Улицы нашёптывают кровь и мясо

⠀На ступеньках подъезда мурчал рыжеватый кот с белыми, будто молочными потёками. Его поглаживал Феликс. А Феликса поглаживал Хёнджин, расплывшийся где-то на плече. Июньское солнце разливалось жаром по синеве небес и по детским лицам с веснушками, родинками, шрамами и царапинками. — Такой милый... — шепнул Ликс. ⠀Сынмин недовольно буркнул в их сторону: — И что люди в котах находят, они ведь высокомерные и наглые. — Эй, детвора! — крикнул Джисон, счастливый, улыбчивый, с зонтиком и пакетом мармеладных червячков руке, — Хватайте! ⠀Хёнджин потянулся к целлофану и запутался в нём ногтями: — Он блять не развязывается! — Погоди, — Феликс скромно усмехнулся и аккуратно развязал надоедливый узел, высвободив пальцы друга, — вот видишь, всё развязывается. — Ути, милашки, вы такие хорошенькие! — Джисон, я твой зонтик сейчас тебе засуну... — Молчу-молчу, хорошенькие друзья! — Хан подмигнул, взъерошил шерсть дворовой кошки, покрутил зонтиком, сжевал несколько радужных червяков и сделал что-то ещё. ⠀Хан Джисон — это ходячее, нет, бегающее, прыгающее и скачущее всегда и везде бедствие. Невозможно уследить за тем, сколько разных действий он проворачивал за минуту. Вот сейчас он достал маленькую колонку из сумки за плечами. А вот уже включил рок на всю громкость. Сынмин закрыл уши и скользнул в подъезд. У его глаз светились беленькие шерстинки майских шрамов. Феликс зажмурился. У его локтя Хёнджин, что заставил съесть утром тарелку сладкой овсянки. — Тебе нравится рок, Джинни? — обнимался Ликс. — М... не знаю, мне всё нравится. А тебе? — Очень громко, — по-настоящему радостный смешок, пусть и чуть робкий, упал на русые волосы с фиолетовым отливом. ⠀Так они сверкали под светом Феликса. Он опустил щёку на макушку Хёнджина. Взаправду по-волшебному мигающие сиренью прядки щекотали губы и нос до фырканий. И отдавали сладким запахом кедра. Пригревшись в аромате лёгкого парфюма, Феликс проморгался искристыми глазами и уставился на венистые ладони друга. Хёнджин крутил в руках пластиковую бутылку и пытался подбросить её так, чтобы она ровно встала на дно. Джисон внимательно за этим наблюдал и заглядывал в самые глаза с глупым лицом. — Мешаешь... — Ага. — Получилось! — Феликс захлопал в ладоши, когда бутылка приземлилась у его жёлтых конверсов, он приобнял Хёнджина и вдохнул запах его волос, шоколадно-клубничный, клубника в шоколаде... — Круто! — Твоя очередь. ⠀Пластик шоркнул. Ликс подкинул бутылку. Упала. Ещё раз упала. И снова упала. И после ещё десяти или сотни неудач наконец-то встала, радуя Хёнджина: — Ура! Победа! — А приз будет? — спросил Джисон, потянувшись к бутылке. — Я хочу клубнику в шоколаде, — Ликс превратился в яркий огонёк из бабочек и светляков. — Ты?! Правда хочешь? ⠀Феликс кивнул. Хёнджин восхитился и бросился на него жарким пылкими объятиями. Кот убегал прочь от детей-собак. А Джисон ломался с чудокаватым испытанием пластиком. — Я обязательно сделаю тебе, — шепнул Хван. — Ладно, с тобой я её поем. Да, пожалуй... М... — Ликс проглотил сладкий мармелад и хихикнул Джисону, — Я очень хочу. — Извините, что я порчу вам романтик... — Хёнджин легко замахнулся по рыжеватым волосам, что под розовым зонтом казались малиновыми и съедобными, жутко съедобными, так и хотелось надкусить, как ягодный торт, — то есть душевный дружеский разговор, но я совсем не понимаю, как... ⠀Далёкое бирюзовое небо блестело как-то неясно близко, будто-то вот-вот рухнет, как та бутылка. Феликс её забрал, подкинул. И не поставил, но почувствовал, как резко на него свалились Хёнджин, Чонин, несколько звёздочек и бирюзовых птичек из диснеевских мультиков. Почти как небеса упали. — Что за? ⠀Хёнджин захлопал глазами: — Я хотел тебя обнять... ⠀Чонин подавился карамелькой: — Меня, кха, вытолкнул Чан... ⠀Бан Чан показался из-за тёмной двери: — Собирайтесь, мы валим на крыши! ⠀Паренёк вцепился в джинсовую жилетку Сынмина и в рукав белой футболки Чонина, и потянул их за собой. Громко хохотал и улыбался. Такой Бан Чан заставлял радоваться, даже если прямо над головой висела туча мглы. За таким Бан Чаном бежали Джисон, Чанбин, Хёнджин с Феликсом за руку и Сынмин с Чонином под его локтями. В колонке трещала "Test Me" от Xdinary Heroes, а Чан всё выкрикивал надоедливое и до слепоты в глазах счастливое "go-go!", что означало "давай-давай!", "вперёд-вперёд!" или "Джисон, дай червячка!". — Ты псих! — смеялся Чанбин. — Мы здесь все психи, ха-ха! ⠀Они бежали через многоэтажки, неработающие светафоры и испуганные лица прохожих. И добежали до ряда разноцветных гаражей. Они любили гаражи, а гаражи их не любили, не умели. Южные крыши ярче майских северных, и здесь нет тварей с молотками и кирпичами. ⠀Джисон, прикрываясь розовым зонтиком, забрался на ярко-жёлтый гараж. К нему залез Чанбин. Сынмин с Чонином прыгали и кружились на серовато-оранжевой черепице. А Феликс на низкой синей крыше трепался о чём-то с Чаном пока Хёнджин приклеивался носом к его предплечию с переводной татуировкой розы. — Шоколада нет, но-о... – Чан протянул Ликсу пластиковый контейнер с вымытой клубникой. — Уо-о! — а Феликс снова засиял. — Дай-ка я. ⠀Хёнджин охватил хвостик ярко-красной ягоды и притянул к резным обкусанным губам друга. Ликс ухмыльнулся и надкусил клубнику. Прозрачная розоватая капелька прокатилась по подбородку. Хёнджин стёр её пальцем и, подмигнув, облизнул его. — Фу, извращения какие, — Бан Чан захихикал и расселся на гараже, — эх, а вы ведь дружите с пяти, да? Или с шести? ⠀Воспоминания-воспоминания... Они все ушли на перекур, выпили по бокальчику энергетика и сбежали из дома плутать. Хёнджин осёкся и задумался. Плёнка видеокассеты прокрутила в голове излюбленное лицо с румянцем и веснушками, и то, как это лицо забирало у Хвана вилку, дарило ему открытки с акварельными рисунками, как на него набрел Бан Чан и мальчики попали в дружную детскую семью. Само сердце Хёнджина растаяло, растеклось ванильным сиропом по венам и улыбнулось: — Я не помню... значит столько, сколько себя помню, — струился томный голос из самой груди. — Хорошо сказано, Джинни, вы... молодцы. Я рад, что вы есть друг у друга. — А я рад, что мы все есть, — Феликс привалился на Хёнджина и глянул куда-то далеко, — и это... — Да, хорошо сказано. ⠀Изумрудная пышная листва шелестела от резвых птиц и цепляющейся за ветки детворы, залезающей по ним на ржавые крыши. Бан Чан откинулся на каменистый бетон и раскинул руки выкрашенному древесной кроной зелёному свету. Он чудесен, когда улыбается небу так, будто оно его старый дружок. Когда его щёки горят жизнью. Как сегодня. Когда Феликс смеётся ему, как сегодня. Хёнджин уже даже не помнил, сколько он дружил с самим Чаном, значит столько же, сколько помнил себя. ⠀С ним и со всеми своими беспородными друзьями он бы умер сотни раз, чтобы переродиться ещё тысячу. Он бы снова подрался с какими-нибудь конченными подростками, как в мае. И не отделался бы кирпичным порошком в волосах. Да, он бы разрезал глотку себе, кому-то и всем, кроме них. И был бы с ними. — Чан, как твоё сердце? — шепнул Хёнджин. — Любит. ⠀Бан Чан вгрызся в клубнику, а Феликс в пальцы Хёнджина, отчего тот тихо шикнул. И чмокнул в щёку. Феликс он ведь такой, солнце, на него и шикать подобно смертном греху. Он ведь "самый-самый лучший друг", как Хёнджин говорит остальным в их стае. Но он ведь "мне нравится", как говорит сердце Хвана. Когда оно так сказало...

***

⠀... Наверное в апреле. Апрель до мая. Счастье до горя, а потом вновь безоблачное небо. Но какое число бы не мелькало на календарной сетке, Феликс мог не есть в любой день. А это значило, что произошло что-то нехорошее. Он сидел на расправленной постели среди дня и жевал соломку. Это не нехорошее, это даже очень хорошее. — Кушаешь? Просто прекрасно, Феликси, — Хёнджин подсел на кровать к Ликсу. ⠀Замечая, как его друг хотя бы во что-то вонзал свои зубы, он не мог нарадоваться. Каждый раз, когда Ликс ел, Хёнджин улыбался, воодушевлённо витал по квартире и мог устроить настоящий, пусть и мелкий праздник с тортиком из подушечек зефира, выцеловывая щёки мальчика. — Что за "Феликси"? — Ты так смутился, не нравится? — Как хочешь... — А ты? ⠀Ласково мигнув, Хёнджин достал одну соломку из пачки в руках мальчика и, заглотив её в мгновение, слизал соль с губ. — Мне нравится, как ты называешь меня просто Ликс, — признался мальчик, блёкло покраснев. — Хах, всего лишь Ликс? — ... Ты делаешь это по-особенному. ⠀Феликс пробирал своим невинным, детским, светлым и чистым взглядом до колючего чувства в грудной клетке. Пробирал, да так, что Хёнджин тянул к нему руки, как к своему любимцу из стайки детей: — Пх, это как? — М... — никак не получалось объяснить, и Ликс лишь больше расцветал розовыми румянами, — Может показалось. — Чан говорит, что если тебе что-то кажется, то нужно погладить себя вот здесь, — Хёнджин приложил руки Феликса к его животу и начал медленно двигать ими туда-сюда, — так, чтобы согреть себя изнутри. И лучше соображать. — Эм, теперь я как будто хочу есть... — Это даже лучше. ⠀Тепло разливалось притоками по желудку. Ликс прильнул к шее Хёнджина и поцеловал её, едва ли ощутимо. Хван сморщился и улыбнулся от щекочащего приятного чувства. Не только в шее. Но и внутри. Хотя он не трогал свой живот. Тогда что это значит? — Пх, что ты делаешь? — Джинни, можешь погладить меня ещё? ⠀На его просьбу Хёнджин скользнул пальцами под затасканную футболку и потёр нежную кожу. — Теперь я могу сказать без "кажется", — Феликс глянул такими чудесным глазами, такими чистыми, такими блистающими и переливающимися. — М? — Ты мне нравишься, Хёнджин. ⠀Простые слова простого ребёнка с не самой простой судьбой. Какого это, оказаться в детском приюте, не зная ничего о своих родителях, и подружиться лишь с одним, похожим на самого себя мальчишкой, и влюбиться в него? Кажется, это не просто. Хёнджин бы погладил себе живот, чтобы понять его и себя, но зачем... — И ты мне. Но мы вряд ли скажем кому-то ещё об этом. ⠀Чувства между двумя мальчиками, что не выйдут на свободу. В мир. И будут греться лишь в уединении.

***

⠀Феликс откусил клубники и подтолкнул Хёнджина, что, кажется, слишком глубоко задумался о скомканном и слегка нелепом признании на общей кровати с валяющимся почти на полу смятым одеялом, пачкой солёной соломки в свете апрельского вечернего солнца, проливающего закатные блики на глаза Ликса, в тот миг они были особенно яркими, пьянящими, как тёмное пиво или их глубокие поцелуи. В тот день было очень холодно. Ветренно для весны. Славненько, в общем. А в душе Феликса всегда тепло. В неё Хёнджин прятался чтобы понежиться в пламени приятных чувств — до безумия втрескавшийся мальчик. ⠀Джисон перелез на синюю крышу. В его руках были игральные карты и ручка зонта, обклеенная яркими стикерами. Он передал её Чану, а сам начал показывать фокусы с картонками. Лучи, переламывающиеся в розовый, падали на ловкие пальцы узорными зайчиками, дракончиками и сороконожками. Феликс удивлённо ахал: — Как у тебя так получается? — Волшебство, — Джисон гордо задрал подбородок и перекрутил карты в интересной тасовке. ⠀Под его кедами тлели искорки юности, ультрафиолета и детских восхищений. Ну и что-то похожее на страх будущего, но это не столь важно. — Ва-а-ай... ⠀Чонин с Сынмином залезли к детям, за ними и Чанбин. У первого болел зуб, у второго на джинсах брелок с пёсиками, у третьего фломастеры под панамкой. И все, вроде как, более менее, чуть-чуть, очень много, как-то кое-как, да счастливы. Хёнджин ел клубнику и кормил Феликса. А Чан держал зонтик над Джисоном, что подбрасывал карты в воздух. Его колонка всё ещё трещала одной и той же громкой песней. — Так хорошо... — шепнул Ликс, разжёвывая мягкую ягоду. ⠀Хорошо. Что это такое? Может быть, когда друзья радуются. Может быть, когда ты среди них. Может быть, люди думают об этом "хорошо" только когда им плохо. И они чаще понимают, что хорошо им уже было. Феликсу было хорошо. ⠀Бан Чан проронил на трещину бетона тихий смешок. Дыхание его на миг перехватило. На миг, когда всем было хорошо. Он схватился за свою чёрную футболку. Цепочка на штанах звякнула. Режущий противный лязг металла, он ведь никогда не предвещал юнцам ничего хорошего. Грудь сдавили ползучие лианы, переплетённые с железом и кровавыми скользкими ниточками. Кровообращение превратилось в изнутри-расчленение. Чан закрыл глаза и осел на крышу. Джисон перехватил свой зонт и обвил мальчика руками с растерянным взглядом. И без улыбки. Если Джисон не улыбается — плохо. ⠀Вот они. Три элемента, составляющих карточный домик печали, грусти и трагедии: голодный Феликс, шум металла и неулыбающийся Джисон. А сама трагедия — сердце Бан Чана. ⠀Он проныл глухое "мх..." и шумно выдохнул. Не курил. А в выдохе пепел. И сахар, небось с макушки Чонина сгрёб, пока чмокал его волосы по дороге до гаражей. Руки пытались ухватиться за воздух, рассудок и затасканную футболку Джисона. Но пальцы не слушались, тряслись, таяли. Зубы дрожали. Кровь перестала проходить сквозь сердце и разлилась по мокрой плоти, жгла органы. Чана тошнило и обмораживало до треснутых костей. — Чани! Чани! Что с тобой?! — плакал Чонин. ⠀Чан еле раскрыл почти чёрные стеклянные глаза: — Ч-чонинка... — Вызовите скорую! Феликс, отвисни! — Чанбин хвастался за Ликса и дёргал его в разные стороны. ⠀Хёнджин смотрел то на обездвиженного бледного Феликса с уставленным в Чана взором, то на самого Чана. М-да, славненько. Он выхватил из кармана телефон и суетливо набрал номер скорой помощи. Ему хуже, чем умирающей бабочке в его рёбрах. Феликсу хуже, чем голодному истощённому волку. Чан и есть слово "хуже". Трагедию "Хуже" когда-нибудь покажут во всех сгнивших театрах вселенной. — Чёрт! ⠀Внутри комкались мучения. Нет-нет-нет. Хёнджину знакомо то чувство, когда тем, кого он любит больно. И это чувство ужасно. Оно проело в его сердце кровавую дырку, через которую заползала тьма. А луч света, взросщенный во тьме становится либо тусклым сиянием, либо самым ярким солнцем. Феликс был солнцем. И дыра была в его животе, только в неё не заползало ничего, кроме сожалений, печали, апатии, пары червей, гусениц, грусти и пустоты. Не тьма. Пыль. Хёнджин приластился к этой пыли, бросил трубку и охватил руками Ликса. С глаз солнца лил дождь. Кажется, и тучи начали сгущаться в далёкой голубоватой глади. — Хёнджин, уведи Феликса домой, Ини, ты иди с Сынмином. Мы с Джисоном вам потом перезвоним, идите! — Вставай, Ликси... вставай, — всхлипывал Хёнджин неподвижному мальчишке, чей взгляд был уставлен в еле дыщащего Бан Чана, как в старшего брата без "как", будто в отца без "будто", — пошли, пожалуйста, давай... ⠀Убегать от друга, бросая его с разбитым сердцем и хрустальными лентами у глаз, очень больно. Ноги подкашивались. Феликс еле переставлял свои светлые кроссовки с яркими бусинками на шнурках. А Хёнджин тянул его за собой, нашёптывая на ухо такое простое "всё будет хорошо". Наверное, это та самая фраза, которую говорят когда совсем ничего не хорошо. И вряд ли будет. А может быть... — Ликси, пошли, я ведь ещё должен тебе клубнику в шоколаде и целое лето... ⠀И целое лето, наполненное теплом, поцелуями и радостью. Или скрытыми симпатиями, давлением и кровью. И клубнику в шоколаде. Феликс оживился: — Джинни, пожалуйста, скажи, что Чан поправится. — Он сможет, мог всегда, — Хёнджин чмокнул Феликса в висок, слизывая созвездия веснушек, — он просто не позволит себе не суметь, — шёпотом добавил он, а Ликс не услышал, и хорошо. ⠀Спустя пару дурацких поворотов, светофоров, этажей и цветочных горшков они ввалились в квартиру. Хёнджин увёл Феликса в спальню и, усадив на кровать, погладил по лицу, прошёлся тыльной стороной ладони по мокрым щекам и вдохнул сладкий аромат ягод. До чего же Ликс красив, в слезах, искрящийся на заправленной белым постельным кровати, с чуть покрасневшими губами и детским взглядом, в коем никогда не угасала надежда. ⠀Ну может только через неделю... — Ты пойдёшь, Феликси? — Нет, я... не хочу, иди сам. Хорошо проведи время, — мямлил под нос Ликс, застрявший в коридоре, — только возвращайся скорее... — Конечно. ⠀Меланхоличные выдохи терялись на полотен воздуха, пачкая его углекислым газом и выветрившейся зубной пастой. Хёнджин наклонился к чёрной макушке и притянул к себе ладонью. Он пылко впился в чужой лоб мягкими губами, взъерошил волосы и выскочил за дверь. Не совсем счастливый. Но он улыбался. И Феликс. Совсем несчастливый. ⠀Бедолага Бан Чан лежал в больнице шесть дней, четыре из которых Ликс ел только хлопья и воду из-под крана, и пять ночей, три из которых он не спал. Сегодня он не смог даже вытащить себя на прогулку с друзьями. А Хёнджин бежал к ним навстречу. Он глубоко затягивался пыльным уличным воздухом и отчаянно пытался не выпасть из растянутой красной футболки. "Как же там Ликси?" — спрашивал он в своей голове. "Он так плохо ест... а Чан, ему никогда не было так хреново..." — наверное за многоточиями скрывались проклятия и сквернословия, обращённые этому миру и жизни, что забирали у Хёнджина всё. Он, как кот, гоняющийся за пёрышком, которое ускользает в последний момент, а казалось, вот же оно, ну прямо в лапках, в когтях. А смотришь в ладони — ничего. Только кровь пульсировала в венках и пальцы танцуют тремор. ⠀Подгоняемый летящей юностью Хёнджин перепрыгнул через низкий серый забор и, слабо хромая, выбежал к зданию старшей школы, на крыльце которой, прямо на грязных ступеньках, усыпанных прошлогодней листвой и перьями голубей, сидели его ненаглядные мальчишки, кто на что горазд: Чанбин крутил в руках большие наушники с наклейками, Сынмин гладил бродячего пёсика, Чонин пил виноградный сок, Джисон под красным зонтиком с жёлтыми и чёрными сердечками пролистывал песни на колонке, одну за другой, шепча "go-go". Это "давай-давай", "вперёд-вперёд" или "Чонин, дай сочка глотнуть". Хёнджин расселся рядом на одной из светло-серых ступенек с капельками синей краски и сухими ромашками. Его "go-go" означало "подайте сигарету". Чанбин протянул ему малиновую самокрутку. Он уронил её в варенье или она пролежала в ящике с духами его матери, что перебралась к нему в спальню после очередной пьянки, неважно. Изо рта Хёнджина вырвались узорные потоки дыма, что плавил его мозг и пару сухих слов: — Как Чан? — Наверное, завтра или послезавтра пойдём к нему все вместе. Я через окна лезть уже задолбался, — ворчал Бинни, — меня к нему не пускают, а вот Чонина с Сынмином... ⠀Сынмин оторвался от пса и нахмурился: — Мы там всего по два раза были, а ты ежедневно ломишься, всех медсестёр распугал. — Это ведь мой друг! — Он наш друг... — Хёнджин потушил скуренную наполовину сигарету о ступеньку и бросил куда-то в сторону, устремив взор вдаль. ⠀Чанбин дружил с Чаном дольше всех, потом Чонин с Сынмином, попросившие переночевать в его квартире после ссоры родителей Ини, Сынмин просто напросился с мелким, а потом Джисон, сидящий под зонтом у мусорок, Чан его сам нашёл. И Хёнджин с Феликсом. А Чан кого угодно примет, кому угодно поможет, накормит, поделится краем кровати и возьмёт к себе, потому что искренне просят, потому что искренне боятся, искренне плутают. Искренних жалко. — Не знаю, пойдёт ли Феликс, — не отрывая взгляда от далёких заборов и дорог, проронил Хёнджин. — Он к нему ведь ещё ни разу не забрёл? ⠀Хван мотнул головой. Он разделил отросшую чёлку на две части и охватил руками колени. В нём читалась тоска. На что ни глянь: в пальцах нет тепла, ноги почти дрожат и подкашиваются, глаза меркнут. Что-то в этой жизни переменилось и надломилось, будто спичка. — А почему Феликс сегодня не пришёл? — почти проныл Чонин. — Не захотел. Он опять не ест. Бесит... — Совсем? — в приставке Чанбина бухала и визжала видеоигра "Taken", а сам Чанбин когда-то бухал и заведённо визжал, врубая фаланги в кнопки, теперь только отрешённо переживал и тыкал на стёртые временем стрелки. — Только эти дурацкие хлопья. Зараза... ⠀Кучка из щенков скулила и лаяла на человеческом. Но на особом детском человеческом. Хёнджин бы с радостью сказал, что разговор о хлопьях дошёл до смешков и радужных коней за холодными сказочными тучами. Но весь день дети только и болтали о хвори своих друзей. Джисон и его аллергия всегда шире всех лыбились. Сынмин, у которого левый глаз почти ничего не видел, тихонько нежился с собачкой. Чонин со всё ещё болящим зубом тянул виноград и дым Хвана. А Хван Хёнджин заболел маятой. Чанбин наглаживал руку, с которой недавно сняли гипс и ухмылялся, не находя на ней рисунков фломастерами от своих друзей. ⠀Вечер накрыл апельсиновой коркой заката, растёкшейся по голубой каёмке. Чонин уехал на своём велосипеде с букетами летних луговых маков. "На человечинку похожи," — думал Хёнджин, о мясе. Чонин всё махал рукой, пока не скрылся за углом мокрых кирпичей с расклеенными объявлениями о пропавших кошке, собаке, смысле жизни и ненужных никому, кроме друг друга, оборванцев в больших футболках, драных джинсах и затасканных косухах. — Ладно, и я пойду. Я обещал Ликсу не задерживаться. — Передавай ему "привет"! — Джисон хихикнул и бросил в Хёнджина несколько кусочков попкорна. ⠀С этим "приветом" он и убежал. Резко спрыгнул с крыльца, свернул за исписанную граффити стенку с не рыжими кирпичами. Его руки прятались в карманы чёрных штанов с цепями. Они совсем тихо звенели. Скрипучая лестница шаталась и посвистывала. А Хёнджин пошёл через подъезд. Там, кажется, тихо. Молясь про себя, чтобы это оказалось правдой, он шмыгнул носом и метнулся к лифту. На стенах сантехники, квартиранты, доставка пиццы, на зеркале трещинки, следы помады и пальцев. Он тоскливо обвёл лифт взглядом и вышел на этаже. В кармане звякнули ключи. Хёнджин прокрутил их в замке, пытаясь услышать радостный топот Феликса. Солнечный мальчик его ждёт, правда ведь? Он открыл дверь. В коридоре темно. Ничего не слышно. — Феликс? —Хёнджин снял обувь и прошёл в спальню, в самых недрах разгулялся испуг, забулькал, как запертая рыбка в аквариуме, — Феликс! ⠀А Феликс лежал на полу. Безжизненно. Ему холодно, ему плохо, ему больно, ему голодно. Хёнджин налетел на исхудавшее тельце и поднял на руки. — Ликси!