Эйгон
122 год от З.Э. 7 лет до Танца Драконов В борделе было жарко и душно. Красный свет заходящего солнца застыл на рябом лице тёмноглазой шлюхи, словно щёки её зарделись от стыда. Словно она и правда могла смущаться. Едва ли старше его самого, не слишком красива, но с крепкими, широкими бёдрами и мягкими, умелыми руками. Пахло сладостью пота и масел, слышались тихие скрипы. Бархатистые тени танцевали на шёлке постелей, серебре кубков, изгибах тел, таких разгоряченных, доступных... Эйгон ощутил возбуждение быстрее, чем успел закончить мысль. А его братец сидел, надув губы, будто ему предложили возлечь с козой, а не с девкой с грудью такой большой — флот Веларионов не потонет. Ему уже двенадцать подходящий возраст для всякого благочестивого юноши лишиться чести! Сам Эйгон начал пропадать в борделях полгода тому назад, когда узнал, что свадьба с Хелейной назначена на весну, и того не избежать. Так что играть в смирение, ублажая мать, больше не было смысла. Лупоглазое, вечно потерянное лицо сестры навевало на него такую тошнотворную тоску, что он был готов падать на колени перед дедом, отцом, Верховным септоном, да хоть в пекло провалиться, лишь бы не касаться этого холодного лягушачьего рта губами. Но судьба его давно была решена, ещё в момент, когда его вытолкнули на свет, Семерым на потеху и матери на радость. Радость её правда была не долгой. Впрочем и сам Эйгон от своей роли при дворе большого счастья не имел, и раз уж на его желания всем плевать, он сам себе обеспечит их исполнение. Удовольствие, в конце концов, единственное, что имеет смысл. Но не для Эймонда, нет-нет, это совсем не для Эймонда. Братец не пил вина, даже за ужином, не щипал служанок, и, Эйгон готов дать руку на отсечение, едва ли хоть раз касался себя ниже пояса. Может щенки Рейниры не только забрали у него глаз, но и подрезали член? Он с прищуром взглянул на Эймонда. Бледное, испуганное лицо его кривилось, тонкие губы дрожали. Кожаная, чёрная повязка немного сбилась, и оттянутое, зашитое лиловое веко в свете позднего солнца походило на вновь открытую рану. Сам он силился то ли не заплакать, то ли не впасть в гнев, пока у его ног извивалась обнажённая девка. Кажется, пыталась стянуть с него сапоги, пока он судорожно пытался её отпихнуть. Эйгон тяжело вздохнул, скидывая с колен свою «леди» и жестом прогоняя остальных. Всё же стоило нанять ему подслеповатую шлюху. Так бы он стеснялся своего уродства чуть меньше. — Никакого удовольствия от твоей кислой рожи, — он плюхнулся рядом на кровать, одергивая задранную рубаху и хватая почти полный кубок. — Так зачем надо было тащить меня сюда?! — Тут же взвился Эймонд, как ужаленный. Эйгон вздрогнул, и вино полилось мимо рта прямо на бёдра. — Седьмое пекло! И надо тебе так кричать? — Он наспех вытер ноги рукавом. — Я, между прочим, исполняю братский долг. — Какой ещё долг? — Забочусь о твоём обучении, сопляк! — Обучении чему, интересно? — наконец успокоился он, когда повязка оказалась на положенном месте и плотно затянута. — Спросишь у своей суженной, пожалейте её Семеро, — гоготнул он, и большими глотками осушил кубок. Тепло разлилось по телу, и тяжёлое, туманное марево наполнило голову. Уже казалось неважно, что там бормочет брат и каким словами назовёт его матушка, когда не увидит их на ужине. Белые простыни, розовые разводы, красное солнце, всё плыло перед взором.— Лучше бы ты понимал это, а не философию и историю… — Мне не зачем это понимать, — что-то в тоне брата, заставило Эйгона разлепить веки. Эймонд оказался уже на противоположной стороне кровати и жался к углу с подушками. — Не будет у меня жены. Точнее будет, если так скажет мама, но я не заставлю её, ну, делать это со мной. Это отвратительно, — выплюнул он сквозь зубы. — Да нет, — усмехнулся Эйгон. — Весьма приятно, ты попробуй! — Это!.. — брат вдруг подскочил, сорвал с себя наглазник и принялся растягивать пальцами глубокий, кривой шрам, впиваясь ногтями кожу, что казалось она вот-вот лопнет и брызнет кровь. — Это отвратительно! Она смеялась, смеялась надо мной! Марево вина окончательно спало, остались лишь головная боль и зияющая чернота пустой глазницы, что притягивала взгляд, пугала и будто смотрела с осуждением. Эйгон сглотнул вязкую слюну. Заставил себя посмотреть брату в здоровый глаз. Покрасневший, распухший. Иногда ему даже было жаль этого маленького высокомерного крысёнка, жаль его изуродованного лица и той чуши про долг и честь, что вбила ему мать. Но у него был свирепый дракон, огромная тварь, что он добыл сам, была любовь матери и деда, уж явно большая чем та, что доставалась Эйгону. В их глазах он герой, а не позорный пьяница. Даже отец смотрел на него иначе. Он был настоящим сыном, тем сыном, что был угоден. И вот Эймонд перед ним, едва не рыдает, наматывает на кулак взмокшие от пота волосы и норовит расковырять собственную глазницу, и где же эта храбрость, где благоразумие? Совсем не герой, а лишь плаксивый мальчишка. Но глумиться почему-то не хотелось. Хотелось выпить ещё вина или вытошнить всё содержимое желудка. Ныло и кололо во лбу и затылке, во рту вместо привкуса сладости вина была лишь кислота, на возбуждение и намёка не осталось. Определённо худший поход в бордель на его памяти. И правда, зачем он притащил брата сюда? Подшутить? Заставить мать разочароваться и в нём? Помочь, развлечь? «Да в пекло это»! — Эйгон никогда не был мастаком размышлений, а от вопросов лишь сильнее стучало в висках. Пусть сам разбирается. И до замка доберётся сам! Сир Аррик проводит при надобности. Он встал с кровати, слегка пошатываясь. В спину ему летели ругательства и вопли братца, но он давно освоил искусство общения со своей семьёй — игнорирование всего, что ему говорят. Эйгон даже сделал пару шагов к двери, как чуть не поскользнулся на чём-то. Повязка, как склизкое пятно чёрное грязи, конечно же, попалась ему под ноги. Пальцы слушались плохо, но с третьей попытки он всё же её поднял и долго вертел в руках. Наконец, Эйгон развернулся на пятках и, сам не ожидая от себя такой прыти, оказался возле Эймонда. — У тебя самый большой дракон в мире! — он схватил его за лохматые длинные пряди, и тот взвыл и со всей силы ударил его в живот. — Дрянь! — он оттолкнул его от себя, но кричать продолжил. — В целом мире, дурак! А ты сидишь, как обесчещенная девица, и рыдаешь из-за глаза. Да в пекло его! И ты должен не плакать, а злиться! Злиться на этих мелких паскудных бастардов, что посмели поднять на тебя руку. Они смерти достойные, вот чего бы мать желала, раз ты так вцепился в её юбку. А ты только скулишь. А ещё ты должен гордиться! Ты наездник Вхагар! Да любая расставит перед тобой ноги быстрее, чем успеешь рот раскрыть, — Эйгон швырнул ему повязку в лицо. — Вот что, всякий раз, как задумаешь меня позорить и реветь перед шлюхами, вспоминай о своём драконе. Он в непонимании хлопал голубым глазом с белёсыми ресницами, такими же как у него самого, и как будто в это мгновение и правда был ему младшем братом, а не маменькиным любимцем, выскочкой Эймондом. — Ты… — разлепил он иссушенные губы. — Ты предлагаешь мне представлять сношение с драконом?.. — Что? Нет же, гадость! Хотя… — притворно задумался он. — Может, ящеры тебя возбудят больше, чем женщины! — ему в голову полетел кубок, и он, хохоча, скрылся за дверью.***
Утренняя прохлада оседала на влагой на губах, холодила затылок. Ветер нёс с собой запах грядущего дождя, топот копыт и лай собак. Церемония встречи была по-королевски роскошной и до смерти скучной. Развешивались флаги Таргариенов и знаки Семерых, трубили и кричали глашатаи, возвещая о прибытии нового лорда Старка и всего его семейства, уже почти закончили приготовления к королевской охоте и, казалось, весь Красный замок столпился во внутреннем дворе поглазеть на процессию. И почему ради кучки дикарей с Севера столько шума? Эйгон откровенно зевал под гневным взглядом матери и молился, чтобы поскорее вернуться в постель. Похождения в бордели отнимали у него много сил. Хелейна теребила рукава расшитого серебром платья и тихо бормотала себе под нос: «Умер, умер, Север умер»! — Да умер! — не выдержал наконец Эйгон, но Эймонд, на удивление бодрый, тут же наступил ему на ногу, заставляя понизить голос. — Уже почти как год умер, сестрица, долго же они его хоронили… И чего вообще приехали? — Они боролись с набегами одичалых, — он осторожно погладил Хелейну по плечу, и та замолкла. — А приехали они преклонить колено перед нашим отцом, болван. Все новые лорды обязаны, ты бы знал это, если… — А если бы ты вчера не скулил, мог бы быть уже настоящем мужем… — ещё один пинок, на этот раз по голени. — Ах ты, сучёнок! Теперь уже дед, а этим утром скорее десница короля, буравил их осуждающим взглядом. Эймонд покорно отступил, стыдливо опустив глаза. Вдруг трубы воспели особенно громко, и всадники на гнедых взмыленных конях въехали во двор, неся знамя с оскаленным лютоволком, а за ними — кибитка, совсем небольшая и уж очень мало походившая на королевскую перевозку, коей обычно пользовалась мать. Только резной волк украшал дверцы по обе стороны. Следом стала прибывать и остальная свита северян. И завертелась круговерть бесконечных поклонов, приветствий и обменов любезностями. «Вы так похожи на отца!», «Ах, не утомила ли вас дорога?», «А как ваши дети?», «Да, вы тоже, как чудесно!». Северяне, правда, явно не были в этом особыми умельцами, и скорее это напоминало разговор глухого с немым, что славно повеселило Эйгона. Юнец, что теперь гордо именовался Хранителем Севера, немногим старше его самого, рослый и широкоплечий, каштановые волосы почти достигали плеч, острый нос был немного искривлён, а над губой уже пробивалась тёмная щетина. Он выглядел... как дикарь, грубый и неотесанный, с лицом таким унылым, точно сто лет торчал на Стене. Наверное, с Эймондом они сдружатся. Было ещё двое мальчишек, таких же высоких, темноволосых и светлоглазых, и у каждого по шраму на квадратной роже. И что они там творят в Винтерфелле, бьют друг друга по лицу в качестве приветствия? Ещё с ними оказалась девчонка, чуть младше. Она показалась Эйгону не особенно миловидной, не вышла она ни ростом, ни фигурой, и уж больно широкие и тяжёлые у неё брови и маленький тонкогубый рот. Хотя бы нос не переломанный, на Севере наверное, это уже считается красотой. Но было в ней что-то... интересное, как будто она с какого-то гобелена или из тех старых нянькиных сказок о первых людях и диких обычаях вечно холодного края. Большие серые глаза на бледном лице полнились размышлениями и тревогами, а взгляд — цепкий и хваткий, как у зверя. Волосы её, немного светлее чем у мальчишек, вились и под порывами ветра трепались и кудрявились всё сильней, что явно ей не нравилось. Эйгон усмехнулся. Оно и понятно, она становилась похожей на терновый куст. Он опустил взгляд ниже и улыбнулся ещё шире. Да может сверху мало, что примечательного, но бёдра, судя по всему, дай ей ещё год-другой, могут стать округлыми и приятными глазу. — А вот и регент, Беннард Старк, — многозначительно шепнул матери дед, указывая на какого-то человека с узким, морщинистым лицом и острой, чёрной с проседью бородой, и взгляд её помрачнел. — Герой войны на Ступенях. Очевидно, это означало, что-то плохое, но, грянул гром, на головы придворных полились первые капли дождя, и Эйгону стали совершенно безразличны все эти имена и лица, ведь он, наконец, мог быть свободен. Скоро начнётся королевская охота. И перед дорогой надо успеть как следует напиться и поспать.