Улицы нашёптывают кровь и мясо

— Когда мы с Чаном были совсем детьми, мы ловили в банки воробьёв, пока другие дети бегали за бабочками, — хихикал Минхо. ⠀Летний воздух такой свежий, и такой невообразимо жаркий. Горло драло теплом. Плоть плавилась и с шипением растекалась по глотке. — Каким он был? — лыбился Чонин, сидя на ступеньках подъезда чуть ниже Хо. — Верным и сильным. Всегда был готов прикрыть мой зад, — он слабо ухмыльнулся, разглядывая жёлтые стены, — а я был готов шлёпнуть его зад... Во втором классе мы поспорили, кто построит самую высокую башню из кружек в столовой, и я разбил одну чашку, две тарелки и погнул вилку. Учителя называли нас лютейшими проказниками, хах, но Чани всегда меня выгараживал. Наверное, он и не изменился. ⠀Феликс сиял. Он распластался по телу Хёнджина на самой высокой ступеньки, потягивая яблочный сок из коробочки: — Он правда... не изменился. — Ну а ты? — с трепетом и лаской улыбнулся Джисон. ⠀Он пытался скользнуть своими пальцами ближе к пальцам Минхо. Мальчишки сидели совсем рядом, на одной ступеньке. Ещё чуть-чуть. Совсем чуть-чуть и соприкоснуться. — А я не кусаюсь. Давай сюда свою руку. ⠀Минхо перехватил ладонь Джисона и пристроил её на своём бедре. Тёплое, будто вибрирующее мурчанием. Хан выпал из реальности, попрыгал в астрале и вернулся. Он чуть сжал кожаные брюки, обтягивающие ноги Минхо. Такие мягкие, такие плотные, что в жар бросало, как по щелчку. Джисон поплыл. Пытаясь скрыть волнение, он увёл взгляд, раскраснел и часто задышал. Всё его тело затрещало. "Точно маленький ребёнок" — дивился Хо. Джисон стыдливо приковал свои глаза к Минхо и убрал руку. — Ха-ха, понравилось? Ты можешь её оставить. ⠀Улыбка. В солнечном подъездном свете, искажённом от персикового стекла и изумрудных цветов на подоконниках, его улыбка казалась кислотной палочкой-браслетом, что дети хватали на школьные дискотеки. Хо словно издевался. Когда чужая рука снова легла на его бедро, он придвинулся ближе, позволяя пальцам Джисона скользнуть вверх, ближе к паху. От лёгких касаний и невозмутимо прекрасного Минхо, Джисон содрогался, забывал, как нужно дышать, забывал о своём сердце. А его с ним и не было. Оно тихо уползло и спряталось где-то в кошачеподобном ребёнке. — А ещё Бан Чан как-то угнал мой велосипед. Хах, он просто ворвался ко мне домой и кричал что-то вроде "эй, Хо, пошли гулять!". А я тогда болел, — мальчик-кот начинал легко смеяться, — и Чани просто отцепил мой велик от замка. И тогда мне пришлось выздороветь, я пулей полетел за ним! Аха-ха! ⠀Ликс слез с Хёнджина и опустился ближе к Минхо. Он внимательно слушал его истории и смеялся вместе с ним, пока забытый ласковый Джинни, оставленный позади, раздражённо толкался ногой в Сынмина, сидящего у перил. — Эй, Сынмин, дай тетрадку порисовать. — У меня только стихи. — Давай стихи. ⠀Выпросив клетчатое собрание лирических строк, Хёнджин достал фломастеры из своей кожаной сумки. Там они валялись всегда. И были готовы прийти на помощь. Вместе с маленькими детскими штампиками, точилкой, простым карандашом и пакетиком чая. Только это всё было для Феликса. — Чани не умел завязывать шнурки, он как-то попросил меня, а я начал выделываться, типа "да я такой крутой, всё умею, всё могу", хотя тоже нихрена не понимал, как это делается. Я просто завязал его шнурки в огромный узел. Пришлось покупать новые! — Ха-ха! — хором хохотали дети. — А потом он принёс мне туфли своей бабушки и заставил проходить в них весь день по школе... — Аха-ха-ха! — взрывались. — И когда он научился завязывать эти чёртовы шнурки, он научил и меня. И мы вместе пошли мне за кедами. Чани дал денег со своих сбережений. Это были мои самые первые конверсы... — О-оу... — умилялись, почти все. ⠀Беловолосый парнишка с блестящим бисером на запястьях в бесконечных фенечках, с жемчугом вокруг шеи и космическим бусами на глазницах, оглянулся и махнул Хёнджину лапой: — Что ты рисуешь? — Оскверняю творения Сынмина. — Можно с тобой? — зыркнул Чонин столь волшебно, что зубы заскрипели и пульс затанцевал в драной глотке. ⠀Усыпанный самодельными украшениями он под отрешённые ухмылочки поэта подсел выше и взял розовый фломастер. Чёрная косуха без рукавов такая большая, что за ней не видно жемчужной шеи, а там Сынмин вчера налепил штрих-код с пачки рамёна. Чонин нарисовал цветок, лошадку с крыльями и тыкнул кончиком в нос Хёнджина, оставляя на нём бледное пятнышко: — Тебе грустно? — со всей своей искренностью спросил он. — Нет. — А почему ты такой вялый? — Всё-то тебе надо знать, Ини! — Хёнджин сгрёб Чонина в свои руки и начал щекотать. ⠀Мальчишка разразился смехом-гавканием. А Хёнджину показалось, что в его сердце потеплело. Но лишь на одно мгновение. Пока Минхо снова не завёл какую-то историю о том, как Чан вымывал за ним сто пиал, и как они жили с его бабушкой без родителей потому что они твари, а кто твари — родители или дети, так и не сказал. ⠀Хёнджин терпел смешки Ликса, Джисона и Минхо, что почти и не поворачивались к нему. Рисовал кривые цветастые рисунки на полях тетради и холодно поглядывал на друзей. И не подходил. Просто смотрел, как Феликсу весело. ⠀И ушёл через час, не выдержав такой розовой слащавости и хохота. — Хён! — Чонин из-под его плеча подскочил и уложил свою ладошку на потную спину. ⠀Шторм, охватывающий изнутри, притупился. Но всё ещё пережимал каждую вену, перекрывал кровь и воздух, злился, страдал, болел. Хёнджин хмыкнул, или хныкнул, и приобнял Чонина: — Пока, Ини. ⠀И он ушёл. ⠀Чонин маялся. Чонин озирался вокруг. По окнам ползали кузнечики. По ступенькам бегали муравьи и мокрицы. Лишь Хёнджина в этой ораве живности не находилось. Может быть, он стал трещинкой в стене или каплей краски с перил? ⠀А он просто ушёл. ⠀А Чонин с Сынмином просто такие два создания, которые ощутили это в пустоте на бумаге. ⠀Топая по подъезду, Хван брёл в больницу по разбитым стёклам и серым ступенькам. Где-то вдалеке Минхо рассказывал что-то весёлое и обнимался со всеми, кроме Сынмина и Чанбина. "Хоть кто-то не оценил котейку" — про себя думал Хёнджин, пиная обрывки газет и пластиковые бутылки. Он протащил себя через кучу дворов, остановок и магазинов. И если заставить его вспомнить хоть что-то со своего пути, то он назовёт мрачный столб, возле которого они с Ликсом целовались посреди ночи и мусорку, в которую выбросил свои фломастеры. Бедняжки. ⠀Здание больницы белое-белое. Пахло горькими лекарствами, хворью. Чем-то противным и слишком чистым. Хёнджин еле преодолел стойку регистрации и шмыгнул в отделение, где лежал Чан. Его так и не пустили в палату. Но он сумел посидеть напротив, поглядеть в окошко на безжизненного друга и задать ему кучу таких волнующих вопросов. ⠀"Чани, ну почему же ты не приходишь в себя?", "Ты не знаешь, что помогает при ревности, может быть, надо сердце как-то погладить?", "А мы с Ини сегодня рисовали в тетради Сынмина, представляешь? Он сам ко мне подсел, оторвался от этого Минхо...", "Где ты вообще Минхо нашёл, как вы сдружились?", "А мне как с ним сдружиться?", "Зачем?". ⠀Не получив ответов, Хёнджин приложил ладонь к стеклу. Жаль, Бан Чан не мог до него дотянуться. Что-то солёное само собой проползо по щеке и упало. Никто не поймал. "Почему же так вышло?". Хёнджина всего выворачивало, стягивало, а он и сам завязывал себя в тугой узел, лишь бы не взреветь прямо здесь. Он сдерживался, как только мог, что было сил, а их почти и не было. — Знаешь... я так скучаю. Очень. Я так надеюсь, что с тобой всё будет хорошо. Это всё, что я могу, — прохрипел мальчик. ⠀Он опустил голову на холодную стену. Глаза так и упирались в палату Бан Чана. "Ты же не изменился. Ты же там не задохнёшься. Правда же?". Пятка грязных кроссовок стучала по белоснежному полу, пачкая плитку блёклой сероватой пылью и засохшими кусочками земли. "Нужно меньше бегать в траве, а то меня выпрут отсюда, тс... Чани, у тебя ведь тоже вечно испачканные ботинки". Чани не отвечал, не открывал глаз, почти не дышал и не шевелил пальцами. А Хёнджин бы привязал к ним ниточки, чтобы хоть как-то поговорить с другом. Но ниточек нет и пальцы не двигались. ⠀Испарины пота стекали по лбу. Русая чёлка налипала на кожу, темнела, чесалась. Скулы немели. Тоже чесались. Или отмирали. Хёнджин помотал головой. Прожевал и проглотил грозу, собранную с подрагивающей кожи. На вкус, как арбузная жвачка. Буря внутри разрослась и усилилась. Противно. Всё свело. ⠀Он вздохнул, треснул и заклеился без клея. ⠀И ушёл. ⠀И сюда он будет возвращаться каждый раз, как крови в сердце накопится слишком много, чтобы стало ещё больше. — Я так и сказал: это точно был дракон! — удивлённо твердил Джисон сидящему на низкой крыше Минхо. ⠀Тот мотал ногами и придерживал зонтик Хана. Его колени подрагивали на уровне чужого лица с милыми пунцово-абрикосовыми щеками и широкой улыбкой. Джисон сжимал и гладил их с нескрываемым восхищением и вселенским счастьем на лице. — Это просто была большая птица, — Хо учтиво поправил чёлку Джисона и сам заморгал от своей. ⠀Рядом крутился Феликс, приваливающийся на крышу: — Ну, может быть, всё-таки летающий динозавр? — Как дети малые, — вздохнул Минхо, — Ликс, ты такой милашка, что невозможно, — он погладил мальчика по голове и уткнулся взглядом в Хёнджина, сидящего поодаль. ⠀Тот копался в телефоне, со скукой показывая что-то Сынмину. — Эй, Хёнджин! ⠀Юнец, уже забывающий своё имя, вспомнил его, как собачью кличку, и поднял глаза: — Что? — Давай к нам, — протянул Хо, — поболтаем о птичках. ⠀Басистый голос обратился в неслышный шёпот: — Будет лучше, если птичка улетит нахрен. ⠀Феликс оглянулся. И лишь на миг их глаза встретились: какой-то жалостный взгляд Ликса и недовольный взгляд Хёнджина. ⠀Чёрная краска с волос солнечного то ли эльфа, то ли волшебника сходила каштановым оттенком. А волосы Хёнджина поблёскивали ореховым, арахисовой пастой, что хотелось намазать на хлеб и проглотить даже Ликсу. ⠀"А он вообще ест?". ⠀Оставалась только надежда. Надежда и немые молитвы. Хёнджин оторвался ненадолго, взглянул на кучку детей под оранжевым зонтом и отложил телефон. Он будто ждал, пока Феликс подойдёт. Просил об этом без слов. Одним лишь упорным твёрдым взором, непроницаемым. Карие радужки скрывали за собой кучу хлама. ⠀Глаза — это ведь зеркало души. Тогда в душе Хёнджина была свалка и неукратимое море. С одной стороны мусор, эмоции, которые он копил, держал внутри, свет, затерявшийся в тёмных шуршащих пакетах и кровавых сгустках чего-то тёплого и нежного. С другой — буря, волны ревности и жестокости, омывающие острые грани, края сердца. — Джинни? — Феликс решил подойти, он присел на асфальт к другу и сжал ладонями его руки, — Почему ты не разговариваешь со мной? — Это ты со мной не разговариваешь. Вернись к Минхо, там интереснее. ⠀Хёнджин выдернул свои ладони и смахнул капли пота со лба. Его гнев поселился глубоко-глубоко. В груди, за сердцем, вокруг сердца, в сердце. Везде. ⠀Очень грустно. Феликс никогда прежде не чувствовал такой необходимости и нехватки, и неясности. И ещё чего-то с "не". Его лучший друг, которому он признался в чувствах, которого не боялся целовать и обнимать в их квартире, с которым делил один романтичный секрет, становился всё дальше и дальше. Молчаливее. Тише. Холоднее. ⠀А Хёнджин всё утро не говорил с Ликсом. И даже два утра. Почти ни единого слова. Также, как и на следующее утро. И на следующее... ⠀... ⠀И так, пока они совсем не перестали разговаривать. Хёнджин пропадал в больнице, проводил там целые дни, вечера, возвращался поздним вечером, ложился рядом с Феликсом и засыпал, оставляя одеяло мальчику. ⠀А мир неплохой. Но мир Хёнджина без Феликса — не боле иссине-чёрной лужи с осколками зелёного стекла. В больнице он только и думал, что о Ликсе и Чане, о друзьях и своих чувствах, о том, что без них слишком плохо, слишком пусто и темно. Но он и слова не говорил. ⠀Без слов. Феликс переживал. Но лишь пару дней, пока Хёнджин не оттолкнул его от себя, когда он пытался обняться под утро, в их общей кровати, общем доме, который почти и не ощушался домом без крепких объятий самого лучшего друга. Может быть, он сделал это и не со зла. Но этот толчок, пусть лёгкий, задел за живое, мёртвое, полудохлое и самое искреннее. Хван и сам того не хотел, но слово "дальше" въелось в его голову. ⠀Призрачная совесть каждый вечер шептала: "обними его, не отпускай его, говори с ним...". Но Хёнджин боялся. В его жизни появилось слишком много страхов и смертной тоски. Он увядал, отстранялся и забивался внутрь себя, где темнота утягивала за собой, пугала, изнуряла. ⠀Феликс переставал есть. Сухой рис в желудке разрывал его на тканевые заплатки, которыми можно было бы зашить его сердце. Он не мог запихнуть в себя ничего, кроме пропахшего сигаретами и парфюмом воздуха в квартире, и чувств к отдаляющемуся Хёнджину. Время когда-нибудь выжжет страницы об этом мальчишке с расшитой кожанкой. Но Ликс этого точно не застанет. ⠀Дым заседал в грудной клетке. Хёнджин с пустыми красными глазами закуривал четвёртую сигарету подряд в комнате без Феликса. Через окно пробивались дневные лучи и кошачие мяукания, сжимающие мозг плоскогубцами. Пепел разбился о его светлые джинсы. Он вырисовывал им незамысловатве узорчатые линии. Разукрашивал краской из балончика, которых под кроватью сотня и ещё одна штука. ⠀Ткань заиграла яркими корявыми рисунками. Ну не умел он рисовать, но "хоть что-то яркое" — подумал Хёнджин и потушил сигарету о пепельницу, валяющуюся рядом в одеяле. И лишь потом понял, что это была его кружка с ещё тремя окурками. Выпив пепельной воды, Хёнджин уныло поднялся. ⠀В нём жил огромный червь-паразит, выедающий жизнь, или это ему так только казалось? С каждым днём грудь кололо и давило сильнее. Будто её и правда ели изнутри. Гусеницы сплетали коконы из тонких стенок тканей, заползали в артерии, кои ими кишили и разрывались в болючих судорогах. Дыхания порой не хватало. И кровь не могла пробиться через ползучих тварей. А тем было не суждено вырваться из куколок и стать бабочками. Да и куда им вырываться? Улетать в живот? Бабочки в животе — это ведь приятное чувство. Так от чего в теле всё так болело? Слишком много вопросов. И ещё больше у Хёнджина в голове: "Феликс поел? Как его живот? Он также рвётся от коконов?" ⠀А Ликс начал улыбаться с Минхо и Джисоном. Они подкармливали дворовых котов, бегали под зонтом Хана и радовались тому, что у них было. А было немного — корм, газировка, сменяющиеся зонтики, цветные кеды и улыбки. ⠀Минхо с Джисоном сдружились. От них исходило тепло, сравнимое с жаром лета в бликах на зелёных перилах. Хан прокручивал зонт в руке и доверял его Минхо. Они прыгали, как зайчата, под разноцветными теневыми пятнами и обнимались. ⠀И это видел Феликс, и видел Чонин, грызущий плитки бананового шоколада, и Сынмин с Чанбином, стоящие в стороне у стенок продуктовых и у домиков под горками на детских площадках. Ликс разглядел в Джисоне и Минхо себя с Хёнджином, отчего глаза его заблестели слезами. "Где же он?". Они совсем не общались уже неделю. А видились только по утрам и ночам. "Почему он меня избегает?". ⠀Эх, а Минхо не злой, не плохой. Он просто появился немного не в то время. Быть может, они с Хёнджином бы тоже подружились, если бы Чан смеялся вместе с ними, сгребая в свои руки. Минхо постоянно в футболках и обтягивающих штанах. Минхо улыбался тепло, но с какой-то кислинкой. Или её видел только Хёнджин. А Феликс почти и не видел Хёнджина. ⠀И Феликс потерялся. Феликс себя отпустил. Феликс снова перестал есть. Хотя и не начинал. В тот день, когда Минхо пришёл к детям, он съел хлопья, вечером затолкал в себя рис и даже не выпустил обратно. ⠀На этой неделе он кормился лишь красными яблоками. Они не так уж и плохи, если вспоминать, как охотно их грыз Хван. Смотря на своего самого-самого лучшего друга детства в своих воспоминаниях, он хотел подойти, обнять, поцеловать и сказать то самое "люблю", которое они никогда друг другу не говорили. ⠀У Хёнджина красивая родинка, метка красоты под глазом и ни одного "я люблю тебя" за спиной. И от Феликса он вряд ли этого дождётся. Так ему думалось по ночам, когда он изредка поворачивается понаблюдать, как сладко его Ликси спал. "Он никогда не полюбит меня. Он слишком хороший... Только бы он не полюбил меня. Ему не нужен такой, как я... Но я хочу его... любить," — невероятное множество многоточий заполонило потерянный разум. Но любовь и разум не уживаются. А потому любая точка обрывала все слова, хоть как-то связанные с этим возвышенным светлым чувством, которое Хёнджин порой так хотел испытать на себе. ⠀Вспоминая поцелуи Ликса, можно было бы сказать: "чёрт, да он же уже любил меня столько раз!". И повторять это сотнями, тысячами прокручиваниями в голове. Но до Хёнджина, как до некрутящейся, как до заевшей кассеты не доходило. Не докручивалось. ⠀Губы Ликса, по воспоминаниям Хёнджина, вкусные, с приятной сладостью, словно кто-то окунул палец в клубничный сок и сахар, а потом провёл по ним. И каждый раз, облизывая эти губы, Хёнджин ощущал невероятно милый себе вкус. Он боялся его забыть. И ещё больше боялся, что Феликс, весь сахарный и солнечный, растает и погаснет. ⠀Июльский вечер отбрасывал на кровать последние лучи закатного солнца. "Когда не знаешь, что сказать, говори о солнце" — учил Чан. И Феликс вспоминал, как Хёнджин всегда говорил о нём самом, о Ликси, как о своём солнце. А солнце лежало в одеялах и пялилось в потолок. Ожидало. Выжидало. Когда Джинни наконец шагнёт в спальню. И только комната наполнилась темнотой, он шагнул. ⠀Ликс резко поднялся. В крови разгулялось возбуждение. "Что мне ему сказать? Он выглядит таким уставшим, может быть, промолчать? Но тогда он ведь проигнорирует меня...". Хёнджин на него даже не посмотрел. Он сбросил свою кожаную куртку на пол, переоделся и лёг в постель. ⠀Феликс вглядывался в чужую спину. Он осторожно, с чувством обволакивающей тревоги и колыханием внутри накрыл Хёнджина светлым мягким одеялом, прижался к затасканной серой футболке и приобнял мальчика. Глаза блеснули через черноту. Они пробегались по стенам, по потолку, лишь бы не смотреть в упор на Хёнджина. Как будто тот мог это заметить. А Ликс боялся. Посмотрит — и забудет все свои слова, что уже выстроились в короткую фразу, захочет поцеловать, а его оттолкнут. ⠀Хёнджин заёрзал и сбросил с себя руки Ликса. — Джинни, давай погов... — Я хочу спать, Феликс. — перебил он, заставляя мальчишку почувствовать истинную беспомощность. ⠀Вдох. Сжатый и медленный. Ликс перевёл заторможенное дыхание. Его мысли снова спутались в корявые узелки и бантики. Не в силах их развязать, он лишь нелепо проронил: — А почему не Ликси? ⠀Милый Ликси... Хёнджин резко вспомнил Минхо и то, как приторно он называл Ликса Ликсом. И ведь Феликс был прав: у Хёнджина это получалось по-особенному, но, наверное, не особеннее Минхо. — Спокойной ночи, Ликс. — Ой, да перестань! Хён! ⠀Бесстрастно названный Ликс потянул друга за руку. Ему страшно. Страшно хотелось всё же заглянуть в глубокие шоколадные глаза, засмотреться на пухлые губы, розоватый нос, пройтись по острым скулам и ровным очертаниям красивого лица. ⠀Глотку прихватило. Феликс всегда знал, что Хёнджин до ужаса красив. И он будто расстерял любую другую красоту. Её можно было найти в складах одеяла, на которые изливалась луна, в приоткрытом окне с чуть дрожащими шторами и в трещинках на гладких мятных стенах. Но Ликсу нужен был Хёнджин. И не только его красота. ⠀Он продолжал тянуть и прерывисто дышать. На него мог обрушиться пожар. Ему могло достаться целое ничего. Но его детскому, стучащему через чур громко сердцу плевать, какой удар оно перенесёт или пропустит. — Ох, — вздохнув, Хёнджин наконец развернулся к Феликсу, — ну что? ⠀Между ними так тонко и далеко потянулась блестящая на свету грань. Эту грань Ликс бы перегрыз зубами, а Хёнджин распорол бы канцелярским ножом. — Почему ты стал таким далёким, это из-за меня, или Минхо? — Ты выдумываешь, — Фыркнул мальчик. ⠀Во тьме Феликс разглядел в резных глазах маленькие капельки. А раньше эти глаза не казались ему настолько прекрасными. Даже слёзы не могли омрачить их прелесть, их бесподобность и несравненность с любыми другими очами. Эти омуты вогнали Ликса в себя и бросили в свою пучину, заставив потеряться. Это слишком мучительно. Невыносимо. Но не смотреть — ещё хуже. — Ты ведь и сам знаешь, что нет. Зачем ты это делаешь? — Феликс продолжал смотреть в самые глаза. ⠀Плевать, если он сорвётся и поцелует, плевать, если они не смотрят на него. Внутри всё куда-то тянуло. Всё перемешивалось. — Ликс, тебе и с Минхо, и Джисоном нормально. Я в твоей идиллии лишний. Ли был прав. ⠀И всё сжималось, трепещало. — Что? В каком смысле "был прав"? ⠀Феликс задрожал. Он так и не отпустил руку Хёнджина. Цеплялся за неё пальцами, висящими где-то над локтём. И расцепить их он уже не сможет. ⠀Если и слушать Хёнджина, то всем своим телом: ушами ловить его блаженный голос, глазами вглядываться в превосходящее всё существующее в этом мире лицо, руками трогать, ощущая каждую вибрацию в его теле. — Он ведь сказал мне, почему ты срываешься... Пх, а я сам и не догадался, — лента хрусталя потянулась от ресниц и разбилась об подушку, — причина всего этого голодного кошмара.