***
Иногда, чтобы разобраться со своими мыслями, Люцерис любит представлять, что он в суде. Там есть свидетели и вещественные доказательства, судья, до жути похожая на Стиви Никс, и он сидит за скамьей подсудимых с надписью ответчик перед ним. Он не спит со своим адвокатом, но его адвокат из тех, с кем он мог бы переспать. В конце, конечно же, ему без тени сомнения сообщат, что он не сделал ровным счетом ничего плохого. Стиви извиняется перед ним за то, что потратили его время впустую, и называет его очень милым молодым человеком, всегда есть видеозапись этого момента, чтобы показать потом его детям. Если бы это был суд, Люцерис хотел бы сообщить добрым людям среди присяжных, что он влез во всё это с благородными намерениями. На самом деле, он вёл себя как самая настоящая этичная, зрелая сторона - после этого последует несколько слез его горячего адвоката, и кто его осудит? Теоретически говоря, он не сделал ничего плохого. Доказательство A: Сообщение. [ Привет, дядя Эймонд. Хотел сказать тебе, что я сдал анализы, и я чист. Сообщаю это для всеобщего спокойствия. ] Он написал это непринужденно! Безобидно. Факт B: Как видите, он не озлоблен. Всё по делу; хладнокровен, спокоен и собран. Он даже не ожидал ответа, поэтому и оставил Эймонда не заблокированным, без всякой другой причины. Когда он действительно получил ответное сообщение, он был приятно шокирован. [ ? У меня будет сердечный приступ из-за тебя, Люси Я не в городе, приеду в воскресенье ] Что должен был сделать Люцерис, оставить всё как есть? Конечно, он должен был ответить! Объяснить, что он только что сказал ему, что: [ Это ответственный поступок по отношению к прошлому сексуальному партнеру, Эймонд, ты должен сам сдать анализы, но всё, что может обнаружиться при твоём обследовании, не от меня. Обычная галочка перед тем, как заняться незащищенным сексом с другими людьми. ] Помнишь, как ты трахал меня без презерватива. Худшая часть Люцериса пускала слюну, когда он хотел напечатать это. Помнишь, как ты практически боготворил мою дырочку и как ты больше никогда её не получишь… [ Это то, что ты делаешь? Так гордишься собой, что трахнул кого-то другого, что тебе пришлось бежать и рассказывать мне об этом? Шлюха Не веди себя так, будто они могут дать тебе то, что давал я ] Вот здесь, к сожалению, ситуация становится туманной. Потому что Люцерис, по общему признанию, ответил. Чтобы доказать, что он не боится их прошлого? Что он не может так просто выкинуть это из головы? В любом случае, он всё равно напечатал и отправил. Доказательство вины С: вероятно, его нет. Он сделал всё чисто. Быстро и аккуратно вставил в текст это милое правдоподобное отрицание. [ Я не сплю ни с кем другим, это просто вежливое предупреждение. ] [ Хорошо. Тогда позволь мне трахнуть тебя ] - Почему я должен это делать? - почти прорычал Люк в экран телефона, неожиданно расстроенный таким легкомыслием дяди. [ Мы оба знаем, что это не всё, что тебе от меня нужно. Я не хочу снова ввязываться в это, ты знаешь моё мнение. ] [ Почему нет? Ты слишком остро реагируешь Посмотри на это и скажи, что я сошёл с ума ] Изображение, которое приложил Эймонд, действительно было сумасшедшим и безумно уродливым: маленькая татуировка красного глаза в стиле поп-арт на бледнокожем плече. Люцерис никогда не думал делать татуировку, Рейнира убила бы его, но он был удивлён тем, чего хотел Эймонд. А может, это было наказание, нарочито неуклюжее, чтобы досаждать Люцерису до конца жизни? [ Разве у творческих людей не должен быть хороший вкус? Это чертовски уродливо, перестань мне присылать это. ] [ Такая избалованная маленькая сучка Тогда пришли то, что нравится тебе. Я буду обоснованным в критике Я знаю хороших мастеров и обо всём позабочусь Всё, что тебе нужно сделать, это сказать «да», Люцерис ] Тёплый и пушистый фейерверк в его животике и несформировавшийся мозг — вот что виновато. Почему он не заблокировал дядю сразу? Почему отправил ему, то что может стать вещестенным доказательством? Да, Люцерис открыл пинтерест, слишком охотно ввёл несколько поисковых запросов, и в ту ночь ему пришлось принять 10 граммов Мелатонина, чтобы уснуть, потому что стыд, возбуждение от всего этого были слишком сильны. Мозг бурлил, как в горячей ванне. На данный момент он увеличил дозу до 20 граммов, просыпаясь от всё более нетерпеливых сообщений, требующих того, что он не намерен давать, но какой от этого вред? У Люцериса есть то, чего хочет Эймонд, сам Эймонд каким-то образом то, чего не может не желать Люцерис, ни один из них не получает того, что ему действительно нужно. Какая безупречная система! Совершенно жалкая схема «давать и брать». Закрывайте это дело. Люцерис думает, что он ни в чём не виноват. Но не может не слышать, как вокруг него захлопываются двери камер. Они сделали друг друга чудовищами, считают присяжные. Стиви подтверждает. Его адвокат уходит из фирмы, чтобы вместо этого инвестировать в криптовалюту. Оставшись один на один с самим собой в тюрьме собственного разума, мысли Люка рвутся по швам, считая каждый разрушенный стежок, пока его восковые крылья тают.***
- Если бы ты была там, ты бы подралась с ней, держу пари, - усмехается Люцерис, потому что не может смеяться. Он шепчет слова в ночь. Уже поздно, он не может заснуть, и Рейна составляет ему компанию, пока Харвин, Джейс и Джоффри храпят в просторном люксе, в котором должна была остановиться вся их семья. Номер не подлежит возврату, поэтому они используют его по максимуму: обслуживание в номерах и сауны - им предстоит практически весь отпуск провести в отеле. В руках Люка вейп Джоффри, когда он дрожит от холода на балконе. Головная боль - это его личный рай. - Это зависть к тому что у меня есть яйца, - хихикает в ответ Рейна, одурманенная звёздным светом, - Ты же знаешь об этом? - Да? Это я изобрел существование зависти к твоим яйцам, - смеётся он, проводя рукой по волосам, распутывая локоны. - Блять, да! Да, это ты придумал! Я всегда забываю… Кстати, это не Фрейд дал рождение феминизму и гендерному дерьму. - Опять ты про своего принца Рину? - поддразнивает он, - Я люблю принца Рину, он такой хороший. Помнишь те фальшивые усы? Ты была похожа на гребаного Луиджи. - Сука, не напоминай мне! Всякий раз, когда я становлюсь похожей на буча, то позорю себя, это вселенная сговорилась против меня. - Они не готовы, - соглашается он, кивая в сторону пустоты перед собой. - Я же даже не знаю, какой у меня гендер, - хнычет она сквозь шуршашие звуки, вероятно, переворачиваясь на живот в своей постели, - Разве ты никогда не задумывался, типа, а что если бы бы я был другого пола? Я понимаю, что здесь речь не о поле! Я знаю это, хорошо, но разве это когда-нибудь не застревало в твоей голове? Люцерис считает, что это естественная мысль, он бы сказал, что видел, как вагина девушек взрывается, как бомба от оргазма, и чувствовал странную ревность, но дальше этого дело не шло. Он может играть со многими вещами во время секса, но это не настоящая жизнь. - Ну, однажды я играл в ролевую игру, где я был девушкой. Это было чертовски горячо, но дело было не в половой принадлежности, просто было весело притворяться. Я в порядке с тем, что у меня есть. - То есть ты играл в ролевые игры с отродьем Сатаны? Это не считается, детка. - Почему нет? - фыркает Люк. - Ты не можешь наслаждаться сексом с серийным убийцей! - шипит она, и Люцерис хмурится, не в состоянии думать об Эймонде прямо сейчас, а также он немного устал от яростной неприязни Рейны. Ему нравится, что она поддерживает его, но он чувствует, что играет в оборону сразу с двух сторон. Рейна. Эймонд. Последнее сообщение, которое Эймонд прислал ему, было откровенно отличным фотошопом самого Люцериса, где он был без рубашки и с несколькими эскизами тату на спине, и с татуировкой мамино сердце на заднице (надеюсь, это шутка, молился он), от которого Люку захотелось стукнуться головой о стену. (Тот факт, что у Эймонда до сих пор есть несколько обнаженных фотографий Люка, это... ну, это что-то!) - Он никогда никого не убивал, - вздыхает Люцерис, - Серьезно, Рейна, он не так ужасен, как ты думаешь. - Но он всё равно плохой? - Эймонд плохой. Ты раздражаешь. Я устал. Всё в порядке. - Знаешь, я всё ещё удивлена, что он был таким умным, когда вы говорили. Это было очень по-взрослому с его стороны - извиниться и предложить вам расстаться? Я не его фанат, но это было почти прилично после того, что он сделал. Верно. Эймонд предложил им расстаться. Это то, что Люцерис сказал ей после того, как признался в сексе при расставании, а затем попытался сохранить лицо. Для чьей выгоды? Он не уверен. Он снова тянется к вейпу Джоффа. - Я повторяю тебе, Эймонд не настоящий злодей. Злой Эйгон - вот кто настоящий. - Люцерис? Свидетельством того, насколько он устал, является то, что он не обращает внимания на глубокий голос, не принадлежащий Рейне, пока она сама на соседнем балконе не спрашивает его, кто это был, и он не замечает бесформенную тень Харвина, опирающуюся на дверной косяк. - Чёрт! - вскрикивает он в испуге, сердцебиение учащается, не замедляясь до тех пор, пока голос Рейны не стихает, а Харвин не занимает место, которое, по рассеянности, разрешил ему Люцерис. Харвин крупный мужчина, где-то между 170-180 см, широкий и склонный носить одежду, которая только подчеркивает его ширину. Он похож на Джоффри, или, точнее, Джоффри похож на него. Сам Люцерис похож на Рейниру, более стройного телосложения и со своим строением лица. Джейс, всегда идущий в ногу со временем, похож на Джейса, что редкость в их семье. В конце концов, Бейла и Рейна обе похожи на свою мать. Эйгон (добрый) похож на Деймона, а Визерис - на Рейниру. Эйгон (злой) весь в своего отца, а Хелейна и Дейрон имеют широкие черты лица своей матери. Эймонд - ещё одно исключение. Он похож на самого себя, с оговоркой на то, что часть его внешности вырезал Люцерис. Признаться, это его самая выдающаяся черта. Если уж на то пошло, Эймонд похож на того, кого я из него сделал. Люка передергивает от осознания этого. - Не мог заснуть? - спрашивает Харвин, мягким и ворчливым в равной степени, и глубоким, как у дикой зверя голосом. - В последнее время не очень получается, - признаётся Люк, - Я тебя не разбудил? - Нет. Мне трудно спать в чужих кроватях, всегда так было. Может быть, это у тебя от меня. - Может быть, - бормочет Люк безразлично. - Тебя беспокоит, что я так говорю? Люк нахмуривает брови, пока головная боль, дремлющая в висках, не посылает резкий ответный сигнал. - С чего бы это? - Ну, - пожимает плечами Харвин, - Не могу не заметить, что ты... Реагируешь, когда твой брат называет меня папой. Хотел посмотреть, что ты думаешь по этому поводу, - он делает паузу, но улыбается и в знак мира касается пальцем колена Люка, - Я всегда говорил, что ты можешь чувствовать себя так, как хочешь, не так ли? Ты не заденешь мои чувства, чемпион. - Я знаю, знаю. Всё в порядке. Это немного странно, но Джоффри может делать то, что хочет. Он был младше, когда отец умер, так что я не то чтобы не понимаю, что ты был первым настоящим отцом, который у него был, поскольку Деймон не в счет. Я даже не возражаю, если ты считаешь нас своими сыновьями, если хочешь, но для меня... У меня был отец, ладно? Был. Не то чтобы я не люблю тебя, Харвин, но я не могу... Так поступить с ним. Всё, что он говорит, в конечном счёте, правда. Люцерис любил Лейнора, и даже зная, что брак его родителей был скорее фикцией для Лейнора, необходимостью связать где-то свои активы, это не значит, что любви не было. Она определенно была. Она проявляется во всех формах, Люк с этим смирился, и он знает, что его отец обожал их всех. Джоффри был ещё мал, ему было всего четыре года, когда умер Лейнор. Джейс был старше, но он никогда не был из тех, кто нуждается в воспитании, он всегда был таким независимым. Джейкерис отпраздновал свое тридцатилетие в шестнадцать. Именно он сообщил Люцерису новость о том, что Деймон и Лейна собираются съехать из поместья, а затем Джейс и Люк вместе сообщили об этом Джоффри. Никто из них не винит в этом Рейниру - именно она потеряла ребенка и только недавно смогла стабильно вставать с постели. Человекообразное углубление в диване делало приписывание вины глупой игрой. - Это справедливо, - кивает Харвин, барабаня пальцами по бедру, - Тогда тебя беспокоит что-то ещё. Связано ли это... С именем, которое я только что услышал от тебя и которое постоянно появляется на экране твоего телефона? - Рейны? - уточняет Люцерис, недоумевая. Когда Харвин бросает на него многозначительный взгляд, эта обнадеживающая догадка испаряется в воздухе, - О. Это... - Не моё дело? - шутит он, пока Люк прижимает колени к груди, уже ошеломлённый, - Я знаю это, но послушай, Люцерис. Я заботился о твоём отце, ты знаешь, Лейнор был хорошим человеком. Великим. Хотел бы я, чтобы он всё ещё был здесь, вы, мальчики, заслуживаете не меньшего, но его нет, и я знаю, что это тяжело. Я не хочу его заменять, но думаю, он хотел бы, чтобы как можно больше людей присматривали за вами, так мне кажется. Это... Обоснованно. Люцерис был совсем маленьким, но он помнит, как сильно Лейнор Веларион любил людей, компании, развлечения. Когда они росли, их дом всегда был полон людей и громкого шума, звуков нанятых поваров и трёх свободных всегда спален для Люка, в которых он мог спрятаться, когда всего этого становилось слишком. Всё так резко изменилось, когда умер отец, мама вдруг стала постоянно носить чёрное, а на каждой полке лежала пыль. Деймон и Лейна привезли близнецов, когда переехали в дом, глоток свежего воздуха с зимними и летними садами, посаженными на месяцы вперед, но когда ты уже потерял одну семью... Люцерис опускается на колени. - Джейс и Джофф не знают, и я хочу, чтобы так было и дальше, хорошо? Я знаю, что все считают его врагом №1, но... - Я вовсе не думаю о нём плохо, - так просто говорит Харвин. Без обвинений. Люк настораживается, услышав это, как будто он не может так легко довериться доброй воле Харвина. Возможно, почувствовав его колебания, тот продолжает, - Я полагаю, что у него было трудное воспитание, в нескольких отношениях. Я не могу обвинять его в этом. Все заслуживают сострадания и понимания. - Верно, - тихо соглашается Люцерис, странно благодарный за это, - Я тоже так считаю. - Но мне кажется, что между вами не всё хорошо? С тех пор, как я приехал сюда, ты был довольно грустным. Я бы никогда не стал давить, но я переживаю о тебе. Хочу, чтобы вы, дети, знали, что у вас есть взрослые, с которыми можно поговорить о своей жизни. Мы вас прикроем. - Тебя не пугают флюиды ТаргарИнцеста? - Люк смеётся, сморщившись от самоуничижения. Как будто он умоляет Харвина о чём-то, обнять его или дать правильный ответ. Харвин не сдерживает смешок. - И чем бы это помогло, если бы я был таким? Не беспокойся обо мне, это не первый раз, когда я сталкиваюсь с подобным. Наверняка есть люди, которых пугают традиции твоей семьи, но я не такой. Ни когда твоя мама была с Деймоном, ни в ситуации с тобой. Ты очень напоминаешь мне Рейниру в вашем возрасте, на самом деле. Так легко любить вас обоих. - Ты... Ждал её. Столько времени. Что кажется Люцерису немного несправедливым, но если всё получилось, то хорошо. Его мама счастлива, и она заслуживает этого. - Я бы не сказал, что ждал её, - усмехается Харвин, - Но я был готов к ней, понимаешь меня? Я был готов проделать работу, которую мне нужно было сделать в наших отношениях, и она тоже. Вот в чём дело. Ты должен сделать работу. - Ты когда-нибудь думал, что это слишком... Трудно? Может быть, с кем-то другим было бы проще? - Единственный способ, когда я могу почувствовать, что это слишком - это если я делаю то, чего не хочу, только для того, чтобы сделать другого человека счастливым. Вот тут-то и возникают проблемы. Ты не можешь дать больше, чем у тебя есть, Люк, неважно, насколько сильно ты думаешь, что это может всё исправить. Так не бывает. Хорошие вещи превращаются в обиду, и не стоит держаться за что-то только для того, чтобы оно в конечном счёте сломалось. Люцерис это знает. Он это усвоил. Проблема в том, что он не знает, как это использовать. Потому что если эта вещь может исцелить Эймонда, будет ли это равносильной ценой? Да, с этим Люцерису придется жить ещё долго после того, как он надоест Эймонду, но для них обоих после этого наступит чистый лист. В этот раз ему придётся поднапрячься... Даже думая об этом, Люк знает, что это бред. Это будет чистый яд для него. В последнее время он много визуализирует, создает мысленные коллажи о себе, о людях вокруг, о своих отношениях с ними. Даже если он не делает жизнь или дни этих людей лучше, он, по крайней мере, не делает их активно хуже. За одним исключением, пожалуй. То, что он делает с Эймондом, то, как они оба мучают друг друга - всё это несправедливо. Несправедливо и то, что это несправедливо. Круговорот несправедливости. - Позвольте мне задать вопрос. Как ты думаешь, вы хорошо влияете друг на друга? - В начале? Да, мы покоряли мир вместе. Но сейчас... Есть вполне реальное ощущение, что мы делаем друг друга только хуже. Правда вгрызается в него, как клыки. Небольшая пощада, что слёзы застыли на лице. - Это нелегко сказать вслух, - успокаивает Харвин, потирая спину Люцериса огромной рукой, - Я горжусь тобой. - Но что мне делать? Как я могу вот так просто отвернуться, когда между нами такая большая история? Конечно, нам обоим было больно, но люди же перешагивают через это со временем, верно? - Да, - кивает Харвин, мудро наклоняя голову, - Вместе. А Эймонд с тобой на одной волне? - Я не уверен, знает ли он, как нужно себя вести, - честно признаётся Люцерис, - Я не пытаюсь ни о ком говорить свысока, но у этой части семьи серьезная эмоциональная отсталость, понимаешь? Может, ты и не знаешь, но они все мега хреновые. Не знаю, возможно, они и о нас так думают. - Это интересно, ты видишь это как мы и они. Твои братья и кузены росли очень близко к тебе, - замечает Харвин, - Рейнира всегда старалась сделать всё возможное, чтобы у всех были возможности и пространство, чтобы ужиться друг с другом. Поначалу это было нелегко, ориентироваться в такой смешанной семье, как ваша. Это требует усилий. - Ты тоже часть этой семьи, - надувается Люк. - Я знаю это, - Харвин снова взъерошивает его волосы, - Но мне потребовалось время, чтобы заслужить это. У вас особые отношения. - Мне жаль, - извиняется Люцерис, немного стыдясь, - Если ты когда-нибудь чувствовал, что я... - Тебе никогда не нужно извиняться передо мной, сынок. Спасибо, что так со мной разговариваешь, кстати, я рад, что хоть раз могу быть полезным. Ты очень крепко закрываешься от людей. С моим храбрым мальчиком ничего нельзя делать наполовину. Храбрый. Люцерис задумывается над этим, не уверенный, действительно ли он такой. Эймонд, когда был в настроении, называл его красивым. Если Люцерису придется выбирать между тем, чтобы быть храбрым ради них обоих, и тем, чтобы быть красивым из эгоистичного желания, то он знает правильное решение. Он всегда это знал. Всегда играл с огнём. - У меня такое чувство, будто мой мозг навсегда перепрограммирован, - сетует он на человека, который всегда был счастлив жить в тени ради любимой женщины, - Я знаю, что все так говорят, но я никогда не испытывал таких чувств к кому-либо раньше, и я не знаю, смогу ли снова. Возможно, после этого для меня всё будет кончено. - Так будет казаться до тех пор, пока всё не закончится, - мудрено говорит Харвин. Люк разрывается между желанием сбросить его в океан и ухватится за надежду, как за спасательный круг, - В конце концов, всегда хочется оглянуться назад и сказать, что ты оказал положительное влияние на других. Это то, к чему в конечном итоге сводится наследие: дело не в нас или в том, как нас зовут, а в том, как мы относились к другим. - Что, если он меня ненавидит? Глупый вопрос, правда. Эймонд уже ненавидит его, он так и сказал. Это глубоко расстроило Люцериса, расстроило и продолжает расстраивать, настолько, что он пытался справиться с этим с помощью этих полусерьезных текстов, но если всё это неизбежно закончится тем, что Эймонд захочет его смерти и никогда больше не захочет смотреть на его лицо, тогда... Он не может откладывать это вечно, не так ли? Люцерису просто придётся с этим жить. Думать об этом каждый день и каждую ночь. - Ненависть это чаще всего вспышка на сковородке, - уверяет Харвин, - Никто не стоит той любви, которую ты в него вкладываешь, ты будешь чувствовать себя так всегда. Даже если тебе невыносимо находиться с ним в одной комнате, или если ты переходишь на другую сторону улицы, когда видишь его. Иногда именно так выглядит любовь. Боже. - Без обид, но любовь это чертовски глупо. - Абсолютно, - Харвин разражается смехом, почему-то это поднимает настроение Люцериса, - Самая глупая вещь на Земле, детка. И единственное, за что стоит бороться.