Моя труппа останется здесь

Иногда Мария вспоминала дни своего детства — только тогда они казались ей, будущей Хозяйке человеческих дум, совсем неподходящими её стати; едва ей стукнуло двенадцать, как она уже ощущала в себе частичку материнской силы и ребёнком себя не считала. Мать проводила время с маленьким Каспаром, предоставляя «Хозяйку поменьше» слугам, отцу, самой себе. Казалось, у неё было всё: наряды, игрушки, даже набивающийся в друзья младший Влад. Только вот настоящих друзей у неё не было — наверное, так и полагается Хозяйке, думала Мария: быть одинокой в своём даре. Ведь дар — превыше всего. Влад мог часами и днями просиживать под окнами, выжидая, когда Хозяйка его сердца соизволит выглянуть из окна или, например, спуститься на променад. Правда, променады её были короткими: она чинно и благородно, а главное молча проходила несколько раз вокруг дома, прежде чем пойти к родителям или дядям. Ей, пожалуй, очень рано позволили жить одной; но третий престол Горнов строился как раз для них, для детей, и потому Мария воспринимала своё одиночество как должное. Игрушки свои, кстати, она постоянно разбивала, разрывала, разрезала — заставляя нянечек убирать. Те смиренно слушались маленькую девочку с тяжёлым взрослым взглядом; и никто не в силах был отругать её или назвать самодуркой — то ли из страха перед сиюминутным гневом Нины, то ли будущим — самой Марии–Хозяйки. По вечерам дядя Симон или Георгий забирали девочку к себе — изучать науки; вечером они вместе обедали с отцом с матерью, а затем её относили в покои. Тянулись долгие дни детства, и лучшее, что в них было — это сны: яркие, насыщенные, оттеняющие мрачность Горнов и разделявшие слипающиеся будни. Иногда Мария видела в них себя — уже взрослую, состоявшуюся Хозяйку, которой никто не перечит — да и некому. В подобных снах появлялся и Младший Влад: жалкий, обрюзгший и изрядно постаревший, превратившийся в тень своего страшного отца. Мария смеялась над ним, а после пробуждения с недовольством обнаружила, что он опять кидал камешки в её окно. И дёрнуло же её выбежать в тот день, расталкивая нянек и слуг, чтобы посмотреть, ждёт или нет! Как оказалось, нет: на улице лил дождь, который будущей Хозяйке ни по чём, и он то ли смыл, то ли испугал назойливого ухажёра. Около её окошка лежали камешки и… несколько орехов. Конечно, Мария знала, что их едят, но что–то в этом жесте было и странное; обращаться к матери с этим вопросом она не посмела, поэтому сразу пошла к отцу. Уж он–то сделает всё, что прикажет дочь — даже расскажет, зачем кидать в окно орехи. Виктор сидел в кабинете перед какими–то бумагами со сложными расчётами, которые совершенно не интересовали Марию. Она бесцеремонно явилась к отцу, как есть, в одной сорочке, простоволосая и босая. Не успел отец задать вопрос, как Мария в гневе непонимания положила на его стол грязные орехи, не задумываясь о сохранности бумаг, и тут же спросила: — Какой смысл бросать еду в чужое окно? Виктор поднял на дочь взгляд; та изображала такую серьёзность, что отшутиться было невозможно. Да и не таким человеком был младший из братьев–Каиных, чтобы шутить с собственной дочерью — пусть даже горько вспоминая о собственном детстве: — Мария, ты видела, кто бросил их? — поняв, что дочь не собирается отвечать на чужой вопрос, а лишь ждёт ответ на свой, Виктор ответил, как смог. — В нашем городе дети играют «в орешки». Их называют, холят и лелеют, а в некоторые даже ловят души… — «Ловят души», значит? — Мария хмыкнула. — А я могу поймать в него душу того, кто мне не мил? — Что значит — не мил? — Виктор посмотрел на неё почти с усталостью: шалости дочери нередко оборачивались неприятностями, на которые остальным Каинам было всё равно. По крайней мере потому что расхлёбывать их приходилось отцу. — Теоретически можешь. Практически — это игра, суеверие, не более того. — Вот значит как. Досадно, — Мария сгребла орехи обратно в ладонь и с чувством искреннего понимания отправилась обратно в свой флигель. Конечно, ответ отца её не разочаровал, но и не особо обрадовал; суеверие… а если бы не было суеверием — так она бы в миг поймала Влада в свои тенета и расправилась точно так, как он расправлялся с ней в кошмарах! Брала бы его повсюду с собой, даже на свидания к ухажёрам, да приговаривала: «Вот тебе, вот тебе!» А он бы что? Плакал? А вот, допустим, отвечать души из орехов умеют?.. За этими думами Мария провела несколько увлекательных недель, которые превратились в месяцы; Влада она с тех пор не видела, словно он действительно попал в её орех. Из чувства собственного превосходства Мария даже искренно разговаривала с орехом, будто с Владом, пока не выросла настолько, чтобы перестать верить в байки. Она бы и забыла об этих проклятых орехах, если бы однажды, во время променада по Площади Мост — нужно же расширять географию и знакомиться с подданными — она не заметила семью Ольгимских. Возглавляла торжественную процессию совсем маленькая девочка, рыжая и конопатая, что её мать; не растерявшись, маленькая Виктория подбежала поближе к Марии. Первое, что она сказала: — Орешки есть? Будем меняться? Сейчас, когда Хозяйки уже выросли, а до того, чтобы нить судьбы натянулась до предела, показав, что движение пойдёт только в одну сторону, оставалось мгновение, они встретились вновь. Капелла смотрела на неё всё теми же детскими глазами. Но речь шла уже о жизнях приближенных, и Мария не спешила отдавать свои «орехи». А Капелла всё так же улыбалась, словно предвидела свою победу, хоть и знала, что её брат так и остался в плену Каиной.