sand storm!

«И если в небе красный закат, то бесспорно, Значит перерезал небу кто-нибудь горло. И так сложно что-нибудь сказать, помоги, Но нам нечего и некого спасать, ты пойми. Тысячи фраз, из моментов тех дней, что когда-то давно пережил Тысячи фраз, о которых жалел, режут нежную-нежную шею. Тысячи фраз, о которых когда-то жалел, взяли в руки ножи И из тысячи ран, текут тысячи фраз, о которых ещё пожалею» кто же перерезал небу горло? — pyrokinesis       Капитан бейсбольной команды проснулся от криков на первом этаже. Он взглянул на будильник. Пять утра. Слишком рано. Не имело смысла задаваться вопросом, кто же не спит в такое время. Фэнг натянул домашнюю одежду и на цыпочках выкрался из комнаты, стараясь не разбудить младших братьев и сестер. В комнате Паркера — брата, идущего по старшинству сразу после Фэнга, приглушенный свет игрался с тенями на стенах. Студент осторожно приоткрыл дверь, в надежде застать родственника спящим. Порой младший настолько зачитывался страшилками, что не решался выключить ночник.       Надежды на крепкий сон брата вмиг разрушил недовольный взгляд ледяных глаз. Казалось, от одного факта, что Фэнг зашел без стука, школьник готов был добровольно броситься в озеро и утопиться. Они не ладили, мягко говоря. Или только Паркер не ладил с Фэнгом? Сходу было тяжело разобраться. Старший изо всех сил старался, но в ответ получал волны негатива, ругательств и неприличных жестов. В конце концов, Фэнг оправдал буйство младшего переходным возрастом и сдался.       Паркер лежал на кровати в наушниках, растирая пальцами и так смазавшийся черный пигмент на нижнем веке. Стоило бейсболисту открыть рот, как тот сделал музыку громче и поднял вверх средний палец. Впрочем, как всегда. Старшему оставалось только закатить глаза и оставить мрачного подростка наедине со своими не менее мрачными мыслями.       Нет, это точно не Паркер. Фэнг тихо двинулся вниз по лестнице, избегая особо скрипящих ступеней. Без шумных детей пропало то самое понятие дома, к которому он привык. Почему-то именно сейчас, остановившись на столь знакомой лестнице, Фэнг почувствовал беглый холодок на ступнях и кончиках пальцев. Пришло осознание: жизнь неопрятному зданию даровали именно его братья и сестры. Без них дом не был домом. Без них все вымерло. И пусть дети спали на втором этаже, их отсутствие ощущалось слишком резко.       Фэнг стоял голыми ногами на лестнице и понимал, что ничего его толком в этом доме не держит. Без перекликающихся ребяческих голосов «дом» был фундаментом из камня и бетона. Окончательную привязанность к месту разрушили тихие всхлипы.       За обеденным столом восседала заплаканная мать. Она закрывала лицо ладонями, прятала собственную слабость. И даже это она делала с некой гордостью, словно всё вокруг принадлежало ей. Да, она несчастна, но она — несчастная хозяйка этого дома.       Старший знал о слабом характере матери, однако видеть её в таком состоянии было, как минимум, непривычно. Волосы женщины темными прядями спадали на лицо, тело раз за разом пробивало крупной дрожью. Кофе в кружке давно остыл, ровно как и чувства бушевавших на кухне людей.       Фэнгу не требовалось много времени на размышления. Он осторожно подошел к матери и обнял её со спины. Обычно это всегда успокаивало женщину, но в этот раз её тело задрожало сильнее. Прерывистое дыхание и судорожные всхлипы были единственными звуками, нарушавшими тишину кровавого утра. Яркие лучи восходящего солнца нагло пробирались в окна, не принося с собой и крупицы тепла. Мать Фэнга настолько упивалась собственным горем, что не сразу сумела заговорить с сыном: — Попрощайся с ним, он тут в последний раз, — дрожащим голосом выдала она.       Юноша резко отшатнулся от матери, будто та воспользовалась его добротой и воткнула нож глубоко в горячую плоть. Фэнг ощутил себя преданным. Наверное, никто и никогда не делал ему больнее, чем только что сделала родная мать. Женщине не требовалось оборачиваться и видеть реакцию сына, чтобы догадаться о его чувствах. Она настойчиво отвернулась от парня, как от уродливого щенка, зарыдала громче. В её глазах роль злодеев играли все, но не она сама.       Фэнг в панике бросился на улицу, позабыв про мать. Она не смогла обернуться, не смогла повторить сказанное, но при этом всё равно приняла это до дрожи в коленях несправедливое решение.       Вся стойкость и несокрушимость капитана куда-то испарились. Фэнг забыл как передвигать ногами. Внутреннее равновесие безжалостно пошатнулось. Он ощутил весь спектр испытываемой людьми боли. Казалось бы, он знал, что между ними не все гладко, верно? Тогда почему сейчас, ранним весенним утром, ему так плохо? Почему люди такие? Почему они не понимают друг друга, почему теряют?       По пути парень собрал все углы. К ознобу прибавилась тупая боль от ударов. Он снова и снова падал на поле, но здесь и сейчас каждый синяк отзывался на непереносимую боль в груди.       Отчим грел машину во дворе. Его плечи не дрожали, в отличие от материнских, он оставался таким же высоким и надежным, словно скала. Джер обернулся на звук хлопающей двери. Фэнгу стало больнее в сотню раз, когда их взгляды встретились. Ставший ближе чем кто-либо за последние годы человек — человек-надежда с теплым взглядом и громким смехом — в то утро напоминал выброшенную на берег рыбу. Тлеющая в губах сигарета удерживала его на месте, не давая сесть в машину и навсегда скрыться за поворотом.       Юноша встал рядом и достал собственную пачку. Отчим тихо усмехнулся: — Это ты так бросаешь? — Кто бы говорил, — мрачно процедил Фэнг.       Они стояли рядом, втягивали в легкие ядовитый дым и ждали, когда тот притупит разрастающуюся в груди боль. Над их головами медленно вставало солнце. Небо окрасилось в яркий красный цвет, который, конечно, потом превратится в нежный розовый, но вряд ли оба могли ждать. — Паркер мне этого не простит, — тягостно вздохнул Джер. — Он и до этого меня не жаловал, а теперь... — Она сказала, ты здесь в последний раз, — четко процедил юноша. Каждое слово наносило сердцу тысячи ножевых. Ему хотелось сжаться в комок, закричать от боли, захотелось покрыть матом всех, кто хоть раз говорил о недоступности слёз для мужского пола. Никаких слёз и криков не было бы достаточно, чтобы передать царившую в сердце огненную бурю. Языки пламени обжигали внутренние органы, отзывались тянущим кислым чувством. Хотелось согнуться, выплюнуть горячие искры и наконец избавиться от чувства собственной беспомощности. Он мог помирить двух вечно ссорившихся игроков на поле, но не мог сделать то же самое с самыми дорогими ему людьми. Он мог сколько угодно рассуждать о важности дипломатии перед командой, но разница заключалась в том, что команда его выслушает, а родители — нет. — О, — безжизненно отозвался Джер. — Вот как, — отчим потушил сигарету о край мусорного ведра и сложил руки в карманы, ждал, когда парень докурит. — Напиши мне, если захочешь встретиться, — эти слова давались ему с трудом, будто он сам не знал, сделает Фэнг больнее или залижет раны. — Не думаю, что смогу приехать сюда, но в любое другое место — без проблем. Ты стал важной частью моей жизни, малой, — на последнем слове голос предательски дрогнул. Фэнгу казалось, будто они стоят не под солнцем, а под холодным кровавым дождем, чьи капли врезаются в открытую кожу тысячей игл. — Спасибо за машину, — бейсболист неряшливо швырнул сигарету в ведро и впился пальцами в плечи мужчины. Он обнимал мать нежно, словно говорил деликатное «спасибо», а отчима так, будто в этих объятиях таилась вся его надежда на семейное тепло. — За всё спасибо, — Фэнг ощутил ответные прикосновения близкого человека, его сильные руки, ядреный одеколон, запах сигарет, и разрыдался как маленькое дитя. — Спасибо! Спасибо!       Оконные ставни на втором этаже беспокойно распахнулись, но мужчины не обратили внимания. Два лишенных тепла ребенка, застрявшие в теле взрослых, по-детски подружились. В их общении было что-то незыблемое, правильное и безопасное, что бывает либо в общении отца и сына, либо в общении двух детей, которые клянутся на мизинцах.       Они отстранились друг от друга, когда слезы на щеке юноши высохли. Фэнг внезапно ощутил весь холод весеннего утра. Кажется, кровавые небеса готовы были раздавить парня своей тяжестью. Кажется, его грубо выставили из дома. Но разве может дом быть в одном человеке? Видимо, может. Дом — это братья, сестры и этот мужчина с заразительным смехом и неиссякаемым запасом слов поддержки. Иногда его слова звучали донельзя глупо, что-то вроде: «Не сдавайся» или «Я горжусь тобой, просто потому что ты существуешь», но Фэнг вдруг чётко ощутил, что не сможет жить без этого. — Давай ещё одну, — студент потер красные глаза замерзшими пальцами. — Это была последняя, — Джер смял пустую пачку и отправил в мусорное ведро.       Капитан команды громко выругался и сунул в ладонь напротив сигарету из собственной пачки. Отчим терпеть не мог винстон, и Фэнг знал об этом. Но он послушно принял сигарету. Остался. И осознание этого с корнем вырвало остатки самообладания. Было столько слов, которые он хотел сказать, но боялся звучать жалко. Парню почти двадцать один год, а он с детским лепетом зовет чужого человека отцом, умоляет остаться.       Тлеющий фильтр сливался с окровавленными облаками. Распущенные волосы Фэнга разметались в разные стороны, больше напоминая ветви безжизненного сухого дерева. Оба мужчины выглядели тусклыми остатками ночи на фоне яркого рассвета. Ночь уходит. Её сменяет утро. Их привязанности нет места в новом дне. Они молча упивались последними секундами в компании друг друга, как утопающие хватают воздух.       Бушующий в груди огненный вихрь не давал начать разговор. Любое слово, сказанное сквозь эту бурю, было бы тихим и ничтожным. Однако, когда оба докурили, стало необходимым сказать хоть что-то. — Удачи в учебе, в спорте, — неловко выдал Джер. — И с мальчиком у тебя на заставке в телефоне тоже. Удачи.       Если бы Фэнг ещё раз обнял его, отчим точно не смог покинуть чужой дом. Потому, сказав это, он поспешно забрался на водительское сиденье и выехал за пределы двора. Стойкость позволила преодолеть лишь пару кварталов. Джер остановил машину, пытаясь унять дрожь рук. В таком состоянии он просто не мог вести автомобиль. Взрослый ребенок. За самого себя стало стыдно. Мужчина закрыл лицо ладонями и разрыдался так, как разрыдалась на кухне его бывшая возлюбленная.       Фэнг до последнего провожал машину взглядом. Только отчим и близкая подруга — Биби, знали о его симпатии к Эдгару. Причём, если Биби узнала случайно, то Джеру он сам рассказал. Всё его доверие свелось к одному человеку, чью машину было уже не догнать. — Кажется, мне нравится один парень, — неуверенно протянул бейсболист, вжимая голову в плечи. Гаечный ключ застыл в его ладонях, не спеша возвращаться к хозяину гаража. — Это замечательно! Вернее, нет, это так же замечательно, как если бы тебе нравились девушки. Вот, на это я и намекаю, — голос мужчины был отражением голоса юноши — такой же неуверенный, но теплый, полный желания поделиться накопленной за долгие годы любовью. — У тебя лицо в масле, — тихо усмехнулся Фэнг и протянул отчиму влажную салфетку. — Его зовут Эдгар. Просто, чтоб ты знал. Я хочу, чтоб ты знал.       Впечатляющий красотой алый рассвет грозил сразить толстую стену, которой Фэнг окружил себя. Кто-то перерезал небу горло. Под удар попали два человека: юноша и мужчина. Теперь они не могли вдыхать воздух полной грудью. Перед тем, как позволить слезам вновь побежать по щекам, он вложил остатки сил в душераздирающий крик. И состоял он из одного слова — «папа».