give you back to me

Джоффри, сгорбившийся и расстроенный тем, что его не допустили к драке таким унизительным способом, встряхивается, как собака, и топает в ванную. Люцерис не чувствует на себе взглядов окружающих; всё его внимание сосредоточено на том, чтобы не дрожать в своих грязных и мокрых сапогах Prada, над которыми он недавно смеялся вместе с Алином. Уже в своей комнате он вытирается полотенцем и переодевается так быстро, как только может, потому что ему нужно... Ему нужно поговорить с Рейнирой, сначала наедине, прежде чем это сделает кто-то другой. Она должна услышать от него всю историю. Узнать правду. - Я не позволю им указывать как следует жить моим сыновьям, как они делали со мной! - кричит она, когда он проскальзывает в главную спальню крыла, в котором они остановились, её лицо нехарактерно раскраснелось. Обычно, когда его мать волнуется или злится, у неё есть ритуал сжимания кулаков и вращения колец на пальцах, словно она хочет вызвать электричество от трения, но это скорее похоже на божественную молнию, чем на какое-либо искусственно созданное явление. Только дважды в жизни Люцериса она так кричала. Это всегда пугает его. Деймон гораздо больше привык к тому, что женщины кричат на него, поэтому именно он держит Рейниру за плечи. - Мама, - выдаёт своё присутствие Люк, и чувствует как у него сжимается горло. Это так плохо. Очень плохо. - Люцерис! - восклицает она, указывая на него, - Ты слышал, как они провоцировали его, Деймон? На похоронах моего отца! - Ёбаные пизды, - выплёвывает Деймон, хмурясь, отчего морщины выступают на его лбу. - Мама! Я должен тебе кое-что сказать. Крик - это беспроигрышный способ привлечь внимание любого человека, он обнаружил это дважды за сегодняшний день. Её гнев - стихийное бедствие, но её любовь к своим детям может сдвинуть горы. Люцерис всё ещё стоит на месте, с беспокойством проводя рукой по лицу, когда начинает исповедь, которая венчается тем, что он заминается в подборе слов с первого же звука. Он говорит так быстро, что его дрожь в голосе напоминает о школьных днях, об экзаменах, на которых он решался писать Т и F так, чтобы они были настолько похожи, что по двоичной шкале "правильно - неправильно" невозможно было бы обвинить его в ошибке... Но сейчас это не сработает, не так ли? Его мать смотрит на него большими фиолетовыми глазами, а в комнате ещё находится Деймон, поэтому Люцерис намеренно успокаивает себя, когда начинает сначала, скрывая свой страх перед её реакцией. - Мама, послушай, вся эта ссора, которая произошла, это не то, чем кажется... Она началась из-за того, что мы с Эймондом были вместе. Мы с Эймондом встречались, - звучит двусмысленно, рассуждает Люцерис. Мы спали друг с другом, - звучит слишком сексуально и интимно, не акцентируя внимание на эмоциональном подтексте признания, на том, что он пытается донести, что всё это в корне неверно. Однако при фразе "были вместе" у него всё равно сводит судорогой живот. Только в твоих мечтах, неудачник! Рот Рейниры двигается, не издавая звуков. Если бы пол был зыбучими песками, Люк утонул бы на месте, как "Титаник", но нет, это твёрдая древесина; твёрдые слова, твёрдой истины. Жестко и больно, как стоять на острых гвоздях. - Это было давно, - говорит он, прочищая горло, - Я имею в виду, это длилось всего несколько месяцев. Потом мы расстались, но я никогда не говорил Джейсу, даже когда всё закончилось. Он узнал только сегодня и не понял, он подумал, что происходит что-то другое, поэтому он... Отреагировал так. А Эймонд очень вспыльчивый, так что всё стало ещё хуже, но я клянусь, всё не так плохо, как кажется. Что ж! Деймон фыркает на заднем плане, как ни странно, Люцерис благодарен ему за это; тишина была бы угнетающей. - Так вот что значит, что вы разобрались как взрослые мужчины, Люцерис? Ты позволил этому щенку оказаться в своей постели в качестве платы за то, что он стал таким? - спрашивает Деймон. Он не злится, его тон скорее насмешливый. Предвестник зловеще горьких истин. Как у такого человека, как он, получился ангел вроде Рейны, современная наука объяснить не в состоянии. - Деймон, остановись, - мягко укоряет Рейнира, - Люк, это... Он опускается на стул рядом с ней, заранее наказывая себя и раскаиваясь. - Я знаю, как это звучит, мама. Я знаю. Но это было совсем не так, это просто случилось, - его совесть хочет начать раскаяние прямо сейчас, в этом доме. Словно он в ситуации: я держал его в подвале, пока все смотрели "Шрека" этажом выше. - Ты должен был... Я не... - Я знаю, это сбивает с толку. - Она сбита с толку, потому что некоторые люди говорят о тех, кого презирают, более любезно, чем этот маленький засранец только что говорил о тебе. Если то, что ты говоришь, правда, то это ещё меньше располагает нас к нему, честно говоря. - Я не пытаюсь расположить кого-либо друг к другу, - разочарованно говорит Люк, - Я просто пытаюсь объяснить ситуацию, чтобы она не стала ещё хуже. Что бы ни сказал Эймонд, он сделал это потому, что хреново разбирается в конфликтах и всегда должен говорить всё только самое худшее. Ясно? Я знаю, это неправильно, это не оправдание, но когда его загоняют в угол, он пытается напасть в ответ. Он такой. - Напасть на тебя, - уточняет Деймон, приподняв бровь. - Нет, - говорит Люцерис. Да, думает он, но сейчас не время для подробностей. - Подожди, - ворчит Рейнира, потирая лоб, - Деймон, ты можешь сходить за Харвином? Скажи ему, что он нужен мне здесь. Спасибо, - когда дверь за ним закрывается, она берёт Люка за руки, - Вот, так-то лучше, мы можем поговорить без него. Послушай, милый, не мог бы ты рассказать с самого начала? У меня проблемы с пониманием ситуации. Люцерис сжимает её ладони в ответ с большим рвением. - Тебе не о чем беспокоиться об этом, вот что я хочу сказать. Я поговорю с Джейсом и разберусь с этим, но это не так уж важно. Я порвал с Эймондом несколько месяцев назад... - Ты порвал с ним? - В принципе, да. - Почему? Что произошло между вами, детка? Он делает жест рукой, который сворачивается также быстро, как пережаренное суфле. - Разные вещи, - нити её терпения иссякают, судя по напряженному состоянию сжатых губ, от чего Люцерис спешит избавиться, - В конце концов стало слишком тяжело. Будто как только мы проникли в более глубокие аспекты отношений и появились чувства, то этого стало слишком, и у нас вообще не было инструментов, чтобы справиться с этим. Я не знаю, часть меня была очень... Смущена, чтобы сказать тебе. Всё это было грязно, всё закончилось грязно, и, если быть до конца честным, это была не только его вина. Мама, пожалуйста, послушай, последнее, чего я хочу это начинать целую драму по этому поводу. - Джейс говорил о другом. Гнев вспыхивает внутри Люцериса - с чего бы Джейсу быть авторитетом в отношениях Люка, не говоря уже о том, что он даже не знает другую сторону Эймонда - но он подавляет его, потому что его раскаяние перевешивает любое возмущение. - Джейс просто пытался защитить меня, - бормочет Люк, опустив голову, - У него не было всей информации. - Это... Ваша связь. Это было то, чего ты сам хотел? - Да. - На сто процентов? - спрашивает Рейнира, между ними повисают облака трепета. - Мама, - Люцерис издаёт хриплый звук, - Ты действительно думаешь, что Эймонд такой человек? Потому что это не первый раз, когда кто-то спрашивает о таком, и это что-то ломает в нём, когда Люк это слышит. Эймонд не такой - в нём много чего есть, но не этого. Согласие между ними могло бы быть более явным, видит бог, Люцерис тоже не знал, с чего начать, но он никогда не чувствовал что его заставляют, Эймонду это было важно. Возможно, на свой собственный странный манер. Другие любовники спрашивали Люка, говорили, нравится ли тебе это, или, могу ли я сделать это, все вопросы, которые Люк находил такими сексуальными в те моменты, как проводники электричества в здании. "Да, пожалуйста, прикоснись ко мне", - говорил он сквозь дразнящий поцелуй, дрожа в предвкушении. Эймонд же никогда не задавал этих вопросов вслух, но каждое прикосновение, каждое объятие после секса были наполнены ими. Существовать в пространстве, где они оба могли бы быть благодарны за всё, что они только что отдали и получили; это были минуты без слов, но они не были безмолвные. Звезды не издают шума, когда взрываются в космосе. С другой стороны, метеоры... Люцерис не идиот он знает, что то, что произошло сейчас на улице, было катастрофой, что неохотное согласие Эймонда было странным. Люк просто хотел каким-то образом восстановить некоторый контроль над ситуацией. Для него не понятно, почему Эймонд вообще подыгрывал ему, но на когда-то это должно было случиться. Великий жест мира после насилия, твой брат гребаный педик, верно, у нас всё хорошо. Отстранённо он осознает, что вспотел. - Я не знаю, что он за человек, - задумчиво признаётся Рейнира, прерывая цепочку мыслей Люка, - Мой сводный брат… Я кое-что слышала о нём. - Это можно сказать обо всех нас, - шепчет Люцерис. К тому времени, когда Джейкерис и Джоффри наконец присоединяются к ним, Рейнира и Люцерис оба рыдают, залившись слезами. - Мой ребёнок страдал, а я не знала! - Нет, мама, я был в порядке, просто чувствовал себя таким глупым. Нежные слезы, никаких истерик, которых никогда и не было между ними; его мать всегда была из тех, кто прячется, когда ей плохо, чтобы прийти в себя в своём самом маленьком кругу. Он познал горе у неё на коленях. Он считает, что быстрое восстановление - это функция, которая разблокируется на 10 уровне, поэтому неудивительно, что она опережает его в этом. После того, как состояние его братьев пришло в норму, она рассказывает им историю так, как будто это её собственная. - Это не то, что я слышал, - разочарованно перебивает Джейс, когда она доходит до "они встречались", прикусив ноготь большого пальца, а её тело напряжено до максимума. У Люцериса немного больше желания огрызнуться на своего брата, чем на мать, чем он и пользуется. - Что ты слышал? Ты даже не слушал меня, Джейс! Ничего из этого не должно было случиться, если бы ты просто... - Прости, что? Люк, ты слышал, что он говорил? - Конечно! Это было хреново, но ты обострил ситуацию, ясно? Я не знаю, что с вами, ребята, вы всегда просто по щелчку пальцев выходите из себя. - Всегда? - Джейс смеётся, шокированный недоверием, Люцерис просто смотрит в ответ, - Святое дерьмо, ты серьёзно? - Ты вообще слышишь о чём я говорю? - Люк стонет, проводит рукой по волосам и тут же убирает её, потому что в последнее время он пытается, безуспешно пытается, остановить свои тревожные тики, - Очевидно, что Эймонд облажался! Как и я, споря с ним! Как и ты, приняв как должное первое, что услышал, и побежав драться из-за этого! Это был просто идеальный шторм, теперь мы можем, пожалуйста, забыть об этом? - Нет, - отвечает Джейс, немедленно вставая на ноги только в носках, но в безупречно отглаженных чёрных брюках, в которые он переоделся (оставим ему право иметь второй отглаженный костюм на всякий случай), - Смотри, как ты его защищаешь, чувак! Он запудрил тебе мозги! Рейнира щелкает языком. - Джейс! Твой брат тот, кто прекратил отношения, не думаю, что это справедливое обвинение. - Не защищай его, мама, - отмахивается Джейс. Говори за себя, - мысленно ворчит Люк, хотя в итоге соглашается, - Серьёзно, что этот парень задумал? Мы даже не знаем, чего он на самом деле хочет от Люка... - Он хотел чтобы мы остались вместе! В комнате повисает молчание. Возможно, в этот момент Люк теряет контроль. Пусть будет так, но он покончит с ложью. - Что ты сказал? - спрашивает Джейкерис. Люцерис пожимает плечами, прежде чем намеренно ужесточить свой голос. - Он хотел остаться вместе, ну это были его слова. Он все ещё злится из-за разрыва. Я не собираюсь врать и говорить, что у меня никогда не было сомнений по поводу расставания, но я знаю, что должен был сделать это. Всё, что ты услышал, было просто его обидой. - Так почему же ты не рассказал мне о нём? - спрашивает Джейс, что, по правде говоря, является сложным вопросом, поскольку затрагивает то, что ни один из них не признавал раньше. Что может быть, просто может быть, они не такие... - Я спрашивал тебя в лицо, Люк. Я понял, что что-то случилось, и спросил тебя, потому что если бы знал, что кто-то пытается причинить тебе боль... - Мне не нужно твоё разрешение! - огрызается он. - Дело не в разрешении! Какого чёрта, Люк, ты один из самых близких мне людей в мире! А теперь вдруг появляется этот мудак, и ты хранишь секреты о нём, и о том, как он с тобой обращается. Его щеки пылают от раскаленного унижения, которое растёт внутри как дерево. Это слишком тяжело, слишком унизительно. Он чувствует себя так, как будто его судят, и не в качестве умственного упражнения, нет, теперь всё это реально. - Я бы сказал тебе, только когда всё стало серьезным, Джейс. Когда всё стало бы официальным. Знаешь, почему? Потому что я знал, что ты так отреагируешь, - он поднимается со своего места, стряхивает с плеч тяжесть мира, - О, отреагирую как? Да? Это то, что ты собирался сказать, верно? Я знаю тебя, помнишь? Так что я знал, что ты скажешь это дерьмо, что я глуп, что он играет со мной. Я и так это знал, мне не нужно было, слышать это от тебя! - Люк! - задыхается их мать. - О чём ты, чёрт возьми, говоришь? - Джейс насмехается, обида и оскорбление на его лице очевидны, - Ты думаешь, что я сказал бы такие вещи? Люцерис, я бы помог тебе. Я был бы рядом с тобой. Люк сокрушенно смеётся, потирая лоб. - Ты постоянно говоришь такие вещи! Ты всегда говоришь мне о том, что я должен попытаться снова наладить отношения с Рейной, ты никогда никого не одобряешь... - Джейс! - Рейнира снова возмущённо вздыхает. - Нет, это не так, ты переворачиваешь мои слова. Я лишь говорил, что вы так хорошо ладите, что, возможно, через несколько лет, когда вы оба станете более зрелыми, вы могли бы попробовать снова. Люцерис вскидывает руки в воздух после этого признания. - Вот видишь, ты считаешь меня незрелым! Может быть, я просто не хочу в жизни того же, что и ты, Джейс! Мне нравится то, что есть у тебя и у Белс, но мы разные люди! - Ты хочешь поговорить о Бейле? - это выходит из-под контроля, Люцерис осознаёт, но слова бесконтрольно сейчас льются из них обоих. Может быть, им и нужно было это сделать, он ни черта не знает, но, конечно, хотелось бы, чтобы всё происходило не так. Увы, есть одна общая черта у всех Таргариенов - они доводят свои битвы до конца, - Давай поговорим о том, что с тех пор, как мы с Бейлой начали исследовать наши отношения, ты постоянно косишься на неё. Очевидно, что ты можешь иметь своё мнение о моих отношениях, но когда это делаю я - я злодей? - Кошусь на Бейлу? - Люцерис не может сдержать смех, это слишком нелепо, - Я бы никогда этого не сделал. Никогда. Бейла мне как родная сестра. - Но это не так. Этот ворчливый комментарий заставляет всех повернуть головы к его источнику. Полумокрый-полусухой Джоффри, сгорбившийся в позу угрюмого подростка, неловко сидит на деревянных перилах. Полувзрослый, полуребёнок. - Что? - говорят все трое одновременно. Глаза Джоффа вспыхивают, челюсть сжимается после того как он тяжело сглатывает. - Бейла тебе не родная сестра. Как и Рейна, и Аддам, и Алин. А я - да. - ... верно, - протягивает Люцерис в замешательстве, - Что это... Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, что ты не сказал Джейсу, потому что он наша мамочка. Это понятно. А как же я? Все остальные знали. - Они узнали сами, - поправляет Люк, - Я никому не говорил. - Дело не в этом! Дело в том, что вы двое лучшие друзья, хорошо, это неважно. Всегда так было. Эйгон и Виз очень близки, с этим тоже всё в порядке. Но что насчет меня? Я всегда один - вы меня ни во что не посвящаете! - Это правда? - спрашивает Рейнира, покачиваясь на ногах. Люцерис протягивает руку и снимает с неё кольца, потому что не может больше смотреть на то, как она их крутит. - Джоффри, - сочувственно вздыхает Джейкерис, - Если речь идёт о том, что произошло во дворе, то не беспокойся об этом. Гвейн - полицейский, это его работа обезвреживать людей. Ты не виноват в том, что проиграл ему в силе. - Меня это не волнует! - кричит Джофф, и его голос дважды срывается. - Ты прав, - перебивает Люцерис, пузырь ярости полностью сдувается. Ему холодно и голодно, ему хочется взять назад все слова, что он сказал с тех пор, как зашёл в эту комнату, и вместо этого просто умолять всех о сочувствии. Он никогда не хотел разжигать пожары, но они всегда происходят вокруг него, так что, возможно, проблема в нём, - Мне жаль, Джофф. Ты прав, я не проводил с тобой столько времени, сколько хотел бы. С этого момента я исправлюсь. - Это всё, что я хотел сказать, - бормочет подросток, выглядя слегка смущенным теперь, когда все успокоились. - Похоже, нам всем нужно исправиться, - неохотно ворчит Джейс, смиряясь с напряженной волной одобрения, охватившей комнату. Люцерис отводит взгляд, когда Джейкерис смотрит на него, ни один из них ещё не готов к примирению; вместо этого каждый из них берёт одну из рук Рейниры, обращая своё внимание на то, о чём они всегда могут договориться.

***

Всё чего Люцерис хочет от Эймонда это - ничего. Как он это получит? Отдав ему кусок своего разума, чтобы он соответствовал куску сердца, который тот вырвал у него из груди. Кусочек его разума зажат между обещаниями, потому что он уже на собственном опыте понял, будут они общаться или не будут, Эймонд всё равно появится в какой-то момент, чтобы укусить его за задницу. С таким же успехом его могут услышать. Сейчас его последний шанс сделать это. Завтра они разъезжаются, а после смерти дедушки у них больше нет причин видеться, так что всё должно произойти сегодня. Всё готово. Люцерис наберёт свои три очка и уйдёт. Его очки это: 1. Он сожалеет, что поднял тему со своими обнажёнными фотографиями в такое время. Это было хреново с его стороны, и он берёт на себя ответственность за это. 2. Он признателен Эймонду за то, что тот помог ему помириться с семьей, это было нелегко, но это был самый добрый поступок ради их близких. 3. Он сожалеет о том, что произошло, когда они были детьми. Если Эймонд хочет ненавидеть его до конца своих дней - это прекрасно, даже хорошо - в любом случае Люцерис больше не будет его беспокоить. Вот только Эймонд так и не появляется, и в конце концов Люцерис возвращается в свою комнату, укладывается в постель с помощью недавно выписанного снотворного. Он говорит себе, что не разочарован, этого следовало ожидать, может быть, он напишет ещё одно письмо. Как будто это сработало в прошлый раз, думает он с сарказмом, мозг превращается в банановую кашицу и также быстро гниёт. Он просыпается в кромешной тьме, это дезориентирует, как бывает, когда просыпаешься посреди ночи. В этот момент включается лампа и сверкающий синий сапфир - первый цвет, который он воспринимает, когда моргает привыкая к реальности. - Эймонд? - спрашивает он хриплым голосом, - Ты в порядке? - Хм, - отвечает тот. Люцерис отдергивает руку, которой инстинктивно потянулся к синяку на острой скуле. - Что ты здесь делаешь? - Ты звал меня, - говорит мужчина высокомерно. Ещё нет и часа ночи, согласно прикроватным часам. Люцерис почти не поспал. - Это было давно, - ворчит он, никогда не любивший просыпаться, - И я просил встретиться со мной в библиотеке. - Мои извинения за то, что не прибежал сразу же, племянник. Достаточно подавленный, Люцерис тянется к стакану воды, чтобы смягчить пересохшее горло, и к своему телефону, где записал пункты для разговора, потому что, честно говоря, его мысли сейчас немного плавают. Он пытается взять себя в руки, когда понимает, что его голова плывёт, и вылезает из-под одеяла, чтобы оказаться на более ровной поверхности. - Ну, спасибо, что всё равно пришёл, тогда. Я хотел бы кое-что сказать до того, как мы уедем после чтения завещания, если ты не против. Я могу написать это в письме, если ты предпочитаешь, но... - Люцерис делает неопределенный жест рукой, чтобы закончить предложение. Опять хм. Никогда ещё один звук так не напрягал Люка, как бесполезные хм Эймонда. Люцерис понимает, что он всё ещё в остатках своего костюма: теплые брюки, пиджак расстегнут, чтобы обнажить белоснежную нижнюю рубашку. Люка настораживает то, как быстро он пересказывает свой список, несмотря на то, что старается говорить медленно, мягко и твёрдо. Эймонд не прерывает его ни вербально, ни невербально, просто слушает с каменным лицом. - ... хорошо? - в какой-то момент Люцерис рискует спросить. Может быть, это всё-таки сон? Эймонд уже бывал в таких его снах, честно говоря. - И это всё? Неловкое пожатие плечами - это всё, что он может выдавить из себя. - Что ещё ты хочешь, чтобы я сказал? - Не знаю, - резко фыркает Эймонд, пошарив рукой по карманам, несомненно, в поисках сигарет, но, к счастью, ничего не находит, - Думал, что ты разозлишься. - Из-за чего? - в ответ он получает лишь неопределённое ворчание, еще хуже, чем "хм", эти маленькие хлебные крошки трусости. Люцерис проглатывает разочарование; получить в ответ на свои слова раскаяние всё равно было маловероятным, - Нет смысла говорить об этом, давай просто двигаться дальше. - Тебе было больно. - Да, мне было больно, - усмехается Люцерис, удивляясь твердости своего тона. - Насколько сильно? Не опускайся до этого, не делай этого... - Было больно, как от удара ножом? Конечно. Всё всегда возвращается к этому, не так ли? Один и тот же избитый сценарий. Ингредиенты просты: кровь на песке, крики, нож, поймавший солнечный свет. Результат неизменен: за единственный момент полного господства Люцериса над Эймондом в его жизни, дядя навсегда лишает его власти. Мысль о том, что между ними может быть что-то ещё - глупая игра. Пока последняя память о них не исчезнет с этой земли, они останутся двумя мальчишками в песочнице. - Уже поздно, - говорит Люцерис, не видя смысла начинать ссору, - Нам завтра рано вставать, дядя Эймонд. Тебе пора в постель. - Я в постели. - В твою собственную. - Ну, племянник, весь этот дом... - Уходи, - огрызается Люцерис, отталкиваясь от кровати, чтобы встать во весь рост с фальшивым авторитетом. Но как только его босые ноги касаются пола, Эймонд тащит его обратно в кровать. - Останься, - просит он. - Эймонд, серьёзно, - хнычет Люцерис, вырываясь из цепкой хватки, - Это был долгий день, не начинай. Дядя хрипло дышит в его кожу. - Прости, ладно? Мне нужно было навестить маму и Хел, я не успел прийти, меня задержали. Это что, Эймонд извиняется за опоздание? Или за что-то вообще? Но это не имеет значения, не тогда, когда Люцерис окончательно умывает руки от всего происходящего между ними. Он суров, когда говорит, скорее как напоминание самому себе, чем с реальной враждебностью - ничего этого не осталось, он слишком оцепенел, чтобы злиться. - Окей, мне всё равно. Хелейна в порядке? "Хм" и "да" убедительны в любом случае. Руки на талии Люка ослабевают, когда он задаёт свой вопрос, и он пользуется свободой, чтобы подтянуть ноги под себя. Эймонд слегка хмурит брови. - Ты лжёшь? - подозрительно спрашивает Люцерис. - С чего бы это, племянник? - На днях ты сказал мне кое-что непонятное о Хелейне. Я только потом понял, что это значило... Я знаю, что это не моё дело, но мне не удавалось застать её одну, и я беспокоюсь. - Она в порядке. Лжец. Люк меняет тактику. - Кто такая Алис? А вот это вызывает реакцию Эймонда. Угрожающая дрожь, расширенные глаза. - Что ты, блять, знаешь об Алис? - Ничего, - признаётся Люцерис, - Я слышал, как вы с Харвином говорили о ней. - Ммм. Подслушивал, значит. Хочешь совет, Люси? Лучше не произноси её имя три раза перед зеркалом, иначе она может появиться, - возникает тяжёлая пауза, когда лицо Эймонда проходит через цикл эмоций, которые Люцерис не может расшифровать при слабом освещении, - Я не уверен, съест ли она тебя живьём или ты ей понравишься, - Эймонд тянется к нему ближе, грубый большой палец гладит Люка по щеке, прежде чем он успевает возразить. Люцерис должен отстраниться, он знает это, но он слаб, и наконец-то снова почувствовать эту мягкость... Он говорит себе, что это не имеет значения, что это в последний раз. Но когда Эймонд наклоняется и прижимает их губы друг к другу? Это уже слишком. - Нет, прекрати, - пытается вымолвить он, но Эймонд становится всё настойчивее, прижимается крепче, давит сильнее. Облизывает губы Люка в поисках входа, который Люк ему не даёт, не даёт, не даёт, - Какого чёрта, прекрати, Эймонд! - Люцерис, - шепчет Эймонд в ответ на жёсткие углы, которые Люк создаёт своими плечами и локтями, - Ну же, не усложняй. Его гнев снова вспыхивает. - Ты серьёзно тот самый гомофоб, который прилюдно обзывает меня педиком, а потом пытается трахнуть оставшись наедине? Уходи, ты мне не нужен! - Но ты же хочешь, - настаивает Эймонд, приводя его в ярость, - Ты скучаешь по мне. - От тебя пахнет травкой, ты что под кайфом? О, Боже! Эймонд снова целует его, теперь уже более возбужденно, они вдвоём сейчас - неудобная пара из коленей и локтей, когда Эймонд толкает его на спину и опускается сверху, прижимаясь жесткими поцелуями везде, где есть доступ к голой коже. - Ты всё ещё злишься? - Нет, Эймонд, - саркастически усмехается Люцерис, - Меня полностью устраивает, что ты обращаешься со мной как хочешь, а я должен терпеть, иначе ты обвинишь меня в том, что я строю из себя жертву. - Я сказал, что сожалею. Эймонд шепчет слова, прижимая их к губам Люка, а Люк просто пытается заговорить в неподходящий момент, по крайней мере, для него, для Эймонда это прекрасная возможность просунуть язык в теплый рот Люка, с удовольствием обхватывая его подбородок в этом одностороннем поцелуе. Пожалуйста, - мог сказать Эймонд, и Люцерис растаял бы. Но он этого не делает, просто проводит руками по телу Люка под рубашкой, пытаясь углубить угол поцелуя, словно ища воздух между их сомкнутыми губами. Стоп! Думает Люцерис, крепко зажмурив глаза. Но ведь он сам прижимается - ближе? дальше? - приподнимает голову, отчего их зубы только клацают друг о друга, а его губы тоже двигаются навстречу, а руки оказываются на плечах, которые могут либо оттолкнуть, либо притянуть в зависимости от... - Стой! - наконец говорит он, отрываясь от другого тела в своей постели, - Эймонд, остановись. Мы не будем этого делать. - Мы уже делали это раньше, - указывает Эймонд. И это определённо весомый аргумент в любой инопланетной жизни, где сформировался его мозг. - Ты серьёзно думаешь, что после всего, что произошло, я все ещё хочу близости с тобой? - недоверчиво спрашивает Люцерис. - Ты бы предпочёл близость с кем-то другим, не так ли? Этот парень безнадёжен. У Люцериса опускаются руки, он чувствует себя голым и выставленным напоказ так, что мурашки бегут по коже. Эймонд смотрит прямо на него, и он понимает, что хочет его. Люк чувствует себя отвратительно перед лицом этого человека, хочет взять всё это сексуальное желание и бросить его в печь, чтобы оно перестало жить под его кожей. - Нет, - задыхается Люцерис, потирая глаза, - Ты что шутишь? Я не был ни с кем... Я не могу делать это ни с кем другим, ясно? Я не могу даже прикоснуться к себе, мне так чертовски плохо. От одного взгляда на своё тело в зеркале мне хочется кричать. - Почему? - спрашивает Эймонд искренне недоумевая! Люцерис смотрит на него, разрываясь между безразличием, которое он обещал себе проявить, и желанием рассказать Эймонду всё, выложить всю тяжесть своей боли, своей обиды к ногам человека, который посчитает это своей заслугой. Жертвоприношение злобному божеству. Но это тоже несправедливо. Здесь нет ни богов, ни зверей, только его поблекший дядя в похоронной одежде, ожидающий, какие слова прозвучат дальше. Всё тело Люцериса затекло; он устал и хочет свернуться калачиком под одеялом собственной кровати в собственной квартире, пока мир живет без него. - Не надо, ладно, - слышит он свой шёпот. Умоляющий шёпот, - Не пытайся поймать меня в ловушку, пожалуйста, мне сейчас очень плохо, и я знаю, что тебе тоже, так что не мог бы ты просто... Уйти. - Люцерис, - жалобно шепчет Эймонд, - Я не хочу уходить. - Ты должен. - Я не хочу быть один, - признаётся Эймонд. Эти слова разрывают кишечник Люцериса, колючей проволокой впиваясь в пищевод, когда он их проглатывает. Его отец только что умер, не может не припомнить Люк, не может не сочувствовать. В любом случае, это конец, а в нём осталось столько отрицаний. И Люцерис слаб. Он не может продолжать отказывать, он недостаточно силен. - Ты не хочешь оставаться со мной, ты ненавидишь меня, - бормочет он, уже мысленно пиная себя за то, что отказывает Эймонду, он только упрямится. - Я хочу, - говорит Эймонд, твёрже и увереннее. Только поспать несколько часов, обещает себе Люцерис, ложась на другую сторону кровати. Он отодвигается на достаточное расстояние, пока плечи Эймонда не начинают дрожать, и тогда они обнимают друг друга, не убирая одеяла. Прикроватная лампа освещает серебряный ореол вокруг головы Эймонда, который прижался к груди Люка. Пальцы мягко перебирают пряди под их тихое бормотание. Это конец. Когда руки Эймонда обвиваются вокруг тела Люцериса, их трудно сбросить. Единственное доступное утешение - перекинуть ногу через бедро дяди, чтобы вытянуть конечность. Это конец. - Я здесь, - успокаивающе произносит он в светлую макушку, самый мимолетный из красивых лепестков, рожденный обещанием, которое не продержится и суток. Это конец. Не проходит и часа, как Рейна проскальзывает внутрь его комнаты, и застаёт их в таком положении. Эймонд слегка дремлет, а Люцерис находится в состоянии, которое в книгах о бессоннице можно было бы принять за сон. - Люк! - резко шепчет она. Он качает головой, не утруждая себя защитой. Прикроватная лампа - всего лишь любезность; в комнате только ночная тьма вместе со всеми маленькими истинами, разбросанными ими ранее по полу. - Не злись, Рейна, - вздыхает он, выводя ладонью круги на чужой спине, для собственного успокоения, - Это только на сегодня. - Зачем ты это делаешь? - спрашивает она. Справедливый вопрос. - Его отец только что умер, - уныло пожимает плечами Люцерис, - Я пытался выпроводить его, но не смог... Рейна, ему сейчас кто-то нужен. - А как же его семья? Как насчет этой суки Марис Баратеон? Как насчет кого-то, кого он не оскорбляет прилюдно? Люцерис ничего не говорит. Это конец. В любом случае, сейчас всё спокойно, в том числе мягкое дыхание у его рёбер, которое не принадлежит ему. Рейна замирает в тишине, подходя к нему, как смотритель зоопарка к сбежавшему хищнику. - Он выглядит очень странно в таком виде, - фыркает она, наклоняясь, - Ну хоть раз увижу его не нахмурившимся, да? - Не буди его, - он отпихивает её руку от щеки Эймонда, не уверенный что она хотела сделать: шлепнуть или ткнуть его. - Я бы не стал будить его, если бы он был в своей комнате, где ему и место... - Да, - вздыхает Люцерис, устраиваясь на матрасе поудобнее, - Я знаю, о чём ты думаешь. Но посмотри на него. Он так же измотан, как и мы. - О, не заставляй меня жалеть его, - хмыкает она, но это мягкое возражение, к которому можно прислушаться. Это та упругость, которая связывает их, та, на поиски которой ушло больше времени, чем на поиски костров-близнецов Бейлы и Джейса, поскольку она была спрятана у них на виду. Джейс сказал, что они с Рейной могут попробовать ещё раз, но он не понимает, что в этом нет никакой нужды. Они сходятся снова и снова в равных пропорциях постоянно. Между ними всё прощено; всё понятно. - Ты не можешь так легко спустить ему всё с рук. - Я не спускал ничего ему, Рейна. Это не прощение. - Тогда что это? Люцерис пожимает плечами, стараясь не оттолкнуть длинные конечности, небрежно обвитые вокруг него. В основном он прижат к кровати, за исключением одной ноги, которая трется о колено Эймонда, чтобы не заснуть. - Эймонд, Алисента, все они судят меня по худшему поступку, который я совершил. Если я делаю то же самое, то чем я лучше? Не знаю, я бы предпочел, чтобы последним, что я дам кому-то, было сострадание, а не ещё больший гнев, особенно учитывая, что вся его семья - откровенное дерьмо. Я могу позаботиться о нём сегодня, а завтра всё равно уйду. - Завтра? - Завтра, - без колебаний соглашается Люцерис, - Мне здесь больше нечего делать. Рейна хмыкает. - Это очень зрело с твоей стороны. - Может быть. Как говорит тетя Лейна: Милосердие не зарабатывается, оно даётся безвозмездно... - ... иначе это не милосердие. Люцерис тихо ойкает, когда Рейна заваливается на кровать, протянув руку через Эймонда, чтобы положить её на шею Люка. Это не собственническая хватка, как другие делали с ним, и он бессознательно перемещается, чтобы сократить расстояние между ними. Глаза Эймонда на мгновение приоткрываются, и тут же закрываются обратно, пока он тихонько вздыхает в ключицу Люка. - Ты убедил меня, псих, - произносит Рейна, - Я его пожалею, но только этой ночью. - Я чертовски люблю тебя, ты знаешь это? - Люцерис улыбается, и прижимается лбом ко лбу, пахнущему потом и травкой, потому что это конец, и наслаждение ситуацией - один из двух вариантов, оставшихся у него. Эймонд ворчит и хмурится даже во сне.

***

Люцерис снова просыпается, когда освещение всё ещё скудное, но определенно присутствует естественный свет, он чувствует присутствие другого человека, как чувствуют смену времён года или созревание персика. Сквозь тонкие занавески виден слабый свет рассвета, при этом прикроватная лампа выключена, должно быть, это сделала Рейна, когда в какой-то момент ускользнула из кровати. К его лбу прижимается поцелуй, неуверенный и робкий. - Хей, - ворчит он, находясь во сне и просыпаясь в равной степени. Не было ни одного раза, когда бы он запутался в обстановке или компании - он всегда знает, как только возвращается в сознание, где он и с кем он, и сейчас он помнит, как они переместились посреди ночи, чтобы Эймонд стал большой ложкой. - Я должен идти, - произносит скрипучий голос с небольшим количеством вопроса, вставленного в промежутки между словами. - Хорошо, - разрешает Люцерис, не открывая глаз. Он всё ещё спит, насколько всем известно, всё ещё погружён в себя. Глубокие чувства прошлой ночи всё ещё бьются в нём даже во сне, подбодренные эгоистичным удовольствием от того, что он был успешно добр к тому, кто был жесток с ним. Возможно, именно поэтому он тянется назад, кончиком пальца касаясь подбородка своего дяди, как это мог бы сделать любовник. Дыхание Эймонда - утреннее и прерывистое. - Пока, - говорит ему Люк. Это конец. В этот момент Люцерис твёрдо чувствует, что это одно из лучших прощаний, которые у него были в жизни, чувствует себя полным до краёв человеческим сочувствием. Роботы и искусственный интеллект никогда не смогли бы существовать так, как он существует сейчас, решает Люцерис. Сейчас он способен простить что угодно, смотреть сквозь пальцы на любую мелочь, потому что через несколько часов всё закончится. После этого он больше не засыпает. Это остаётся с ним, эта мягкость, эта легкость в его походке. Он чувствует себя на шаг впереди всех остальных в течение дня, кружится всё утро, как лесной эльф, собирающий травяную росу. Оглашение завещания откладывается на несколько часов по какой-то неизвестной ему причине, поэтому Люцерис решает помочь Харвину приготовить завтрак для всех, крепко обнимает его в благодарность за то, что он существует. Ещё один прекрасный жест с его стороны. Он такой молодец. По наитию он приносит тарелку в комнату Эймонда, когда тот не спускается на кухню в пустые напряженные часы задержки. Эймонд сидит в брюках и майке, на его лице написано удивление при появлении Люка. И кажется он только что вставил свой сапфировый глаз. - Съешь что-нибудь, - настаивает Люк. - Это что апельсиновый сок в грёбанной вазе Baccarat моей матери? - Поверь мне, там внизу царит беззаконие, - смеётся Люцерис, - Кто-то взбивал омлет из десяти яиц в вазе для фруктов. Я взял это, в неё хотели насыпать кукурузные хлопья. - Господи Иисусе, - ворчит Эймонд, но всё же вгрызается в круассан, бормоча слова благодарности с набитым ртом. Люцерис собирается уходить, но Эймонд подает ему знак остаться. - Не то чтобы тебе нужно было готовиться, - пожимает он плечами, что, возможно, верно, потому что Люцерис не допущен к фактическому оглашению завещания. Только прямые получатели. Вероятно, это было предусмотрено правилом, чтобы уменьшить количество драк, которые последуют за этим, хотя, да простит их дедушка, им всё равно удалось подраться друг с другом. Где есть желание, там найдётся причина, думает он с некоторым юмором. Никого из братьев Люцериса там не будет, только: Рейнира, Деймон, злой Эйгон, Хелейна, Эймонд, Дейрон, Отто, Рейнис и Алисента, насколько известно Люку. - Интересно, почему они отложили чтение. - Действительно, - фыркает Эймонд, проглатывая последнюю часть фразы, - Я слышал, что прошлой ночью кто-то вломился в папин кабинет. Однако завещание было в сейфе, и у адвокатов есть копии, так что это просто формальность. Люцерис задерживается достаточно долго, чтобы понаблюдать, как Эймонд борется со своим галстуком. Не помогает и то, что он продолжает поворачиваться, чтобы поймать взгляд Люка, как будто его дядя думает, что он исчезнет, если не будет держать его в поле зрения. Как будто с ним сыграли какую-то шутку. С третьей попытки Люк щелкает языком и протягивает к нему руку. - Это один из приёмов, которые ты применяешь к своим маленьким бойфрендам? - спрашивает его Эймонд, сжимая челюсть, хотя и не пытается остановить Люка. Люцерис просто закатывает глаза и корчит гримасу; Эймонд сглатывает. Полон человеческого сочувствия, вспоминает Люцерис. Это конец. - Деймон Таргариен, - он тихо растягивает слова, переходя от толстой стороны галстука к тонкой, - Либо никогда не учился завязывать галстуки, либо женщины делали это за него так долго, что он забыл как делать это самостоятельно. В любом случае, результат таков... - он переворачивает один над другим, сравнивая их длину, - Что его сыновья просят маму сделать это за них, - он расправляет заднюю петлю, ослабляя узел ближе к шее, - А когда мамы нет рядом, их старшие братья, такие как я, делают это вместо них. Он опускает воротник Эймонда, разглаживая его. - Я привык, что человек передо мной стоит на коленях, когда я делаю это, так что это было что-то новенькое. Эймонд хватает его за запястье - это не больно, просто останавливает его на полпути. Они смотрят друг на друга, Люцерис сдерживает ухмылку. - Ты уверен, что в этом нет двойного смысла? - спрашивает его дядя необычно хриплым голосом. - А какой бы смысл вложил в это грёбанный педик? - Эймонд отпускает его, как будто обжегшись, но Люцерис только хмыкает, отступая назад, чтобы полюбоваться делом своих рук, - Да, прямолинейно, насколько это возможно. О чёрт, уже подошло время? Ты опаздываешь... - Это на двадцать минут быстрее чем сделал бы я, - отмахивается Эймонд. - Мне нравится быть впереди. Да и это не имеет значения, всё равно я ничего не получу. - Но ты же будешь там, да? К чтению допускаются только люди, указанные в завещании. Поэтому никто из нас не пойдёт. - Ты получишь всё, что достанется Рейнире, - говорит ему Эймонд со снисходительным выражением на лице, как будто он считает Люцериса идиотом, - Которая получит большую часть всего. Люцерис не может удержаться, чтобы не цокнуть языком. - Когда она умрёт, Эймонд, срань господня. Это звучит жутко! - И всё же, - продолжает упрямиться Эймонд, натягивая пиджак. - Ты когда-нибудь пробовал йогу, или медитацию, или что-то в этом роде для расслабления? - спрашивает его Люцерис, скрестив руки на груди и прислонившись к столу, пока Эймонд завязывает шнурки на ботинках. Даже находясь в помещении, Люцерис не может не съежиться от холодной дрожжи, - Может быть, мантра? - Мантра? - Эймонд повторяет это, будто Люцерис только что изобрёл совершенно новое слово. - Знаешь, короткая фраза или слово, в которое ты глубоко веришь или к которым стремишься, которые ты говоришь себе в зеркале каждое утро, чтобы сформировать своё мышление? Поощрение, которое поможет тебе начать день? Эймонд поворачивается к зеркалу глядя на самого себя, прищурив единственный глаз. - Мой самый большой враг это я сам, - говорит он с большой убеждённостью. - О боже! - бормочет Люк, потирая лицо, - Я имел в виду что-то позитивное, например: я не ищу, я нахожу. Что-то в этом роде. - Что, чёрт возьми, это значит? - Что всё, что предназначено для тебя, находится где-то там и ждёт, когда ты это найдёшь? По-моему, это сказал Пикассо. - Пикассо тоже было наплевать на своих детей, - говорит Эймонд, с кислым привкусом, как лемонграсс, который содержится в любом одеколоне, которым он пользовался сегодня. На вкус Люка, это немного отталкивающе, но мужчине, который это носит, это идёт, по его мнению. Горький сам по себе. Неотразимый, смешанный с любым другим ингредиентом; но Люк не может выдержать его на своей коже. - Ты знаешь, - говорит Люцерис, вопреки здравому смыслу, - Мой отец ничего не оставил моей маме в своём завещании. Ничего. Я видел это как... Просто послушай, хорошо? Мой отец ничего не оставил моей маме, и это меня очень расстраивало. Я не понимал почему, думал, что это было... Жестоко. Он оставил всё Джейсу, мне и Джоффу, все акции Дрифтмарка и даже недвижимость. Ты знаешь, всё было связано с поместьем Веларионов, так что было очень важно перевезти всё куда-нибудь. Только когда тетя Лейна объяснила мне это, я понял, - Люцерис кладёт руки на плечи Эймонда, они оба смотрят друг на друга в зеркало в полный рост перед ними, - Она рассказала мне о том, что все эти финансовые схемы очень жесткие. Исключив маму из завещания, он сделал так, чтобы ей никогда не приходилось иметь с этим дело... По сути, он освободил её. Чтобы она могла жить своей собственной жизнью. Даже то, что казалось ужасным снаружи, на самом деле было любовью внутри. - К чему ты клонишь? - хрипло говорит Эймонд. Ты знаешь. Люцерис смеряет его взглядом. - Я хочу сказать, что иногда у людей есть причины делать то, чего мы поначалу не понимаем. Мы должны проявить немного искренности в своих мыслях, иначе никогда этого не увидим. На лице Эймонда ничего не отражается. Но ты не готов это услышать, - думает Люцерис, и его желудок сжимается. Всё это человеческое сочувствие, желание, чтобы конец произошло понимание, если не на достойных условиях то… Он отводит руки назад, несколько раз сжимая кулаки. - Береги себя, хорошо? - говорит Люцерис, горькая улыбка отражается на его лице в зеркале. Он хочет снова спросить о Хелейне, но затягивание этого разговора внезапно кажется невыносимым, почему-то глупее, чем платить по пять центов за дерьмовый пластиковый пакет каждый раз, когда он забывает дома свои многоразовые продуктовые сумки. - Ты тоже, - говорит Эймонд. Люцерис напряженно кивает и больше не задерживается в комнате. Это конец.

***

- Джарритос! - восклицает Люцерис, намекая, где может быть их единственный пропавший брат - прячется там, где он может побыть один, вот как иногда бывает с Эйгоном, подозрение усиливается, когда Визерис вручает ему пустую пластиковую коробку с мигающей красной кнопкой перезарядки. - Вот ты где, - улыбается он, поднимаясь в читальный зал библиотеки, который не виден с порога, - У тебя есть слуховой аппарат? - он одновременно подаёт знаки и шевелит губами, не в силах заглянуть под шапочку своего брата. Эйгон качает головой, лежащей у него на коленях. Слишком много людей, он подаёт знак в ответ, Головная боль. - Мигрень? - Нет, - Эйгон, к счастью, отрицает. Иногда они у него бывают, особенно когда его окружает так много голосов, что он не может различить их все. Эйгон лишь частично глух, но его склонность обходиться без вспомогательных средств означает, что они обычно все в курсе этого, когда семья собирается вместе. Это просто часть их жизни, гибридный метод Эйгона - чтение по губам, слушание вполуха и жесты - на данный момент вторая натура. Кстати о... Люцерис протягивает коробку, Эйгон послушно достаёт два устройства из карманов, чтобы положить их на свои места. - Ты в порядке? - спрашивает Эйгон. Люцерис изображает свою лучшую ободряющую улыбку, поглаживая колено новоиспеченного пятнадцатилетнего подростка. - Абсолютно, - клянётся он, - Они пробыли там уже какое-то время, да? (Уже было несколько криков, но Люцерис держит это при себе. Джейкерис и Джоффри следят за ситуацией, Бейла и Рейна сами по себе, Визерис погружён в одну из своих книг.) - Прошло два часа. Наверное всё плохо. - Возможно. Ты знаешь, что Джейхейрис и Джейхейра теперь могут немного говорить? Эйгон закатывает глаза, - Мне всё равно. - Почему? - спрашивает Люк. - Они маленькие дети. Мне не о чем с ними говорить. - Справедливо, - Люк колеблется, но, учитывая важность разговора, который у него был с Визерисом несколько недель назад и Джоффри только вчера, решает идти вперёд, - Ты же знаешь, что я люблю тебя, верно, приятель? - Да, - Эйгон краснеет, он в том возрасте, когда такие вещи начинают становиться неловкими, - Я тоже тебя люблю. - Мы должны проводить больше времени вместе, - он пытается оценить интерес, - Я знаю, что ты занят. Может быть, ты останешься с ночевкой на выходные у меня. - Хорошо, Эйгон кивает, выглядя счастливым - С Джейсом? - спрашивает он уже вслух, - Или вы в ссоре? - Совсем чуть-чуть, - подаёт знак Люцерис, пожимая плечами, чтобы показать Эйгону, что он не должен беспокоиться об этом, - Я поговорю с ним позже. - Тогда ничего страшного, - Эйгон удовлетворенно кивает, снова уставившись в окно. Дверь открывается, и в комнату просовывается голова Бейлы. Она фыркает, когда видит только Люка, Эйгон скрыт, если не считать его ботинок, свисающих с борта перил этажа. - А это популярное место, - сухо говорит она, что бы это ни значило, - Давайте, неудачники, веселье закончилось. - Насколько всё весело? - немного испуганно спрашивает Люцерис. - О, мы скоро это узнаем, - она подмигивает ему, - Но сначала уберёмся отсюда к чёртовой матери. Ты готов? - Всегда готов - бормочет он в ответ, - Бейла, - зовёт Люк, прежде чем она успевает уйти, - Я люблю тебя, сестрёнка. Если она и удивлена его внезапным проявлением привязанности, то не показывает этого, просто использует тот же преувеличенный акцент, который они всегда используют друг с другом. - Я тоже люблю тебя, приятель. Хорошее утро? - Хороший рассвет, - соглашается он, отмахиваясь от неё. Когда Люк поворачивается обратно к своему брату, Эйгон смотрит на него. - Время уходить? - спрашивает он. Люцерис встаёт, потягивается и встряхивает головой, выпрямляясь. - Пора идти.