Баллада о братоубийце и бастарде

Сара

119 год от З.Э. 10 лет до Танца Драконов       У Сары руки были в крови. Она струилась между пальцев, горячая, густая, алая, падала на снег крупными каплями, выжигая причудливый узор, пропитывала ночную рубаху, что липла к телу. Была ли это её кровь?..       Ноги не слушались, утопали в сугробах, но она продолжала рваться вперёд, туда, где кричал, звал на помощь брат. Чёрные ветви деревьев сплелись над головой, скрыли от взора солнца и теперь тянулись когтями-корнями, желая поймать, не дать успеть к Кригану. Здесь, в сумерках леса, Сара ощущала липкий животный страх, такой сильный, что сердце, казалось, вовсе перестало биться. Лес был огромен, тёмен и жесток, лес чуял её, следил, оценивал.       Но и что-то иное бежало в жилах. Что-то прежде неведомое ей, что отзывалось трепетом в душе и лёгкостью в голове. Она чувствовала силу от этих корней, от крови и земли, будто лес, каким бы опасным он ни казался, мог бы не только ранить, но и защитить её. Крики были совсем близко, но чем больше Сара сопротивлялась, тем сильнее вязла в снегу. Ни боль, ни холод, ни мрак не могли остановить её, но сам лес противился ей...       Или это она противилась лесу? Лес страшен, лес велик, но он не враг. И Сара не чужая ему, она чувствовала. Ей вспомнился отец, и как он учил её не бояться огня. «Не всегда то, что даёт сердцу страх, хочет причинить зло, и не всё, что дарит покой, — несёт добро», — вот как он говорил.       Стон и плач разорвали тишину, кровь от крови её лилась совсем рядом. Нельзя медлить, брат нуждался в ней! И тогда Сара обернулась к корням и ветвям, упала на колени, закричала, завыла — позволила лесу забрать себя.       И вот, это уже была не она, нет! То волчица неслась сквозь снег, нюх её взбудоражен, рык вырывается из горла, и ветер летит вслед за ней. Ей было так радостно! Гнев и ярость кипели в сердце, а мощь — в её лапах-руках.       Она ворвалась на поляну, утоптанную зверями и людьми. Зрением острее человечьего волчица увидела всё в мгновение ока: вот брат лежит на спине, пытаясь дотянуться до меча окровавленной рукой, и люди-звери во вздыбленных шкурах склоняются над ним, вот Клейр Сервин натягивает тетиву лука, и красные руки его дрожат, он промахивается, вот тела двух мальчиков слуг — горячий пар идет от их свежевспоротых животов и кишок, что вывалились на снег, а рядом с ними маленький Оуэн Норри с раздроблённой ногой, он кричит, рыдает, а вороньё, облепив его, смеётся, жаждет полакомиться свежей плотью. Будь Сара — Сарой, она бы заплакала, испугалась, не зная, что делать, но она — волчица, и страха в её сердце в разы меньше злости, и зверю ведомо, как поступать с врагами.       Сара кинулась на человека, что держал её брата, не раздумывая. Вскочила на спину, вцепилась в ухо. Он закричал, заскакал, как бешеный кабан, пытаясь сбросить её, но куда ему до проворной волчицы, всего один укус, — как легко рвать плоть! — и рот полнится кровью, и зверь внутри жаждет проглотить, откусить ещё и ещё, сожрать целиком, но что-то внутри, должно быть, ещё прежняя маленькая Сара, воспротивилось, и ухо упало на снег. Человек в шкуре взвыл, начал махать огромными руками, а волчица принялась кружить вокруг мальчика, кусаясь и рыча. Люди-звери обступили со всех сторон. Мальчик за её спиной поднялся на ноги, и опасность сверкнула металлом в его в руках, и волчица не могла понять, что за это мальчик, и почему она так ревностно его защищает? На кого направлена его острая длань — на неё? Нет-нет, на их врагов! Мальчик кричит и кидается вперёд, и волчица следует за ним. Они сражаются рядом, но их лишь двое... Кто-то полоснул её по морде, она заскулила, отпрыгнула, и с красной пеленой, болью и страхом вернулся и рассудок. Сара в ужасе заметалась не в силах ни покинуть волчью шкуру, ни оставить брата...       Вдруг на поляну ворвались всадники! Плащи их, белее снега, горели в свете солнца, и серый волк скалился Саре, будто приветствуя.       «Отец!» — она хотела бежать к нему, но земля под ней разверзалась, и радостный вой проваливался в темень вместе с ней.       Из горла вырвался хрип. Сара очнулась в холодном поту, растерянная и испуганная. Она сперва и вовсе не помнила себя, и лишь солнечный свет из окна пробудил её окончательно. Сердце отбивало бой сотнями тысяч барабанов. «Это сон, лишь сон!» — но во рту чувствовался вкус крови, а щека горела, как будто её жгли раскалённым железом. — «Нет-нет-нет!»       Страх и ужас, что до этого прятались, пролились слезами облегчения. Она беззвучно рыдала, задыхаясь, и не могла остановиться. Почему, почему Сара не может перестать быть такой слабой? По кому плачет? По себе, такой беспомощной перед этими видениями, по силе, что потеряла, очнувшись, или по мертвым мальчикам и брату, что остались во сне? Должно быть, по всему сразу. Такова была её натура — слишком жалостливая к другим и слишком жестокая к себе, слишком мало храбрости и слишком много страха, — «Волчья кровь в тебе сильна, даже разбавленной», — твердил ей Криган, но она не верила. Иначе бы не рыдала сейчас. Ей девять, она должна была уже учиться владеть мечом, будь она мужчиной, или готовиться к достойном замужеству, не будь она бастардом.       Но она вечно была где-то посередине.       Слишком задумчивая, чтобы быть миловидной, слишком юркая и говорливая, чтобы быть праведно-скромной. Слишком много знающая для дикарки, слишком мало умеющая для истинной леди.       Сара откинула шкуру, ощутив, что от жуткого сна промочила постель. Старые боги, какой стыд! С ней такого не случалось с четырёх! Она бегло осмотрелась.       Септа Брена дремала, опершись на стол. Было уже позднее утро, и она, видимо, пришла спрашивать у неё прошлый урок о Семерых или истории Севера. Крепкая, краснолицая женщина с чёрными кустистыми бровями могла показаться более суровой, чем любой воин горного клана, но сердце её было мягкое, снисходительное, часто болело о бедной нагулянной девочке и спускало всякое, как, например, долгий сон.       Сара стала торопливо скатывать простыни и промокшее исподнее, размышляя о видении. Ей и прежде виделись сны, причудливые, запутанные. Виделись те, в которых она гуляла среди оленей, медведей и волков, даже те, в которых она сидела на ветвях вместе с воронами. Были и иные, совсем неясные, где слышался рёв, в сто раз громче грома и волн, и в глубокой темноте чувствовался жар самого седьмого пекла. Но этот сон, в звериной шкуре...был живее всех прочих. Нахмурившись, Сара натягивала мальчишеский наряд, как его звала септа Брена: рубаху, порты, дублет из шерстяного полотна, что по просьбе брата для неё сшили, и решила, что всё же пойдёт к мейстеру Гавену, пусть он и поднимет её на смех за глупые вопросы. Прихватив плащ и сапоги, она проскользнула к двери.       Во двор пробраться не составило труда. Её положение во многом было на руку: обращали внимание на бастарда только, когда того требовало присутствие законнорождённых детей или самого лорда. Хотя и жаловаться не приходилось. Здесь к ней многие относились, если не с добром, то с сочувствием, у неё были свои покои, одежда, горячая еда, и даже книги, её учили читать и писать. Лучшая участь для бастарда из возможных. Лишь дядя Беннард и кузены относились к ней с холодностью, но злиться на это глупо, Сара понимала.       Она уселась на деревянную перекладину, высматривая не тренируется ли кто из воинов. Снег ещё не пришёл в Винтерфелл, лишь тронул верхушки деревьев и припорошил крыши башен. Морозный ветер, обжигая лицо, дарил покой разуму, но не сердцу. Сара сильнее завернулась в накидку. Стоило бы, для начала, пойти разыскать Кригана, рассказать ему обо всём, уж он точно ей поверит, или немного поиграть с Джоннелом, он часто лепетал про волков и огонь, но его, как и Сару, никто не слушал...       Вдруг раздался шум, крик, лай собак, кто-то приказывал открыть ворота, и всадники въехали во двор, вздымая промозглую землю.       — Отец! Криган! — Сара с ужасом заметила алые разводы на их плащах. — Что случилось?       Их уже обступали слуги, помогая спешиться. Брат сидел в седле бледнее смерти, шатаясь, едва не падая, и рукав его весь был пропитан кровью. На руках у сира Робетта лежал Оуэн Норри, младший брат её подруги Арры, и маленькая ножка его болталась, как у тряпичной куклы. Позади всех ехал Клейр Сервин, ближайший друг брата, с разбитым лицом, и сир Грегор с двумя мужчинами на привязях. «Мужчины в шкурах!» — у Сары земля ушла из-под ног. Этого быть не может, просто не может! Но один из них прижимал руку к голове, туда, где должно было быть ухо, и по рукавам его текла кровь. Её начало мутить.       Сердце сжалось. Молодая, едва окрепший щенок, волчица, откуда, откуда ей ведомо, что это волчица, с шерстью серой, как сталь, и глазами, горящими белым огнём, кружилась возле лошади брата, не боясь быть затоптанной. Кровь на её морде осталась розовым следом.       Разрывалась от боли голова, хотелось зажмуриться, убежать, не видеть всего этого, не думать. Но Сара приказала себе прекратить трусить. Брат верил волчью кровь в ней, и она оправдает доверие. Она глубоко вздохнула, посмотрела наверх. Их младший брат, Джоннел, сидя на руках у няньки, внимательно следил с балкона за всем происходящим яркими голубыми глазами. Серьёзный для своих шести лет мальчик, он понимал и знал многое, Сара чувствовала это.       Отец тем временем обратился к Кригану, и от голоса его веяло морозом и горечью:       — Я говорил тебе прежде, повторю и сейчас. Ты должен нести бремя ответственности за свои деяния. Не пойди вы в лес, никого не предупредив, и ранения Оуэна и смертей Джона и Итана можно было избежать. Не эти звери несут вину, — он кивнул на мужчин в шкурах. — Ты, и только ты. Они лишь наказание за твою беспечность и самонадеянность, наказание, что приняли за тебя другие. Поэтому прежде, чем идти к мейстеру Гавену, ты разыщешь среди служанок мать тех мальчиков и скажешь, что повёл её сыновей на смерть, и поможешь с похоронами. Зима близко, Криган. Нам нельзя терять людей попусту. И молись Старым богам, чтобы Оуэн поправился, и тебе не пришлось держать ответ перед его отцом, почему наследник Норри остался калекой.       Криган молчал, но взгляда не отводил. Сара заметила, как он сжал окровавленную руку в кулак. Затем коротко кивнул и пошёл прочь вместе с Клейром. Ей хотелось догнать, обнять его, утешить, но всё же Сара решила, что не стоит, надо дать ему время побыть одному. Лучше вечером, когда он переживёт этот чудовищный день.       — Свяжите пока одичалых, я допрошу их после. Надо узнать, что за проклятый пёс, этот Сайлас, что смеет вылезать из-за Стены...       Отец обернулся и в упор посмотрел на неё, точно зная о её присутствии, и взгляд его смягчился, но не голос:       — Не стоит тебе здесь быть, Сара.       — Я хочу помочь.       — Боюсь, ты ничем не можешь помочь, дитя.       — Но ты сказал, что каждый должен нести бремя ответственности. Значит и я должна! Я читала им о доблестном охотнике , что поймал лютоволчицу, вот и они решили пойти в лес из-за моих глупых сказок! — видя, что он не верит ей, она ещё больше разгорячилась. — И я была там! Я могла помочь! Эта волчица, это была я! Если бы я решилась стать ею раньше, не испугалась, я бы успела и никто не умер! Но я всех подвела, я…       Отец опустился перед ней на колени, положил большую, тяжёлую ладонь на плечо, легонько встряхнул.       — Тише, дитя, успокойся, — глаза у него были голубо-серые, ясные, но совсем не холодные. — Послушай меня, внимательно, послушай. Чтобы ты им ни читала и ни говорила, какие бы поучения и просьбы, да хоть держи ты меч над их головами, но за свои решения отвечают они сами. И ты будешь отвечать, когда и правда будешь виновата. А волки… — он улыбнулся, не смеясь над ней, лишь успокаивая, — это лишь сны, Сара, не терзайся домыслами. Но эта волчица и правда чудная, шла за нами всю дорогу, и коли тебе по сердцу, можешь оставить её на псарне, но приглядывать...       — Ах, это она, маленькая сука! — вскричал один из одичалых, тот, что моложе и проворней, и кинулся к ней, размахивая связанными руками.       У Сары перехватило дыхание. Волчица зарычала.       — Она украла моего зверя! — верещал он, как обезумевший, и верёвка впилась ему в горло, пока он тянул к ней свои страшные, крючковатые руки. — Мою волчицу! Я вырву твои глаза, маленькая воровка!       Звон металла, такой тихий и такой оглушающий одновременно, прервал его речь. Одичалый свалился в грязь и завопил ещё страшнее прежнего, прижимая обрубки к груди.       — Пожалуй, для допроса руки ему не нужны, — сказал сир Робетт, вытирая лезвие клинка.       Отец кивнул, встал и отправился куда-то вместе с рыцарями, рыдающего дикаря потащили вслед за ними. И только второй одичалый, тот, которому она отгрызла ухо, стоял и смотрел на неё пристальным взглядом тёмных глаз. Но вскоре увели и его.       Сара совсем не заметила, как осталась во дворе одна, даже её волчицу забрали. Её волчица. Это звучало правильно. Нужно пойти поблагодарить её, покормить как следует, осмотреть рану. И дать имя. Сара взглянула на небо. Снег повалил крупными хлопьями, и ветер стал кружить их в дикой пляске. Зима, правда, была близко.