24.11.2009.
Утро для Минхо выдалось довольно колким и колючим. Главная причина тому — Чанбин, который должен был позвонить ему ближе к полудню и назвать место встречи, чтобы уже оттуда отправиться на место выступление. Или они сразу придут на место, где обычно выступает Чанбин? Куда они вообще пойдут? Минхо не знал ответа ни на один свой вопрос, а потому, понятное дело, волновался. Волновало его ни только место выступления, но и само выступление. Он так давно не пел, а тут... Кошачьи тройняшки Минхо были не особо довольны поведением своего хозяина, а точнее его ранним утренним пением в душе. Ох, Минхо действительно давно не пел именно так, словно не для себя: он часто пел в душе, но знал, что делает это исключительно для себя, в совершенном уединение с собой, своими мыслями и душой, теперь же представлял себя где-то на улице на публике. Правда, его богатое воображение представляло слишком яркую картину того, как он голый поёт при куче народу, и это заставило его щекам зацвести, подобно маку, и прекратить это мысленное представление. Но прекращать представлять выступление во время завтрака и прослушивания утренних новостей он не мог, потому что слишком терзался этими ожиданиями. Он будет петь на улице. Какой кошмар! Как бы Суни и Дуни не просились с ним в магазин, Минхо взять их с собой не мог, потому что ему сегодня будет необходимо уйти, как только Чанбин позвонит, а, в силу привязанности кошек к нему, они бы точно отправились следом за ним. Безусловно, это было безумно мило, но и чертовски опасно. Минхо не хотел, чтобы его малыши пострадали, поэтому и не стал брать их с собой, только еды побольше в мисках оставил, чтобы за время его отсутствия не голодали, и отправился по изученной наизусть дороге к магазину. Родной и такой одинокий, скучный и серый в своей ужасности магазин был перед его глазами уже через полчаса. Он не знает, как давно стал воспринимать свой второй дом именно так. Но был ли он теперь его вторым домом? Судя по тому, что он сравнивал свой магазин с кофейней Чана по критериям есть ли в нём дети — то есть, счастье, радость и свет, — или нет, это точно больше не его дом. Кажется, он уже начал скучать по Чану и его детям, но позволено ли ему? Его приняли в семью, Чан теперь зовёт его свои другом, но ему всё равно далеко до статуса Чанбина, который уже давно является частью этой большой семьи. Скучал ли Чанбин по Джисону, Феликсу, Хенджину, Йеджи и Чонину? А по Чану? Чанбин выглядел как тот человек, которого ничего и никто не заботит, поэтому Минхо подумал, что нет. Но сам Минхо скучал по ним всем, за что даже винил себя. За рабочим столом в его магазине совсем неудобно. Обитый кожей стул не такой мягкий, как деревянный табурет на кухне Чана, свет из окон тусклый и мрачный, а в кофейне Чана — яркий и тёплый, в нём таится смех Джисона и улыбка Феликса, а меж занавес читаются строки из блокнота Чонина. Минхо с печалью осознаёт, что действительно скучает больше, чем положено новоиспечённому другу. Ли Минхо никогда не носил с собой телефон, он ему был попросту не нужен: родители звонили раз в неделю, да и то по вечерам, ибо были заняты сетью своих собственных магазинов, друзей и близких знакомых, которые могли бы тревожить его по утрам, у него не было. Если у него были дела и вопросы касательно товаров магазина, Минхо всегда договаривался на определённое время для звонков, а потому и дозванивались до него как раз во время его прибывания дома. Оттого и непривычно слышать знакомую мелодию за пределами своей квартиры, а тем более в магазине. Минхо подрывается со своего места, ударяясь большим пальцем о внутренний угол прилавка, после чего шипит и хмурится, плюхаясь обратно в кресло, держится за травмированную ногу. Под тихий скулёж юноша вынимает из кармана мигающий кнопочный телефон и опускает взгляд на экран. Неизвестный номер. Ли забыл вписать номер Чанбина в список контактов, а потому с номером, записанный самим Бином на бумажке, не сверяется, сразу нажимая на кнопку ответа. — Алло? — Минхо? — Слышится приглушённо с динамиков телефона. — Да. Это ты, Чанбин? — Минхо всё ещё держится за свою ногу, боль с пальца которой уже начала отступать. — Я. Так, слушай, ты сейчас дома? Я хотел сходить с тобой в ресторан. — Эм, ресторан? — Минхо приподнимает брови удивлённо, замолкая и вслушиваясь в слова из динамика. Он ожидал, что они встретятся и сразу отправятся выступать, а Чанбин, как оказалось, романтик. — Ага, тут недалеко от кофейни Чана если Каскадная улица, а на углу есть хороший ресторан, кормят вкусно и дёшево. — Понятно. Не такой уж романтик. — А, понял. Встретимся там? — Да, я буду у входа. Ресторан небольшой, одноэтажный, там вывеска круглая с пингвином. Минхо усмехается. Пингвин, значит. — Хорошо, я буду там минут через тридцать. — Минхо отпускает свою ногу и поднимается с кресла, но уже более аккуратно, чтоб, ни дай боже, не удариться вновь. — Окей, я уже подхожу. Давай, жду. На самом деле, Минхо всегда ходил красиво и опрятно, но при этом никогда не проводил десятки часов за выбором одежды. Видимо, его сердце чувствовало гораздо лучше, что ему на себя нацепить, да чтоб ещё и по моде было. Но сегодня ему пришлось немного повозиться с этим, потому что он будет выступать на людях, на него будут смотреть люди. Идеально выглаженная фиолетовая шёлковая рубашка, заправленная в тёмные вельветовые брюки, выглядела действительно хорошо, ещё и подчёркивала самые привлекательные достоинства тела Минхо — талию и широкие бёдра. Образ завершали обычные офисные туфли чёрного цвета, купленные им ещё в прошлом году, но так и ни разу не надетые. Он выглядел абсолютно красиво. Сунув телефон обратно в карман, дабы, в случае плутания, позвонить Чанбину и спросить ещё раз о местонахождении ресторана, и закрыв магазин на ключ, связка которого следом, как и телефон, отправилась в тот же карман, Ли покидает территорию своего магазина. Он запомнил описание ресторана, данное Чанбином, тем более, тот находился рядом с кофейней Чана, координаты который Минхо запомнил чуть не наизусть, поэтому, он должен добраться и без помощи младшего.***
Феликс лениво приоткрывает рот, пряча показательный зевок в свою ладонь. Он не спал всю ночь, а заснуть смог только под утро, да и то не надолго, ибо Джисон принялся будить его для похода в кофейню. Хванов на рабочем месте не было, оно и ожидаемо, ведь они скрывают от родителей существование какого-то Чана, который любит их детей сильнее них. Чтоб не вызывать лишних подозрений и тревоги они решили остаться дома на некоторое время. Джисон весь изревелся, ходя из угла в угол, потому что сильно скучал по Хенджину, которого точно ещё не скоро увидит. Феликс на это вздыхал и плечами вёл, пока Чан обеспокоено наблюдал за своим ребёнком. Чан лучше всех знает, как сейчас тяжело подростку пережить пусть и временное, но расстояние, со своим возлюбленным. И сам таким был, ни раз проходил. Помнит, как уезжал в Корею, из-за чего три месяца не виделся со своей бывшей девушкой, да так сильно скучал и изнемогал от отсутствия любимого лица рядом, что чуть не рыдал ночами в подушку. Он надеется, что Джисон не опустится так низко, а просто будет звонить Хенджину и спрашивать, как он провёл день, как покушал, как у него дела в школе. Он всегда так делал. — Сони-и-и, прекращай киснуть! — К поникшему за кассой Джисону сзади подкрадывается Феликс и крепко обнимает со спины, утыкаясь носом в дружеское плечо. — Всё хорошо, никуда Джин от тебя не денется, он же любит тебя. — А вдруг пока меня нет рядом, в его школу переведут какого-нибудь красавчика, и Джини влюбится в него, позабыв обо мне? — С неподдельной грустью размышляет в слух Джисон, опуская печальный взгляд в пол. — Не говори глупости, Сони! — Совершенно серьёзно перебивает его Феликс, хмурясь. — Нет никого, чьи мягкие щёчки нравились Хенджину больше, чем твои. — А вдруг этот красавчик будет очень худой и красивый? И зачем ему тогда я со своими щеками? Феликс крепче обхватывает Джисона, продолжая уверять того в очевидных и само собой разумеющихся вещах, пока Чан наблюдает за ними со стороны. В такие моменты он обычно не подходит к Сону и Ликсу, ибо знает, что они и сами смогут со всем справиться, что Феликс отменно умеет успокаивать Джисона, а тот только его и слушает. Однако это позволяло в груди Чана появиться боли, а мыслям затуманиться, заставляя плутать в извилистых дорожках тяжёлых дум: он был плохим отцом, раз не мог помочь своему ребёнку. Он не мог ничего сделать, чтобы поддержать его. Его ребёнку не нужна его помощь. Мысли были навязчивыми, они сеяли холод во всём теле, из-за чего хотелось рыдать навзрыд. Чан всегда преследуем ими, он уже привык, но он знает, что однажды они сожрут его полностью. Чан спокойным шагом направляется на второй этаж в свою квартиру, стараясь выглядеть максимально непринуждённо, и не вызывать подозрений у детей. Он хочет умыться и, возможно, тихо поплакать, если Чонин будет далеко от ванной. — Нини, малыш, ты где? — Спрашивает Чан с порога, даже не разуваясь, и направляется вглубь квартиры на поиски Чонина. Мужчина заглядывает сначала в одну комнате, затем во вторую и третью, на кухню и даже в ванную, но нигде не находит Чонина. В его сердце сеется паника, он судорожно вновь пробегается по всем комнатам, но никого не находит. В одной из комнат, в которой часто оставались его дети, он находит разбросанные на журнальном столике ручки и раскрытый блокнот. Нет. Чан никогда не смотрел в блокнот Чонина, только если он сам что-то не показывал, но это не было чем-то большим, чем обычный ответ на его вопрос. И то такое было редко, ибо наедине они общались на языке жестов. Он считал, что лезть в блокнот Чонина сродне тому, чтобы залезть в личный дневник подростка, а это уже ущемление личного пространства ребёнка. У всех должны быть тайны. Но Чану страшно. Ему настолько страшно, что он дрожащими руками берёт блокнот Чонина и листает несколько недавно заполненных страниц. Может, у него получится найти записи о том, куда пропал его сын. Чан листает блокнот поближе к началу, ибо на недавних страницах не находит почти ничего, кроме описания прошедших дней. Он вчитывается в текст, перед началом которого стоит дата "10.11", и приходит в ужас. Со школы его сына забирает какой-то мужчина.***
В ресторане слишком уютно и мило, чтобы назвать его слишком изысканным — интерьер прост и обычен, от чего и ощущение чего-то родного и очень домашнего, — поэтому Минхо улыбается, проходя по залу. Помещение поменьше, чем кофейня Чана, но это не страшно. Минхо находит Чанбина не сразу, ибо тот скрылся в самом тёмном и неприметном углу ресторана, откуда такого коротышку, как он, не видно. Минхо дьявольски хихикает над своей шуткой, когда Чанбин ему приветливо машет, приглашая за столик. — Ну наконец ты пришёл, я уж думал, с голоду помру. — С блаженным вздохом говорит Чанбин отодвигающему стул и усаживающемуся за стол Минхо. — Ты мог не ждать меня и начинать есть. — Вообще-то это неприлично. Эй, официант! — Подзывает к себе молодого парнишку Чанбин, подхватывая в руки меню. — А ты у нас ребёнок приличия? — Усмехается Минхо, на что Чанбин цокает, да смотрит на него секундным недовольным взглядом. — Теперь я понял, почему ты нравишься Чану. Вы одинаковые. — Фыркает Со, отворачиваясь к официанту и указывая тому на блюда в меню. Вы одинаковые. Ты нравишься Чану. Минхо кажется, что его щёки горят настолько сильно, что на них вполне можно пожариться яйца с беконом. Он нравился Чану. Глупо думать о себе как о ком-то особенном, ведь Чану нравились все хорошие люди. Но разве Минхо хороший человек? Из раздумий его вытягивает Чанбин. — А ты что будешь, хён? — Чанбин смотрит на того выжидающе. — А, ну.. — Минхо теряется, сминая заправленную мягкость своей рубашки в ладонях. — Мне только воду. — Так, нет! Так не пойдёт. Воду ему, придурку. — Чанбин супится на старшего, смотря грозно и недовольно, а следом поворачивается к официанту. — Ему всё то же, что и мне. Официант кивает, говорит, к какому времени ожидать заказа, и уходит, скрываясь с поля зрения Минхо и Чанбин. Младший продолжает смотреть грозно. — Что это было, хён? Ты стесняешься? — Я просто задумался, извини. — Не извиняйся. Теперь Минхо думает о том, что Чан и Чанбин очень похожи, но решает этого не озвучивать. Он опускает вспотевшие ладони на свои ляжки, потирает их о вельветовую ткань нервозно, что не ускользает от внимательного взгляда Чанбина. Атмосфера и впрямь постепенно, но уверенно становилась неловкой, от чего и голос подавать было как-то страшно, однако Чанбина это не пугает ни разу, он незатейливо продолжает: — Обычно я выступаю один, играю на гитаре. — Кивок объяснительный метит в тёмный угол, где упокоилась гитара в чёрном чехле. Минхо и её не сразу приметил. — Поэтому и для меня в новинку наше сегодняшнее выступление. Сори, что не дал тебе толком подготовиться, я просто был сражён твоим голосом, вот и решил, что мы обязаны выступить. У меня скоро курсовая, времени даже на одиночные выступления не будет, вот я поторопился. — Ты даже не сказал мне, что будем петь. — Минхо очень смущали слова Чанбина о его голосе, а потому он и решает в ответ вредничать, защищая себя. — А, точно. — Чанбин ударяет себя пятёрней в лоб и тянется к чехлу с гитарой. Замочек скользит вниз по молнии, открывая вид на классическую коричневую гитару. Чанбин шарится рукой внутри чехла, случайно проводит по струнам и те блаженно отзываются на касания. Как только он находит бумажку, отлипает от чехла и протягивает её Минхо. — Я выбрал две песни. Ты должен знать хотя бы одну. Минхо кивает и принимает лист, быстро мигает по нему глазами, вчитываясь в названия и некоторые строчки. Он знал обе песни, при чём очень хорошо, однако первая ему больше нравилась по звучанию и тексту, поэтому именно про неё он и говорит Чанбину. — О, отлично. В ней один мужской голос, но у парня прекрасное владение сменой своего тембра, поэтому в одних припевах он звучит грубее, а в других — нежнее и ласковее. Я разделил припевы на две группы, ты споёшь те, в которых голос помягче. Это будет создавать контраст наших голосов, ну и, учитывая, как ты разоделся, внешнего вида. У Минхо скулы становятся нежно-розового цвета, он отводит взгляд от чужого лица, предпочтительно принявшись рассматривать одежду. Чанбин был прав. Минхо вырядился, стараясь выглядеть красивым, а Чанбин, кажется, был полной противоположностью в сегодняшнем дне: обычная чёрная майка, сверху кожанка. Минхо был почти уверен, что если потянется вперёд и заглянет вниз, увидит чёрные джинсы и ботинки. Проверять свои догадки не решается, лишь краем взгляда посматривает на пришедшего официанта. Перед ним ставят поднос, на котором две полных тарелки. Первая тарелка была небольшой, на ней сплетена длинная лапша с тушённым мясом сверху, а вторая оказалась чуть больше, с нарезанными тонкими пластами мяса. В маленьком блюдце два кусочка павловы, а в кружке чай. У Чанбина всё то же самое. Тот берёт в руку вилку и начинает накручивать на неё лапшу. — Не удивлён, что ты так много ешь. — Хмыкает Минхо и, вторя Чанбину, начинает вылавливать лапшу своей вилкой. — Конечно, я ведь много тренируюсь. — Отвечает Чанбин и запихивает в рот свою лапшу. Минхо хочет съязвить ему в ответ или просто подурачиться, сказав, что его тренировок незаметно, но, чёрт возьми, их ещё как заметно! Руки Чанбина крупные, это заметно даже через кожанку, грудь у него широкая, да настолько, что сквозь майку Минхо может отчётливо разглядеть эти чёртовы сильные мышцы. Сейчас Минхо безумно ненавидел себя за то, что он гей и позволяет себе так засматриваться на едва знакомого человека. Когда Чанбин смотрит на него в ответ непонимающим взглядом, Минхо быстро суёт в рот как можно больше еды, чтоб не говорить с ним. Чанбин давится собственным смехом. — Боже, что с тобой? — Через прерывающийся смех спрашивает Чанбин, чуть ли не давясь своей лапшой. — Замолчи! — Минхо цедит сквозь зубы, набивая рот ещё больше и медленно пережёвывая, отворачивается. — А ты смешной. — Заключает Чанбин, запивая еду чаем. — Так и признай, что я тебе понравился. Минхо в ответ лишь молчит и намеренно игнорирует Чанбина, не обращая на него внимание и позорно краснея, пока в его мыслях отчаянны хныкает слишком сильно задетый за честь геюга. Он пережёвывает свою лапшу, облизывает губы и, не смотря на Чанбина, едко спрашивает следующее, словно это совсем не имеет никакого к нему отношения: — Почему ты говоришь об этом так спокойно? — Словно оскорблённый Минхо обращает на него свой кошачий прищуренный взгляд, утыкаясь губами в тыльную сторону собственной ладони, скрывая смущённую улыбку. — Парень, ты живёшь в Австралии. — Непринуждённо отвечает Чанбин, вилкой перекладывая мясо из одной тарелки в другую, с лапшой. Его словно совсем не тревожила эта тема. — Здесь такое нормально. Конечно, для кого-то гомосексуалы всё ещё являются дикостью, да и для меня так было, когда я только приехал в Сидней. Но я встречался с парнем, так что всё окей. Тебе это отвратно? Черт. Какого черта они все были такими правильными? Чан, его дети, Чанбин. Почему они не хотели сказать что-то против тех людей, к которым относился Минхо? Почему они не говорили также, как его родители? Почему? — Нет! Мне вовсе не отвратно. — Минхо качает головой отрицательно. Ему становится неловко. Из-за своего страха показаться не таким, как все нормальные люди, Минхо совсем не заметил, как уже второй раз выставляет себя некомпетентным и нетолерантным. Он совсем не такой, он ведь..! — На самом деле, мне уже слишком часто кажется, что мой гей-радар сломался. Чанбин на высказывание чужое усмехается, тыкая мясом на вилке в соус. Минхо чувствует, как напряжённая атмосфера спадает. — Я и сам гей. Прости, что так выразился.. Неправильно. Я боялся, что ты относишься к этому плохо. — Пф, хён, было достаточно напрямую спросить у меня и всё. — Чанбин по-доброму улыбается, а следом пихает в рот своё мясо. Минхо на его улыбку глаза закатывает, мол, ему совсем не нравится доброта младшего, пока внутри разливается предательское тепло. Следующие пол часа они проводят в длительных непрекращающихся разговорах. Чанбин рассказал, что учится на юриста и самостоятельно зарабатывает на оплату своего обучения, что параллельно покупает больной матери лекарства. Медикаменты очень дорогие, а потому Чанбин и работает, где придётся, но на жизнь не жалуется, потому что его всё устраивает. Минхо думает о том, что Чанбин очень сильный и он обязательно со всем справится. Он даже думает, что заплатит за всё заказанное сам, ибо это может сильно ударить по кошельку Со. За едой Чанбин рассказывает, что выступать они будут на соседней площади со старым фонтаном. Там всегда большие скопления людей, бродячим музыкантам то место совсем родное, а потому Чанбин и собирается познакомить Минхо с ним. Это было довольно мило. Минхо суёт проходящему мимо официанту деньги сразу, как Чанбин доедает свою порцию, и, не позволяя тому возразить, хватает его за руку и тащит к выходу. Чанбин, дожёвывающий свой кусочек павловы, успевает за ремешок схватить гитару в чехле, а после недовольно мычит и смотрит на Минхо с непониманием. — Хён, я и сам мог заплатить! — Я знаю, что мог, но так будет лучше. Оставь деньги на учёбу и на маму. Непонимание Чанбина сменяется на минутное удивление, а следом его взгляд становится таким садняще-мягким и нежным, что Минхо вот-вот расплачется, если продолжит на него смотреть. Он опускает чужую руку. — А ты заботливее, чем кажешься. — Ухмыляется Чанбин, а Минхо в ответ требует его заткнуться, потому что, придурок, чего это я тебя тащу, давай, веди меня к своему пристанищу. Идут они молча. Или не совсем. Минхо молчит и следует за Чанбином, пока тот в свою очередь, опустив руки в карман, вальяжно расхаживает по тротуару и напевает незнакомую Минхо мелодию. Гитара уже на его плечах — такая крупная на фоне его не менее крупных и широких плеч. Пусть Чанбин и был невысок, тело и физическая подготовка у него была что надо. Они приходят достаточно быстро. Площадь была очень светлой и особенно солнечный в сегодняшний день: по земле ровным рядом уложена светло-коричневая плитка, причём достаточно новая, вдоль обочины красивые деревянные лавочки, а по середине крупный фонтан с львиными головами. Достаточно старомодный и потрёпанный, краска с него местами покрывалась трещинами и отваливалась, совершенно некрасиво — но Минхо нравилось. Он был в полном восторге, увидев старинный фонтан с таким чудным исполнением. Чанбин замечает звёздочки радости во взгляде Ли и подходит ближе. — Хён, ты выглядишь так, словно, будь здесь президент, ты бы сказал ему что-то вроде.. — Он задумывается на пару секунд, формулируя свои мысли, а Минхо внимательно на него смотрит, заинтересовавшись. — "А вы можете просто весь этот кусок улицы с фонтаном вырезать и мне продать?" — Что? Нет! — Минхо возмущённо ахает, а Чанбин невинным смехом заливается. Минхо не может устоять и смеётся в ответ совсем приглушённо. Чанбин и Минхо занимают одну на удивление очень удобную лавочку и принимаются репетировать текст. Совсем тихо, не привлекая лишнего внимания. Чанбин несколько раз залпом чеканит свои строки и водит по струнам гитары в схожем с песней мотиве. Минхо же долго вчитывается в каждую фразочку, вспоминая интонацию певца и само звучание его голоса. Чанбин его не торопит, лишь медленно дрынькает по струнам, видимо, разминаясь. Время медленно, но верно близится к вечеру, на улице становится душно, и непонятно, от палящего солнца или такого большого количества людей. Серьёзно, Минхо никогда не думал, что в одном месте может собираться так много людей. Они все пришли посмотреть на музыкантов. Они все будут видеть Минхо. Некоторые ребята-музыканты уже успели выступить, порадовав народ своими голосами и музыкой. Когда выходил каждый новый человек, Чанбин рассказывал Минхо о нём. С кем-то Со был знаком лично, кого-то знал с чужих слов, кого-то и вовсе недолюбливал, но, в любом случае, он пытался втянуть Минхо в суть подобного занятия. И Минхо даже проникся, когда к фонтану вышли две совсем молодые девчонки, исполнившие песню о любви и страстно слившиеся в поцелуе под конец. Минхо безумно понравилось их пение и то, что было добавлено ими в конце, но вовсе не потому, что он находил это горячим и возбуждающим. Не находил. Для него это, всего навсего, было очень смело. Минхо хотел быть таким же смелым, хотя бы сейчас. Интересно, когда Чанбин выступал с другими парнями, он целовал их? Поцеловал бы он Минхо? Поцеловал бы Минхо Чан? Минхо не нужно было об этом думать, совсем не нужно было, ибо сейчас он был красный, как чёртов помидор, и от Чанбина это скрыть не получилось. Когда он спрашивает, случилось ли что-то, Минхо отвечает, что ему жарко и его смущает такое количество людей. Впрочем, это была почти правда. Они молчат, когда к фонтану выходит небольшая группа парней с разными музыкальными инструментами, и не говорят ни слова ровно до тех пор, пока небольшая разношерстная группа не заканчивает играть под бурные аплодисменты толпы. Минхо это сильно удивляет, он даже хочет спросить у Чанбина о тех ребятах, но тот поднимается и начинает говорить первым. — Пойдём, пока место не заняли. — Минхо смеряет его удивлённым взглядом, но поднимается, держа в ладонях скомканный листочек с текстом песни. Чанбин быстро выуживает свою гитару из чехла и теперь Минхо может хорошо её разглядеть: самая обычная классического стиля гитара, сделанная из дерева, довольно старая и потрёпанная. Но в ней была главная отличительная черта — рисунок, изображённый на корпусе. Очерчивая плавной и изогнутой линией позвоночника резонаторное отверстие, чёрный волк выгибался, распластавшись на полиэфирном покрытии гитары в искрах и блеске мазков красок. Завораживающе. Со видит взгляд Минхо, обращённый на рисунок и отвечает совсем кратко: — Хенджин нарисовал. Это многое объясняет. Минхо в ответ понимающе кивает и следует за Чанбином, который ровным шагом шёл прямиком к фонтану. Минхо мог позавидовать его уверенной и стойкой походке в такой момент, что без стеснения и делал, телепаясь за широкой спиной, перебирая ватными ногами. Они подходит к фонтану. Чанбин подхватывает два беспроводных микрофона, один из которого он протягивает Минхо. Это действительно удивляло и радовало: люди, выступающие здесь, позволяли всем желающим пользоваться своими микрофонами и специальными стойками, не ощущая чувства соперничества и желания подсунуть кому-нибудь иголки в одежды, что очень ценилось Минхо, потому что для него подобное — высший жест доброжелательности. Он хотел быть доброжелательным. Микрофон в его ладонях трясётся, вторя телу. Он никогда не волновался так сильно. Всё это: выступление, люди, Чанбин, пение, публика — для него в новинку. Волнение и лёгкая паника плескаются в глотке, не позволяя открыть рот и задать Чанбину важный вопрос. Он чувствует, как чужая рука переплетает свои пальцы с его. — Не бойся. — Мягко и с улыбкой говорит Чанбин, поглаживая подушечкой большого пальца костяшки Минхо. — Пой так, как можешь, как делаешь обычно, и как чувствуешь. Твои слова первые, а я уже и подстроюсь. Представь, что ты не на публике, а в небольшом домике в лесу со своим любимым человеком. Вы не виделись всю жизнь, но чувствовали, что связаны судьбой, а теперь, наконец, смогли встретиться в холодный зимний день и не отлипаете друг от друга. Каждый день я с тобой, либо люблю тебя. Понимаешь, о чём я? Не бойся. Чанбин отпускает руку Минхо и берётся за свою гитару. Слова Чанбина действительно ему помогают, и сейчас его даже не заботят возгласы публики, что они слишком долго возятся — Минхо просто закрывает глаза и глубоко вздыхает. Он всегда представлял себе, каково это, встретить человека, которого полюбишь всеми душой и телом, за которого будешь готов умереть, которым ты не сможешь насытиться даже если будешь рядом с ним до конца своей жизни. Но сейчас его воображение ярче, картинки в голове чётче, а силуэт, подходящий ему в укрытом снегами лесу до боли знакомый. Слышатся первые отчётливые зовы гитары, и Минхо понимает, что Чанбину будет слишком сложно сыграть рок на обычно гитаре, без барабанов и синтезатора, но старается не отдавать этому слишком много своего внимания, потому что мелодия близится к его первым словам. Минхо дрожит, но не от страха, а от приятного ощущения того, как музыка льётся по его телу, как струны Чанбиновой гитары режут в сердцу, однако, ему совсем не больно — только приятно и нежно. Когда бледные, замёрзшие руки в его голове дотрагиваются до тела, он подносит микрофон к губам и начинает петь. Минхо не помнит, как пел: насколько высоким был его голос, как громко он звучал, вовремя ли он останавливался на своих партиях, уступая голосу Чанбина. Помнит лишь, как приятно и мягко ощущались холодные губы на его собственных, как замороженные и обледеневшие, превратившиеся в маленькие сосульки, кудри, касались его лба и таяли от теплоты его тела. Как капли скатывались вниз по лицу, замерзая где-то на уровне щёк, делая его кристаллически прекрасным и похожим на реликвию в дворце.Я встретил свою любовь ещё до рождения.
Она хотела любви.
А я — вкусить крови.
Сознание настигает Минхо лишь тогда, когда в ушах звенят крики и шумиха, и когда его начинают трясти, держа за плечи. Он в удивление широко распахивает глаза и видит ярко улыбающегося Чанбина, а когда поворачивает голову в сторону — толпу людей, которые что-то восторженно кричат. У многих в руках телефоны с включенной вспышкой, говорящей о том, что их снимали, у других в руках камеры, остальные же просто хлопают. На Минхо накатывает стеснение и стыд, его щёки моментально начинают пылать. — Минхо, хён! — Чанбин чуть ли не прыгает на месте от счастья, позабыв о своего гитаре, которая теперь лежала у фонтана. — Чёрт, ты отлично справился! Да ты чуть всю песню один не заточил, лишь пару раз дыхание перевёл, и только тогда я смог спеть пару куплетов. — Прости! — Минхо чувствует вину за то, что поступил так эгоистично по отношению к Чанбину, не позволил ему петь. — Не извиняйся, придурок! Хён, ты прекрасно спел. Твой голос звучал так громко, так отчаянно и так.. Влюблённо. Ты пел о безумной холодной любви с таким обожанием в голосе. Людям очень понравилось. — Он обнимает Минхо за плечи и трясёт по-дружески, пока старший весь плавится, как яичница на сковородке. Чанбин на его такую реакцию смеётся, отгоняя от Минхо подбежавших любопытных подростков, которые расспрашивали его имя, группу, в которой он участвует, и где его можно найти. Минхо, молчит, а Чанбин отмахивается на глупые расспросы, поднимая свою гитару и запихивая её обратно в чехол. Кто-то за их спинами шепчется, увидев на гитаре рисунок волка. Минхо несколько раз слышит про кофейню Wolfgang, но быстро обо всём забывает и замирает, когда у Чанбина начинает звонить телефон. Минхо и Чанбин уходят от суматохи, образовавшейся на площади у фонтана, пока Чанбин с каким-то подозрением смотрит в экран своего кнопочного мобильника и забрасывает на плечо гитару в чехле. Отвечает на звонок и бросает в трубку краткое "да, Чан?". У Минхо замирает сердце. Чанбин молчит, вслушиваясь в голос по ту сторону динамика телефона, а его лицо с каждой секундой приобретает всё новые эмоции. В конце он дрожащим голосом отвечает, что, через пять минут буду в кофейне, Чан, только не переживай. Минхо прошибает дрожь, когда Чанбин бросает телефон обратно в карман с встревоженным не на шутку лицом и произносит жуткое: — Чонин пропал. Минхо кажется, что он вот-вот упадёт в обморок.