Hounds and Bullets

Глухие отстуки разносились по комнате густым эхом. Вслед за ними гремели цепи под потолком. Каждый звук звонко терялся в пустом, сыром воздухе, разбиваясь о стены. Было душно. Хотелось глотать воздух клочьями, упиваться им. Лёгкие жгло огнём, и этот безжалостный жар отравлял всё тело. Меж лопаток скопилась влага. Виски и шею залил мокрый блеск, холодя кожу. Костяшки щемило от вибрации свежих царапин. — Ещё минута, — Арбитр махнул взглядом по кругу секундомера, беспокойно отстукивая ногой по полу. — Две, — пробилось в ответ на выдохе. — Добавь две. Хлопок. Следующий. Цокот железных креплений над головой. Сергиевский с усердием наносил вольфрамовые удары в мякоть бойцовской груши. Прочная кожа снаряда жалостливо хрипела под его кулаками, словно вот-вот лопнет и разойдётся по швам. От вскипевшей в артериях силы немели руки. Плоть резко отяжелела, наполнившись иллюзорной водой. Металла в крови, кажется, стало в тысячу раз больше, но озверевшее сознание умоляло продолжать. — Позиции! Не забывай менять позиции, — напомнил консильери, следя за каждым движением. — И контролируй шаг. Если решил отрабатывать, то делай это по совести. На самом деле, они часто тренировались вместе. Разбивали суставы в кровь, взрывали мясо и тянули в лапшу сухожилия. Порой даже не оставляли себе дней для отдыха, лишаясь должного восстановления. Каждый день — каждая группа мышц поочерёдно. И так неделю за неделей. Месяц за месяцем. С самого начала их скользкой тропы в преступном мире. Просто это было правильно. Необходимо. Анатолий находил в этом некую особую отдушину для себя. Молочная кислота брызгами скрепляла заточенное тело, а иссякшие силы вытравляли за собой ненужные мысли. Когда организм едва держался на ногах, разум наконец-то обретал чёткую, осязаемую форму. Закалялся. Структурировал планы и действия, выгоняя хлам беспокойства. Твердела плоть — твердело сознание. Счастье Сергиевского непобедимо заключалось в холоде и стратегии. Невозможно было совершить ошибку, если сердце погребено в айсбергах. Но сейчас что-то, определённо, нарушилось. В груди теперь зияло невидимо пулевое ранение, пульсируя и разрастаясь до чудовищных размеров. Он не просто совершал один промах за другим. Он слабел. А этого нельзя было допускать ни за что. Груша ритмично качается на толстых цепях, всё грозя врезаться прямо в лицо. Анатолий умело реагирует, с выпадом занося руку. Бьёт, бьёт. Оглушённо и оглушительно, до всполохов бенгальских огней на ресницах. Окольцовывает снаряд со всех сторон, пуская в бешеный круговорот. И чувствует, как усталость окрыляет его. Не осталось ничего важного. Никаких проблем, никаких рассуждений. Только Сергиевский и его зверская сила, нашедшая выход. Он бесчувственно колотит по цели, посылая дробные удары чётко в центр. Всё донельзя просто, но как же действенно: пробирает до самого подсознания. Ему легко. Вдохнуть. На выдохе — вновь замахнуться. Отправить импульс на пределе своих возможностей. Забить. Убиться. И ни о чём не думать. — Ты сегодня как бешеная бродяжка, — фыркнул Арбитр. — Даже боюсь спрашивать, кто так разозлил тебя вчера. Неужели Трампер? Блядство. Сердце, кажется, лопнуло. Разум снова наводняют мысли. — С чего ты взял? — рокочет Анатолий. — Просто не хочу терять хватку. Сказать правду будет равно самоубийству. — Но я же вижу, что это не так. Слишком хорошо мы с тобой знакомы, — от него не скрыться. — Рассказывай, что у вас за тёрки. — Да хоть соковыжималки, — рвано летит в ответ. — Не помню, чтобы просил тебя лезть не в своё дело. Всё правда сложно. Анатолий ещё с момента побойщины до самой ночи пытался выпотрошить истину из распоротого времени — так и не смог. Каждый раз его встречал только ливень собственных переживаний. И больше ничего. Потому что Фредди совсем не понять. Он словно прячется под сотней алюминиевых масок, окрашенных в разные цвета. Такой небезопасный. Никогда не разгадать, что от него ожидать — можно даже не стараться. Но он забивает битком все мысли, смещая все прожекторы на себя. Идиотский. Фредди Трампер — открытая рана. Больно кровоточит и злит. — Вы ведь давно с ним знакомы? — не сдаётся Арбитр. Вопросительно щурится. — Можно сказать и так. Но близко никогда не общались. Он мне чужой, — голос скачет от выдохов, содрогающих бронхи. — Мы всего лишь однажды увиделись, и с тех пор он отравляет всю мою жизнь. Как будто верёвкой привязался и никак не может её распустить. Консильери вдумчиво кивает. Потрясывая секундомер в пальцах, опускается на широкую банкетку, стоящую поодаль. — Это странно, — заговорщически сообщает он. — Жизнь просто так людей не сводит. — С каких пор ты сказочник? — отзывается Анатолий, в развороте ударяя по груше локтём. Делает несколько выпадов по сторонам, перенося вес тела туда-сюда, словно уворачиваясь. — Он всего-навсего пытается доказать, что лучше меня. Одной победы не хватило — лезет за следующей. Арбитр замирает на секунду. Незаметно сжимает пальцы. — Постой, неужели тогда, в Чикаго… — Да. Это Фредди отрезал мне все пути в шахматы, — и вынудил сменить фигуры в руках на отпечатки крови. — А теперь пытается доделать начатое и доломать мои успехи до конца. — Зря ты так думаешь, — вновь роняет взгляд на циферблат. — Поверь мне, он сложнее. Пока мы общались, я так и не смог понять его до конца, хотя старался. Всё куда глубже, чем тебе кажется. Верно. — Осталось только докопаться до правды. Их отвлекает отдалённый скрип. С металлическим дверным лязгом в комнате появляется силуэт, закутанный в светлые меха. Дёргает губами, лизнув налитое сливовое пятнышко в самом их углу. — Что-то я не слышу восторга. Сергиевского горько перекашивает от внезапно прокатившего голоса. Он срезает удар коленом и едва успевает отшатнуться в сторону — ещё немного, и гремящая груша сбила бы с ног. — Вспомни солнце — вот и лучик, — пробормотал Арбитр, дёрнул полы пиджака и вскочил с места. Приветственно протянул руку подошедшему, — мистер Трампер. Вы быстро. — Фредди, — поправил американец, бегло пожимая чужую ладонь. — Кажется, я уже предупреждал, что подъеду раньше, чем мы договаривались. Он явно готовится высказать что-то ещё, однако прерывается. Глаза живо вспыхивают, запоздало наткнувшись на Анатолия. Вот только русский выбирает проигнорировать и, успокоив снаряд, скорее спешит к бутылке с водой. Поправляет на ходу бледно-тощую лямку борцовки. — Весьма опрометчиво кидаться на тренировки с такими синяками, как у тебя. — О, извини, забыл спросить разрешение, — поморщился Сергиевский, тотчас припадая губами к прозрачному горлышку. Несколько раз сглотнул. — Но на повестке у нас темы поважнее, не так ли? — Вот за этим я и здесь, — Фред звонко щёлкнул пальцами. — Так что лучше бы нам не тянуть. Арбитр с коротким звоном обнулил счётчик таймера. Наскоро запрятал прибор в карман, затем привычно сложив руки за спину. Анатолий выхватил с банкетки чёрно-белую олимпийку и по-сиротски завернулся в неё, как в последнее и родное сердцу. С пластиковым хрустом бросил куда-то опустевшую бутылку. Брезгливо оглядел Трампера: — Что за бред на тебе? — Единственное, что спасает от холода в вашей дыре. На улице, наверное, ещё сыпал снег. Кружился несуразными хлопьями, спасая проспекты от уныния. Но здесь, в подвальных помещениях офиса, была только сырость и тоскливая морозность, приправленные запахом железа — то ли от крови, то ли от вседержащих цепей. А может, от замершей души местного лидера. — Господа, попрошу за мной, — быстро опомнился консильери и резво развернулся на каблуках вглубь комнаты. — У нас весьма тяжёлые двери, поэтому, Фредерик, не отставайте. У него бы в любом случае не вышло: почти сразу же за рукав светлой шубы уцепились обёрнутые бинтом пальцы, нагло потянув вперёд. В молчащую полутень. Там, в самом конце тёмного тренажёрного зала, располагалась ещё одна просторная комната. За металлическим засовом вот уже сколько лет скрывался внушительный оружейный склад. Чудовищный арсенал, что собирали годами. Здесь хранилось, бессомненно, всё, что можно было себе вообразить. Вещи, мелькавшие для гражданских только на киноэкранах, лежали прямо перед глазами. Настоящие. Крепкие стены устилали подвесные стойки, напрочь забитые винтовками, карабинами и стволами всех типов нарезки. Ниже, на полках, хранилось холодное оружие. Посреди смертоносного скопища высился широкий стол, выставленный аккурат под одиноким светильником. Вся его поверхность была засыпана картами, схемами районов и лесополос, пачками беломорканала, денежными конвертами, ежедневниками и пустыми обоймами. В самом углу мигала, словно маяк, низкая изогнутая лампа. Но света из-за неё больше не становилось. — Итак, напомните мне масштаб ситуации, — начал Арбитр, оперевшись руками о стол. Подтянул поближе к себе подробный план территорий. — Какой-то хрен подкупил моего новобранца и попортил целую партию продукта, — дёрнул носом Фредди, усевшись на ящиках с патронами. — Там была почти тонна чистейшей травы! Анатолий прижался к стене, ладонью зачесав назад взмокшие пряди волос. Проведя языком по сухим губам, продолжил: — Скота уже нашли, адрес есть. Сейчас он, по последним данным, прячется в своём доме в Балашихе. Там же и работал всё это время. На самом деле, он мелкая сошка. Один из немногих, что безуспешно пытались выбиться из тени, но крысиная натура мешала все их амбиции с грязью. Его сброд всё теми же грызунами промышлял сбытом всякой дряни и кражами. Бессмысленное дело. Вот только голов однажды насчитывалось даже больше, чем было сейчас во власти у Сергиевского. И это до сих пор добавляло некоторых проблем. Трампер взволнованно пошатнулся на месте, уловив на себе читающий взгляд чужого консильери. Съёжился, прячась в светло-тигровой шубе. Арбитр снова задал вопрос: — Фредерик, могу я узнать имя этого человека? — Не помню. Фамилию только. Пыльнёв он, что ли, — рот непривычно поджался, пытаясь произнести слишком чужое слово. — Ещё знаю, что у него совершенно нет одного уха. Вроде как. Оба русских переглянулись, синхронно кивнув друг другу. — Левого, — подбросил подсказку Сергиевский. И оказался чистейше прав. Им уже доводилось иметь дело с этим человеком. Всё случилось давно и шумно, в самом начале свирепой карьеры. Справедливость по итогу разделила каждому своё. Вот только преступный мир ошибок не прощает. На всё есть своя цена. В тот раз — частичная глухота для подонка, прозвавшего себя умнее остальных. — Ну что ж, — Арбитр поочерёдно размял руки и мерно прошёлся вдоль стен, прицениваясь к выставленному оружию. — Если так, то у нас есть полное право его убить. И никто даже не станет противиться. Не станет защищать крысу. Остальные главы не возьмутся калечить и подставлять своих ради незаметной пылинки. — Половину их группировки уже разбили. Кто и как — неизвестно. В любом случае, многие попросту пропали, — Анатолий передёрнул плечом. — Поэтому двух бригад нам должно хватить по самое горло. — И моих парней тоже возьмём, — подхватил Трампер. — В том доме-убежище сложная планировка. Если снаряжаться, то с умом. Нужно что-нибудь не тяжкое, но сбивающее наповал. Прекрасно. Грядущая ночь обещала быть грандиозной. *** Радио нежно рокотало последней сводкой новостей. Репортаж неспеша щебетал о том, как вся страна готовится к новогодним праздникам. А двое в ваксовой ладе — к вершению жестокого правосудия. Остались считанные минуты. Совсем скоро прольётся кровь. Чудовищно и бессердечно. Так, чтобы врезалось в память каждому чужаку и впредь послужило примером. Снаружи сырой град смешивался с чернеющими толпами подчинённых-костоломов, и те, словно тени, без остановки кружили по улице. Сергиевский устало прижался лбом к боковому стеклу машины. Прямо сейчас ему отчаянно хотелось срастись с промёрзлым кислородом — сил не было ни на что. Руки и плечи морозило, язык пересох. Кружилась голова. Тело свирепо изнывало от тянущей боли. Кажется, мышцы от молочной кислоты больше не крепчали, а растворялись в подобие ничего. Всё, начиная от лопаток, почти дробило на части. Суставы еле-еле сгибались, налившись твёрдым гипсом. Так отзывался русскому каждый удар, нанесённый им накануне. — Ты знал, что ты очень сексуальный, когда кого-нибудь бьёшь? — вдруг обернулся сидящий рядом с ним Трампер. Пассажирские сиденья машины вмиг показались тесными. Анатолий фыркнул, сгибая полумёртвую шею. Поморщился исподлобья: — Хочешь ещё раз посмотреть? — хрустнул он костяшками. Фредди явно не оценил предложение, но виду не подал. Лишь мелко постучал пальцами по переносице, прихлопывая слой косметики поверх раны. — А я похож на боксёрскую грушу? — Очень. После того случая разговаривать не хотелось совершенно. Даже видеться. Однако заключённая совсем недавно сделка сковывала на месте, не давая ни уйти, ни хотя бы отвернуться. Да и общее дело было куда важнее личной неприязни. Но даже с таким подходом Сергиевского от Фредди не по-детски скручивало пополам. Не от страха — от недоверия. От невозможности понять смысл его выходок. Мысли вертелись в голове колючими кинолентами, сгорали, кромсали на обрубки. Они казались слишком громкими, слишком жестокими. И слишком неподвластными. Анатолий понятия не имел, какую игру вёл с ним Трампер и ради чего. Он с каждой секундой чувствовал свою уязвимость, улавливал дышащий в спину цейтнот, и никак не мог выпутаться. Ему снилась собственная смерть, заставляя просыпаться с похолодевшими дрожащими руками. И в мыслях всё ещё был Фредди — непостижимо особенный с этой своей марципановой улыбкой. Он мешал. Мешал и отвлекал от всей жизни. А сейчас упрямо действовал на нервы, стуча по зубам мятной карамелью то ли от кашля, то ли от сигаретного запаха. Костяной стук пробирался в самую сердцевину мозга и бил оттуда по розовой мякоти. Раздражал до глубины души. — Трампер, перестань. — Что? — его брови взмыли вверх. Колотящий звук, как назло, лишь усилился, став быстрее. Из горла Сергиевского выбился страдальчески-злостный рык. Но голос оставался ровным. — Трампер. — Да что не так? — сам Дьявол одарил его такой убедительностью. — Просто тренирую язык. Будь ты девушкой, я бы тебе показал, что он умеет. Эти издевательства сверлят внутренности, врезаются лезвиями. Анатолий просто-напросто разбивается. Снова. Сгорает дотла. Одним рывком он впечатывает Трампера в плоскость заблокированной двери. Зажимает так, что не сдвинуться. Врезается разъедающим взглядом. — Повторяю ещё раз: прекращай эти несуразные шутки. Мне надоело, — кровь взметается по закипающим венам, когда Фред безмятежно поднимает глаза в ответ. — Ты выбрал слишком никчёмный способ, чтобы вывести на эмоции. Только топчешься на месте. Меня даже не задевает. — А ты хочешь, чтобы задевало? — ласково обжигает Фредди. — Хорошо. Но что если у меня другая цель? — Тогда выбери мишенью кого-нибудь другого. Не меня. — С другими скучно. — Да какая разница? — Сергиевский срывается на гневное шипение, чувствуя, что его уже ни на что не хватает. — По-моему, я уже объяснял тебе, чем кончаются попытки влезть мне под кожу. Остановись. Фредерик подаётся вперёд, истязая одним своим оскалом. Мучает. Касается ладонью щеки, пробегаясь пальцами по свежей — вчерашней — отметине. — Знаешь, в чём твоя проблема? — он накрывает ладонью чужой затылок, не позволяя отстраниться. — Ты почему-то считаешь, что другим лучше, чем тебе. Но это вообще не так. Перестань делать вид, будто про всех всё знаешь, и строить из себя жертву. И вот тогда жить тебе станет легче. Анатолий не понимал, что обостряется, воспаляется в нём быстрее: раздражение или прилившая к лицу кровь. В ту же секунду густеющий румянец злостно защипал кожу. Прикосновение, слишком теперь знакомое, вонзилось в него ещё одним шрамом — кристально прозрачным. Жгло нещадно. Но жестокая хватка не давала ему сдвинуться ни на дюйм. Сергиевский был в трамперовых руках слепым котёнком. А тот нагло исследовал самые кости. — Ты прав, мне сложно прочесть тебя такого… — начинает Фред. И вот тогда рассудок невовремя прошибает. — Нет, я знаю, — перебирает русский. Ему предательски жарко от чужого касания. — Моя проблема — это ты, Фредди. Только ты. Трампер качает головой. Прислоняется лбом ко лбу. — Ошибаешься, — сжимает свои руки, как тиски. — Не я. Главная твоя проблема — ты сам. Просто подумай лучше и всё поймёшь. — И без тебя способен решать, что мне делать. По какой-то причине было психологически трудно отстраниться. Словно если контакт закончится, вместе с ним прервётся и вся жизнь целиком. Однако отпустить Фредерика всё же пришлось — отвлёк возросший снаружи гул. Им обоим не нужен был лишний гам осложнений, а потому дистанция растянулась столь же быстро, сколько и сократилась. Всего пара секунд. Выдерживающий взгляд-копьё в сторону друг друга. Ни победы, ни поражения — ничья. Затем раздался стук в тонированную плёнку стекла. Это вернувшийся Арбитр. Анатолий резво провернул изогнутую рукоять в самом низу двери, убирая — стирая — тонкое автомобильное окно. Чуть отшатнулся в сторону, позволяя просунуть голову в окоченевший пластиковый салон. — У меня всё готово, — доложил консильери. — Люди вооружены и расставлены по позициям. Аппаратура проверена, работает. Можем начинать. Фредди липко блеснул взглядом-заточкой и потянулся вниз. Вытащил из-под сиденья грузную, стальную биту. Взвесил в наловчённых руках и мрачно кивнул. Правильно. Пора обнажать свои клыки. Снова маршировать по головам неугодных. Осталось только захотеть — твёрдо и честно. — Отдавай сигнал. Выдвигаемся. Рация, припасённая ещё с переговоров и шелестящая, щёлкает. Приказ звучит на двух языках по очереди. Разношёрстная свора нападает на след. Профессионально слетается за одной общей целью, намереваясь порвать в клочья. Двухэтажный дом жертвы становится голосящим хаосом. Молниеносно забивается звуками: хлопками, выстрелами, огнепышущим рыком зажигательных смесей. Двери и окна выбивают по-дикарски с ног, словно бомбардами. Ничего не жалеют. Кажется, сыплется штукатурка. Лидеры стаи вместе выныривают наружу. Движутся со своим консильери вперёд, по уже расчищенному для них пути. Сейчас они словно триедины: Бог-Мысль, Бог-Импульс и Божок-Послушание. — Держись остальных и контролируй план, — напутствует Анатолий, встав в проходе с выдернутой рамой. — А мы уж разберёмся. Услышишь, что Трампер визжит — не спасай. Это я буду его душить. — Извини? — Фредерик дует губы. Перебрасывает биту через плечи, цепляясь за неё руками. Арбитр усмехается им краешком рта, потянувшись за свисавшей с пояса кобурой. Похрустел пальцами, разминая. — Вам тоже удачи. Постарайтесь не убить Пыльнёва раньше времени, — кивает и тотчас ускользает от них, скрываясь в глубине дома, как питон-созидатель. Заходить вслед за ним уже не столь волнительно. Чужое присутствие здорово сглаживает нервы, обращая их в пух. Потолочные лампы в кружевных абажурах слепят глаза. Выбивают зрение на короткие секунды. Под ногами звенит стекло со шпаклёвкой. Фредди торопливо разгрызает леденец, и карамель хрустит подобно суставам. С губ играючи срывается мерный, музыкальный свист — для устрашения. Это уже как надоевшая привычка. Скоро будут лопаться кости. Скоро будут кипеть жилы. Не у них — у того, кто перешёл им дорогу. Вместе они злопамятные и гневные, как два чёрных кота. Покромсают и бросят, наигравшись. Вцепятся зубами в глотку, если увидят неповиновение. Их поиски быстрые. Хищные, неторопливые. Заталкивают в тупик. Жертва, какая прелесть, пряталась от них на чердаке. В жутком, пыльном помещении, заваленным всяким хламом. Пыльнёв, тщедущный сейчас и загнанный в угол, почти успел спрыгнуть из окна на задний двор. Думал, что сможет спастись. Но так и не успел, когда на него накинулись сразу двое. Жестоко прижали к самому полу, пичкая в рот затхлость и паутину. А потом его пальцы разбили сплавом из стали и ярости. Бита вывихнула все-все бусины суставов, не оставив целым ни одного. Тело с грохотом прокатили по древесине. Так, чтобы наверняка покалечить рёбра. Из горла вырвался первый отчаянный хрип — раскололись от ударов коленные чашечки. Вот и всё. Беглец обездвижен. Можно волочить его за лодыжки на скотобойню, а там — избавляться в срочном порядке. Правда шоу только начинается. Самое грандиозное по-прежнему впереди. Маячит неизбежностью и пугает до дрожи. Крысоловка захлопнула свою дверцу. Больше уже не выбраться. Сергиевский проходится по холодному, заледеневшему полу. Находит неподалёку вычурный, словно герцогский, диван. Лениво падает на исшитую обивку вместе с верхней одеждой — своей и трамперовой. Едва держится, чтобы не закурить. — Ну что за встреча, — он наигранно цокает языком по нёбу. — Сколько лет, сколько зим, правда? От чужих воплей забивается слух. Натягивается прочной плёнкой. Все трое чистейше понимают, что сейчас будет. Вся совесть тотально отключается, не оставляя от себя и тени. Оседает в голове. — Сергиевский… Господи, пощади, будь человеком! Всё, что у меня есть, забирай. Чего ты хочешь? Всё отдам… Отпусти, отпусти только! — причитает, чтобы тотчас сорваться на крик от упавшего в локоть удара. Сталь попадает по костям грузным, приглушённым треском. — Чего я хочу, значит? — Анатолий напоказ задумывается, перебросив ногу на ногу. — Что ж, тогда начнём издалека. Случайно не знаешь, где мой товар? А его? — кивает на подельника. У жертвы, судя по всему, темнеет перед глазами, когда он узнаёт второго истязателя. Осознание вырывается отчаянным воем. Фредди же салютует от виска окровавленным кончиком биты. Гордо, самолюбно щерится. Молчит, потому что без переводчика не может связать на русском и двух слов. — Прошу, давай всё забудем, — Пыльнёв вопит. С кашлем стихает, когда его перебрасывают на живот. — Не будь, как твой папашка. Давай договоримся? Ты свою долю получишь. Обещаю! Только убери этого ублюдка! Он же больной! На крысином пыльнёвском лице пробивается ухмылка. Резкая, гнилостная. Сочится пронзительной подлостью. Сергиевский видит весь обман насквозь и только кривится. Кренится на подлокотник дивана, подпирая щёку рукой. — Повежливее! — выходит громче, чем нужно. — Выбирай слова получше. Ты же не хочешь, чтобы мы с моим другом набили тебе пасть пулями? Трампер скучающе бьёт носом обуви в челюсть побеждённого, сразу наступая с тяжестью на его затылок. Жертва мажет лбом по дощатому полу. К древесине липнут первые капли крови. В деснастой ужимке прокрадывается что-то ещё. — С каких это пор ты с америкашками братаешься, а? — пыхтит Пыльнёв. — Помню, ты на них больше всех плевался. От этих слов в спине заостряются позвонки. Анатолий поднимается на ноги, тягуче перекатывая боль по плечам — уставшие связки тянутся плохо. — Может и так, — соглашается. Он вышагивает пунктирный полукруг и усаживается на корточки перед жертвой. Резко хватает за короткие волосы и отрывает от пола. — Вот только, в отличие от тебя, я за своих мазу держу. И каждый уговор выполняю, — процеживает сквозь зубы и тут же ударяет Пыльнёва лицом о доски. — А ты, трус, своих последних защитников побросал на смерть. И сейчас будешь расплачиваться за всё сам, в одиночку. Вот их единственный закон — звериный. Волчий. За каплю крови проливать литр. За испорченное дело ломать кости и жизни. Иначе не признают. Иначе не забоятся и не подчинятся. Этот принцип такой же простой, как дважды два. Фредди вяло катает язык за щекой, небрежно рассматривая пульсирующий, сочащийся кровью фарш, что оставил на месте чужих ног. Явно довольствуется своей работой. — Давай ему глаза вырвем? — предлагает с любопытством. — Будет эффектно. Анатолий качнул головой. — Нельзя, — и добавил на русском: — Пусть видит всё, что мы с ним сделаем. Разглядывать эту казнь самому страшно, но запугать скота нужно. А ещё было бы неплохо ослабить его. Помучить на грани обморока. Пальцы вновь цепляют сухие, короткие волосы. Стискивают так, что вот-вот выдернут вместе с лохмотьями скальпа. И снова бросают об пол. Резко. С силой. Размахиваясь, не жалея. Хруст лицевых костей слышен, наверное, даже внизу — настолько он громкий. С каждым ударом покрывается трещинами то челюсть, то лоб, то перегородка носа. На древесине быстро вырастает ярко-алая лужа, наполняясь капля за каплей. Из пасти ублюдка вылетает несколько зубов-обломков. Анатолий останавливается, когда сбитые крики и маты пересыхают в хрип. А затем окончательно стихают. Он выпускает чужую голову, наклоняется ближе, прислушиваясь к дыханию. Резво вскакивает на ноги и давит стопой на ослабшие плечи, переворачивая тело на спину. А затем с силой пинает в район диафрагмы, приводя истерзанного в чувство. Тот заливается кровавым кашлем. — Ты зря думал, что я до конца проглочу тот твой обман. И зря возомнил себя особенно смелым, — Сергиевского уже начинало тошнить от собственного холода и равнодушия. — Теперь, будь уверен, тебе очень не поздоровится. Пыльнёв мокро каркает, как порубленная в клочья ворона. — А Женёк, смотрю, псину воспитал, а? Скажи, у вас это в крови? Быть животными? От этого нервы медленно высыпаются из равновесия. Давят, оголившиеся, на мозг. Подбрасывают сознанию заряды злости. Рот ублюдка лопается от нового удара ногой. Осколки зубов стучат и похрустывают на всю комнату. Почти оркестр. — Не упоминай имя Господа всуе. Благославлять тебя всё равно уже поздно, — злостно пролаял Анатолий. — Фредди? Поищи у него что-нибудь поджигаемое. Добавим вечеру огонька. Здесь становится блекло. Нечем себя развлечь. А напряжение только накапливается под кожей. Просыревшее предчувствие будущего въедается в сердце кислотными пятнами. Его не вывести, не вылечить. Можно только терпеть. Что-то не так. Чего-то не достаёт. Хватает всего лишь встряхнуть головой, чтобы прогнать лишние мысли. Перестать зацикливаться хотя бы на время. — Скажи, сколько ты выручил на своих лживых махинациях? — Две сотни, — слишком мало. Поэтому в конце из дома вынесут абсолютно все деньги и даже сейфы. Купюры, запятнанные кровью — тоже купюры. Стучание ящиков и шарканье картонных коробок прокатилось по слуху. С лязгом перерезало перепонки. Замерло. Сменилось на шаги. Фредди, всё ещё с битой наперевес, вернулся из глубин чердака. В его руке гремела вытянутая пачка серо-пепельных бенгальских огней. Заметно прошлогодних, но вполне исправных. — Сойдёт? — Более чем, — по крайней мере, вернёт им ощущение праздника. Безделушка быстро замелькала в ладонях. Одна из палочек выскользнула наружу, словно тонкая-тонкая гильза. Заискрилась под огнём карманной зажигалки. Воткнулась ублюдку прямо зубы, уже не способные стиснуться от бессилия. Процарапала уцелевшие дёсны до крови. — Давай так, — объявил Анатолий. — Если эта штука упадёт, пока горит, я подниму её и воткну тебе в глаз, хорошо? Заодно подумаешь над извинениями. Трампер с живым интересом пошатнулся. Шумно уронил биту на пол, а себя — на диван, подгибая колено и закутываясь в чёрно-широкую, необъятную куртку Сергиевского. Не от холода, а просто от лени. Достал из кармана мятный леденец, отшвырнув обёртку, и бросил за бумажную щёку. Взгляд осторожно коснулся дрожащего на полу тела. Даже сквозь сжатые зубы вопли Пыльнёва были невыносимыми. — Тебе не кажется, что это уже слишком жестоко? — Не кажется, — сурово отрезал Анатолий. — Животному — животная смерть. Фредди хмыкнул. — А у него есть семья? Отрежем его голову и отошлём им по почте. Уже поздно. Потому что с ними тоже расправились, как с крысиным выводком. Никого не оставили. Бенгальский огонь сгорает быстро. Ещё быстрее — катится на пол, рухнув от болевых судорог. На секунду в комнате прекратилось даже дыхание. Сергиевский повёл бровью. — Ну раз ты так просишь, — вздохнул он, поднимая дребезжащую огнём палочку. Искры всё ещё скакали, прыгали по сбитой коже на руках. Въедались веснушечными точками, чтобы тотчас погаснуть без следа. Фредерик заёрзал на диване, напряжённо свесившись с него вниз головой. Постучал карамелью по зубам. И неотрывно вцепился взглядом в происходящее. Найти глаза на лице, походившем на опухоль, оказалось не так просто. Веки, как и всё остальное, заплыли и отекли от многочисленных ударов. Слиплись от стекающей крови. Жалкое зрелище. — Выбирай: левый или правый? — Анатолий безучастно покрутил тонкий стержень между пальцами. Новые искры посыпались прямо на перекошенное ранами лицо. — Выжги ему третий, — вмешался американец. — Прямо на лбу, как у индусов. Воздух вокруг стремительно накалялся. Призраки прошлого, запертые на этом чердаке, начинали гореть. — Пожалуйста, не надо… — из последних сил задышал Пыльнёв. Голос порвался и засипел, а в глазах встала прозрачная слёзная плёнка. — Остановитесь… оставьте меня. Оставьте, пожалуйста! Пахнет гарью. Или это безответственность. Какое-то загустевшее чувство в голове запоздало бросилось в бегство. На его месте осталась только тень — от совести и человечности. Руки хотелось не просто помыть, а вымочить в кислоте и ошпарить кипятком трижды. Грязь жестокой реальности слишком сильно впиталась в плоть, застыв вместе с пятнами крови. Кости бетонировались от каждого вдоха. Пора доставать напильник и подносить его к зубам. Пилить через боль по белёсой эмали. Стачивать кровожадные клыки. Нужно успокаиваться. Время зверей закончено. Сергиевский поднимает с пола багрово-серебряную биту. Бережно стряхивает тонкий слой пыли с рукояти и подбрасывает владельцу — тот тотчас ловит. Идеальная слаженность. Золотой симбиоз. Рука следом скользит по ткани водолазки, задевая рамку ремней, обтянувших плечи. Из нагрудной кобуры показывается знакомо-родной пистолет Стечкина. Блестит начищенной сталью. Увесисто давит к полу, оказавшись в ладони. Глушитель встаёт с резким, давящим щелчком. Анатолий без дрожи выстреливает в раскрытое окно, не моргая и не думая, куда приземлится пуля. Тело на полу затряслось и зарыдало. — Ладно, мы оставим тебя в покое. Но имей в виду, — слова звенят, как свежечеканные монеты. — Весь твой участок насквозь пропитали керосином наши люди. Всё это время они ждали момента, чтобы спалить каждый сантиметр дотла. А сейчас я подал им сигнал зажечь огонь. У Фредди взгляд взвизгивает от немого восторга, а руки трепетно обнимают биту. Он подбрасывается на ноги и размахивает ей, как смычком. Хочет что-нибудь сломать. Хотя бы мебель, но в идеале — ещё несколько костей. Пыльнёв на полу пытается свернуться в клубок и воет, как псина. На него уже нет сил обращать внимания. Да и крики становятся только громче, когда прямо здесь, на чердаке, поджигаются низкие потолочные балки. Хватает только двух зажигалок, немного бумаги и синхронной работы, чтобы комната молниеносно утонула в огне. На секунду даже кажется, что в этом весь их смысл — блюсти и уничтожать. Сиять, но сиять от блестящего разрушения, что вместе несут. — Если бы не обстоятельства, я бы тут потанцевал, — божится Фредди. Катится зажигалкой по подоконнику. — В сгорающем помещении? — Ага. Как будто на солнце. И партнёр у меня подходяще-горячий. Они скорее окажутся в аду, чем на поверхности небесного светила. А может, уже там, потому что под ногами рассыпаются вопли. Звериные, нечеловеческие — наверное, так кричат отравленные крысы. В мире скоро станет на одного ублюдка меньше. Главное, успеть запереть за собой дверь. Вселенная очищается, когда тонет в огне. Всё кажется сюрреалистичным, ненастоящим, когда они выбираются наружу. Фредди по пути спотыкается и скользит битой по воздуху, сшибая языки пламени. Анатолий рядом с ним равнодушно шуршит дутой курткой, кутается в меховой воротник. Молча ловит за ладони и локти, чтобы не ударился. Теряет из хватки только на крыльце, отпуская сбежать вниз по лестнице на чистый, словно их искренность, снег. У Трампера неизвестный, сумбурный прилив откровенно бунтарской энергии. Развязной и жутко сильной. Такой, что хватило бы уничтожить ещё пару кварталов в округе. Сергиевский достаёт из кармана поредевший «Союз-Апполон», прикуривая от пламени дверного косяка на входе в дом. Поправляет волосы на взмокшем от жара лбу и спешно шагает следом. Чтобы остановиться плечом к плечу. И вместе смотреть, как пожар поглощает всё на своём пути, уничтожая здание. Месть становится слаще, когда воплощается в жизнь. — Это нечто, — выдыхает Фредди, блестя верделитами из-под ресниц. — Я ещё никогда такого не устраивал. — Просто скажи «спасибо», — Анатолий пожимает плечами, затягивается и выпускает дым почти в трамперовы глаза. Тот закашливается, морща нос. Скрипит по зубам карамелью. Отмахивается ладонями от серого облака в волосах. — Слушай, мне кажется, мы переборщили. — Исключено, — он никогда не мучил сверх меры. Все получали то, что заслуживали. — Это была разумная цена за случившееся. На языке возилась никотиново-табачная блажь. В голове холодно и пусто — идеально, когда счётчик смертей на руках пополнился ещё одной единицей. Приметной, но совсем ничего не значащей. Фред нахмурился, бегло покусав щёку изнутри. Покачался на носках, просунув руки в карманы. Зевнул: — Даже у нас за кидалово так не наказывают. — Мы не за это его убили, — Сергиевский невозмутимо склонил голову, смотря в глаза. — Просто ты мне теперь почти свой. А я никому не позволю задеть своих близких. И, прежде чем Трампер окончательно осознает услышанное, он мягко похлопал его по плечу. Развернулся. Торопливо отошёл в сторону ворот, чтобы перемахнуть через чернеющую дорогу. Там, стоя возле каравана припаркованных машин, Арбитр понемногу распускал их разношёрстных бойцов. Благодарил и хвалил как позволено. Увидев Анатолия, встрепенулся с кивком и ударился навстречу: — Нужно заехать в офис. И лучше всего прямо сейчас, — в спешке доложил он своему лидеру. — Пришёл ответ из нескольких архивов, в которые я отправлял наш запрос. — По поводу того, что я просил тебя найти? — Да, — отзывается очень просто. И это ударом кувалды по темечку. Сергиевского клонит то ли в сон, то ли в обморок. Ещё немного, и он станет айсбергом посреди асфальтовой ленты. — Тогда поедем. Не будем откладывать. К ним, словно ветер с холма, шустро подлетает Фред. Шатает в руках битой, угрожающе-рассеянно ослабив ладони. Совсем не смотрит за собой, поэтому в любой момент может разбить на осколки чей-нибудь череп, перемешав высохшую кровь с новой свежей порцией. Он всего один, но своим присутствием фатально окружает и сдавливает в кольцо. Почти душит. А руками обвивает широкие, тёмные плечи, перебросившись через кости. — Нам пора, — мрачно трясёт окурком Анатолий. — Подбросить тебя до отеля? — А вы не забоитесь? — Трампер улыбчиво обнажает клыки. — Девчонки с первых этажей уже вышли на охоту, я думаю. Если охмурят — молитесь за свои бумажники. «Интурист» давно лопался от спекулянтов, мошенников и ночных бабочек. Но Фредди об этих фигуристых мотыльках отзывался, как о старых друзьях. Всех успел выучить. И никому ещё не попался. — Если что, высадим Вас на обочине, — подхватывает Арбитр. Сразу исчезает по другую сторону машины, ныряя на водительское сиденье. Ладу приходится заново прогревать — обивка и пластик едва не затянулись ледяной коркой за прошедшее время. Сергиевский сразу же замотался в куртку, надвинув её рукава на ладони. Оставил снаружи только невидяще-усталые глаза и проблесковый маячок новой сигареты. Теплее от этого не стало, но душа ощутимо выровнялась. Почти понежнела на манер тёплых сливок. Правда, всего на миг. Фредерик, устроившийся по соседству, занял собой почти весь задний ряд. Монетно позвенел пальцами по перстню на мизинце. Бросил биту обратно под ноги, словно автомобильную деталь. Повоевал за право руководить магнитолой и, выпросив волну с иностранными хитами, распялся на сиденьях. С таким куда больше хотелось перерезать шею себе, нежели кому-то другому. Он же всё крутил свои пряди в руках, никак не успевая сделать ни одного оборота — слишком короткие. Гремел и хвастал о том, как мастерил в детстве мины из консервных банок. А потом понемногу, тихо-тихо уснул, раскачавшись на склонах грунтовых дорог. Анатолий в его сторону почти не смотрел. Даже не слушал особо, предпочтя болтовне безжизненную темноту за окном. И упоённо думал о каждой своей стеклянной тревоге, дребезжащей в голове. — Вдруг мы ничего не найдём? — наконец подал он голос, пытаясь сосредоточиться на замыленной картинке убегающего леса. — Если я сам узнал об этом Васси только сейчас, каков вообще шанс, что кто-то знает больше? Арбитр покрепче ухватил ободок руля, словно остывший на чьей-нибудь голове нимб. Стиснул челюсти. — Он же не мог взяться из ниоткуда. Ты подумай: ведь твой отец упомянул его в завещании. Зачем-то передал целую компанию… — О которой никому не говорил. — На это должны быть причины. Очень срочные и очень весомые. Ты бы стал скрывать часть своего бизнеса даже от семьи просто так? — консильери прокашлялся. — Вообще-то, я знаю, что стал бы. Но для твоего отца это было бы безумно странно. — Может, его заставили? — Сергиевский тихо покрутил ручку окна ещё ниже, чтобы выбросить окурок. Пятый, кажется. — А что такого должно происходить, чтобы это прятал криминальный авторитет? Насколько тогда всё страшно? — Арбитр делает паузу, невольно нагнетая. — Но этот Грегор вполне мог принудить его отдать дело. Звучит правдоподобно, если посмотреть, что происходило в последние годы. Вот так и длились их поиски: догадки, догадки, догадки. Никогда не ответы. Только бесчисленные потоки версий разной степени подкреплённости. Вместе с ними — постоянные попытки найти лазейку хоть где-нибудь. Консильери снова озвучивает мысли: — Давай попросим юристов у Молокова? Пусть поищут что-нибудь на эту компанию. — Давай помолчим? — больше нет сил. Ресурс кончился. Хочется вырезать язык. Себе. Анатолий тревожно вздрогнул, ощутив притуплённый стук на своём плече. Едва повернул голову и различил в тёплом касании тонкий висок Фредди, прижавшийся аккурат к суставу. Трампер словно находился сейчас в совсем другом мире с чистыми от крови руками — настолько уморённо сопел. Даже ресницы не дрожали. Он выглядел пригретым и облачным, совсем не похожим на себя. В этом было нечто удивляющее. Слепое, заколдованное. Впервые его захотелось не придушить, не утопить в кислоте, а бережно завернуть в плед с лебяжьим пухом и задарить горячим чаем. А ещё — совсем немного — потрогать. Сергиевский осторожно выпутал ладонь из рукава и занёс вверх немыслимо близко. Вот только незаметный барьер в голове не позволил двинуться дальше. Прозрачный, был чётко осязаем до ударной пульсации, но не показывался. Лишь давил. Лишь стрекал нервы. Ломти рёбер показались ремнями. Лёгкие затянулись вдруг так туго, что едва пропускали кислород. В горле распустилась сухость. А нужно ли это? Верно ли? Есть ли вообще смысл? Что если проснётся? Что тогда ответить? А впрочем, к чёрту всё. Анатолий аккуратно уронил ладонь на чужую макушку, проведя по ней вверх-вниз. Бережно и невесомо погладил, почти с восхищением обнаруживая, что волосы у Фредди мягкие, как лоб котёнка. Пальцы завороженно скользнули по прядям снова. — И что ты собираешься делать дальше? — вырвал из ощущений чужой голос. Удивлённо-испуганный всхлип едва удалось сдержать. Тело боязливо дрогнуло, но быстро расслабилось. Арбитр, определённо, умел напугать. Особенно, внезапным своим появлением. — О чём ты? — О поисках. В тех архивах ведь может ничего не остаться. — Тогда просто нырнём глубже. В голове опустело, думать не получалось совсем — наверное, это какие-то чары. Неясное, неизученное миром, очень верное колдовство. Невероятно правильное на ощупь. Мир резко стал совершенно чужим. Хотелось только продолжать касаться трамперовых волос. Совсем незаметно, чтобы не разбудить. Просто чувствовать под рукой. Однако плечи напрочь отказывались держать голову. Больше не было энергии. Зато невероятно тянуло к теплу, совсем близкому и такому доступно-желанному. С губ сорвался усталый, тихий вздох. Ладонь плавно спустилась на уровень чужой поясницы. Сергиевский уткнулся подбородком в шелковистое темечко, теснее прижимаясь к Фредди. Обречённо сомкнул глаза. Ему ведь ничего за это не будет?..