён? Немного. Тем не менее, он пришел спорить не с ней, и даже не с Люцерисом. Наоборот, он здесь, чтобы мириться со всеми вокруг, - То, что происходит между нами это наше личное дело. - Это моё дело, когда в этом замешан мой лучший друг! Что бы она ни говорила, её слова затихают, потому что Люцерис уже рядом с ними. Видимо он замёрз, поэтому его нос и уши розовые, костяшки пальцев бледные и они крепко держатся за лямки рюкзака. Он выглядит как тусклое пятно, в сером свитере и темно-синих штанах, поэтому кажется только наполовину самим собой, совсем не той яркой сказочной принцессой, к которой привык Эймонд. - Рейна, - вздыхает он очень нежно, и от близости этого единственного произнесенного слова у Эймонда закипает кровь, - Всё хорошо. - Чёрта с два! Он здесь только для того, чтобы снова втянуть тебя в своё дерьмо, Люк. Он будет манипулировать тобой и кто знает что ещё, ты не обязан его слушать. Эймонду не удаётся прикусить язык. - Точно. Маленький Люцерис всегда жертва, не так ли? - О Боже, ты, гребаный урод! - Рейна! Я сказал, что всё в порядке, хорошо? Просто дай мне разобраться с этим, - когда он поворачивается к Эймонду, в его глазах только лёд, - Ты собираешься вести себя так же, как в прошлый раз? Потому что если это то, ради чего ты здесь, то нам не о чем говорить. Получив упрёк, как ребёнок, он едва слышно рычит сквозь стиснутые зубы и скрещивает руки на груди. - Очевидно, что нет. - Ну, это не очевидно, - огрызается Люк. - Да, хорошо, - соглашается он, - Очевидно, что если я хочу вести разговор, я не хочу над тобой издеваться. - Люк, детка, ты же не можешь серьезно... - Я хочу поговорить с ним, ясно, Рейна? Я просто... Мы просто поговорим, наедине, как взрослые. Всё в порядке. На соседней улице есть кафе, хорошо? Пойдем туда. Рей, я напишу тебе позже. - Почему мы не можем просто подняться наверх? - спрашивает Эймонд. - Нейтральное пространство поможет нам поговорить более эффективно. - Я не хочу идти куда-то ещё, - говорит он, защищаясь даже перед самим собой, ужас, - Давай просто поговорим и покончим с этим. - Видишь? - Рейна показывает на него, как будто он на полицейском опознании. А какие его преступления? Все, наверное. - Почему ты всё ещё здесь... - Хватит! - кричит Люцерис. Очевидно, он на пределе своих сил, злится, как злобный сержант-чихуахуа. Он прямым текстом говорит им, как всё будет происходить сейчас. И Люцерис, как уже давно известно Эймонду, всегда добивается своего.***
В подвале шикарного многоквартирного дома Люка есть комнаты, предназначенные для встреч или занятий йогой, или для сочетания этих двух видов деятельности, маленькие комнаты с орхидеями в углах и темно-фиолетовой мебелью повсюду. Это лучше, чем кафе на соседней улице, дуется про себя Эймонд, потирая ладонями бедра, чтобы согреть их. В комнате есть обогреватель и ниша у матового окна, где сидит Люцерис, почесывая шею. - Давай сделаем это проще, - начинает его племянник, - Эймонд... Ты имел в виду всё, что сказал? Просто скажи мне, если это так. Я не расстроюсь. - Что я сказал плохого? - спрашивает он вместо ответа, с трудом вспоминая, что именно он говорил в гневе. В тот момент он чувствовал себя праведным, это всё, что он знает наверняка. То, как всё произошло, достойно сожаления, но это не значит, что все чувства были недействительны. Люцерис издает сдавленный звук и щелкает резинкой на запястье. - Хорошо. Итак, ты думаешь, что я шлюха, что моя мать тоже шлюха, и это были не просто разговоры. Да? Ты ненавидишь меня за то, что случилось с твоим глазом. Да? Ты думаешь, что я делаю из твоей инвалидности выгоду для себя. Да? Моя тревога не настоящая. Да? Ты хочешь наказать меня? - он сглатывает и отводит взгляд, - Ты... Занимался со мной сексом в качестве мести? Когда всё так излагается... - Я не это говорил. Ты вырываешь всё из контекста. - Какую часть? - Часть про шлюху. Ты немного распутный, но в этом нет ничего необычного, я не против. - Спасибо, - усмехается Люцерис, - Прости, что навязываю свои извращенные желания твоей чистой невинности. Эймонд не беспокоится об этом, Люцерис, несомненно, собирался принять это на свой счет, так что это не удивительно. Он продолжает. - Я не думаю, что твоя тревога не настоящая, но ты используешь её как оправдание. Это раздражает, когда ты не берёшь на себя ответственность. На этот раз он пришёл с повязкой на глазу, но не говорит, что имеет в виду. - Ты в долгу передо мной за то, что ты сделал, - говорит Эймонд, чувствуя себя как-то легче, когда это становится явным, - Ты ведь знаешь это, не так ли? Мне нравится трахать тебя, Люцерис, и я не злюсь от того, что это взаимно. По правде говоря, мне так больше нравится. Отличный способ для нас обоих получить то, что мы хотим. Это не должно измениться только потому, что я однажды грубо с тобой поговорил. Я не хотел этого, и я не буду делать этого снова, хорошо? Это было просто... Это извинение, которое он знал, что ему придётся принести, и он приносит его. Однако Люк по-прежнему не смотрит ему в глаза, что раздражает Эймонда, потому что он предлагает свою добрую волю и не любит, когда её игнорируют. - Это было неприемлемо. Я зашёл слишком далеко, я понимаю это. - Хорошо, - бормочет Люцерис. Эймонд вспыхивает вопреки чувству в его нутре, падающему чувству, которое он пропускает через ярость, которая никогда не бывает далеко от него. Злость успокаивает его. - Хорошо? - шипит он, когда проходит слишком много времени в тишине. Хриплый смех Люцериса застревает в горле, когда он встречает взгляд Эймонда. - Я не знал этого, но думаю, что должен был. Я думаю... Я не общался с тобой раньше, потому что боялся правды. Хотя не знал, что это будет так. Он запускает руку в свои волосы - Эймонд был рядом достаточно долго, чтобы знать, что Люк делает так, когда расстроен, обычно когда Эймонд отказывает ему в оргазме. - Я заботился о тебе, - неожиданно признаётся Люцерис, заставляя Эймонда вскинуть брови под повязкой, - Оглядываясь назад, это чертовски глупо, но у меня были... Чувства к тебе. Не знаю, я был так убежден, что я тебе тоже небезразличен, я даже спорил с Рейной по этому поводу... - Я не хочу слышать о Рейне, - предупреждает Эймонд. Люцерис рассеянно кивает, снова проводя рукой по черно-коричневым прядям. - Я всё испортил, понимаешь? Я просто говорю тебе, потому что... Честно говоря, я даже не знаю, почему. Это хреново, потому что я знаю, что это, наверное, здорово для тебя, знать, что мне больно, но, может быть, тебе станет легче, если ты узнаешь. И я хочу разозлиться, но я много думал об этом и... Кажется, я понимаю тебя. Если Эймонду и есть что сказать на всё это, он не знает, что именно. Это не то, к чему он готовился, это искреннее признание, и Эймонд так давно не слышал подобного, что это ошеломило его и заставило замолчать. Но в этом есть смысл. Когда Эймонд нашёл его, Люцерис был не так уж опытен, неистово любопытен, но в основном девственен во всём, кроме минета и секса под одеялом. Естественно, Люцерис познал секс и чувства в нём и подумал, что это любовь. Это по-юношески и в чём-то вполне объяснимо. Он сидит с рюкзаком, опирающимся на его потёртые конверсы, и впервые Эймонд осознаёт, насколько молод его племянник. Он не знает, как упустил это. Виноват в том, что полагал, будто всё крещены огнём как и сам Эймонд. - Думаю, я тоже хотел наказать себя, - говорит Люцерис, с горькой коры капает сладкий сироп, - В каком-то смысле моё тело наказывало меня. Возможно, это покажется тебе глупым, но в течение многих лет мне снились ужасные сны. Все были так нежны и добры со мной, кроме... Меня самого. С тобой, я чувствовал, что если ты будешь счастлив со мной по-настоящему, то и я смогу быть счастлив тоже, понимаешь? Как будто мы можем быть самими собой. Я знаю, что я наивен, но я не глуп, я не забыл, что произошло... Как ты сможешь забыть об этом, хочет сказать он, но язык Эймонда почему-то слишком велик для его рта. Он чувствует себя неуклюжим, сидя в этом кресле. Он не знает, что делать с собой теперь, когда Люцерис рассказывает о вещах, которые он должен быть рад услышать. Он должен быть счастлив, что Люк хочет, чтобы ему причинили боль так же сильно, как Эймонд хочет причинить боль ему, но почему-то это не чувствуется правильным. - Пойдём наверх. Это самое большое желание. Он сердится. Резинка снова щелкает. - Что мы будем делать наверху? - Заниматься нежным сексом, - терпеливо говорит Эймонд, несмотря на то, что это очевидно. Люцерис смотрит на него настороженно, - Не будет никакой грубости, - обещает он, понимая его неуверенность, - Это может быть как в прошлый раз. После этого нам обоим станет легче. - Нет, - задыхается Люцерис, - Это не может быть как в прошлый раз. Ничего не может быть как в прошлый раз. - Почему нет? - требует ответа он. Люк встряхивает копной темных волос, как кот, пришедший с ливня. - Послушай, дядя Эймонд, мне очень жаль, ладно? Мне жаль, что ты пострадал, и мне жаль, что ты ненавидишь меня так сильно, но я надеюсь, что мы квиты, потому что я не могу дать тебе больше, не причинив себе боль. Так что теперь всё кончено. Между нами всё кончено. - Думаешь, ты имеешь право решать квиты ли мы? - усмехается Эймонд, - Не кажется, что ты действительно сожалеешь. - А что, ты имеешь на это право? - Я знаю, на что я имею право! И этого, того, что ты мне дал, недостаточно. - А чего же достаточно? Что я тебе не дал, что тебе ещё нужно? Я не хочу спорить, ты буквально всегда победишь с таким козырем, так что даже не важно, чего я хочу, но скажи мне. Раз уж ты знаешь. Я хочу, чтобы ты трахнул меня. Эта мысль всё ещё рикошетит в его мозгу, детской фантазией. Теперь у них никогда этого не будет, никогда не будет ничего такого невинного и доверительного. Это разрывает что-то внутри Эймонда, разрушает драгоценное равновесие. Досадно, потому что в другом мире у них могло бы быть такое! Могло бы... Если бы только Люцерис не был так поспешен, всё это могло бы быть настоящим. Всё происходящее могло бы что-то значить. А теперь что, ничего невозможного? Всё кончено, теперь уже не важно, чего он хочет? - Я хочу большего, - слышит он себя, - И я хочу чего-то постоянного, на твоём теле. От меня. - Мой глаз? - недоверчиво спрашивает Люцерис, прикусив губу. - Отпечаток. Татуировку. Маленькую, не большую, - поправляет Эймонд, - Крошечный жест, и на этом всё. Тогда они будут квиты. Люцерис будет принадлежать ему, в каком-то смысле, будет навсегда омрачён, но не менее прекрасен. Он всегда красив. Самый красивый мальчик. У Эймонда кружится голова от одной мысли о том, что Люк будет так обозначен. Но Люцерис отказывает ему. - Нет, - решительно говорит он после некоторого раздумья, - Как я могу дать тебе это, дядя? Ты лгал мне, поэтому я тебе не доверяю. Даже если бы и доверял, ты переоцениваешь себя. Ты ненавидишь меня и рад бы видеть, как я страдаю, но обещаешь оставить меня, это бессмысленно. - Я могу контролировать себя, - его ноздри раздуваются от возмущения, может быть, потому что он лжёт. Он не может контролировать себя, или не уверен, что может, но, тем не менее, он хочет этого. - У меня нет причин верить тебе. - Люцерис, ты... - прерывает он, сжимая кулаки. Резинка снова щелкает, щелкает, щелкает, - Ты ошибаешься. Я... Забочусь о тебе. Я бы не стал заходить слишком далеко. - Ты снова лжёшь, - шепчет Люк, его голос дрожит. - Нет, - клянётся Эймонд, - Сегодня я ни разу тебе не солгал. - Ты меня ненавидишь. Щелчок. - Я могу ненавидеть тебя и всё ещё заботиться о тебе, - говорит Эймонд, думая о своей матери и Эйгоне. О себе и Эйгоне. Думает о Вхагар, впечатанной в его кожу. Он даже не уверен в своих словах, всё было перевернуто с ног на голову так, что даже если бы он хотел солгать, то не знал бы, где кончается правда. - Сможешь ли ты когда-нибудь... Вот она, вспышка надежды, за которую он может ухватиться. Эймонд практически ныряет за ней. - Мог бы я когда-нибудь...? - Смог бы ты когда-нибудь заботиться обо мне больше, чем ненавидеть? Я мог бы. Я мог бы. Мог бы? Каштановые волосы, карие яркие глаза, розовые прикушенные губы, сладкое тело неподвижно сидит в своих потрёпанных кедах, ожидая ответа. У Эймонда его нет, во всяком случае словесного. - Пойдём наверх, - пытается он снова после продолжительного молчания, гораздо более жалобно. Резинка щелкает, как звезда, взорвавшаяся в просторах космоса. Она давит сама на себя, пока оглушающе не щёлкает, в тот момент, когда бегущий поезд уже невозможно остановить. Его разум - тюрьма, а воспоминания - надзиратели. - Мы не можем пойти туда... Но.***
Эймонда заставляют ждать возле шикарной ванной комнаты в шикарном подвале шикарного здания, где живет Люцерис. Самые долгие десять минут в его жизни, кажется, каждые 190 сантиметров его роста используются, чтобы отпугнуть тех немногих, кто приближается. Он не может остановиться и практически рычит, когда секунды начинают казаться бесконечными. Это длится вечность. Наконец, Эймонда пускают в шикарную ванную комнату с ещё одной орхидеей в углу, большим зеркалом прямо позади его застенчивого маленького племянника в сером свитере. На нём боксеры цвета индиго и ярко-белые носки Nike. Конверсы аккуратно поставлены сбоку от плюшевого ковра, на котором мнётся Люцерис, щелкая резинкой, словно он играет невинного в восточноевропейском гей-порно, где трахается ради теплой еды и места для сна - почему-то это возбуждает Эймонда. Он играет большого плохого человека, и разве милой Люси не повезло, что не появился кто-то похуже? Однако он забывает все эти мысли, когда его руки хватают Люцериса за бедра, притягивая ближе, чтобы наклониться для поцелуя. - Нет, - бормочет Люк, положив руки на плечи Эймонда, - Просто... Не надо. - Я хочу поцеловать тебя, - требует Эймонд. Люк пристально смотрит на него, а затем опирается о тумбу и раздвигает ноги. - У тебя есть презерватив? - Зачем? Я оставил тебя одного на две недели, а ты уже... - Я не хочу ходить с вытекающей из задницы спермой, ясно? Это неудобно, я ненавижу это чувство, - таким образом, презерватив достаётся, это не конец света, просто лишняя морока. Люк скользит по члену Эймонда теплыми руками, немного подготавливая его. - Сплюнь на него, - говорит Эймонд Люку, держа его запястья в своих руках. Люцерис пытается и дважды промахивается, но в конце концов ему это удается. Только тогда Эймонд освобождает его руки, чтобы растереть всё вместо смазки. Движение внутрь происходит точно так же, слюна Люцериса облегчает путь, мальчик выгибается, зарываясь лицом в мягкие рукава свитера. Эймонд благодарен своему росту в этот момент, что он достаточно высок, чтобы заставить Люка встать на цыпочки. Заставить его двигаться себе навстречу, если он этого хочет, и только когда тот издает звук разочарования, Эймонд встречает его на полпути, наслаждаясь его теснотой. В последний раз, горько думает он, но отмахивается от этой мысли. Люцерис одумается, он вернётся, как и в первый раз... - Ох, - цедит Люк, втягивая звук обратно. Перед ними зеркало, поэтому Эймонд знает, что его глаза закрыты, и его внезапно охватывает гнев от возможности того, что его племянник представляет себе кого-то другого. Когда он дергает Люцериса за волосы, чтобы тот посмотрел на себя в зеркало, между его ртом и тканью остаётся восхитительная полоска слюны, которую он собирает и запихивает обратно в рот мальчика. - Думаешь о ком-то другом? - усмехается он, пока Люцерис лижет его пальцы, - Ничего не выйдет, Люси, это я трахаю тебя прямо сейчас. Чувствуешь? - он делает резкий толчок, откидывает волосы назад в тот же момент, когда входит до конца, - Кто это, а? Кого ты пускаешь в свою тугую маленькую киску? - Тебя, - злобно стонет он, - Младшего брата моей мамочки, и ты трахаешь мою задницу, педик. - Дерзко, - смеётся Эймонд, пытается поцеловать его снова, но ему опять отказывают, поэтому вместо этого он лижет полоску на шее Люцериса, сосёт в том месте, которое, как он знает, приводит его племянника в экстаз, - Да, я трахаю твою задницу. Мне нравится трахать твою задницу, так же, как тебе нравится позволять мне трахать её, - Люк сжимает его внутри себя, потому что он воинственный маленький демон, - Сука. - Ммм, блять, - стонет Люцерис, когда Эймонд после этого набирает ритм, глубокие удары, которые не заканчиваются, а просто касаются его сладкого места снова, снова и снова, - Боже, ещё, сильнее, мне нужно больше! Это всё, что ты можешь? - Мне тоже нужно больше, - выплевывает Эймонд, но его голос приглушен, так как он уткнулся в шею Люка, - Давай, принцесса, повернись и поцелуй меня, Люси... - Перестань называть меня так, - скулит он, выгибаясь дугой, чтобы трахнуть себя Эймондом, отчаянно пытаясь дойти до кульминации. Он не может трогать себя под таким углом, не повредив запястье. Эймонд мог бы позволить ему, но он не собирается, не сейчас, он хочет, чтобы это длилось долго. Вместо этого Эймонд рычит. - Ты что, прячешь её? Прекрати, Люси моя и всегда будет моей, слышишь? Думаешь, ты можешь сказать мне... Эймонд резко разворачивает и прижимает Люцериса к стене, едва даёт ему отдышаться, прежде чем снова войти, растягивая его ещё больше, чем раньше. Милый мальчик, которому не за что ухватиться, одна его нога в носке стоит на тумбе, а другая находится во власти Эймонда, зацепившись за его локоть. Это хорошо, это гораздо лучше, не понятно почему он не поставил их лицом друг к другу с самого начала. Люцерис запрокидывает голову назад и скулит, как шлюха, его свитер поднят вверх, чтобы он мог взять свой член в руку, даже не потрудившись подстраховать себя - если Эймонд уронит его, ему конец. Но зачем Эймонду это делать? Он обожает Люцериса, который вот так скулит на его члене, как будто снаружи нет людей, и позволяет изводить себя до беспамятства. Это просто чудо, парень настолько потерян в этом, что Эймонд тонет вместе с ним. - Поцелуй меня, - приказывает Эймонд, изо всех сил посасывая мочку уха Люка. - Нет! - Люцерис трясет головой, словно у него припадок, судорожно пытаясь найти равновесие. - Поцелуй меня, - снова приказывает он, теперь уже на грани со злобой. - Нет! - Поцелуй меня или позволь отвести тебя наверх, ты должен сделать что-то одно, - шипит Эймонд, прижимая Люцериса к себе под невозможным углом. Это уже слишком, они оба знают это, и только молитва удерживает их в вертикальном положении. Бедра Эймонда двигаются по их собственной воле, вся его сила уходит в эти движения, а упругое тело Люцериса практически выдавливает дыру в плитке позади него... - Ты такой чертовски избалованный, - шипит Люцерис, хватая Эймонда за голову и наконец-то, наконец-то, давая ему то, чего он хочет. Их губы соединяются, зубы и языки сталкиваются в войне между гневом и облегченными стонами. Член Эймонда становится ещё тверже, если это вообще возможно, он чувствует головокружение от прилива крови, который помогает ему трахнуть племянника в этой общественной ванной. Никогда ещё ему не было так хорошо, и в тоже время никогда ещё он не был так опустошен, и когда Люцерис срывает с него повязку и целует его сапфир в глазнице, в этом поцелуе столько злобы, что она почти заталкивает камень прямо в его мозг. - Боже, блять, - ругается Эймонд, толкая и укладывая Люка обратно на тумбу, не обращая внимания на то, что голова Люцериса едва не врезается в зеркало позади него. Эймонд не может сейчас думать, слишком занятый тем, что цепляет зубами соски Люка, вгрызаясь в его кожу. Он так близок, так чертовски близок сейчас, что умоляет своё тело, чтобы оно продержалось подольше, потому что он чувствует вкус Люка и это... - Угх, Эймонд! - Люцерису удаётся опередить его, кончая тремя великолепными рывками. Это завораживает Эймонда, то, как член Люка подпрыгивает, молочно-белое семя размазывается по его раскрасневшейся груди. Это помогает ему как-то удержаться от собственного оргазма, и он застывает на мгновение в трансе, словно душа покидает его тело. А потом он вытаскивает свой член, наклоняется и слизывает ещё теплую сперму, как будто это блюдо, приготовленное специально для него. Впрочем, так оно и есть. Эймонд заставил тело Люцериса делать это, так что он может делать с ним всё, что захочет. Держать его сперму во рту и передать её племяннику, лежащему на тумбе в общественной ванной. Целовать его, пока он не проглотит всё, жадный до контакта, пока Люк такой чувствительный. Но Эймонд не пользуется этим, нет, он позволяет Люцерису взять себя в руки и обхватывает свой собственный ноющий член у основания, освобождая его от назойливого презерватива несколькими толчками, слишком злыми, чтобы чувствовать себя хорошо. Но это обратный эффект, потому что они не приятные, они потрясающие. - Люцерис, - настойчиво цедит он в губы племянника, - Встань передо мной на колени, красавица. Признаться, это любимое место Эймонда в мире. Он бы жил там, если бы мог, был бы Богом и Сатаной одновременно - принимая поклонение, развращая за пределами спасения. Это бодрит. И он ненавидит себя за это. Люцерис, в свою очередь, смотрит на Эймонда так, будто тоже ненавидит его, глаза пылают огнем, хотя он делает то, что ему говорят; преклоняет колени и принимает причастие единственным известным ему жалким и грязным способом. Эймонд проводит обеими руками по темным волосам и позволяет прижать себя к тумбе, пока в его ушах звучат знакомые рвотные звуки. Это займёт несколько часов, если сложить все разы вместе, думает он, несколько часов с членом в горле Люка, в его заднице, везде, куда только мог достать Эймонд. Часы блаженства. Но Эймонд хочет чтобы это длилось дольше. - Вот так, идеально, - стонет он, заставляя себя открыть глаза, чтобы проследить за слезами Люка. Я люблю тебя, внезапно думает он и почти говорит это, только чтобы полностью разрушить всё хорошее и чистое, но у него осталось достаточно самосохранения, чтобы не действовать по этому принципу, - Всегда на коленях, да? Люк отклоняется назад, чтобы сплюнуть на член Эймонда. - Да, и что? По крайней мере, я честно говорю, чего хочу. - Моя принцесса всегда получает то, что хочет, - с восторгом соглашается Эймонд и из него вырывается смех. Стоя под водопадом семи тысяч ракет выпущенных точно в него, он кончает без пощады, прижимая Люцериса так, что его прелестные розовые губки оказываются у самого основания члена Эймонда, когда наступает оргазм. Но тот продолжает сосать, не останавливаясь, пока перевозбуждение не становится настолько болезненным, что Эймонду приходится отпихнуть его и схватиться за член, чтобы спастись. Кульминация всё ещё звенит в ушах. Зрение затуманено, и разве не забавно, что его племянник каким-то образом испоганил второй глаз Эймонда в этот последний раз? Это все симметрия, или параллельные линии, или что-то в этом роде. Начало и конец поэмы, вечное эхо в неразрывной петле, следующей сама за собой вечность. Круг замкнулся. К тому времени, как он возвращается на Землю, то обнаруживает себя прижатым к тумбе, с уже мягким членом, всё ещё дышащим открытым воздухом. Люцерис уже одет и завязывает кеды, его руки заняты шнурками. - Это всё? - задыхаясь, спрашивает Эймонд, запихивая себя обратно в штаны. - А что ещё? - шепчет Люк, глядя прямо на него, - Ты получил то, за чем пришёл, не так ли? - Обычно ты заставляешь меня заниматься твоим послеуходовым дерьмом, вот и всё, - усмехается Эймонд в ответ, внезапно необычайно разозлившись. Перед ним зеркало, и это странно, потому что смотреть в огромное зеркало - это самое близкое чувство к тому, когда у тебя есть два функционирующих глаза. Мир расширяется перед ним, поэтому он ошеломлен и не знает, куда смотреть. На Люцериса, решает он. На Люцериса, который стоит с гневным выражением лица и сжатыми кулаками. Так проходит около минуты, Люк раскачивается на пятках, прежде чем усмехнуться и поднять свой рюкзак. - Да уж. Не волнуйся, дядя Эймонд. Тебе больше никогда не придётся проходить через это. Никогда больше. Точно. Потому что это последний раз. Предположительно. Эймонд знает, что Люцерис однажды приползёт обратно. Он уверяет себя в этом, заглушая закрадывающиеся сомнения, но пустота в груди остаётся и, более того, кажется, распространяется дальше. В позвоночник и перетекает туда, где сгибаются локти, колени, поднимаясь выше по шее. Когда он, наконец, придумывает подходящий ответ, Люцерис уже исчез, а свет датчиков движения погас из-за его неподвижности. - Это всё твоя вина, - тихо произносит он. Но когда Эймонд поднимается на ноги и свет возвращается, он видит в зеркале только своё собственное полуобнаженное отражение. Перед ним открывается целый спектр зрения, охватывающий и его слепую сторону, как будто он смотрит глазами незнакомца. Внезапная яркость шокирует его, заставляя быстро моргать. На мгновение он ничего не может разобрать перед собой. Это дезориентирует. Он совсем не узнаёт себя.