***
Каждая битва, в которой участвует Вэй Усянь, заканчивается их неизбежной победой. Армия Вэнь Жоханя была настолько велика, что её можно было по праву назвать почти бесчисленной, и, возможно, по этой причине он был настолько самоуверен, считая, что может вести войну по всей Цзиньхуа и остаться безнаказанным. Их собственная малочисленная группа заклинателей из разных кланов была готова вести заранее проигранный бой против Цишань Вэнь, когда к ним неожиданным образом присоединился Вэй Усянь. В конце концов, Вэнь Жохань — человек, который не в праве и не в силах контролировать смерть. Вэй Усянь же делал это так же легко, как дышал. Именно это умение сделало его незаменимой частью их собственной армии, и Вэй Усянь знал об этом. Высокомерие скользит в каждом движении его тела и выражении лица, и всякий, кто осмеливается встретиться с его взглядом, не тратит шанса обвинить его в очень многих зверствах. «Знали бы они о его самых худших поступках», — размышлял Лань Ванцзи. Самый жуткий в мире грех, который только можно было совершить — разрушить связь судьбы. Вэй Усянь не остановился на этом и сделал шаг более широкий, как делал всегда, и разрубил нить, связывающую их, на части, точно пирог, и скручивал концы снова и снова, исказив всё — себя, связь и Лань Ванцзи до неузнаваемости. Стремиться достичь невозможного — это то, что Вэй Усянь делал всегда, и то, на чём строилась сама его жизнь. Разумеется, у Вэй Усяня получилось найти применение тьме, о которой так давно говорил на уроке дяди. Он смог обратить свою слабость — и слабость Лань Ванцзи, хотя он не стремиться признаться в этом — в возможность. И теперь тьма — сильнейшее оружие из всего, чем они обладают, и оно есть у них лишь по той причине, что Вэй Усянь решил выбросить из своей жизни Лань Ванцзи вместо того, чтобы позволить Цзян Ваньиню прожить свой короткий век. Наибольшая утрата в жизни Лань Ванцзи. Потеря родственной души. Покушение на самое священное, что только существует в этом мире. Именно это стало их преимуществом и надеждой на победу в войне. «Конечно», — думал Лань Ванцзи после каждой битвы, в которой он сражался плечом к плечу с Вэй Усянем. Силы их собственной армии мельтешат вокруг его родственной души с чем-то близким к благоговению. Всякий среди них знает, что у Вэй Усяня больше нет золотого ядра, и Юньмэн Цзян пытался скрыть правду, свалив вину на Вэнь Чжулю, однако Цзян Ваньинь не из тех, кто предпочитает сидеть тихо и мирно, и правда выплыла наружу — громко, оглушительно — слишком быстро, и слухи было невозможно сдержать. В конце концов, у Цзян Ваньиня не осталось репутации. В свою очередь, Вэй Усянь оказался в безопасности. Способ совершенствования, который строился на тёмном искусстве, был средством выживания совсем отчаявшегося человека, и прочие заклинатели восхищались им столь же сильно, сколько жалели за совершенное ради спасения жизни лидера своего ордена. Это стало причиной множества неудобных, резких и даже грубых вопросов, заданных ордену Юньмэн Цзян. Причиной высказанных и не прозвучавших вовсе ожиданий осиротевших адептов. Страха перед вынужденной неизвестностью. Знали бы все они, что Вэй Усянь встал на этот путь по собственной воле. Никакое его действие и решение не были тем, что он потерял вынужденно. В действительности Цзян Ваньинь не просил, не требовал, ни даже не подавал и намёка на желание заполучить его золотое ядро. Вэй Усянь просто отдал его, точно какую-то безделушку, нисколько не подумав ни о тех, кого ранит в процессе, ни о том, насколько сильную боль он причинит. И теперь Лань Ванцзи и Цзян Ваньинь застряли в веретене проблем, созданных выбором Вэй Усяня, пока тот становится героем трагедии. На поле боя он ведёт себя иначе, однако за его пределами он показывает всем усмешку, играющую на его губах, такую, которая способна сравниться с ухмылкой семьи Цзинь. Улыбка — широкая, острая и самодовольная — обращена ко всем, кто улыбается ему в ответ или кивает, и он безропотно пьёт с мужчинами и ходит так, словно владеет всей землёй. «Это почти похоже на правду», — с горечью допускает Лань Ванцзи. В конце концов, именно Вэй Усянь приносит победу в каждом сражении. В этом есть нечто унизительное, обидное до невозможного — быть благодарным человеку, который предал его и всё то хорошее и порядочное, что существует в этом мире. Вэй Усянь принимает тьму, как корни лотоса — землю в грязном и прогнившем пруду, однако Лань Ванцзи не обманывает себя и не допускает даже мысли о том, что именно тёмная энергия сделала из него высокомерного и жестокого человека. Монстр скрывался в Вэй Усяне очень, очень давно, и он растил силы до тех пор, пока не возобладал над ним до такой степени, как сейчас, и, быть может, это всегда было его судьбой. Однажды подумав об этом, он уже не может отпустить эту мысль. Она возвращается к нему также, как сорока, которая летает и летает над блестящей безделушкой, точно не зная, нужна ли она ей на самом деле, хотя её вид привлекателен и в ней можно найти какой-то сакральный смысл. Раз это — судьба Вэй Усяня, то так тому и быть. Лань Ванцзи может смириться с этим. По крайней мере, судьба — это то, с чем спорить невозможно. Мысль о том, что ни он, ни кто-то другой не способен сделать с этим ничего, порождает облегчение. Возможно, также бессилен в этом и Вэй Усянь. Разве не он сделал всё по собственной воле, о чём так громко и гордо заявляет? Раз Вэй Усянь не жалеет о выборе, так почему это должен делать Лань Ванцзи? Вэй Усянь управляет тьмой каждый день, каждый час, однако Лань Ванцзи единственный, кто задыхается в ней.***
Месяцы шли одни за другими, а война неумолимо затягивалась. Спустя время Лань Ванцзи заметил за собой, что сражается рядом с Вэй Усянем и Цзян Ваньинем куда чаще. Тактика ведения боя оказывается отвратительно эффективной. Отвратительной — потому что в присутствии друг друга они сохраняют молчание, поскольку между ними не осталось иных слов, кроме тех, которые грозятся перерасти в бойню. Эффективная — потому что всё ещё работает. Очень многие факты указывают на то, что Цзян Яньли как-то замешана в этом. Цзинь Цзысюань сопровождает её, и она должна была бы находиться в лагере его клана, однако вместо этого предпочитает проводить всё время в лагере клана Цзян. Лань Ванцзи неизвестно ничего из того, что могла сказать своим братьям Цзян Яньли, однако даже в отдалении от их семьи он мог точно быть уверен: она пытается сгладить ситуацию между ними настолько, насколько возможно. Цзян Яньли невообразимо искусно сглаживает агрессию Цзян Ваньиня и сводит до минимума все его бесконечные жалобы, которые неизбежно перетекают в рассуждения о долге и обязательствах, а также о том, насколько его родители были объективно ужасными людьми. Лань Ванцзи благодарен за мир, пусть ему и не нравится, что ярость Цзян Ваньиня со временем становится всё пылкой, как и его склонность вымещать всё своё недовольство на Вэй Усяне. И он также благодарен Цзян Яньли за то, что она не пытается заставить его быть добрее к своей родственной душе. Вместе с тем он глубоко недоволен тем, что вместо того, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, она действует за его спиной и убеждает Лань Сичэня и Не Минцзюэ, что лучшее и единственное решение этой неурядицы — держать их троих вместе, позволить им прикрывать спины друг друга, спасать друг друга и ненавидеть друг друга больше и больше с каждым блокированным ударом, с каждой предотвращённой атакой противника.***
Лань Ванцзи жаждет убить Цзян Ваньиня. Этот мужчина знает о нём всё так, словно Лань Ванцзи — он сам, и Цзян Ваньинь — этот бдительный и настороженный человек, не упускающий ни мгновения их сплетённых жизней, — чувствует каждую смену его эмоции, и для Лань Ванцзи кажется, словно с него стянули всю одежду, обнажив его до потаенных уголков, и оставили дрожать на открытом морозе. У Лань Ванцзи больше нет сил выносить это. Ни взгляд, извечно направленный в его сторону, ни то, как Цзян Ваньинь задерживается возле его палатки по вечерам и на утро обязательно бросает пару слов, точно ссылается на сны, которые видел Лань Ванцзи. Любая встреча с Цзян Ваньинем стала равняться страху, стал Лань Ванцзи опасаться и его хмурых взглядов, которые тот бросал в его сторону, а после непременно делает замечание по поводу его чувств и размахивает ими, точно флагом. Лань Ванцзи знает: это плата за тот день, когда он избил Цзян Ваньиня. Лань Ванцзи — человек, который не любит излишнего внимания. Даже его истинная родственная душа не могла взглянуть глубоко внутрь него. Тот факт, что Цзян Ваньинь — этот грубый, неотёсанный, эгоистичный, глумливый, пренебрежительный и жестокий человек — роется в его секретах, для Лань Ванцзи приравнивается к физическому дискомфорту, и он ощущает глубокий стыд, тошноту, волнение и дрожь. Эта близость — вынужденная, неприятная составляющая, и это — полное пренебрежение его достоинства и личных границ, и бывали дни, когда Лань Ванцзи почти не ел, и ночи, когда не решался поддаться сну, опасаясь снов, которые может увидеть и за которые Цзян Ваньинь непременно мог бы зацепиться, а после — использовать, чтобы унизить его. Лань Ванцзи ощущает себя так, будто его тело и душу осквернили, и никакой Холодный Источник не сможет смыть это. Трусливость — ненавистная, склизкая и презираемая им до глубины души — оплетает его тело и отрезает всякую решимость, из-за чего он не может рассказать об этом даже Сюнчжаню. И всякий раз, когда он бросал взгляд в сторону Вэй Усяня, невольно вспоминал, как тот неустанно пытался добиться его внимания, однако Лань Ванцзи никогда не принимал этого, и ненависть к этому человеку становилась только сильнее, особенно теперь, когда появился Цзян Ваньинь, бесстыдным образом нарушающий его волю. Всякий раз, когда он смотрел на Вэй Усяня, Лань Ванцзи думал: «Ты сделал это со мной».***
Война затягивается и превращает их в ещё более жестоких, лишённых всякой морали людей. Вэй Усянь позволяет энергии обиды Вэней обернуть себя полностью, а Лань Ванцзи купается в их крови. Теперь они сражаются спина к спине, оскалив зубы, пылающие жаждой крови и ненависти — и это единственное общее, что осталось между ними. Лань Ванцзи остаётся единственным, кто может вытерпеть всю тяжесть злобной энергии, запертой в теле Вэй Усяня, и единственным, кому безразличен пронзительный вой его призрачной флейты. В эти дни Вэй Усянь столь пропитан тьмой, что от него разит, как от кладбища. Прежнее благоговение солдат тускнело всё больше с каждой новой битвой, после которой из их рта, глаз и ушей текла кровь, точно чернила из треснувшей чернильницы. Острый взгляд Вэй Усяня незримо менялся, стоило ему уловить эту перемену, и вместе с пониманием в нём взросла язвительность и жестокость, которые стали прослеживаться в его манере и речи, точно он пытался соответствовать своему грубому ведению боя. Всё доходит до того, что солдаты начинают бояться не только того, что он может сделать с Вэнями, но и того, что он может сделать с ними самими. Вэй Усянь пал, и он знает это, и он наслаждается этим сполна. Цзян Ваньинь выглядит весьма обеспокоенным подобной переменной. Отступив, он оставляет Лань Ванцзи наблюдать за тем, как Вэй Усянь становится кем-то, кем никогда не должен был стать, и медленно сходит с ума от жажды крови, власти и необходимости контролировать полчища мертвецов, которых обуревает желание отомстить за всех, кто бесславно погиб во имя Вэнь Жоханя, Лань Сичэня, Не Минцзюэ или кого-то другого. Лань Ванцзи давно перестал заботиться об этом. Сохраняя молчание, он прикрывает спину человека, которого когда-то любил, а теперь ненавидит сильнее и сильнее, стоит ему вновь и вновь увидеть его и услышать, как он ликует, довольствуясь своей жестокостью, и ведёт себя чрезмерно самоуверенно. Наблюдать за этим излишне утомительно. Со временем Лань Ванцзи осознаёт, что устал смотреть на извечный драматизм Вэй Усяня, его избыточные эмоции, которым нет ни конца ни края, и на его безрассудные, обычно случайные поступки. Надоело видеть, как Вэй Усянь спотыкается и волочит ноги после каждой победы, точно разбитый в пух и прах человек, который вышел на поле боя не по собственному желанию. Устал наблюдать за тем, как Вэй Усянь заботится о собственных ранах, скрывшись в потёмках от назойливых взглядов всех, кроме Лань Ванцзи. Ему претит сама мысль, что он лучше других знает о том, что именно энергия злобы делает с Вэй Усянем. И ему надоело смотреть на то, как Вэй Усянь умирает. Тем не менее, пока он находится так близко к Вэй Усяню, у него получается избегать Цзян Ваньиня, который выглядит так, словно почти боится своего шисюна. Поэтому он не произносит ни слова и томится в собственной горечи чувств, ненависти к Вэй Усяню и благодарности за его присутствие рядом, которое не позволяет ему ощущать себя так, словно его разрывает на две части.***
Всякий, у кого есть глаза, видит, что та самая энергия обиды, которая помогает одержать победу в Низвержении Солнца, также убивает и своего владельца. Вэй Усянь теперь самый обычный человек. Поранится — истечёт кровью (немалой). Любой сильный удар — и его кости сломаются (снова). Каждый принял это как нечто, что случится в неизбежном и ближайшем будущем. И каждый принял это по-своему. Не Минцзюэ уже списал Вэй Усяня со счетов, как оружие, которое может рано или поздно уничтожить само себя. Он использует имеющиеся под рукой силы ужасающе эффективно и поручает Вэй Усяню рискованные задания и устранение наиболее опасных целей, потому что знает — он успешно справится с любой задачей и будет преуспевать в своём деле, пока не познает крах. Взгляд Лань Сичэня, когда он смотрит на его родственную душу, кажется непроницаемым, а когда тот смотрит на него в ответ — напряжённым. Лань Ванцзи никогда не говорил с братом о связи душ больше, чем стоят того сухие факты, и Лань Сичэнь достаточно умён, чтобы не спрашивать о большем. Однако, Сюнчжан всегда хорошо осознавал необходимость Лань Ванцзи выстраивать вокруг себя прочные стены и двери со множеством замков, ещё с тех пор, как ребёнком он бережно хранил свою отчаянную любовь к матери, которую могли использовать, порицать и считать недостатком, пока эта любовь не превратилась в глухую горькую боль. С ужасом, застывшим в его глазах, Цзян Ваньинь наблюдает за братом и скрывает сожаления за плотно стиснутыми зубами. Как он не говорит с Лань Ванцзи, так и Лань Ванцзи — с ним, так что он никогда не прознает ни о чём, что происходит между ним и Вэй Усянем. Тихая и незаметная, точно тень, Цзян Яньли остаётся позади всего. Лань Ванцзи замечает её раз или два, и он видит, как неумолимо меняются черты её лица. Тогда для Лань Ванцзи становится ясно: в этом мире будет, по крайней мере, один человек, для кого смерть Вэй Усяня станет непосильным горем. Верный себе, Вэй Усянь остаётся безрассудным и с каждым боем становится отчаяннее и рискованнее, оставляет фланги открытыми и устраивает врагам ловушки. Глумливый смех мужчины сотрясает их застывшие тела, когда он пронзает их. Чувствуя приближение собственной смерти, он пытается сделать каждый миг настоящего как можно более эффектным. Лань Ванцзи… Лань Ванцзи думает… Возможно, будет лучше, если Вэй Усянь умрёт именно подобным образом. По крайней мере, он уйдёт с какой-то долей чести. И он будет куда меньшим пятном на долгой одинокой жизни Лань Ванцзи. Верно, думает Лань Ванцзи, так будет лучше для них обоих. Наиболее привлекательный выход из этого хаоса. На следующий день Вэй Усянь играет с таким остервенением, что он заходится надрывным кашлем задолго до того, как звучит их победа. Лань Ванцзи наблюдает за этим, слыша в мыслях песнь «Очищения», но не смеет предложить ему подобное.***
Семья Цзян положила начало охоте на Вэнь Цин. Лань Ванцзи узнаёт об этом, только когда прославленный целитель — убийца, как он думал — появляется в лагере в кандалах на шее и лодыжках. Младший брат Вэнь Цин плетётся позади неё, нервно сжимая руки, и заикается в очевидном приступе паники и страхе. Точно его противоположность, Вэнь Цин держит голову высоко, что граничит с дерзостью, однако переживания брата отражаются в её взгляде, как бы она не пыталась это скрыть. Отлично, думает Лань Ванцзи. То, что эти убийцы из клана Вэнь дрожат от страха, хорошо. Вполне возможно, что они были далеко не такими робкими, когда вырезали… Когда вырезали его. Пусть познает вкус страха теперь она, племянница Вэнь Жоханя и его лучший врач, ручной мясник, женщина, что украла будущее у Лань Ванцзи. Вэй Усянь вполне ожидаемо кричит, недовольный тем, что брат и сестра Вэнь связаны, точно военнопленные, которыми они на самом деле и являлись. Вэнь Цин — их спаситель, настаивал Вэй Усянь, глядя прямо в глаза Цзян Ваньиня, и стал перечислять всё, во имя чего они должны быть благодарны ей за спасение клана Цзян, ценой которого было его золотое ядро, жизненная сила, потенциал. Вэнь Цин — их друг, отстаивал Вэй Усянь, напомнив своим брату и сестре о том, благодаря кому они смогли похоронить родителей, как подобает обычаям. Цзян Ваньинь замолчал, и на его лице отражалась борьба жизненных и сыновьих долгов, когда Вэй Усянь стал настаивать на том, что Вэнь Цин заслуживает самого наибольшего проявления уважения и благодарности за всё, что она сделала для них. Лань Ванцзи несогласен. Вэнь Цин заслуживает быть подвешенной на её собственных кишках за осквернение душевной связи, их связи. Лань Ванцзи было достаточно высказать своё мнение о его невероятно благородной жертве в лицо Вэй Усяню, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, как тот мрачнеет и увядает, точно цветок. И после, конечно же, вскрывается правда: Вэнь Цин ничего не знала об этом. Потому что, разумеется, Вэй Усянь никогда не говорил ей об этом. Потому что, само собой, ни один человек в этом мире не станет в здравом уме охотно и преднамеренно разрывать чью-то душевную связь, по крайней мере, если этот кто-то не захочет навлечь проклятие на свою голову. Потому что, конечно, Вэй Усянь врёт всем и делает это до тех пор, пока получает необходимое и отправляет неугодных прочь в гую. И, конечно, сделанного не воротишь. До этого момента, до того, как последний лоскут выдернули из-под его ног, Лань Ванцзи и подумать не мог, что какая-то его часть не утратила надежды и ждала. В самых потаённых уголках его души остался крохотный огонёк надежды; какая-то его часть не забывала о тоске и горечи и осталась жадным ребёнком, который всё ждал и ждал, пока нежные руки не откроют дверь, приглашая переступить порог. И эта частичка его души продолжала надеяться, что что-то ещё можно было исправить. Помочь Вэй Усяню прожить эту жизнь. Любая возможность для них… — Это… — он замолкает, а после начинает заново. — Неужели это всё, что нам суждено? — выдыхает он после всего, что было сказано, после того, как его мир окончательно, неотвратимо достиг своего конца, а на его языке горечь граничила с усталостью в теле, и лицо было залито слезами. Не удосужившись сказать хоть что-то, не ответив согласием, Вэй Усянь просто уходит — так, как он делал всегда.***
— Ты всегда будешь для него никем, — сказал ему позже Цзян Ваньинь. — Так что прекрати ныть и скулить. Это отвратительно, и я не желаю чувствовать это. Только погляди, как легко он выбросил тебя и отдал мне. Будто мне нужны были его объедки. «Отдал мне», — слышит Лань Ванцзи. «Объедки.»***
Цзян Яньли отказывается оставлять надежду. Не иначе как магией она втянула в это дело и Сюнчажаня. Для Лань Ванцзи это оказывается в крайней степени неожиданным, и он достаточно обижен происходящим: это его брат, и он — бесконечно добрый человек, однако почему из всех людей именно он переживает за то, кем может стать Вэй Усянь? По какой причине? — Вэй Усянь сам избрал свою судьбу, — грубо и резко говорим им обоим Лань Ванцзи, наслаждаясь тем, как его слова ранят Цзян Яньли, словно он ударил её на самом деле. Лань Ванцзи претит её нежная доброта и непоколебимая уверенность в том, что её брату всё ещё можно помочь, даже если он даёт ясно понять: он не ищет спасения и не нуждается в нём. Ничто из этого не останавливает брата и сестру Цзян, и они предлагают Вэнь Цин и её семье защиту в обмен на клятву на крови, что она постарается исправить тот беспорядок, который непреднамеренно создала своими же руками. Вэнь Цин согласилась, хотя и призналась: не стоит ожидать чуда с небес, которое спасёт этого человека от неминуемой гибели. На самом деле, Лань Ванцзи с каждым днём всё больше уверен в том, что Вэй Усянь намерен сойти с ума и умереть ужасной смертью. В течение последних дней ему приходится сражаться усерднее и защищать Вэй Усяня от верной гибели. Его родственная душа кажется зверем, загнанным в угол — он сражается с такой же свирепостью и отчаянием, огрызается и едва ли не рычит на всякого, кто пытается приблизиться к нему. С недавних пор он редко выходит из битвы целым, и его приходится приносить в палатку Вэнь Цин каждый раз, и когда он закатывает истерику — она обездвиживает его иглами, а после приводит его ци в некое подобие порядка — по крайней мере, уводит его от края безумства. И всякий раз, когда он приходит в себя и его отпускают, он рвётся в следующую гущу сражения и сводит на нет все её труды, усугубляет состояние старых ран и становится всё больше и больше похож не на человека из плоти и костей, а на искажённую оболочку. Лань Ванцзи не может понять этого. Порой создаётся впечатление, словно Вэй Усянь бросается в бой именно ради ран, точно он желает получить каждую из них, чтобы после увидеть на своём теле. Физические страдания становятся сильнее с каждым разом, когда он использует энергию обиды, а использует он ее куда чаще, чем прежде. Сейчас он настолько уязвим, что больше не может сдерживать эмоции на своём конце душевной связи, и время от времени Лань Ванцзи чувствует, что… Он ужасно, до бесконечного сильно боится, что Вэй Усянь не сможет пережить эту войну. Он так… Его родственная душа так печальна. Всё время. Каждую минуту своей теперешней жизни. Точно в этом мире не осталось ничего, ради чего ему стоило жить. Это нормально, говорит себе Лань Ванцзи, и если Вэй Усянь желает этого — это его выбор. Однако почему, почему он не может чувствовать себя так где-то там, где Лань Ванцзи не заметит этого, не увидит и не ощутит острую необходимость что-то сделать с этим. У Лань Ванцзи более нет желания спасать Вэй Усяня. И всё же — он хочет знать. Почему? — Почему что? — почти рычит Вэй Усянь и уделяет Лань Ванцзи ровно половину своего внимания, пропитанного яростью и колкостью. — Мне казалось, что тебя это более чем устроит. К чему весь этот шум? В чём твоя проблема? — Шум? — со злостью выплёвывает Лань Ванцзи, чувствуя себя до крайнего обиженным. — Я искал тебя на протяжении трёх месяцев, несмотря на то, что ты сделал… — Ага, и что? — обрывает его Вэй Усянь, обернув вопрос против него без всякого предупреждения, как делал это всегда, начиная с той первой ночи в окружении стен. — Я и не просил тебя, и тебе уж точно не нравилось искать меня. Так почему это так беспокоит тебя? Я был в порядке. Я бы прибыл в Цинхэ и присоединился к войне. Или, может быть, стал бы сражаться один. В любом случае, вы бы выиграли свою драгоценную войну. Не стоило тащить меня сюда ради того, чтобы убедиться в этом, особенно если ты собираешься и дальше ворошить это. — Искал, потому что это было правильно. Для твоей родственной души отправиться на твои поиски, вне зависимости от того, что ты сделал — достойный поступок. — Вне зависимости от того, что я сделал, — с бесконечным презрением вторит за ним Вэй Усянь. — Ты продолжаешь вести себя так, словно мои действия — величайшая трагедия для тебя. Я не сделал ничего, о чём тебе стоило бы так беспокоиться, учитывая прошлое. В этот момент в Лань Ванцзи пылает лишь одно желание: выбить ему зубы. Несмотря на всё, он этого этого не делает, потому что выше всего этого; он лучше Вэй Усяня, человека, чей выбор — контролировать Лань Ванцзи вне зависимости от того, что он ненавидит всё, чего придерживается в своей жизни Вэй Усянь, и несмотря на то, что именно этот человек, который является его родственной душой, осквернил то, что считалось самым священным. — Ничего не сделал? Совсем ничего не сделал? Ты связал меня с Цзян Ваньинем. Моя жизнь в его руках. Ты отдал — и ты же разрушил, — проговорил Лань Ванцзи и замер, потому что не мог связно говорить в ярости, которая обуревала его. Голос норовит вот-вот сорваться на бессвязный крик. — И по какой причине, второй господин Лань, эта такая чёртова проблема для тебя, что ты не можешь отпустить её? Ты как бродячая псина, которая увидела кость с мясом. И неважно, голоден ты или нет, хочешь ты её или нет. Ты просто не можешь, чёрт возьми, оставить это дело, как эту кость, в покое. Вэй Усянь ненавидит собак больше всего в этом мире. И теперь он запросто называет Лань Ванцзи псом, так просто и легко сравнивает их… Это ранит куда больше, чем должно. Даже после всего, что произошло, Вэй Усянь всё ещё может причинить ему боль всякий раз, кода ему заблагорассудиться. А Лань Ванцзи вынужден просто принять это. — Если ты хотел, чтобы я оставил всё как есть, тебе следовало сделать всё правильно, Вэй Усянь. Слова повисают в воздухе, точно едкий запах гнили, и Лань Ванцзи почти может увидеть их форму, которую сам и создал. И он нисколько не сожалеет об этом, как и о том, что его слова наконец-то, наконец-то разрушают стену, созданную Вэй Усянем, и ни одна из его тысячи масок или резких улыбок не скрывает ошеломления, исказившего лицо Вэй Усяня, когда смысл сказанного достиг его. У него получается уловить именно тот момент, когда Вэй Усянь осознаёт его слова. В тот момент, когда удар попадает точно в цель — в самое сердце. Всё медленно, неотвратимо рушится, пока он стоит и смотрит. — Я знал это, — в конце концов пробормотал Вэй Усянь. — Я… Ты никогда не скрывал, как сильно ненавидишь меня. Насколько сильно ты не хотел меня. Я думал, что так тебе будет легче, когда ты освободишься от этого. «Что?» — проскакивает в мыслях Лань Ванцзи вопрос, и он внезапно чувствует себя так, словно земля ушла из-под его ног, а его самого охватило замешательство. — Не понимаю. Я был противен тебе. Ты знал это. Я — тоже. Все в Облачных Глубинах знали. Сколько раз ты просил меня убраться долой с твоих глаз, уйти, исчезнуть, оставить тебя в покое? Так что… В чём твоя чёртова проблема, Лань Ванцзи? Разве я не дал тебе то, чего ты так жаждал? «То, чего я жаждал?» — проносится в голове Лань Ванцзи. — «Однако я желал вовсе не этого.» «О чём Вэй Ин говорит?» — Так что, не можешь ли ты просто оставить это, чёрт возьми? И что, что это грязно? И что?! Цзян Чэн вернул себе золотое ядро, а ты избавился от меня, и пальцем не шевельнув, так не можешь ли ты быть просто счастлив? Что ещё, подери тебя гуй, ты ожидаешь от меня? — Избавился… Хотел?.. Слова никак не могут сложиться в единое предложение, а губы застыли, и теперь Лань Ванцзи больше всего напоминал ту самую нефритовую статую, с которой его так часто сравнивают. — Ты избавился от меня. Ты получил то, что хотел. «Почему Вэй Ин звучит так потеряно?» — В таком случае, не мог бы ты просто оставить меня в покое? «Что я натворил?» — думает Лань Ванцзи, оцепенев в тот же миг. Застыв посреди пропитанной пеплом земли Цишаня, пока с неба падали прохладные капли дождя, он беспомощно смотрел вслед Вэй Усяню, который снова, снова и снова уходил от него прочь. Что я натворил?***
Должно быть, Цзян Ваньинь только и ждал этого, потому что сразу набрасывается на него. Лань Ванцзи слишком слаб и слишком беспомощен, поэтому может разве что стоять и принимать на себя всё, что Цзян Ваньинь высказывает ему в лицо, и каждое его маленькое чувство выходит на поверхность снова, снова и снова. И ни что из этого и никому не нужно.***
Он напивается. Напивается и падает на колени перед палаткой Вэй Ина и зовёт свою родственную душу снова, снова и снова. Вэй Ин не отвечает. Проснувшись, Лань Ванцзи ничего не помнит.***
Цзян Ваньинь не желает оставить его в покое… …а Вэй Усянь — говорить с ним.***
Все вокруг смотрят на него с жалостью. «Было ли так всегда?» — задаётся он вопросом из раза в раз. Или он просто, наконец, увидел то, что отказывался принять раньше? Сочувствие его потере. Всё это время он скорбел по Вэй Усяню и даже не догадывался об этом. За этим знанием скрывается необходимость принять эту реальность, а вслед за ней — вереницу неприятных правд. Ему следует принять то, что он навсегда и навечно потерял Вэй Ина. Лань Ванцзи сходил с ума от ярости и противоречий. Он вёл себя бессердечно, жестоко и безотказно по отношению к нему, обуреваемый только одним желанием: выплеснуть на него всю злобу, ударить его, причинить ту же боль, что причинил ему он. Ранил ли Вэй Ин его первым, или это сделал на самом деле он? Ты избавился от меня. Ты получил то, что хотел. Неужели он давил на него так сильно, что у Вэй Ина просто не осталось другого выхода? Я был противен тебе. С его уст срывается беззвучный стон горя, и он чувствует себя таким маленьким, таким одиноким и таким невероятно беспомощным. Что он может сказать на это? Вэй Ин не солгал ему. Это — правда. Он любит Вэй Ина так сильно. Полюбил его ещё в тот момент, когда они скрестили свои мечи на той крыше, залитой лунным светом, точно герои из поэмы, как двое мужчин, связанных судьбой и встретившихся впервые. Вместо того, чтобы положить эту любовь в красивую коробочку и отдать её всю Вэй Ину, что сделал Лань Ванцзи? Ничего. Просто ничего. И теперь, пока он решил ничего не делать, его родственная душа отдаляется от него и идёт на самоубийство, потому что Лань Ванцзи идиот, неудачник и трус, который предпринял ровно ничего, и это довело его родственную душу до… Он — убийца.***
Цзян Ваньинь не желает оставить его в покое… …а Вэй Усянь — говорить с ним.***
Немногим позже он раскрывает все свои грехи перед сюнчжанем, а тот слушает его с сожалением во взгляде и в мрачном согласии. И просит ударить или даже избить его. В ответ ему звучит только отказ.***
Цзян Ваньинь не желает оставить его в покое… …а Вэй Усянь — говорить с ним.***
Убийца, убийца, убийца, убийца, убийца, убийца, убийца, убийца, убийца…