Улицы нашёптывают кровь и мясо

— Мяу! — кричал белый кот с оранжевыми пятнами, разлитыми по тонком тельцу. ⠀Ему голодно и холодно. ⠀Хёнджина пробрала дрожь. Это схоже с тоненькой проволокой, сдирающей кожу со спины до крови. Он приложил ладонь ко лбу Ликса. Горячий пот перемишивался с холодом костяшек. Страшно. Больно. Трясущийся, мутнеющий, как акварель на полотне, Хёнджин уложил выцветающего Феликса на постель. Его руки метнулись к тумбе и нарыли кучу коробок с таблетками. — Феликси... — Х-хёнджин, — прошептал мальчик, пытаясь пошевелить ладонью. — Я рядом, эй... — он сжал чужую кисть своей и смахнул тёмную чёлку Феликса, — у тебя такой жар. Нужно подняться, Ликси, давай. ⠀В горло неподвижного чуда запихнули таблетку от температуры. Горькая с голубоватыми вкрапинками, отвратительная. Ликс заглотил её с несколькими глотками воды, что Хёнджин наколдовал или успел набрать за то мгновение, пока Феликс моргал. "Волшебный Джинни," — мелькало в голове среди мглы. — Сейчас всё будет хорошо, ну зачем ты это сделал, Ликс, ну почему? — Т-ты плачешь?... ⠀У Хёнджина мокрые глаза, окровавленная спина и джинсовая куртка, что валялась на полу. И сознание забито худым ребёнком с глубокими карими глазами. А у Феликса пустой живот с одной пилюлей. — Нет. Нет... Феликси, — он переплёл свои пальцы с такими же бледными, но более слабыми, — почему ты не ешь? — Хёнджин скоро захлебнётся невыпущенными слезами. — Прости, — а Феликс подавится воздухом, — мне жаль, что я принёс... пробле... — Даже не думай об этом! ⠀Феликс извинялся за всё, даже за раздавленных мотыльков. А Хёнджин ревел внутри и жалел мальчишку снаружи, скользя рукой по мокрому лицу: — Ты должен поесть. — Не хочу... — Хочешь! Не вынуждай меня кричать. Поешь, прошу, я приготовлю тебе рис. — Хёнджин приподнялся, но остановился, заглядываясь на почти спящего друга, — ... Тебе очень больно? ⠀Он падок на Ликса. — Я потерплю. ⠀Русоволосый мальчик наклонился к худой шее с пульсирующими венами и оставил на коже невесомый поцелуй: — Всё правда будет хорошо. ⠀Да, люди часто так говорят. Но не всегда их слова правдивы. И не всегда это от них зависит. Хёнджин крутился, как волчок, на кухне и лишь надеялся, что не соврал, перебирая вымытые тарелки. А заваривая чай, он думал только о том, что Феликс не достоин выжирающей его изнутри боли, такую и представить страшно. Но такова несолнечная сторона Ликса, с которой приходилось мириться. ⠀Тьма, опустошающая желудок, не дающая продохнуть. Феликс задыхался от душных потоков тяжёлого воздуха и искал силы хотя бы дёрнуть мизинцем. Его голову заполнил туман. И лишь одна ленточка мысли тянула к свету: "Хёнджин так обо мне заботится... И почему он ещё не ушёл...". Ради него Ликс бы продохнул, поел, пожил и погиб. У него детская душа. Детская душа, привязанная к другой детской душе, как два, кружащих в темноте светлячка. ⠀Смахнуть хотелось, чесалось. ⠀Хёнджин вошёл в спальню с тарелкой ароматного риса и усадил Феликса на подушки. Он приблизил ложку к его губам: — Пожалуйста, ешь. ⠀Ликс послушно заглотил одну ложку, вторую, третью. Они растянулись долгой чередой, пока внутри всё не смешалось в огромный ком и не попытались вырваться наружу. Температура не проходила. Был бы здесь Чан, он бы сбил её парацетамолом и пластырями, Чанбин бы приклеил скотч на лоб. — Как себя чувствуешь? — Получше. — Будешь ещё? ⠀Отрицательно мотнув головой, Феликс упал в объятия одеял и уткнул глаза в пустоту. Красивая. Но Хёнджин красивее. Только смотреть на него было почему-то так стыдно. Голова болела и, казалось, пыталась оторваться от шеи и укатиться к чертям в преисподнию. — Мне так нравятся твои глаза, — шепнул Хван, прикладываясь рядом, Ликс сразу заполз в его руки, как маленький щенок, — моя ты нежность. Почему же ты меня так расстраиваешь? — Я... я не знаю, — Феликс вытер слёзы о футболку Хёнджина и чуть крепче сжал её пальцами, незнающий и нежный, такой весь Феликс, — прости, Джинни. Я правда... не хотел есть. — Это тебе только кажется. Потри живот. ⠀Легко вздохнув, Хёнджин сам коснулся Ликса и погладил под грудью с приятным трепетом и гармоничной плавностью. Внутренности Феликса затрепыхались, как бабочки аполлоны в банке. Живот заурчал. Потоки ласк потихоньку баюкали. Ликс поймал себя за ободраный хвостик на мысли, что внутри появилось чуть больше места для еды и любви. Это всё Хёнджин и его шёлковые руки, высекающие, вышивающие золотыми нитками. — Ну? — Я хочу... хочу ещё. ⠀Он съел ещё немного солёной крупы и опустился обратно в постель. И заснул. Дурнота сошла, как поздний снег, грязными речками, утекла куда-то. И чёрт с ней. ⠀Утром Хёнджин был рядом. И днём никуда не пошёл. И весь вечер просидел на кровати около мальчика. Вереница схожих дней и вечеров пролетела мимо. Июль начался с дождя, лёгкого, как Феликс, и мокрого, как его слёзы, что сами стекали с век по ночам. А Хёнджин их протирал. А Хёнджин лишь созванивался с остальными ранеными детками, которые рассказывали ему о своих приключениях, о "Кошек развелось дворовых, кошмар! Везде мявкают!" и о Чане. — ... Значит всё также? — разочарованно вздохнул Хёнджин на балконе с телефоном у уха и сигаретой у губ, последняя. ⠀По тонкой стенке из облесшей краски грациозно плыла серая кошка. — Кыш! — Увы. Мы все переживаем. Но сделать ничего не можем, — Чанбин сильно хрипел, а голос его, пусть и почти не слышно, но подрагивал, — а как Феликс? — Уже ест. Думаю, ещё пару дней и вернётся в строй. Но желудок у него всё равно болит. И температура иногда поднимается. Но он улыбается. — Приятно слышать. Суперклей не нужен? Могли бы заклеить, — кололся Чанбин, цокая ложкой по кастрюле, варил своё нечто из малины. — Нет спасибо, только если для нервной системы... — Ладно, — паренёк громко шикнул, опять всё сжёг, — тогда пока, солдатики! ⠀Тихие гудки раздались в трубке. Хёнджин ушёл с балкона и завернул в комнату. Феликс сидел на кровати и играл в телефон. — Что за игра? — плюхнулся рядом он. — Стрелялки, — Ликс саркастично улыбнулся и чмокнул светлую щёку. — Хочешь, чтобы хён поиграл с тобой? — Пх, что, ты не сильно старше... — дуга на его губах, сочащаяся прямо из сердцевины, растягивалась и мерцала. — Обожаю твою улыбку. ⠀Густела кровь, стучался пульс. И поблёскивали нитки в радужках с нанизанными жемчужинками-бликами. Хёнджин застыл у лица Феликса. А Феликс сам потянулся ближе. К нему прильнули мягкие губы. Кажется, сердце сбивалось со своего ритмичного счёта и просилось к мальчику напротив. Наверное, опять температура. Градусы скакали на ртутном термометре прыг-скок. Хёнджин провёл языком по нижней губе Ликса и втянул её в себя, раскрашивая розоватым оттенком жизни, какой она им почти нравилась. Почти... Феликс отстранился от поцелуя. — Пойди сегодня к остальным, — не хотя, шепнул он. — И оставить тебя? — Ничего не случится... — будто уверял, — Они давно тебя не видели, прогуляйся. Правда. — Ты... уверен, что это хорошая идея? — Джинни, иди, пожалуйста, — Ликс приобнял Хёнджина и зарылся рукой в его волосы, усаживаясь сверху, — а вечером вернёшься и поедим яблок. ⠀Живот урчал-мурчал-фырчал. Ликс невольно сам в себя заглядывал, а Хёнджин на него заглядывался, как на картину. — Ты меня что, опять соблазняешь? — он обцеловал нефтяные волосы и перебрался к щекам, отдавая им румянец своих губ и чувств, — А не пожалеешь потом об этом? — Нет. ⠀Хёнджин мельком ухмыльнулся и встал, не отпуская Ликса со своего паха. Он прошёл чуть вперёд, в кухню, и поставил Феликса на ноги: — Здесь рис, здесь вчерашние роллы, здесь... — Хлопья. Я знаю, Джинни, это же наша квартира, — напомнил мальчишка, растянув поблёскивающие поцелуями губы. — Тогда пообещай, что ты пообедаешь. Хотя бы обед. ⠀Перед Феликсом засиял сжатый кулак Хёнджина. Он накрыл его своими пальцами и тихо проговорил: — Обещаю, вуф. ⠀И соврал. Но Хёнджин об этом никогда не узнает. Он лишь улыбнулся, ответил приевшееся и прилюбимейшее дворнягами "вуф-вуф", погладил Ликса по голове и прошёл в коридор. На крючках висела пара джинсовых и кожаных курток, ветровки и пальто. Хван сорвал свою чёрную косуху с вышивкой на спине, гласящей "Kiss me or leave me". Накинув её поверх белой футболки, он отправил Феликсу воздушный поцелуй и выскочил к ржавым лестницам с балкона. ⠀Воздушные поцелуи Ликса били по самому сердцу. А от Хёнджина доводили до слёз и неполноценной печали. И не разреветься, и не успокоиться, да что ж делать-то? ⠀Лето уносило с собой, вело за ручку в какие-то безумные, но весёлые дебри. Хёнджин бежал через узкие переулки. "Не расстраивай меня, не заставляй меня так трястись. Да почему вы трясётесь, колени?!". Дворовых кошек правда стало больше. Вот чёрная с рыжим животом, серая с белыми полосами, белая... А где-то позади ревела собака. Перепрыгнув через заборик двухэтажного дома с синими стенами, Хёнджин пробежался до крыльца и постучал в дверь. На пороге показался радостный Джисон. Без зонтика. Он молниеносно бросился на Хёнджина и затащил его в коридор: — Джинни! Привет! Как хорошо, что ты пришёл! — Я тоже рад видеть тебя, Сони... — ответил мальчик, взмахивая то руками, то волосами, то ресницами, и резво хихикал. ⠀На него налетели ещё двое мальчишек. — И вас, ребята. — Я так скучал! — промурлыкал Чонин. — Оу, как там тебя? Хе?... Хё?... Хёнджин, точно! Где тебя вообще таскало? Развлекались с Ликсом, а про нас совсем забыли, да? — в дверном проёме зала показался усмехающийся Чанбин. — И тебе привет. — Да ладно, бро, я ж в шутку, я скучал! — уверовал, и ему всё же поверили. ⠀Они легко обнялись и прошли в гостиную. Дети расселись вокруг заигранной настолки и включили акустический концерт какой-то старой рок-группы. Джисон подпевал каждую песню, Чанбин настукивал ритм подушечками пальцев. Почти всё хорошо. Только улыбок маловато. В комнату вошла высокая женщина с короткой стрижкой, мама Джисона. — Добрый день, Хёнджин, давно я тебя не видела, — мило улыбнулась она. — Здравствуйте. — Хотите мороженого, ребят? ⠀Все хором прокричали "да!" и вот уже сидели с ведёрками пломбира и чайными ложечками. — У тебя такая добрая мама, Джисон, — Чонин тихонько хихикнул. ⠀Его зуб уже прорезался. И не напоминал о себе острой болью. А Хёнджину остро. Слишком. И неясно где. То ли на сердце, то ли в лёгких. Его мучали одни и те же вопросы: "Как же там Ликси?", "Поел ли он?", "Тепло ли ему?". И довели они до того, что мальчик начал отсчитывать секунды на настенных часах, мечтая о вечере. — Эй, Хёнджин? — Сынмин толкнул его в бок, — Ты переживаешь за Ликса? Если так сильно, то иди к нему, всё нормально. — Что? Н-нет... Я посижу ещё. ⠀От Сынмина пахло мятной жвачкой и ванилью. А в его глазах сверкала маленькая беленькая точечка. Хёнджину казалось, что эта искорка растопила бы любое сердце. И заползёт в любое горло комом. — Я же вижу, что ты, как на иглах сидишь, — зашептал друг-поэт, перебирая в руках значки со своего рюкзака. — Просто немного волнуюсь, — тем же шёпотом ответил Хёнджин и ощутил, как по щиколоткам прошёлся колкий мороз. ⠀Сынмин всё видел. Он незаметно вложил в кулак друга, сжимающего колено, маленького мягкого медвежонка и очаровательно улыбнулся. Всем таких дарил. У Феликса целая коллекция... К Сынмину приластился крохотный ватный Чонин и прилёг на его плечо, упрятанное за джинсовкой, исцарапанное кошкой. И у Хёнджина на плече царапины. И он вырезал их сам. Пока Ликс не вытянул его из пучины самомучения. — Иди. ⠀Кружочек из хмыкающих и озарных ребятишек выпустил одного дворового: Хван поднялся, тряхнул рукой, уловил ухом джисоново "завтра в парке!" и выбежал из дома. ⠀За ним увязалась мяукающая бело-рыжая кошка. Она прыгала следом за несущимся мальчиком и всё кричала о чём-то своём. Хёнджину хотелось резко остановиться, подхватить её на руки и закричать: "А у кого жизнь простая?!", но он продолжал лететь по июльскому ветру, бьющему в глаза духотой. Деревья переменялись треснутыми стенами. Кто-то проезжал мимо на скейтах, кто-то проходил на каблуках, кто-то ревел моторами машин и мотоциклов. Хёнджин завернул за угол к уже родной, любимой и ненавистной рыжеватой лестнице. Он поднялся, затаив дыхание, и вошёл через балкон, на котором вяли цветочки кактусов в перемешку с беззаботностью. — Феликс?! — крикнул он пустой кухне. ⠀Тот самый излюбленный, тощий, тёплый и обласканный Феликс шагнул в комнату с тёмным хвостиком, завязанным длинной жёлтой лентой, что струилась за ним и путалась меж бёдер, и тарелкой риса с кусочками рыбы: — Что такое? Ты чего? — Ха, ты ешь... — задыхался Хёнджин, — боже, моё солнце, — он налетел на Феликса и крепко обнял его, поставив тарелку на стол. ⠀Тащащаяся за юнцом полоса атласа сверкала. Хван запустил палец в её узелок на затылке и перевязал хвост, продевая концы ленты в пряди бантиком, чтобы не болтались. — А... — мальчик мило продрожал от щекочащих касаний в волосах, — но почему ты вернулся так рано? — Не хочу без тебя там сидеть. Так пусто. Пошли завтра вместе. ⠀У Феликса сердце не билось. А грудная клетка и не вздымалась. Без него кому-то пусто. Нет, не кому-то. Хёнджину без него пусто. — Хорошо, — шепнул опустошённый бледный юнец с медленно розовеющими щеками. — Правда? — Мгм, — Ликс чмокнул друга в висок и свалился на стул. ⠀Хёнджин сел напротив. Он помнил, что у Феликса когда-то была чёрная косая куртка и нитки-мулине. А потом у Хёнджина появилась подаренная косуха с розоватой вышивкой. Он смотрел на Ликса и засматривался. Вспоминал. — Почему ты так смотришь? — Просто ты мне нравишься, очень. ⠀Феликс коснулся пальцами чужой ладони и усмехнулся, пережёвывая рис. Тот оседал на зубах плёнкой мусорных пакетов и прилипал к горлу. Хёнджин не улыбался. Хоть кто-кто из больных не выглядел счастливым. А кто-то из них полумёртво лежал на койке с капельницами и пиликающими экранами, отражающими удары сердца. Чан сказал, что его сердце "любит". И что же оно любило? Останавливаться, пугать, замирать... Заставлять лгать? — Чану получше. — Что, правда? — Феликс засветился, выронив ложку. — Угу, но к нему ещё не пускают. Ликс, — Хёнджин сильнее сжал руку мальчика, — всё наладится, потихоньку. И мы все снова будем смеяться, улыбаться и гоняться по дворам. Правда-правда. Я тебе обещаю. ⠀Для Хёнджина пообещать такое было сравнимо с обещанием никогда не врать. А ему и не хотелось. Он лишь хотел, чтобы Феликс улыбался этому миру. Мир неплохой. Но мир без счастья Ликса — мир без счастья вовсе. — Джинни. — М? — Можно показать тебе кое-что? — голос взволнованно вздрогнул. — Конечно. ⠀Лента бантика спала на потеющую шею. Феликс немного помолчал и помялся в своей голове. Там он стал уже подобием бесформенной аморфной инфузории. А перед Хёнджином он всё ещё солнце, лисик и мальчишка, таящий в себе счастье мира. Только ли для Хёнджина? Это неважно. "Правда похож," — думал он о друге, — "на солнце". ⠀Обуял страх. Даже сковал. Ликс опустил вилку на почти пустой фарфор и робко поднялся. Его тонкие пальцы скользнули к тёмной мятой футболке с яркой надписью "AC/DC" и повели её края вверх. Он снял тканевый кусок блёклой ночи и замер прямо перед Хёнджином. А тот пробрал худое тело внимательным взглядом. Обошёл выпирающие кости таза и рёбра, скользнул по белой-белой натянутой, как сплошная струна, коже. Рука невольно потянулась к ней. И застыла в миллиметре. Хёнджин никогда не видел обнажённого тела Феликса. И ничего прекраснее тоже не встречал. — Ты бесподобен, — шепнулось как-то само. ⠀Сливочная кожа манила. Хёнджин резко обвил талию Феликса и притянул его к себе, сажая на свои бёдра. Он впился в его губы и сжал тонкую кожу на спине. Его руки блуждали по прохладному телу и не могли остановится. Они желали трогать. Трогать то, что перед ними предстало и заползать чуть дальше, под резинку домашних штанов, проплывать по ягодицам. А между тем, поцелуй становился глубже. Их языки соприкоснулись и сплелись, облизывая друг друга до нехватки воздуха. Можно задышать и носом. Но этого просто не хотелось. ⠀Утопая в сладких вкусах и наслаждении, Феликс и Хёнджин никак не отрывались друг от друга. Ликс оттянул нижнюю губу Хвана и простонал сквозь неё. А Хёнджин уложил ладони на его грудь. Пальцы прошлись по соскам, доводя до ещё больших, частых и глубоких продыхов в губы. Феликс кое-как остановился и протянул тоненькую ниточку слюны от чужого рта. Он громко задышал, опустившись на плечо Хёнджина: — И ты меня... не оттолкнёшь? — плакал. — С чего бы? — За эту худобу, — у Ликса что-то влажное под скулой, а у Хёнджина на плече. — Дурак ты, Феликс, такой дурак. У тебя очень красивое тело, и я только хочу, чтобы оно было здоровым, — сахарные чмоки покрывали рябистые плечи. — Чего в нём красивого... ⠀Хёнджин отпрянул и взглянул в тёмные глаза напротив. Он убрал с них чёлку и рассмотрел танцующие зрачки, радужку с голубоватыми отсветами. Такие появлялись у Ликса лишь тогда, когда он был поистине счастлив. — Вставай. ⠀Феликс поднялся и замер. Хёнджин обнял его и прильнул к прессу, всасывая его в свои губы. Он оставил красную отметку и провёл языком влажную дорожку к груди. Поцеловал рёбра, опустился к низу живота, в нём самый смак, он облизнул палец и провёл им от соска до штанов Ликса. По органам изнутри прошлась шепчущая дрожь. Она прокралась к позвоночнику и прогнула его, облепив щекочущими сверчками. — В тебе всё красивое. — Почему ты это говоришь? — Феликса охватило странное чувство замкнутости. ⠀Кажется, вот-вот слёзы океанами польются с глаз и заполонят всю комнату, а ему ведь так хорошо в страстных руках Хёнджина, без совести блуждающих по нему. ⠀Но Ликс сгрёб свои нервы в единый клубок и с силой затолкал в туманную голову, пытаясь не мямлить, пытаясь поверить Хёнджину. Он качнулся бёдрами в его сторону и запустил пальцы к шее парня, проползая под ворот футболки. — Лисик-Ликси, — ухмыльнулся Хёнджин, — я говорю то, что думаю. Хочешь больше слов? ⠀"Я хочу больше, чем слова" — мелькнула мысль у них обоих. ⠀Чёртовы чувства смешивались в глотке. Желание, возбуждение, не похотливое, а такое заботливо, желание одарить приятностью, желание сберечь. Хёнджин приподнялся и повёл Феликса в спальню. Он уложил его в мягкие покрывала и сел рядом, поглаживая улыбчивое лицо. — Твои веснушки очень милые. И у тебя глубокие глаза, бесконечные, как весенние сумерки, нет, космос, — твердил он, не останавливаясь, — и мягкие волосы, хах, и ещё твоя кожа тоже мягкая, тёплая, такая солёноватая, вкусная, а у губ терпкий вкус, как будто пьянящий... И у тебя красивое сердце. Самое-самое красивое сердце и прекрасная душа. — Спасибо... ⠀А у кого ещё прекрасная душа? У того человека, что лежал в городской больнице и никак не мог открыть глаза. По его венам бежала кровь. Его надломленное сердце билось, а лёгкие дышали. А он всё никак не мог что называется "зажить". И оттого ненавидел себя в своей "прекрасной душе". ⠀У Чана была кожаная куртка с цепочками, разукрашенная джинсовка, широкие плечи и яркие глаза. И Чан не хотел оставлять своих друзей. И они не хотели, чтобы он уходил. Но куда он мог уйти? В больничную палату? Да. Если бы он мог оказаться где-нибудь в Сиднее или в романтичной кафешке Парижа, то дети бы только обрадовались. Но туда он никогда не попадёт. А потому никто и не хочет покидать и быть покинутым. Привязанность стала алыми лентами, цепями, спицами зонтиков и улыбками. Самый крепкий узел. И самая болючая петля. — И это всё? — рассмеялся Хёнджин, — И даже не скажешь, как от меня вкусно пахнет или какой у меня смех? — Ха-ха, прости... ну, от тебя пахнет прохладными кедрово-лавандовыми духами, а смеёшься ты очень звонко и с лёгким писком, мне нравится. ⠀Аромат пробивался даже в затуманенное вожделениями сознание. Феликс притянул лицо Хёнджина к себе и легко коснулся губ. Лишь на каких-то пару секунд, что показались теми самыми секундами, ради которых можно было бы прожить эту жизнь заново. Немного отстранившись, Хёнджин потёрся своими губами о розоватые губы Ликса, в одну сторону, в другую, и чуть хихикнул прямо в горло младшего. — Что это было? Ты так уже раз третий делаешь... — Я не знаю... ⠀Родная улыбка на персиковом лице освобождала от всех тягот на мгновения, краткие, но самые ценные. Ликс помедлелил. Слизав с губ ноты одекалона Хёнджина, он зашевелился под ним, как мотылёк, готовый вспархнуть. — Сделай ещё, — Феликс снова притянул Хёнджина к себе и погладил его губы своими, вдыхая запах кедра, — а это приятно... — Ликси, ты обещал мне яблоки. А у тебя изо рта ими так сильно пахнет, я не могу. — Аха-ха. Да, яблоки. Я позволил себе сгрызть одно без тебя. ⠀Феликс поднялся и чуть вяло дотянулся до тумбы, на которой под тремя клетчатыми листочками стояла тарелка с нарезанными фруктами. Он протянул её Хёнджину и кивнул. Тот взял один кусочек и забросил в рот. А Феликс жевал плавно, не отрывая взгляда от парня напротив, будто заманивая. Он зажал тонкую половинку зубами и застыл. Хёнджин приблизился и осторожно прикусил фрукт с другой стороны и, проглотив немного мякоти, чмокнул Ликса в губы. Капелька яблочного сока потекла по подбородку мальчика и перелезла на подбородок Феликса. Он слизал её и поцеловал шею, благоухающую ароматами красивого сердца, жжёным сахаром. А Феликс пытался сдержать тот кусочек, что резал его горло противным кисло-сладким вкусом. — Завтра днём мы все собираемся в парке. Ты уверен, что хочешь? Ты в моих руках кажешься таким... таким тающим. ⠀Слишком слабым, чего Хёнджин не смог сказать. — Я пойду, Джинни. Всё нормально, — Феликс укусил ещё дольку, долго и мучительно прожёвывая её. — Ну если ты уже яблоки без меня грызёшь, то конечно. Ты ведь не сильно их любишь? — ухмыльнулся Хёнджин, языком слизывая яблочный сок со своих зубов. — Полюбил. ⠀И ещё одна ложь, о которой может быть Хёнджин и узнает, а может быть, и нет. Феликс нарезал их для него, а пахло ими из-за того, что Ликс пытался их в себя запихнуть. А они попытались выбраться. И у них получилось. И мысли сошлись на том, что единственная пригодная еда для Феликса — это хлопья, сухой безвкусный рис и скользкая красная рыба, которую он проглатывал, не пережёвывая. Но если бы Хёнджин не вломился, то он бы и риса не поел. Обед, что должен был быть враньём, им не стал. И вот об этом уже никто никогда не догадается. — Ладно, — Хёнджин отставил тарелку и достал из-под кровати пачку сигарет, упрятанную на чёрный день, — я рад, что всё обошлось. Но, Феликси, никогда больше себя не отпускай. Твои "я не хочу есть" — это сущий ад, и для тебя, и для всех. Пожалуйста, не гробь себя. — Да кто бы говорил. — Не перечь хёну, — он закурил прямо в спальне и выпустил дым в бок, — я... правда очень рад. Видеть тебя с улыбкой. ⠀С улыбкой. Но не счастливым. Как же болезненно, как же растроенно. Гитара внутри не играла, ныла. Феликс натянуто и измученно скривился в этой самой несчастливой улыбке. В его животе всё ещё смешивались тени с теми кусками, что он в себя запихнул. Ликс не выдержал бурной схватки под сердцем. Он поднялся с кровати и ушёл в ванную комнату. А его рис, рыба, яблоко и чернота ушли на белый кафель. Феликс выблевал их, запивая водой из-под крана. Он корчился на ванне и ронял на неё блестящие драгоценные камушки. И улыбку. ⠀А Хёнджин сидел на кровати с зеленоватой сигаретой в зубах и старался поверить в то, что всё действительно тихонько налаживается. Но вспоминая Чана в мрачной больнице под иглами и высящими над головой пакетами с лекарствами, он терял свою веру. Вспоминая, как слишком горячий для трупа Ликс со слишком ледяными руками для живого человека лежал на полу в неком полу-сознании, он забывал о своей вере. Вспоминая майские драки с царапинами Сынмина, зубами Чонина, ожогами Джисона и переломом Чанбина, он пытался вспомнить о своей вере. И вспоминал, чтобы вспомнить что-то плохое, и вновь вспомнить о вере и так по кругу паршивое "вспомнить-вспомнить-вспомнить". А Чану бы зажить-зажить-зажить. А Феликсу проглотить то, что из него кровавыми червями выбивалось. ⠀И ни Хёнджин, курящий в спальне, ни Ликс, дрожащий в ванне, не знали, что завтра в парке они с друзьями погладят дворового зверя, подружатся с дворовым зверем, возненавидят дворового зверя. И сами припомнят о том, что они дворовые звери, чтобы вспомнить о надуманной вере во что-то хорошее, и запомнят, что сколько дикого зверя не прикармливай, а его клыки всё равно будут нацелены на твою глотку.