***
Визерис принимает душ первым, а Люцерис делает быстрый заказ в закусочной, чтобы забрать его позже. Достаточное количество яиц, чтобы накормить целую армию, выпечка, и ещё несколько простых блюд. Он не знает, что нравится всем - только его близким - поэтому старается, чтобы в заказе было что-то для всех. Они разделились для эффективности, по двое в зависимости от нужд душ/кровать, чтобы вернуться как можно быстрее. За ними заедут через полтора часа, так что, как только он закончит заказывать еду, пока Визерис будет принимать один из тех вечно длинных подростковых душей, ничего не останется делать, кроме как ждать. В какой-то момент Люк сидит, слушает, как шумят водопроводные трубы и нервно почёсывает кожу головы. Прошло двенадцать часов. По правде говоря, он уже давно не был в больнице. Он забыл, какими маленькими могут казаться тела в этих тонких белых простынях. Дедушка сильно похудел от рака, что вполне ожидаемо для его состояния, но больничные койки особенно неумолимы. Каждое место, где кость соприкасается с кожей, выставлено на всеобщее обозрение. Не до конца распустившиеся цветы вянут под ярким светом в его палате. Кардиомонитор постоянно пищит, удерживая связь между Рейнирой и Деймоном по одну сторону кровати, Алисентой и Кристоном по другую. Именно это больше всего беспокоило Люцериса, когда он пытался уснуть на жесткой раскладушке. Он чувствовал, что что-то действительно не так. Это было выражение лица Деймона. Конечно, он поприветствовал близняшек привычными belleza и la reina, старших трёх мальчиков привычным твёрдым кивком, его собственные сыновья быстро втянулись в орбиту его объятий, но в его глазах было что-то такое, что остановило Люка на месте. Усталость? Изнеможение? Бессилие? Если он искал уверенности в том, что все они выйдут из этой больницы, смеясь, то её не было. - Как ты думаешь, дедушка умрёт? - спрашивает Визерис, когда Люцерис слишком явно впадает в транс на диване. Они ждут, когда Джейс снова заберёт их, но есть вещи, которые Люк мог бы сделать за это время, а ещё он ничего не говорит, а Виз особенно наблюдательный ребенок. - Я не знаю, кудряшка, - признаётся Люцерис, - Сейчас мы должны сосредоточиться на том, чтобы сделать всё возможное, чтобы ему было комфортно, хорошо? Это не удовлетворяет Визериса. - Я слышал, как отец разговаривал с кем-то по телефону и просил убедиться, что его ключи от дома на Драконьем Камне всё ещё подходят замку, на всякий случай. Мне кажется, он думает, что случится что-то плохое. - Да, - вздыхает Люцерис, закрывая глаза. Неужели ты не мог быть более осторожным, Деймон? Ругается он про себя, хотя это несправедливо, у мужчины стресс. Люцерис даже представить себе не может, что бы он чувствовал, если бы один из его братьев был в коме - он бы точно сошёл с ума. Паранойя была бы наименьшим из зол, - Деймон... Твой отец, для него сейчас очень трудное время. Ты просто будь с ним очень милым, хорошо, приятель? Он успокоится, когда дедушка очнётся. - Когда он очнётся? - Если, - уступает Люк, целуя лоб Визериса, - Ты самый умный ребёнок в мире, ты знаешь это? Визерис - действительно самый умный из них всех, это чувствуется временами, абсолютно лучший во всем, к чему бы он ни приложил свои мысли. В двенадцать лет он выиграл национальный конкурс орфографии. Президент клуба робототехники в тринадцать лет. Но ему не хватает социальных навыков, и у Эйгона, и у Виза это общая черта, но они лучшие друзья друг для друга, так что Люк не думает, что их беспокоит отсутствие друзей. Кроме того, у них есть ещё пять братьев и сестёр и около десяти взрослых человек в семье. Не то чтобы у них было время на одиночество. - Папа сказал, что когда дедушка умрёт, вся семья будет в жопе. Ему тринадцать, напоминает себе Люцерис, ты тоже выражался в его возрасте. - Это Деймон тебе сказал, или ты подслушивал? - борющиеся между собой вина и желание поговорить на лице его младшего брата подсказывают ему ответ, - Я так и думал. - Так это правда? Всё изменится? - Это сложно, - находит он объяснения, - В прошлом между мамой и Алисентой, да и Деймоном тоже, многое произошло, поэтому им трудно ужиться вместе. Сейчас дедушка отвечает за все дела Таргариенов, деньги и всё остальное. Это нормально, потому что все любят дедушку, да? Но если дедушки не будет... Я не знаю всех подробностей. Я знаю только, что он написал очень сложное завещание, чтобы убедиться, что все будут счастливы после его смерти. - ... Все будут счастливы? - Ох, никто не будет счастлив на самом деле, это я могу тебе сказать точно. Каждый найдёт причину злиться, так же, как и сейчас, - он не упоминает о том, что причиной для злости, которую Алисента Хайтауэр находила последние пятнадцать лет или около того, был сам Люцерис. - Даже папа и мама? - Хм? Деймон и... Нет, кудряшка, об этом можешь не беспокоиться. То, что Деймон и мама больше не живут в одном доме, не значит, что они не любят друг друга или что они любят тебя меньше. Они всегда на одной стороне. - А как же мы? - Мы? - повторяет Люк, сбитый с толку. - Ты и я... Мы все, Бейла и Рейна, я и Эйгон. Изменится ли это? Вопрос застаёт Люцериса врасплох. Неужели Визерис думает...? Его шокирует даже мысль о том, что что-то может так разделить братьев и сестер - их кровные узы сложны, но их эмоциональные узы всегда были любовью. Всегда. Люцерис не помнит, чтобы было иначе; любая ревность была просто частью взросления. Пара ссор, которые нужно перерасти. Любая обида - это ошибка, а не особенность их мини-семьи. Рейнира всегда была так великодушна в этом отношении, давая своим детям возможность жаловаться ей без осуждения и принимала этот груз на свои плечи с изяществом. Люцерис солгал бы, если бы притворился, что возвращение Харвина в их жизнь, после выкидыша у его мамы, в значительной степени не облегчило и не улучшило отношения в семье. Он стал таким отчимом, каким никогда не был их отец, тётя Лейна тренировала их футбольные навыки в детстве, а Деймон дал им всем их первые сигареты из своей собственной заначки. Корлис и Рейнис - для всех были примером пары к которому нужно стремиться. Нет, ничего никогда не изменится. Он говорит об этом Визерису. - Мы братья, - говорит он, потирая спину Визу, который испускает смущённый вздох облегчения. - Я не хочу, чтобы что-то менялось, - фыркает Визерис, он самый младший и потому самый уязвимый, - Я не знаю, почему все должны ругаться, это так глупо. Он размышляет ещё как ребёнок, что заставляет Люцериса улыбнуться, даже на секунду подумать, что всё действительно может быть так просто. - Семья это сложно, кудряшка. Я не собираюсь говорить, что ни у кого нет причин злиться друг на друга. Просто... Легко злиться на кого-то, когда знаешь, что он всегда будет рядом. Вот почему так важно, если ты когда-нибудь на кого-то обидишься, сказать ему об этом, чтобы вы могли простить друг друга и стать лучше. - Ты говоришь как мама. - Эй, не начинай, - усмехается он, толкая ребёнка локтем под рёбра, - Я серьёзно, Виз. Наша семья работает, потому что мы заставляем её работать, понимаешь? Мы все здесь друг для друга, даже когда это трудно, и мы все прощаем друг друга, даже когда злимся. - Да, я понял, - кивает Визерис, откидываясь назад и зевая, очевидно, что разговор окончен, - Семья это те, кто помогает тебе в трудных ситуациях. Люцерис заставляет себя улыбнуться. Иногда семья - это самое трудное. - Абсолютно.***
Они возвращаются последними, им приходится забирать разных братьев, а также целую тонну еды, которую предстоит съесть взрослым. Все уже на месте, замечает Люк. Даже Эймонд. Особенно Эймонд. Его длинные ноги скрещены в лодыжках, он сидит позади Алисенты, пока его руки сложены на коленях. И очевидно он привёл себя в порядок. Нет ни следа от того человека, каким он был накануне, остался только выглядящий мягким, хмурящийся, и долговязый молодой парень. Вот с кем проснулся бы Люцерис, если бы сломался и остался, как утверждала Рейна, Эймонд умолял его об этом - исчезла бы открытая дикость, вместо неё было бы вот это. Усмешка крепко держится на уголках его губ, прищуренные глаза сканируют тело вошедшего Люцериса и словно находят в нём каждый недостаток. Не похоже на то, что ты говорил мне прошлой ночью, почти говорит Люцерис с усмешкой. Эймонд приветствует его тем невероятным образом, который свойственен ему - не произносит никаких приветствий. - Готовы вы или нет, а вот и поздний завтрак, - объявляет Джейкерис с идеальным сочетанием юмора и торжественности в голосе. Он словно снимает заклятие, и Люк отворачивается, потому что в конце концов, он тот, кто должен это сделать. Все сидят погрузившись в себя, доктора делают обход, и в какой-то момент взрослые выходят в коридор, чтобы поговорить с лечащим врачом. - Только что опубликовали итоги года в спотифай, - оповещает всех злой Эйгон, нарушая напряженную тишину. Кто-то должен был это сделать, воздух вокруг них можно было потрогать, когда он пожимает плечами. - Твой отец в коме, - услужливо напоминает ему Бейла с нотками отвращения в голосе. - И ты отказываешь мне в этом маленьком утешении - знать, какие прекрасные звуки коснулись моей души в это трудное время? - елейно отвечает он, - Где твоё сочувствие, сестра? Я могу придумать несколько способов, как ты могла бы проявить его ко мне, если бы ты только захотела. - Подкатываешь ко мне через бессознательное тело дяди Визериса? Мерзко, но ожидаемо. - Почему бы нам просто не посмотреть и не сказать, кто наш любимый исполнитель, - прерывает Джейс, положив руку на кулак Бейлы, очевидно, пытаясь сохранить мир. - Очень мило, что ты спросил, племянник. У меня это Фьючер. И я вхожу в топ 0,001% лучших слушателей. - Конечно, да, - Джейс закрывает глаза, держась как самый настоящий многострадальный солдат. - А у меня самый крутой парень, - широко улыбается Джоффри, постукивая по экрану своего телефона. - Дрейк? - спрашивает кто-то. - Что? Нет, это Йо-Йо Ма. После этого начинается обсуждение, даже Люцерис достаёт свой телефон и пролистывает статистику, чтобы увидеть своего исполнителя. Рейна наклоняет свой экран в сторону от всех, что вызывает фырканье и у Люка и у Бейлы. - Мы все знаем, кто твой, - поддразнивает Бейла, - Как и шесть лет назад. - История простит всех, свифтис, - усмехается Рейна, снижая яркость экрана до нуля. - Не волнуйся, мы все знаем, что ты никогда не делала ничего плохого. У меня это Арка, хотя я думала, это будет Ббимута, но я не удивлена. - У меня это Лиззо, - нехотя озвучивает Джейс, бегая глазами между кроватью и дверью на случай, если их поймают за обсуждением чего-то, кроме тонкостей вестеросской системы здравоохранения. - У меня Дафт Панк, - зевает Дейрон, потирая лицо ладонями, - Не смейтесь, но я слушаю их, когда пишу коды на компе. - Бип-буп, я права? - шутит Рейна, показывая пальцами пистолеты которые направлены друг на друга, и этот маленький момент легкомыслия не остаётся незамеченным в тяжелой атмосфере. Кардиомонитор вторит Рейне и издаёт свои монотонные звуки, как и капельница, но эти звуки не так угнетают, поскольку в комнате так много людей. Люцерис рискует взглянуть на Эймонда, он во всём чёрном, и молчалив как могила, Люк опускает взгляд на его кроссовки Adidas Stan Smith, потертые белые с зелеными полосками. - А ты, чувак? - Дейрон подталкивает своего брата сидящего рядом с ним. Хелейна скоро приедет, Люк слышал, как Алисента сказала, что Кристон привезёт её, хотя он, конечно, не торопится с этим. Рейна сжимает колено Люка. - Да, бельчонок, поделись с остальными. - Пожри стекла, - тихо отвечает ей Эймонд, наклоняя свой телефон так, чтобы только Дейрон мог видеть всё, что там написано. Глаза Дейрона расширяются, на его лице появляется выражение "ты шутишь", и Эймонд оставляет всё только что произошедшее в тайне. - Извини, только для братьев, - тошнотворно сладко улыбается он Рейне. - У меня Мицки, - наконец делится Люцерис, поднимая глаза и глядя прямо на дьявола перед собой. Это не шокирует, она была во всех его плейлистах для их извращённого секса, её успокаивающий голос был такой же частью ухода после секса, как кокосовый скраб и объятия. Люцерис действительно должен удалить эти плейлисты, он знает это, но он не успел. Каким-то образом они зацикливаются в его жизни, несмотря на то, что он движется дальше. Да, он действительно такой. - В твоём стиле, - осмеливается сказать Эймонд, оставаясь при этом напускно невозмутимым. - Может быть, - соглашается Люцерис, - А может, тебе только кажется.***
Раковина в туалете расположена очень неудобно и идеально для того, чтобы брызги попадали на футболку Люцериса, когда он пытается помыть руки. - Посмотри на себя, Люси, ты вся мокрая. Люцерис не реагирует. Он моет руки, вытирает их, вытирает футболку, поворачивается и скрещивает руки на груди, когда обнаруживает кого он подозревал? надеялся? боялся? что тот последует за ним. Человека, который никогда не может противиться своему первому инстинкту. - Дядя Эймонд, - спокойно говорит он, прислонившись к раковине, Эймонд отталкивается от стены и подходит ближе. Его повязка на глазу отсутствует, но даже слишком тусклое освещение хорошо оттеняет сапфир, отшлифованный до блестящего синего цвета, - Как твоя голова? - Просто замечательно, - язвит мужчина, - Так мило с твоей стороны, племянник, оставить мне эту потрясающую записку, чтобы я проснулся утром и был в хорошем настроении. Ты такой заботливый. Люцерис только пожимает плечами. - А чего ты ожидал? Завтрака и минета, чтобы облегчить тебе восприятие новостей? - Ну, не меньше, племянник, - Эймонд смеётся, - Хотя меня возмущает такое отношение. Я давал тебе это потому что ты хотел, не так ли? Потому что тебе это просто нравилось. Дядя Эймонд, я просто обожаю сосать член. Это ты так сказал, а не я. Вот как всё это дерьмо началось, помнишь? Он шепчет Люку на ухо последнюю фразу, скользкий и склизкий, как червь с клыками. Слепой с обеих сторон, делающий всё возможное, чтобы навредить другому человеку. - Всё было не так, - возражает Люцерис, едва ли превышая громкость шепота, - Ты пришёл ко мне домой, помнишь? Ты находил меня снова и снова, потому что просто должен был заполучить меня, да? И я был у тебя. Но ты всё испортил, так что не вини меня в том, чего ты больше не имеешь. Я был хорошим для тебя, и всё, что тебе нужно было делать, это быть хорошим для меня. - Я ненавижу, когда ты говоришь мне, что делать, - шипит Эймонд, - Ты не имеешь никакого права... - Ладно. Я не имею никакого грёбаного права. Ладно. Если это то, чего ты хочешь, тогда всё в порядке. Мы можем идти дальше каждый своими путями, я не буду тебе мешать, а ты не мешай мне. Я не буду бороться с тобой, дядя Эймонд. - Потому что это не та борьба, которую ты сможешь выиграть, да? И тут есть над чем задуматься: смог бы Эймонд причинить ему реальную физическую боль, если бы до этого дошло? Люцерис не верит, что ответ "да", это просто очередное позёрство, но всё равно больно сводить всё, что было между ними, к чему-то обыденному и безвкусному. Как школьники на школьном дворе, избивающие друг друга после уроков. Ты, гребаный неудачник, ты все ещё не понял, да? Люцерис бьёт себя по лбу, раздражённый надеждой, которая всё ещё живёт в его груди. Он снова шлепает себя по лбу, прижимая обе ладони к горящим щекам. Ситуация толкает его дальше, заставляет запустить руки в волосы и сжать их с силой в кулаке, кусая внутреннюю сторону щеки. - Прекрати, - требует Эймонд, хватая Люцериса за запястья, - Да что с тобой такое? Не бей себя. Люк вырывается, без раздумий бьёт себя ладонью по шее. Раз, два. - Ты злишься, что это делаю я? Не ты? - Шлепок. - Тогда сделай это. Ударь меня, если это всё, что ты хочешь, ты прав, что я не смогу победить тебя в борьбе. Я даже не буду пытаться, выкинь это из головы. Всё в порядке. - Прекрати! - Эймонд прижимается к нему, с силой ударяя Люцериса по костяшкам пальцев. - Видишь? - смеётся он, - Тебя не удовлетворяет, что я ранен не тобой, не так ли? Ты видишь, как мне больно, но тебе нужно больше. Ты хочешь сам получить свой пирог и съесть его. Я понимаю. - Ты ничего не понимаешь. - Понимаю, - настаивает Люцерис, прижимаясь спиной к тумбе позади себя. Защитная позиция, но это не имеет значения. Не он сейчас отчаянно ищет спасательный круг, за который можно было бы ухватиться. - Тогда пойми, что я был хорошим, - начинает Эймонд, - Я сделал тебе честное предложение, а что сделал ты? Ты ушёл от меня, ты стал моим призраком. Ты стал жертвой, той, кто боится меня. - Я не боюсь тебя. - Боишься... - Я боюсь только того, на что способен, - говорит Люцерис, поднимая руки вверх, чтобы обнять Эймонда за плечи. Это ничего не меняет, они и так находятся в пространстве друг друга, но это уже что-то. Самое слабое подобие контроля, которое он может себе позволить, - Я боюсь поддаться, потому что знаю, что тебе будет хуже. Нам обоим будет хуже. - Чертовски благородно с твоей стороны, - фыркает Эймонд. - Прекрати. Я знаю, в чём дело, ясно? Я знаю. Всё в порядке. - Ты знаешь? - Да, - убежденно говорит Люцерис, перемещая руки на шею Эймонда, поглаживая большими пальцами его челюсть. Чёрт. Под теплой кожей так быстро бьётся пульс, и Люцерис не уверен, кому из них он принадлежит, вполне возможно им обоим. Два сердца бьются как одно, - Я знаю, дядя Эймонд. Я тоже потерял отца. - О, не смей превращать это в... Эймонд отстраняется от него, наполовину задыхаясь. Цербер в присутствии дьявола; если Люцерис зло то он будет злым до конца, они вместе уйдут отсюда, и он скажет всё, что нужно. - Я знаю, что ты боишься. - Чего? Старик годами был на грани, если что, так это облегчение для него, что он наконец-то... Умрёт. - Эймонд, - вздыхает Люцерис, снова протягивая руку, Эймонд отбрасывает её, но придвигается ближе, его голова склоняется всего на сантиметр, осмеливаясь допустить, чтобы Люцерис проявил к нему сочувствие, - Поговори со мной. Думаешь, я не понимаю? - С чего бы тебе это понимать? - фыркает дядя, засунув руки в карманы, - У тебя полноценная семья, Люцерис. Вы все любите друг друга. Вы можете раздражать друг друга, но вы всё равно можете положиться друг на друга. - ... Да, - соглашается Люк, не понимая, к чему всё идет. Эймонд молча смотрит на него, он смотрит в ответ. - Теперь ты специально ведёшь себя странно, - фыркает Люцерис, придвигаясь ещё ближе и снова обхватывает Эймонда за шею как можно расслабленнее. Когда его не выбрасывают в окно сразу же, он прижимается к нему так крепко, что это похоже на объятие, хотя и одностороннее. - Нет, - бормочет Эймонд, надувшись. - Нет? - уточняет Люцерис, уже отстраняясь. - Прекрати, чёрт, ты такой надоедливый. - Так раздражает, что ты обнимаешь меня в ответ, - Люцерис закатывает глаза, но ничего больше не говорит, предпочитая вместо этого поглаживать длинные волосы у основания шеи дяди. Это всё его жёсткая натура и явное нежелание быть другим, но вскоре вокруг тела Люка появляются знакомые руки, а нетерпеливые вдохи выравнивают напряжённую атмосферу в воздухе, которым они дышат вместе. Это всё ещё болезненно, как и их объятия, будто недоваренное яйцо в великолепно приготовленной еде, но это прогресс. Независимо от того, что думает Эймонд, это не жалость. Просто... Отец Люцериса умер пятнадцать лет назад. Он чувствовал себя одиноким, уязвимым и ослепленным горем. Он не хочет, чтобы кто-то, о ком он заботится, чувствовал то же самое. - Я был там, где ты сейчас, - говорит он Эймонду, - Тебе не нужно беспокоиться ни о чём, кроме как о том, чтобы позволить себе чувствовать то, что ты чувствуешь, - и позволить другим быть рядом с тобой, когда ты это сделаешь, это кажется важным дополнением, но Люк отказывается от фразы в пользу продолжения объятий. Эймонд понимает слова, которые Люцерис произносит своим телом, лучше, чем те, которые он произносит ртом, и эта ситуация не исключение. - Это не... Он не заканчивает, проглатывая слова, но Люк уже знает, как звучит этот мотив. - Это несправедливо, - соглашается он, - Я знаю это. Мне жаль. - Не говори так, - шепчет его дядя, вздрагивая, - Ты просто... Ты бросил меня. Ты просто оставил меня там. Имеет ли он в виду предыдущую ночь, когда Эймонд был пьян и метался по комнате, чередуя змеиное шипение и тоскливые просьбы? Или он имеет в виду то что произошло до этого, когда они трахались на прощание в той ванной, и Люцерис каждой клеткой своего мозга знал, что Эймонд хочет, чтобы он остался с ним, знал это так же сильно, как знал, что ему нужно уйти? В любом случае, это спорный вопрос. Назад дороги нет, и сейчас не тот момент, чтобы предаваться воспоминаниям. - Нам не нужно сейчас говорить обо всём этом, - отмахивается Люк, поглаживая Эймонда по шее, сидя при этом на тумбе уже в другой ванной, разве это не забавно? - Всё в порядке, мы все уже здесь. - Я должен был быть здесь ещё вчера. По тому, как он это говорит, Люк понимает, что Эймонд выкручивает ситуацию в приступе ненависти к себе, но в данный момент в этом нет никакого смысла. - Я был здесь и могу сказать тебе прямо, ты ничего не смог бы сделать, - твёрдо говорит он, - Теперь ты здесь. Вот что важно. Эймонд прижимает голову к шее Люцериса и это ощущается так же естественно, как первый снег. Так сладко, что все внутренности горят, будто он городской ребёнок, которого впервые вывезли на свободу природы, сорвать свою первую дикую ягоду. Попробовать её. Это сладость, о существовании которой он и не подозревал, и она драгоценна в его руках. Если Люцерис задыхается, то только потому, что просто не может удержаться. Когда ты впервые открываешь для себя что-то во взрослой жизни, то, о чём все остальные узнавали в тёмных углах на четырнадцатилетиях, всегда возникает ощущение, что это специально держали от тебя в секрете. Приберегли именно для этого момента. Люцерис чувствует это позвоночником. Он чувствует это каждой клеточкой своего тела, потому что здесь нет ни языка, ни полуобнаженных тел, только две длинные руки, уцепившиеся за его ребра, и потрескавшиеся губы, из которых вырываются тихие вздохи. Они даже не целуются, но звуки всё равно исчезают в пространстве вокруг них. Но куда они деваются? Люк крадёт их, и хранит между позвонками, вырастая в высоту от их силы, как самое могучее дерево. Когда он отстраняется от Эймонда, это оказывается не так трудно, как он боялся. - Я здесь, - шепчет он, позволяя своему лбу прижаться ко лбу Эймонда. Он чувствует себя привилегированным, что может делать это и давать это, но их мир сейчас больше, чем эта ванная комната, - Мы должны вернуться. - Я не хочу возвращаться, - стонет Эймонд, прикусив губу, Люцерис сжимает те места, где их руки всё ещё соединены. - Я знаю. Но тебе всё равно придётся это сделать, да? На самом деле это самый нежный момент, который они когда-либо разделяли, не считая того случая, когда они спали в одной постели, поэтому, конечно же, он должен был быть прерван. Люцерис никогда не видел такой быстрой змееподобной перемены: Эймонд из неуверенно открытого, умиротворенного в своём теле человека - превращается в натянутое как струна каменное изваяние, рычащее на незваного гостя. - Всё в порядке, - говорит Люк, поглаживая его по спине, - Это всего лишь Харвин, он классный. - Ты что, блять, не видишь, что мы разговариваем? - Эймонд настойчиво шипит сквозь зубы, как будто Харвин оскорбил его, ворвался в хранилище очень личных эмоций, а не просто зашёл в мужской туалет в неподходящее время. В две секунды Эймонд становится снова самим собой, длинным и злым существом, подобным мангусту, набрасывающемуся на змею. - Всё в порядке, - Харвин искренне улыбается Люцерису, - Я понимаю, у вас двоих был момент. Просто подумал, что должен сообщить тебе, что перехватил твоих сестёр уже на пути сюда. Может, тебе пора возвращаться, Люк? - Близняшки? - предполагает Люцерис и это так, судя по быстрому кивку гривой Харвина. Естественно девочки пошли искать их. - Они тоже могут отвалить, - рычит Эймонд. Люцерис придерживает язык, понимая, что сейчас не время выступать в защиту своего любовника. Он беспокоится о Люке, это понятно, но с ним всё в порядке. Люцерис не тот, кто нуждается в сочувствии. Поэтому он отстраняется, потому что он единственный, кто может сделать это, хотя и не способен удержаться, чтобы не прижать костяшку пальца Эймонда к своей щеке, прежде чем расцепить их руки. Однако Харвин и Эймонд стоят неподвижно, как каменные статуи. - Ребята, вы не идёте? - Если Эймонд не против, я бы хотел поговорить с ним. - Харвин, - предупреждает Люцерис, - Это не совсем... - Ладно, как скажешь, - отмахивается Эймонд, и он снова щетинистый мангуст с распушенным хвостом, занимающий место, которое Люцерис только что оставил у тумбы, его руки скрещены на груди, и он при этом даже не смотрит на Люка. Это странно. Но он верит, что Харвин не перейдёт границ, чёрт, может, Эймонду даже полезно хоть раз поговорить с таким человеком, как Харвин. Дядя Люцериса может быть Златовлаской, а Харвин папой-медведем, готовящим восхитительно меткие советы на тёплой плите... Полузадуманная метафора заставила его пройти половину пути до дедушкиной палаты, прежде чем он развернулся, а длинные ноги побежали так быстро, что уже через мгновение он смог прижаться ухом к толстой деревянной двери. У Златовласки был счастливый конец, не так ли? Он доверяет Харвину, но Эймонд чувствителен и вполовину не так крут, как притворяется, и ему нужна поддержка... - ... Трое детей от... что-то принадлежащее ей... не делает это правильным... Люцерис едва слышит сквозь твердый материал, и глубокий от природы голос Харвина не помогает, звуки больше похожи на вибрацию, чем на слова. Всё, что Люцерис может понять, это то, что они говорят о ком-то с тремя детьми. Возможно, Хелейна? Рейнира с её первыми тремя сыновьями? Эймонд напряжен, поэтому его тон становится выше, что является благословением для подслушивающего. - Не смей... ты, блять, ничего не знаешь... как какая-то жертва! - Пойми... - Люцерис напрягается, прижимаясь ближе, если это вообще возможно. Он прикладывает руку к другому уху, чтобы помочь себе сосредоточиться, потому что и так ничего не может понять, - ... Всегда мечтал... мог бы сделать больше... дал Алисенте деньги... - Почему она никогда ничего не говорила? Если она... К чёрту, ругается про себя Люцерис, отступая на цыпочках на шаг, чтобы приоткрыть дверь на сантиметр, двигаясь бесшумно, как мышь. Петли, к счастью, не скрипят, его колено служит упором, чтобы дверь не двигалась. Низкий голос Харвина теперь звучит отчетливее, едва слышно, но это уже хоть что-то, Люцерис задерживает дыхание и внимательно слушает. - Иногда мы делаем такие вещи с другими людьми, воссоздаем ситуацию, чтобы попытаться исправить прошлое. Это механизм преодоления. - Кто ты, блять, такой, чтобы говорить мне это дерьмо? Ты всего лишь живой член, Стронг, ты здесь только потому, что моя сестра... - Эймонд, она тебе не враг. Ты можешь произнести её имя. Рейнира тоже никогда не хотела этого. - Да, я уверен, что она говорит себе это прямо перед тем, как послать всем двадцати своим ухажёрам смс с пожеланиями спокойной ночи и позволить тебе отшлепать её на сон грядущий. На некоторое время воцаряется тишина, напряженная и... напряженная. Люцерис хмурит брови, пытаясь сплести историю воедино. Люк не дурак и понимает, что у Эймонда есть какой-то комплекс по поводу Рейниры, даже знает, что это сыграло свою роль в их извращённом сексе. Не то, чтобы Эймонд хотел Рейниру, нет, это было бы слишком, но она ему не нравится, и по этим же причинам она не нравится и Алисенте. Они ревнуют к её свободе? Люцерис не понимает, откуда Харвин знает об этом, или почему он решил обратиться к Эймонду? Послала ли его Рейнира? И если да, то с какой стати? В этой головоломке есть недостающий фрагмент. - Я не встречал Алис, пока не стал взрослым мужчиной, после смерти моего отца, Эймонд. К тому времени было уже слишком поздно. Он так долго держал этот секрет при себе, и это высосало его досуха. Может, это был стыд, может, он просто думал, что слишком глубоко погряз в этом... Я знаю только, что чем дольше он это скрывал, тем хуже было для всех. Алис? Люцерис мысленно перебирает список знакомых, пытаясь найти кого-то по имени Алис в жизни Харвина. Но ничего. Он никогда не слышал об этой женщине, никогда не слышал, чтобы Эймонд упоминал этого имени, хотя очевидно он её знает... - Племянник Люцерис? Это чистая удача, что дверь беззвучно захлопывается, когда он нажимает на ручку, поворачивается и видит знакомое лицо. Их двое, но только одно дружелюбное. - Хелейна! - приветствует он задыхаясь, игнорируя Кристона так же, как Кристон игнорирует его, - Боже, как я рад тебя видеть... Как Джейхейра? Температура спала? - Джейхейра? - спрашивает Хелейна, внезапно насторожившись, - У неё температура? Люцерис неловко смеётся. - Разве нет? Алисента сказала, что тебе пришлось остаться с ней прошлой ночью, потому что она заболела... Я ошибаюсь? - Это был Джейхейрис, - отвечает Кристон, смахивая волосы с плеча Хелейны. Он встаёт между девушкой и Люцерисом, как будто она нуждается в защите. Ах да, он выбил глаз Эймонду, и теперь с ним всегда обращаются как с угрозой, - Да? Но сейчас он в полном порядке, не стоит беспокоиться. - О, да, не стоит. Если он сейчас в порядке, - кивает Хелейна, принимая предложенную Кристоном резинку и убирает свои серебристо-золотистые локоны в пучок. Мне лгут, Люцерис уверен в этом также, как уверен в том как его зовут. Не знает точно, кто лжец, но это точно, и самодовольное лицо Кристона - самое легкое место для обвинения. Таинственная Алис, отсутствующая Хелейна. Прошлой ночью Алисента точно сказала "Джейхейра", но, возможно, она запуталась... Здесь происходит что-то странное. Не его дело, в конце концов, но у него в душе нехорошее предчувствие. - Пойдём, - берёт её за руку Люцерис, игнорируя Кристона, - Там остались остатки завтрака, ты ела? Твой отец сейчас без сознания, но приходили врачи, так что возможно есть кое-какие новости. Она искренне улыбается ему, и её большие и красивые фиолетовые глаза загораются радостью. - Хелейна! - зовет Эймонд, выходя из туалета, и поведение девушки меняется, когда она бросается в объятия брата. Она оказывается сжата в крепких объятиях - не таких, какие были у них с Эймондом, нет, Эймонд совсем другой человек, когда речь идет о Хелейне. Они шепчутся друг с другом, пока не подходит Люцерис, склонив голову. В обществе Эймонда Хелейна улыбается ярче, и Люк это сразу замечает. - Племянник Люцерис только что хотел отвести меня в палату отца, - говорит она Эймонду, который сглатывает и старательно пытается не смотреть на Люка. Люцерис следует за ними молча, позволяя брату и сестре насладиться обществом друг друга. Кристон идёт вперед, не желая завязывать любезные разговоры с Люцерисом, у которой руки в карманах, а глаза опущены к земле. Кросовки Эймонда почти вдвое больше белых кед Хелейны, её носки аккуратно надеты поверх телесного цвета колготок. Это шерстяные носки, сбоку на них нарисованы стрелки, показывающие, где какой конец, и Люцерис готов поспорить, что если она снимет кроссовки, то снизу на них будут круглые пластиковые бирки. Ты знал, что Хелейна в больнице? Он не знал, но теперь понимает, потому что Люцерис узнаёт эти носки. Лейнор Веларион носил их последние шесть месяцев своей жизни, дедушка Визерис носит их сейчас. Самые удобные носки, известные человеку, массово выпускаемые в оттенках синего, бежевого и серого. Это больничные носки.