Улицы нашёптывают кровь и мясо

— Причина всего этого голодного кошмара. Это я. ⠀За окном раздалось мурчание бело-рыжего кота. ⠀У Феликса что-то сломалось. — Что ты такое говоришь, Джинни? Это не так. — Ну так почему... ⠀Глаза Хёнджина воткнуты в потолок. Они высматривали там звёзды, что всё это время блестели на лице Ликса, как золотистая пыль, которую не смахнуть рукой. А Феликс приковал себя к Хёнджину. Он скучал, он так хотел коснуться его. Сердце взрывалось и возмущалось, пыталось разорваться и разбиться на полупрозрачные бордовые осколки, растечься в тёмную жидкость и заполнить лёгкие, не давая дышать. — Мне тебя не хватает, — шептал мальчик с выцветшими на солнце тёмными волосами, — очень. ⠀Хёнджин вздохнул и глянул на Ликса, что почти плакал, держась на неощутимой грани меж потока слёз, потока крови со рвотой и потока нежности, которую так хотелось подарить Хвану. — Ложись спать, Ликси. ⠀Хёнджин отвернулся. Его пальцы соприкоснулись с пальцами Феликса в тот самый миг, когда он отбросил мальчику одеяло. И это было самое странное прикосновение, пробравшее током до костей и артерий. "Мне тебя тоже не хватает" — тихонько подумал Хёнджин, но так и не сказал вслух. Его душа, сотканная из зонтиков, проволоки, сухих листочков, фантиков жвачек и кожаных курток, зудила, скреблась, щемила. Пальцы, порезанные струнами, кровоточили внутрь, изливаясь грязной кровью, губили, пуская неведанные токсины в плоть. Он будто мягкая игрушка с яркими заплатками и широкими швами по всему телу. Дырки, проткнутые в нём жизнью, — это светлые шрамы, увядшие синяки и царапины, излеченные временем, которое нихрена не лечит, и поцелуями Феликса. ⠀"А что если он меня больше никогда не поцелует? Его поцелуи... это же искусство. Они такие нежные, такие искренние и полные чувств, наполненные, да, так правильно, и глубокие. И резкие, и ещё порой грубоватые. Он ведь так краснеет, когда целует грубо, и извиняется потом своей прелестной плавностью. Как же я хочу его поцеловать. Нет, хочу, чтобы он поцеловал. Расцеловать... Исцеловать... Зацеловать... А если ему будет плохо и больно из-за меня? А если он снова перестанет есть? А если... Это я во всём виноват, во всём. Ненавижу. Феликси... Мой Феликси, лисик-Ликси, Ликс, пожалуйста...". Он и сам не знал, о чём просил. Извинялся за свой холод, молил о поцелуе и объятии... "Прошу тебя, прости за всё, прости, я очень хочу снова обнять тебя, хочу, чтобы ты меня поцеловал" – думал он и не заметил, как заснул. ⠀Ему снилось что-то вязкое, чёрное и мутное. Что-то пустотное. Хёнджин разлепил глаза под утро и обвёл ими комнату. Ликса не было. "Убежал? Поел ли ты... не голоден? Надеюсь...". Он встал с кровати и вяло побрёл к шкафу. Достал из него белую деревянную гитару с надписями, рисунками и стикерами, что приклеил Феликс, расселся на полу и провёл пальцем по шести струнам. Мелодичный перебор сменялся аккордами, баррэ и виртуозными рифами. Хёнджин наигрывал что-то из своей головы, соединял с чем-то, что когда-то уже слышал и это метаморфозное "что-то" перерождалось в удивительную музыку сердца. В спокойную, в трагичную, в никакую, в бурную, в лёгкую, в страстную. Он закрывал глаза, раскрывал, проходился ими по железным нитям вместе с красными пальцами. ⠀Хёнджину было, что им называлось, — "множественно". Это когда целая куча чувств перемешивалась в душе и не могла собраться в цельную и единую эмоцию, играла эхом всевозможного и невозможного вовсе. Он убрал руку со струн у розетки гитары. Эта дыра, была похожа на то, что творилось внутри него — дыра, которая драла, жрала и изнывала . Хёнджин вздохнул, помотал головой и убрал инструмент обратно в шкаф. Очень жаль, что также нельзя было поступить и со своим "множественно". ⠀Он попятился к кухне. На столе записка "ушёл к друзьям" и явное неозвученное "как будто тебя это волнует" от Ликса. Хёнджин насобирал таких уже штук десять. И он, кажется, не остановится. Рука сама схватила бумажку. На тарелке рядом лежал один кусочек яблока, остальное Феликс съел, и Хёнджин не знал, стоило ли ему радоваться этому каждое утро или нет. Он лениво сел за стол и притянул к губам срочную обрезку. По зубам и горлу растёкся кисло-сладкий вкус фрукта. Похожая нотка была и в парфюме Ликса. И не только в парфюме. Ликс был везде, но только в нотках, а не перед глазами Хёнджина. Он сидел на том же стуле, ел то же яблоко и даже взял с собой косуху Хёнджина вместо своей. А куртки Феликса здесь. Да кого Хван обманывал? Здесь всё о Феликсе и с нотками Хёнджина. ⠀"Только бы с тобой всё было в порядке" — сказал он записке и лениво поплёлся в спальню, к горе с одеждой за дверца и шкафа. Он надел белую футболку с резкими блёкло-красными надписями. От неё несло лавандой, яблоками и какао-порошком. Чёрные штаны с кучей свисающих ленточек и цепей воняли травой. А кеды ромашками. Такие странные, такие кислые, такие противные, жёлтые, белые и любимые, неясно откуда взявшиеся под подошвой. Хёнджин метнулся к балкону и выскочил на лестницу. И выскочил с лестницы. ⠀Он шагал по бензиновым лужам, монеткам, окуркам. Проходил мимо велосипедов. У них с Ликсом когда-то тоже был велосипед и Ликс с него часто падал, а Хёнджин часто лечил его садины. Продуктовые магазины с яркими вывесками били в глаза. Граффити гласили: "страшись больше всего руки своей". И Хёнджин испугался, что своими руками мог нанести вред тому, что любимо его сердцем. А сердца разве не нужно страшиться? Оно ведь так часто толкает на безумия и глупости. ⠀Узкие улочки наполнены цветным дымом неизвестного происхождения. Но он здесь, как родной. Как вены наполнены кровью. Как мозг наполнен серым веществом. "На счёт своего мозга я бы поспорил" — харкал Хёнджин, давя стук в висках. Не получалось, всё равно слышно — бам-бам... Волосы его растрепались и приняли в себя узорные клубы. Пряди на затылке чуть потемнели. "Уж лучше тёмный, чем рыжий". Парень вышел из подворотен и зашагал к трёхэтажному широкому зданию с большим крестом. ⠀Храм кладбища. Его обитель и святыня. Звучит поэтичнее, чем просто "больница". ⠀Он шмыгнул сквозь прозрачные стёкла, растворился призраком где-то в стенах (слишком часто Хёнджин плутал здесь, и вправду не спокойная душа). Поднялся на второй этаж. И замер перед палатой Чана с маленьким окошком. "Привет, Чани". Он сел на диванчик перед стеклом и затих. — Я так соскучился по тебе, просто безумно. Мы все по тебе соскучились. А ты же хотел, чтобы мы все были вместе до конца, правда? Ты часто говорил, что дворняжка не вырастет в породистого пса... но мы можем вырасти в волков. Главное держаться в стае. Вот только... я совсем не знаю, как мне в ней держаться. Без тебя так пусто. А с Минхо тошно. Я и сам не знаю, что не так. Он же не плохой? Может, я слишком много выдумываю. Но я правда пытался не обращать на это внимания... но само чувство меня изнутри жрёт. Я и не знаю уже толком, что чувствую. Совсем запутался, хах... ⠀Руки Хёнджина поникли и опустились. Он махнул чёлкой и прикрыл глаза, пытаясь залить слёзы обратно, но они всё равно упали. — Мне плохо без тебя, — с трепетом шептал он, тихо, что слышали только приятели-приведения в арматурах и бетоне, — И Феликсу плохо. И я так боюсь, что именно я делаю ему плохо... я не знаю. ⠀Он вновь упёр взгляд в прозрачную тонкую стенку, за которой, на койке, лежал Чан с кислородной маской, капельницей и кучей разных трубочек со всякими жидкостями. — Видишь ли, я знаю, как сильно могу задеть Ликси. Но совсем не знаю, как это делаю. И от этого мне ужасно... никак, просто ужасно. И я, кажется... — в крови бушевало отчаяние, смешанное с безысходностью, — всё таки не волк. Я не буду им. Прости. Я всего лишь щенок, вылезший из лужи. Хах... — вены кипели, как рамён на плите Бан Чана, печалью, — Но ведь вылез я вместе с таким же щенком. А он подружился с тигром, или ягуаром, или львом, кто там Минхо, — слезинка упала на цепочку штанов, заржевела, алые глаза рассердились, совсем потекли, — Он точно не пёс. Нет, он на кота похож, пх. И где ты вообще его нашёл? Я буду рад, если тоже в какой-нибудь луже, как нас. Или сам нашёлся. Коты ведь просто приходят, да? И говорят, что чужой дом — их дом? И друзья... ⠀У Хёнджина в кармане куртки гремели ключи с брелком-вишенкой от Феликса, полупустая пачка сигарет и полароидная фотография, сделанная Чаном. На ней Хёнджин обнимал Ликса, Сынмин и Чонин улыбались под зонтиком Джисона, а Чанбин хвастался своими мускулами. Это фото Хёнджин перекручивал пальцами и боялся достать, разглядеть и зареветь. А слёзы его покапывали, как апрельский дождь. — Чан, мне так херово... я до сих пор твой рэпчик вспоминаю: винииннэ-нэ-нэ эвери эй-эй-эй-эй-эй... ну, или не совсем вспоминаю. И ещё, как ты прикольно лез к Чонину, а Сынмин отгонял тебя и потом они обнимались. То есть Ини обнимал, а Сынмин вздыхал, ха-хах... — губы трещали дерущей улыбкой, словно щёки резали лезвиями, очень больно, тоскливо, но капельку радостно, — и как ты толкал меня в Феликса и заставлял нас целовать друг другу щёки. Я так по этому скучаю. Пожалуйста, поправляйся скорее... ⠀Хёнджин весь день провёл в больнице, вспоминая их выходки с друзьями и улыбку Чана, сердце которого "любит". А в его сердце забрался Феликс, ютился там, нежился... И к нему не прикоснуться. Он закидывал голову наверх, дабы сдержать слёзы. Но тихий плач пробивался. Мальчик охватил руками свои колени и опустил вспотевший лоб на них. Спрятался от проходящих мимо медсестёр, пациентов, докторов, пылинок. Но не сумел спрятаться от себя и воспоминаний. Всё вспоминал и вспоминал. Да так вспоминал, что струны в душе расстраивались, играя что-то через чур болезненное и натянутое, как нервы, рвущиеся об острые мысли, тонущие в слезах. Чан почти и не дышал. Просто лежал прямо напротив Хёнджина. Но он никак не мог помочь другу, не мог обнять, не мог исцелить. Не мог склеить своё сердце. Он ничего не мог. Совсем. ⠀И пока он пропадал, Феликс тягуче улыбался волкам-котам, изводил себя нескончаемыми "почему?" и скучал по Хёнджину. Почему он его оставил? Почему молчал? Феликс рисовал граффити с сердцами поверх исполосованных заборов. Это сердца треснутые или трещены склеены его любовью? Почему Хёнджин потерялся невесть где? Почему Феликсу так плохо? Почему так тошнило от каждого съеденного яблока и почему он продолжал их есть? — Эй, Ликс! — кричал Минхо и улыбчиво махал лапкой. ⠀Всё же это совсем не то "Ликс". Дети разрисовывали зелёные, серые и оранжевые заборы своими радужными каляками. Сынмин черкал что-то в блокноте, Чанбин протирал пальцы о телефон, тыкая в экран. Ведь так всегда было. Вон там Джисон, прыгал под зонтом, ловил голубей на размокшие ягоды из варенья Со. А ещё солнце пылало. И где Хёнджин с Чаном? Почему их нет? Почему без них Феликсу так тяжело растягивать обкусанные губы? Почему его кишечник комкался, а желудок мялся? А сердце почему не ощущалось? ⠀Почему Хёнджин забрал его и исчез? — Красивое сердечко, — мигнул Хо и распылил рядом жёлтой краски. — Миленький кот... ⠀Ликс скучал, тосковал, горевал и сокрушался. Это всё почти одно и то же. И всё капало в его органы отравой, ядом, выжигало уксусом и шипело содой. Феликс выронил с ресниц хрустальный кристалл. И вспомнил. Ведь так всегда было. Всегда что-то мешало дышать и смеяться, всегда, когда "счастливо" наступало "херово". Утренняя заря никогда не растягивалась до вечера. И закат всегда наступал лишь перед ночью. Может, у Феликса просто на лбу написано "страдай". Нет, друзья бы заметили, отмыли. — Ладно, я домой, — сухо сплюнул Ликс с переломом и яблочной кожурой. ⠀Он ушёл. Да только тоска его с мальчишка и не осталась. "Ну и хорошо," — подумал он, — "зато не будут мучиться". Феликс бы забрал себе всё плохое, что гложило волчьи души. Забрал бы все беды Хёнджина, прижался бы к нему и поревел, заключая в свои слёзы его печали. Он всё думал, всё никак не понимал, что же произошло? Вот он свернул за угол переулка, в котором они обнимались. Почему Хёнджин отрёкся? Уже вышел к продуктовом, в котором воровал карамельки. Почему тело так онемело? Поднялся по скрипучей лестнице. Ну почему она правда не может обвалиться и задавить Ликса к чертям? ⠀Солнце медленно подползало к горизонту. Феликс перешагивал ступеньки, цепляясь за перила. Чем выше, тем громче мяукали дворовые коты. Их целая куча на этих ржавых лестницах. На крышах. Даже на окнах. Белая, от заката жёлтая, пыталась сгрызть увядший кактус. Ликс её прогнал. Хёнджин же расстроится, если его давно поникший цветок на подоконнике съедят. Он взял горшочек в ладонь. Спрячет в кухне, польёт, может, оживит. Феликс озирался на небо: а солнце всё бледнее. ⠀К вечеру Хёнджин почти на будто сломанных ногах и с гитарными мелодиями в ушах ушёл из больницы. Он возвращался домой, не понимая, куда идёт. Шёл медленно, скользяще, запинаясь. Воздух на улице душный, знойный. Совсем неживой. И Хёнджин почти мёртвый. И никто не крикнет ему: "вернись домой!", никто даже об этом не подумает. Ну, может быть, хотя бы Феликс, что звякнув ключом от балкона, вошёл в блёклую квартиру и лёг в пустую кровать. "Хочешь ли ты, чтобы я вообще возвращался? Может, просто исчезнуть? Может, это всё зря, что «это» вообще?". В нём растекалась каша сукровицы и грусти, оживала скука и погибало счастье, росла обречённость, крепчала ничтожность. ⠀А Ликс, лежащий в кровати, перебирал пальцами простынь и нервно болтал ногой под покрывалом. "Где же ты, Хёнджин, вернись домой!" — кричал в своём сознании Феликс. Он не мог пересечь и порога, открыть дверь, подойти к окну, даже встать с постели. Он лишь выжидал. Вдруг, однажды, тревога его отпустит, и Хёнджин придёт, ляжет рядом и не просто отвернётся, а заключит в объятия. Но Ликс не заставал даже его приходов, но когда просыпался, Хёнджин лежал рядом. Только очень далеко. Но рядом. Но не близко. ⠀Хван переставлял ступни, дрожал коленками и оборачивался потокам ветра. Его глаза заплаканы. Осевший на них пепел сигареты, струился вниз вместе с солью. Он еле шёл. И всё хотел остановиться, подышать и дальше уже не идти, а умереть, как собака. Словно выбор между ангелами и святыми, между магией и реальностью, между счастьем и болью, где одно заменяет и дополняет другое, но он никогда не получит другое, не испытав одно. В душе всё чёрно-белое. А в мире ещё оставались краски. Синее небо уже пропустило закат, затерявшийся за горизонтом оранжевым пятнами. Ещё не темно, но и не светло. Вот оно, одно и другое. ⠀Феликс прокручивал на пальцах лучи света, проливающиеся из настольной лампы с мазками зелёнки и непонятно откуда взявшимся запахом апельсиновых корок. "Хёнджин...". У Феликса, как сквозь мясорубку, прокручивал живот и мозг, и всё это выходило полу-жидкой сырой кашей с крупицами горя. На вкус, как кислый ржавый металл лестниц, жевательные конфеты, мороженое, плесень и хлопковая ткань футболки, которую Ликс ненароком зажевал. Он заставил себя подняться и прополз к столу. Из ящика вытащил припрятанную пачку сигарет и лист бумаги. Мальчик закурил и сложил оригами-птицу, как его учил Чонин. "Вот бы она долетела до Джинни" — с этой мыслью Феликс пустил ятреба в окно. Но, кажется, тот оказался слабым воробушком, хилым журавликом. И упал, разбившись о сухой асфальт. ⠀Проглоченные пары, дымы и клубы заставляли Хёнджина громко кашлять и спотыкаться. В его крови не было ни алкоголя, ни запрещённых веществ, только смертная печаль, потерянность и пустота, что воротили во все стороны. Кое-как он доплёлся до подъезда. Рывком открыл дверь, чуть ли не вырывая её. Вошёл внутрь. Ступеньки слишком высокие и смердили. Переставляя по ним проваливающиеся куда-то в бесконечность ноги, Хёнджин взмахивал волосами, что путали в себе зловоние спирта, бил ладонью стены с потёками бледной краски противного бирюзового цвета. Он остановился у двери своей квартиры и несколько раз обернулся. Кто-то дрожал у стен с желанием дозы, кто-то колотился внизу, кто-то уже тепло спал в спальнях, кто-то прямо на лестнице. ⠀Русоволосое нечто с горьким шоколадом на радужках и крошками зеленоватой изумрудной пыли вокруг зрачка, с молниями-венами, выпирающими по всему телу, в выцветшей футболке, в тяжёлой обуви, запачканной грязью, с прерывистым дыханием и душнотой в горле, сердце и разуме, раскрыло дверь с щелчком в скважине и ввалилось в коридор. ⠀Феликс уже заснул. В мусорном ведре под столом валялся окурок. Хёнджин сбросил куртку, заперся в ванной и осел на пол. У него трескались хрусталики, выдавливались все соки жизни, силы покидали тело. Голова кружилась, как на карусели с лошадками и яркими лампочками, что мигали в глазах меж темноты. Он какое-то время сидел на полу и проскользывал пальцами по трещинкам в голубовато-белой плитке. А потом поднялся, вымыл руки, но вода не смогла очистить их от мерзкой трагедии, лицо, но веки всё ещё смыкались а губы дрожали, прокалываясь зубами. ⠀Хёнджин вышел из ванной комнаты и осторожно присел рядом с Феликсом. Он поправил на нём одеяло, съехавшее на бёдра, и укрыл по самые выпирающие ключицы. Убрал тонкий чёрный волос с чужого лица. И наконец лёг рядом. — Джинни... — промямлил Ликс, не покидая своих сновидений, — Дж-Джинни... ⠀Хёнджин вздохнул, вздрогнул, взревел в уме. Он пробрался к ладони Феликса и охватил её своей: — Ликси... я так скоро умру.