***
— Я люблю вас! — Джисон отдался воплю и хныканиям, и обнял своих любимых друзей. ⠀Чонин размок, как картон, под локтём Сынмина. Чанбин с Хёнджином на бёдрах прогорел. Ликс облил слезами свою вторую половинку, носящую его кольцо. — И мы любим тебя, — почти хором воскликнули щенки. ⠀Хёнджин поднялся с лавочки и с мимолётным подмигом бросился в магазин перед детьми. — Джинни... — Ликс подбежал к нему и встал на носочки, дотягиваясь до уха Хёнджина, — я так сильно-сильно люблю тебя. ⠀И солнце засветило ярче, даже будто как-то розоватее. – Добро пожаловать, Ликс, — гордо объявил мальчик, приглашая в свои объятия. ⠀Они шагнули в продуктовый, сжимая друг друга в руках. С уст Хёнджина сорвалось шепчущее "я тоже тебя сильно-сильно люблю...". "Дурацкие повторения, сильно-сильно, очень-очень," – думал он про себя, – "это всё так по-детски... обожаю-обожаю!". ⠀Мальчишки, стирая с лица прозрачные лужицы, пропрыгали к холодильнику с радужными напитками и сгребли в руки шесть стеклянных бутылок дюшеса. Хёнджин расплатился кучей монет из своего кошелька с цветными скрепками. Не хватило лишь одной. Той самой, которую пнул Джисон. Той самой, которая нашлась в кошельке Ликса. Там ещё таилась фотография Хёнджина с красными тонированными волосами, но это уже другая, аппетитная и игривая история. Он рассчитался за лимонад и парни выскочили на улицу. ⠀Джисон плакал, прикрываясь зонтом. На нём, как гирлянда, повис Чонин и окружил своей нежностью воздушного суфле. Надкусить бы этого юнца, выкрасить его волосы в нежно-розовый для полноты вкусной картины. — Что, снова? — вздохнул Хван, протягивая зарёванному другу бутылку. ⠀Он присел на корточки перед Джисоном и пшикнул своей бутылкой. Крышку отдал Чонину: — Сделаешь себе значок, малой. ⠀Ах, да, те самые значки из звенящих железных крышек, в которые ребята подкладывали вырезки с анимешками "Наруто", покемонами и обложками альбомов группы "Iron Maiden". ⠀Ликс присел рядом с Хёнджином: — Не плачь, Сони, не плачь, у тебя обворожительная улыбка! ⠀На языке Хёнджина тлела груша и ромашка. Ему жаль. Кислота во рту прожигала плоть, студила и вновь опаляла. Он охватил руку Джисона с ярким бисерным браслетом: — Ты же волк, вуф-вуф. — Вуф... ⠀Внутри Джисона лязгали железные цепи, пережимающие лёгкие. Ему горестно. Ему чудовищно плохо вспоминать слова с записки, гласящие "Ты поклялся мне быть рядом сегодняшней ночью. И я не злюсь, не жалею. Я сберегу твою клятву в сердце...". Его плавило изнутри раскалённым железом. По венам текла густеющая кровь с неясными веществами: не наркотики, не алкоголь. И не любовь. А скорбь, муки совести и горечь. Горечь не горькая. Кислая, острая, сладкая, солёная, какая только могла быть, но не горькая, а всевозможно гадкая. ⠀Глядя на Джисона, Хёнджин невольно тянулся пальцами к руке Феликса. Что-то в нём также плыло, как и горечь по Хану. Но это туманная досада и жалость. Это такой крючок из пластиковой стяжки, сковывающий каждый орган, каждый кусочек мяса, артерии, что пульсировали на руках, и разум. Он прильнул к ногам Джисона и утянул за собой Ликса. Чмокнув его за ухом, оставив влажную дорожку языком до шеи, приласкав к себе маленькое магическое солнце, он мог выдохнуть, вдохнуть и спокойно поджечь сигарету. Но руки тряслись, не могли прокрутить колёсико зажигалки до золотистых искр. Хёнджин зажал зубами косяк, начав чиркать отчаянные. И всё не поджигалась. Где же язычок пламени? Феликс осторожно забрал зажигалку из чужой руки и породил маленький огонёк. — Спасибо, Ликси, — Хёнджин подсел ближе к вспышке, сигарета затлела. ⠀Слёзы ещё укрывали пунцовые щёки Джисона. Он колебался токовыми пульсациями. Импульсы, проходящие через рёбра, перескакивающие в горло, скапливались там клочком электричества с острыми шипами роз. Без Минхо мягких роз не чувствовалось. Только ток, цепи, стянутая плоть, лопающиеся сосуды, колючки и влага. Тернии обвили шею. ⠀Смотря на Феликса с почти безжизненно выпирающими, острыми костями и на Хёнджина с паутинками вздутой синевы на коже и с утренним гранатом, оставшимся на его губах от Ликса, Джисону казалось, что он больше никогда не будет смотреть на кого-то также, как на этих детей. Как на Минхо с синяками и кровавыми лужами у мусорки. Как на Бан Чана с остановившимся в больничной палате сердцем. ⠀У него в глазах вселенское счастье и вселенская горечь. Во рту газированные пузырьки янтарного лимонада. В душе счастливая вселенная и горестная вселенная. ⠀Мысли заплутали во тьму, где кошачеподобно улыбался Минхо. "Я не смог, не смог! Прости меня! Почему ты не позвал, почему?! Почему я не пришёл?!". А Минхо ведь звал его. Звонил под покровом ночных небес. Лишь раз. Ёбаный раз. И Джисон не взял трубку. "Я такое ничтожество! Ненавижу себя, ненавижу, ненавижу за это! Хо, пожалуйста, я опоздал, поздно, очень поздно, прости!...". Он не прекращал выть. Не переставал наливать радужки алыми трещинками. Оседать на выцветшие деревяшки, растекаться и меркнуть. ⠀Руки Чонина потянулись к плечам. Он нежно обвил их и замурчал под подбородком. От него исходила непорочная отзывчивость на шмыгания Джисона. А от Сынмина чуткость в лёгких поглаживаниях. И крепкое пацанское "не реви, дружище!" от Бинни. ⠀Сынмин остановил колкий взгляд на трясущихся ладонях Джисона. Он огладил их мизинцем и повесил на его запястье браслетик из зелёных бисеринок, в пару к почти такому же розовому, цвета кислотной фуксии. — Оставайся с нами. ⠀Джисону скрутило живот. Он глянул сквозь воздух, сквозь бытие и выдохнул. ⠀Смысл оставаться, если можно стать кубиком белесого льда и растаять? ⠀Никто ни в чём не виноват. Просто так вышло. Потеряли одно, потеряли второе, завтра потеряют третье. Это людская жизнь. И волчья, собачья, это живая жизнь, как она есть в мире сея. Но у них осталась вера во что-то хорошее.***
⠀Лабиринт, выстроенный сознанием сводил с ума. Дышать всё тяжелее. Джисон твёрдо шагал, не зная куда. Мимо него мелькали яркие неоновые вывески магазинов, горящие окна и фонари. На кулаке тугой узел. На глазах синяки и красные отёки. ⠀Болящее сердце осталось у Минхо, которого кто-то нашёл, кто-то похоронил, но Джисона рядом не было. Он оставил кота так далеко. И вот тот снова бродил за ним по пятам. Белоснежный, почти светящийся под лунным светом, запятнанный той же ржавчиной, что волосы Хана. И этому коту тоже нравится рок, струящийся из наушников Джисона еле уловимым шипением:As I lay here lying on my bed, sweet voices come into my head,
[Когда я лежу на кровати, в моей голове звучат нежные голоса,]
Oh what it is, I wanna know, please won't you tell me it's got to go?
[О, что это, я хочу знать, пожалуйста, скажете мне, когда будет пора идти?]
There's a feeling that's inside me, telling me to get away..
[Это чувство внутри меня говорит, что пора убираться...]
— Доброй ночи, котик, – обернулся мальчик на зверька. — Мяу? — Ты похож на моего возлюбленного. ⠀Джисон присел и протянул коту пальцы, связанные верёвкой с пятнами нефтяной краски. — Мр-р-р... ⠀Зверь подошёл ближе и потёрся мордочкой о человеческую руку. В его мурлыкании была слышна тоска и печаль. И желание. Желание что-то остановить, кого-то уберечь. — Точно Хо. Ты случайно не переродился душой в этого кота? — Джисон усмехнулся, — Прости... но я уже всё решил, — он поднялся, сильнее затянув узел на кулаке. ⠀Дождётся ли его Минхо? Простит ли? ⠀Пройдя несколько затхлых тихих районов Джисон остановился у самого мрачного безжизненного двора с застоялым запахом перегара и чего-то химического. Здесь ещё холоднее, темно, фонари не работали. Только мотыльки разносили какую-никакую жизнь и лёгких шум трепет крыльев по отравленному воздуху. ⠀Во дворе непроглядно темно. И шатко. Детская площадка разваливалась на деревянные сгнившие щепки и кусочки старой краски. Кусты давно погибли и засохли. На бордовых дверях поселились пятная клея, скотча, обрывки бумажек и корявые граффити. ⠀Джисон шагнул дальше и завернул за угол. К мусоркам. Четыре зелёных бака с пакетами, осколками, бутылками и пачками чипсов, сигарет и запах ещё оставшейся на асфальте крови. Ветер разгуливал по стенам, разнося свои арии. Джисон опустился. Сел на бетон. И провёл рукой по сухой багровой луже. Кровь Ли Минхо. Застывшая, ледяная и тёмная. С самого сердца, в которое был воткнут его же нож. И Ли Минхо умер. ⠀Взъерошенный ветром и раненый в душу мальчик поднёс пальцы к носу и вдохнул запах крови, как затягивают косяки. Пьянило, дурманило, разбивало. Он трепетно развернулся, шоркая по прохладному асфальту и лёг на него спиной, оставляя красное пятно под головой, тяжёлой, забитой, мутной. Оно растеклось вокруг неё резным нимбом с раскидистыми ветками и драгоценными каплями. ⠀Джисон лежал так, обтекаемый летним дуновением и призраками волн ночи, не шевелясь. "Это ведь здесь, да, ты живёшь в этом доме, Хо..." и в браслете, и в каждом зонте, под которым они целовались. И этот дом показывали в шумящих новостях по старому телевизору-ящику с наклейкой-котёнком на кнопке включения, под заголовком "детская поножовщина привела к смерти трёх подростков". ⠀Встать Джисон сумел лишь через полчаса. Тридцати минут хватит для того, чтобы умереть, проголодаться, замёрзнуть, насытиться, согреться. Может быть хватит, чтобы влюбиться. Но никогда не будет достаточно для того, чтобы ожить. И Минхо не оживёт, сколько бы Джисон не купался в его крови. ⠀Он смахнул слёзы с лица и чмокнул свою ладонь. Приложив её к пятну, рассмотрел лучики и рисунки в скверне. И поднялся. Ушёл. К северным гаражам. Талые берега его сердца омылись кровью растаявшего рассудка. Сладко, очень сладко. ⠀Хан снял с кулака узел. Он, как светлячок, залетел в оранжевый гараж, в котором всё и произошло. Майские воспоминания. Дурные. Но с верой в хорошее. Чем ближе душа ощущает плохое, тем больше верит в хорошее, правда, Джисон? ⠀Он вяло остановился в центре гаража. Пусто. С тех весенних болючих пор здесь никого не было. Заброшенный тёмный гараж с погасшей лампочкой, разбитой бутылкой и столом в углу, с кирпичными башенками и гвоздями, разбросанными по полу. Наверняка, где-то рядом валялся молоток и, возможно, жёлтый канцелярский нож. ⠀Джисон включил фонарик на телефоне. Он оглядывал деревянную балку на потолке, с которой свисала лампа. Немного страшно. Гадко. Пустота. Парочка давящих собачье-кошачьих тушек в сердце. Всё такое тяжёлое и обречённое. Смысл тягать дальше бесячую ручку зонта, оставляющую мозоли и царапины в узорах ладони? Смысл брести, падать в грязь, потеть в лучах большого висящего на небе одуванчика и хвататься за друзей-псов, зализывать раны, если лапы всё равно подкосятся, сломаются? Тревожно. Но разум всё равно потерялся в своих же извилистых поворотах, так зачем приглашать его на пиршество? Царапнув дрожащую руку своими когтями, Джисон перекинул верёвку через доску и затянул узел. А потом и петлю....But I'm so tired of living, I might as well end today.
[...Но я так устал от жизни, я мог бы, пожалуй, покончить с ней сегодня.]
⠀И неужели всё должно было произойти именно так? Хан с фонариком стоит и разглядывает протянутую с потолка виселицу? Нет, чего-то не хватает для свершения празднества. Не хватает, чтобы знатно повеселиться. ⠀Джисон нырнул в карман джинс и достал записку Минхо с чёрной ручкой. Чёркнув что-то на бумаге, он зажал её в кулаке и, встав на стопку рыжеватых пыльных камней, обвил верёвку вокруг своей шеи. Идеально. Шедевр в мире кровавого искусства. И при том ни капли крови. Только глухой хруст и увядание юной души. ⠀Холод перетекал в пылающий жар, расходящийся по телам вялых мальчек. Сухо, пусто и горько, печально. — Почему он это сделал, не понимаю, почему?! А-а-а, Сони! — рыдал Чонин в квартире Джисона, прижимаясь к его матери. — Он был вам хорошим другом, это хорошо... — женщина с тёмными длинными волосами и такими же тёмными винными глазами еле сдерживала слёзы. — И это та вера, о которой он говорил, нет, я не верю, он ведь самый-самый хороший-хороший друг! ⠀Хёнджин, глядя на младшего, нервно грыз губы, пытаясь приказать своим слезам затечь обратно. В гостиной сидели пятеро мальчиков и одна мама. Никто из мальчиков не был её сыном. — Ликси? — Хёнджин не нашёл его в своих объятиях и, хлюпая носом, хлопая мокрым ресницами, прошёл в кухню. ⠀Феликс вяло сидел за столом. Напротив него стакан воды. За ним Хёнджин. — Эй, Ликс? ⠀Солнце обернулось: — Ты, Джинни... ⠀И отвернулось: — Они всё ещё рыдают? ⠀Солнце пригрело мальчика, обнимающего его за плечи: — Ты мой. ⠀Нос Хёнджина уткнулся в шею Феликса: — Ты и сам рыдаешь, мой. ⠀Он протёр слёзы с веснушчатого лица, боясь задеть и смахнуть их вместе с солёными крупицами дождинок: — Слава волчьему вою. — Что такое? — Не смылись. — Кто? — Твои звёзды. ⠀Хёнджин не раз слышал, как веснушки называли "солнечными поцелуями", но у него для них было другое название, обращённое самому солнцу в человеческом обличии: — Твои волшебные отметины зарницы... Зацелую их и сразу влюблюсь сильнее. — Я скучаю по Чану. И по Джисону уже тоже скучаю. И Минхо. — Нам нужно пережить это с новым дыханием. — И чем будем дышать? — Ликс поднял голову и выцепил пару любвеобильных чмоков в лоб. — У нас были сигареты и духи. Сейчас пусть будет запах лета. — А когда оно закончится? — Будем вдыхать друг друга, — шепнул Хёнджин и заковал мальчишку в пальцах. — М... — Ликс, я знаю, какого тебе. Но побудь со мной ещё вечность, а там посмотрим. — Ты много просишь. — Я... — Хёнджин, наклоняясь, расцеловывал лицо Ликса, протирал его слёзы, гладил кожу груди, забираясь под футболку волнующими плывущими движениями, — буду любить тебя долго-долго. ⠀Ну вот, снова эти повторения, ласкающие детский слух. — Только не гасни. Мне так нужен свет, — проронил он и уронил своё тело на колени рядом с Ликсом, — у нас впереди ещё столько счастий и дыханий. — Я очень люблю... я буду с тобой. Правда, я буду. — Долго-долго? — И много-много. ⠀Они слились в поцелуе. Хёнджин на коленях сжимал талию Ликса. Феликс тянулся к нему вниз, охватывая его лицо ладонями. ⠀Солнце под руку с обычным, казалось бы, юнцом, в душе которого таилась гроза, вышло из кухни, шагнув к своим друзьям. Солнце и гром. — Чонин, — протянул Феликс, припадая к уже спокойному мальчику. ⠀Сынмин похлопывал его по голове и записывал стихи в свою тетрадь. А Чанбин помогал матери Джисона разбираться в бумагах из больницы. Самый старший, самый широкоплечий: — Смотрите, это медицинское свидетельство о смерти. Здесь решение суда об установлении факта смерти. Это вот сюда в папку, — почти бесстрастно говорил он. Он ведь всё выревел, — не волнуйтесь, я помогу, вот так, давайте принесу вам воды, у вас тремор. Не переживайте... ⠀Не переживать матери, чей сын был найден два дня назад в петле? Браво, Чанбин. Но это то единственное, похожее на слова Джисона, что он только мог сказать. Ведь вера во что-то хорошее должна оставаться всегда. Только вот с дворовыми детьми эта вера игралась по своим правилам, жестоким, совсем не честным и пагубным. ⠀Сынмин протянул свою тетрадь Чонину. Тот просмотрел обрывистые строки: Мой друг, дорогой, что нашёлся во тьме, Мой улыбчивый друг под отсветом зонта, Когда-нибудь и я, и все мы вместе, забредём к тебе. Мой друг, прошу, дождись волчьего воя и щенячьего клыка. Мы все поём и воспеваем о тебе слезами, Мы все жалеем и скучаем, раны лижем, о твоих скорбим. Ты будто бы под яркой тенью до сих пор идёшь за нами. Ради тебя, ради собак, котов и улиц любую тьму мы победим. ⠀Чонин легко улыбнулся и обнял Сынмина, чьи глаза окружены белыми, как мрамор, царапинами, острыми тонкими иголочками, но они всё же видели и видели многое. Видели, что тело Чонина было окутано светом. Видели, что Чанбин плакал глубоко внутри себя, а сознание его колом, стержнем, мечом в камне стояло и даже под гнётом тайфуна не шаталось. Видели красные нити, связывающие сердца Хёнджина и Феликса. — Волчата, помните, как Джисон таскал нам сладости и орал "хватайте!"? — Мармеладные червяки... — И жвачки, — замечтался Ликс. — А ещё он каждый день менял зонтики и танцевал с ними... кружился, как белка, — Чанбин усмехнулся, — или хомяк. Скажите, он ведь похож на белку, да? — Ха-ха, да. И у него всегда дома есть мороженое, — Хёнджин улыбнулся матери Джисона, смахивающей солёную воду с красных щёк, подрагивающих от сладкой тоскливой улыбки. — Я так рад, что мы дружим с ним. Всегда будем дружить. Он же часть нашей стайки, — Ликс источал свет и блеск, — вуф-вуф! ⠀Детвора ответила ему рыком. Щеночки. Или просто потеряшки, бредущие по улицам и порой забредаюшие в тёплые квартиры. — А как они с Минхо плясали под зонтом? — Чонин расхохотался. ⠀Ликс поднялся и вцепился в ладони Хёнджина. Двигаясь по кругу, он останавливался через каждый оборот и наваливался на Хвана, виляя бёдрами. Их странный танец пробудил тихое хихикание и заполнил комнату улыбками. — Это совсем не то, Ликс! Совсем! — беловолосый смеющийся парнишка схватил руки Сынмина. ⠀Они зашагали по воображаемому квадрату, покружили в его центре, протёрлись ноющими бёдрами друг об друга и зашатались в своих руках, как на лунной колыбели. — Он и дома порой танцевал, — мать Джисона вышла в центр комнаты и начала махать руками, — он сгребал вот так все свои зонты и кружился-кружился с ними, ох, так быстро, вух, ха-ха, — женщина проскользывала сквозь воздух в комнате, что уже не казался столь тяжёлым. ⠀Под звуки смеха, лёгкие аплодисменты и ликования, она продолжала танцевать. И выглядела такой неземной, вселенски счастливой. Может быть, это лик Джисона разыгрался внутри её сжимающейся души. ⠀Чанбин шагнул к ней и они сцепились в нелепом, но радостном и таком по-нужному беззаботном вальсе. Сынмин мастился к Чонину, вылавливая его "хи-хи", "ха-ха" и мягкость, ублажающую тело шёлковыми прикосновениями на ходу выдуманного танца. А Ликс с Хёнджином делили место ведущего и, спотыкаясь на каждому шагу, пробирались к губам, в какой бы неудобной позе не застыли. Даже если колени Феликса упадут на плечи Хёнджина, он дотянется до его лица. Даже если Хёнджин свалиться к ступням Феликса, тот наклонится и поцелует его. — Ха-ха-ха, вы такие молодцы, дети, всегда сможете засмеяться, спасибо вам, — шептала мама Джисона, ставшая мамой всех мальчиков за две минуты вальсирований, когда все чуть успокоились. ⠀Это слишком больно, больно смеяться, больно хохотать. Танцевать и плакать. У мальчиков красные глаза и разноцветные улыбки. ⠀Чанбин оглядел всех вокруг и ухмыльнулся: — Смейтесь чаще. ⠀Вот она, вера в хорошее. Вера в смех. Но спасёт ли он всех? Все ли последуют по зову звонкого хохота? Все его услышат? ⠀И думать об этом ещё больнее. — Выбирайте! — мама протянула детям зонты. ⠀А в записке Минхо почерком Джисона было написано "возьмите каждый по одному моему зонтику и простите меня". Такие дурацкие слова, что хотелась смеяться и обниматься с белками в парке. Такие разрывающие, что слёзы сами застывали на глазницах и вытекали из них. Вылезали, как паучки. — Давай домой? — наклонился Хёнджин к уху Ликса, размахивая ярко-розовым зонтом. — Купим по дороге в музыкальном магазине диск AC/DC? — у Феликса жёлтый зонт и жёлтое свечение. — Обязательно. ⠀Хёнджин потянул за красную ниточку и вытащил с собой Феликса. Они, обменявшись тёплыми объятиямм и такими же тёплыми словами о Джисоне с друзьями и мамой, ушли. Купили старый альбомчик рока, выгребая монеты и бумажки из джинсовок. ⠀Хёнджин отбирал каждый поцелуй Феликса. А Феликс кричал "выплюнь меня!" с частичками смешинок. Они разжёвывали и выплёвывали друг друга, чтобы проглотить снова. И весь вечер слушали музыку, заедая нарезанными кусочками кровавых яблок, к которым были приклеены бегающие глазки и блестящие звёздочки из хлопушек. ⠀Только Феликс их не ел. Он вообще ничего не ел.