***
Грохот стуков о бойцовскую грушу почти мелодично звучал вслед за лязгом крепёжных цепей. Здесь, среди пыльной сырости и впитавшейся в стену ярости, время не шло. Оно не стремилось вперёд и не кувыркалось вспять. Оно просто стояло, замерев, как гипсовый исполин. Даже нить жизни на миг перестала виться, скрутившись ненадолго в узел. Анатолий не помнил, когда пришёл. Не знал, который десяток минут прошелестел у него за спиной. Это было и не важно. Абсолютно тихое одиночество, натяжение боли в теле и подкипающая злость, растущая из самых старых ран — всё, чем он сейчас был. Оставшись наедине с собой и своими заботами, русский наконец мог по-настоящему выплеснуть гнетущее. Эмоции превращались в болезненный гнев. А тот помогал рукам бить сильнее. И от этого правда становилось легче. Удары по снаряду, смешивая действия с мыслями, помогали выйти на бой против собственной души. А там — разбить хоть кого-то или что-то, чтобы не разбиться самому. С каждым рывком кулака к горлу поднимались самые утробные чувства. Погребённые глубоко страхи, привязанности, тревоги покидали хрупкое дно сердца только так. Тело крепчало вместе с душой. Это как терапия. Как панацея от всего, что грозило погубить. Можно было сколько угодно носить с собой пистолеты, прятать гравированные кинжалы на поясном ремне, греметь кастетом в кармане. Но самым главным оружием Анатолия всегда оставался он сам. Удары — меч, сила воли — щит. Оставалось только оттачивать навык. Даже если мышцах не осталось ни грамма сил для этого. Потому что обороняться теперь придётся всегда. В любой момент. А он поклялся защищать не только себя, но и самое ценное — Трампера. Гулкое эхо ударов отлетало от стен и впитывалось под кожу, пока в голове крутился громкий хор из раздумий. Сергиевский тяжело втянул воздух после резкого выдоха на попадании, чувствуя вялость. Тут же дал себе шанс отдохнуть — сделал пару уворотов-нырков влево и вправо. Отдалился от груши резким скачком назад, как если бы ему хотели попасть в лицо. И вновь врезался в снаряд. Нанёс серию из сдвоенного прямого и нижнего ударов. Чтобы побороть свои чувства, нужно было погрузиться в них с головой. И теперь он этого не боялся, а сразу бросился в самую пучину. Хотел достать до низов и, оттолкнувшись от них, наконец-то всплыть вверх. Ради себя. Ради Фредди. По-другому уже было просто нельзя. Успех через страдания выгравирован в костях — тело крепнет от ран между мышц. То же и с моральным истощением. Маневрируя вокруг груши, Анатолий уверенно нанёс несколько чётких хуков. Невольно задумался о Молокове и о том, что случилось несколько дней назад. Затылок раскололо осознанием: на него ведь точно так же тогда напали. Застали врасплох со стороны, но сбросили с ног попаданием. Русский вбился в грушу крепким джебом и следом вспомнил другое: следующая доза урона заденет непременно Трампера. Точь-в-точь повторяя крепкий рывок. И это неминуемо убьёт и Сергиевского тоже. Прямой удар легко присечь, но он бьёт сильнее всех остальных — на поражение. Потому его нельзя пропустить. Рвано, но мощно выдохнув, Анатолий встретил шаткий снаряд громким апперкотом. Грохот перчатки о плотную кожу, металлический лязг цепей над головой — и вдоль спины бросилась дрожь. Силы степенной вуалью покидали тело. Вместе с ними исчезали, словно дымка, эмоции. В руках, обжигая изнутри, кипел горящий пламенем импульс. Его питало каждое чувство, что наполняло болью тонкое сердце. Он возгорался, как спичка, и рассыпал ожоги, а затем потухал вместе с новым ударом. И так раз за разом. Готовность подставить за близких спину только сильнее подстёгивала. Анатолий решил без заминок жертвовать собой, лишь бы защитить. Лишь бы не дать уничтожить самого сокровенного человека — Фредди. Он оттачивал навык за навыком, составляя в голове картинки боя. Совершенствовал все свои движения. Пока в голове созревал план, как растерзать в прах каждого, кто осмелится напасть, поголовно. Жесты давно выверены. Уклон влево, уклон вправо. Джеб, оттяжка назад. Чёткая серия отработанных ударов: прямой, боковой, прямой. Гнев и сосредоточенность звенели сталью по жилам. Помогали колотить до отметин. Последний удар — с рычащим от усталости выдохом. — Не замахивайся, когда бьёшь, — вдруг раздалось за спиной, встревожив. — Для тебя это привычка, а для живого соперника — сигнал и причина напасть. Русский пошатнулся от внезапности. С отрывистым вздохом вытянул вперёд руку, останавливая полёт бойцовской груши. Устало обернулся через плечо, качнув растрёпанной головой. — И тебе привет, — хрипло отозвался он, всё же почти радостный увидеть американца. Тот, полускалясь, светло сощурился в ответ. Фредди запутывал. Его имя для Сергиевского — навылет пронзившая пуля в самое сердце. Его искренний взгляд — добивающее ранение в горло. И русский согласен от такого погибнуть. Хоть тысячи раз. — Ты не думай плохого. Я только пришёл, — руки вскинулись, звеня блестящим перстнем на мизинце. — Но, вообще-то, у тебя хорошие удары. — Только сейчас понял? — прозвенел Анатолий, явно намекая на давнюю их стычку. — Наверное. Не хочешь сделать перерыв? Хотел. До безумия хотел. Просто чтобы получить шанс поговорить наедине ещё раз. Потому кисти как-то сразу оказались в полном распоряжении Трампера. С особой, бережной ловкостью его пальцы распутали сложную шнуровку, а после стянули боксёрские перчатки прочь. И уже в следующий миг измотанный Сергиевский упал на широкую, пыльную банкетку, что стояла поодаль. Со стуком откинулся назад, прижавшись к холодной стене. Зажмурился от бессилия, едва не прижавшись к чужому телу, как только американец уселся рядом. Забитые нагрузкой мышцы скулили тягучей болью. Сгоревшие лёгкие едва дышали. Каждый вдох — с тяжестью, неподъёмный. Зато молчать было проще. Хотя и всё ещё очень неловко, с нехваткой времени наперевес. Стоило им столкнуться взглядами, сердце тотчас остановилось. Лопнуло, разойдясь по налитым швам на лоскуты. Медленно изучая высокую фигуру вблизи, Фредди невольно посмотрел чуть ниже. Анатолий ясно почувствовал, как чужой взор проскользнул по шее, вдоль открытых ключиц. А затем точным, неизбежным кинжалом впился в твёрдое плечо. Аккурат в еще одну безумно бледную, рассёкшую кожу полосу. Непривычно. Русский нервозно поправил лямку шерлово-чёрной майки, подсознательно подорвавшись спрятать очередной шрам, словно и правда мог. Тут же нащупал за спиной монохромную олимпийку и утонул в ней. Выронил: — Ты не в Лувре, Фредди. Трампер еле заметно встрепенулся, дёрнув бровью. С трудом отвёл глаза выше, к напряжённым чертам лица. — Извини, не заметил, — виновато усмехнулся он. Постучав пальцами по своему колену, отвлёкся: — А кто-то ещё, кроме тебя, бывает здесь? Вместо ответа — неловкое пожатие плечами. Впрочем, этого вполне достаточно. Единогласно они взяли паузу. Не гнетущую, как раньше, а в чём-то очень спокойную. Похожую на тёплое пуховое одеяло. В ней вполне получилось бы раствориться, не узнав боли. Американец пошелестел воротником изумрудного свитера и, щёлкнув костяшками, закурил. — Быть может, мне составить тебе компанию? — вслух задумался он, уложив пристальный взгляд на собственные ладони. — Я могу обойтись без бинтов. — Не стоит, — Анатолий беззлобно хмыкнул, отгоняя со лба взмокшие пряди, зачёсывая назад. — Говоря откровенно, я тут скорее для того, чтобы подумать. Хотел собрать мысли в одно целое. Теперь даже не получалось врать. И снова стало тихо. Всего на миг. Трампер, задержав пряную сигару в зубах, небрежно покрутил обод кольца. Глубоко и вдумчиво затянулся, мелко поджав губы с тенью волнения. Очевидно, каким-то осколком своей души он чистейше понимал, почему русский выбрал перекроить все чувства в злобу, нежели разобраться с ними. — Только не изводи себя, ладно? Поверь, это не сделает лучше, — ватно произнёс Фредди, вновь прижимаясь к сигаре. — Иногда проще просто замереть и принять всё как есть. Потому что даже если раны и заживут, шрамы всё равно останутся. И с ними придётся жить дальше, как бы ни было горько. И хотя побег — тоже способ бороться, теперь он просто не срабатывал. Наступило время совсем противоположной тактики. Русский шатко, почти очарованно дотронулся до чужой макушки. С трепетом обогнул атласные пряди ломкими пальцами. Хотелось в который раз рассказать о своих волнениях, неясных трещинах в самом сердце и слепоте перед будущим. Ужасно тянуло поделиться теплом той привязанности, что с недавних пор лишила покоя напрочь. Но смелость окончилась на касаниях. Секунда — и перетянутая бинтом кисть коснулась трамперовой. Ладонь к ладони. Секунда — и Сергиевский хрупко прижался к чужим губам своими. А затем нежность раздробила прочные с виду кости. До дрожи ключиц. В рёбрах забился тихий, прозрачный восторг. Невыносимо. Необходимо. И до безумия скоротечно — только несколько неловких секунд. Сразу ответивший Фредди всеми потаёнными силами попытался продлить контакт. Потянулся неизбежно ближе. В конце концов привстав, легко оказался поверх напряжённых колен, напирая. Вот только вымолить пощады не смог даже тогда, когда грубо перебинтованные ладони сомкнулись на его спине. Сергиевский отстранился ещё внезапнее, чем начал всё это. Наконец осмелился посмотреть в глаза. Совсем не заметил дымную терпкость, что осталась на губах отпечатком. — Мы делаем это уже в третий раз, — вдруг вспомнил Фредди. — Пытаемся, — всё же отвёл взгляд Анатолий. — И до сих пор не знаем, зачем. Трампер задумчиво кивнул, отвернув голову и бесцветно фыркнув. А затем украдкой, догадливо произнёс: — Ты боишься. — Боюсь? — Довериться, — тихо пояснил он. — Но мне это, поверь, совсем не важно. Хочешь — опасайся, отталкивай. Но только, пожалуйста, обратись ко мне, если станет хуже. Вот как сейчас. И больше ничего. От такого слова иссякли в голове. Сердце билось крепко и встревоженно, расталкивая рёбра, как паутину. Вновь хотелось выразить так много всего. А русский даже не знал, что ответить. И потому только крепко прижался к Фредди теснее, уткнувшись в изгиб его шеи. Мигом оказался во взаимном объятии. Совсем ненадолго. Короткий, но крепкий пинок ладонью в грудину — и Трампер чутко оторвался назад. Вскинув голову, пристально вслушался в пыльную тишь, ничего не говоря. Невольно заставил заволноваться вместе с ним, а после уловить эхо дроби сквозь стену. — Это твой консильери. Я уже выучил по звуку шагов, — раздосадованно проронил американец. — Мне кажется, он идёт сюда. И, прежде чем понимание ударило по вискам, всякий контакт резко прервался. Не осталось ни взгляда, ни призрака поцелуев, ни даже сплетения пальцев. Совсем ничего. Кроме тонкой раны внутри ключиц. Зато почти сразу с противоположной стороны послышался металлический лязг. Следом протяжный, завывающий скрип — тяжёлая дверь открылась. В зале стало на одного человека больше. — Толь! Дело срочное! — бесцеремонно залепетал Арбитр прямо с порога. Расстояние стремглав сократилось. Все трое немедля обменялись непонимающе-вопросительными взглядами. Фредди робко сдвинулся к Анатолию поближе и отвлечённо вспомнил про истлевшую между пальцев сигару. Незаметно понурил голову, затянувшись. Сергиевский же только твёрдо кивнул, выражая готовность слушать. Консильери заметно помялся, но, дёрнув себя за лацканы пиджака, оповестил: — Мы нашли тех, кто поднял руку на Молокова. Всех до одного.***
— Ты не мог бы помочь мне немного? — Трампер сдул со лба мешавшую прядку волос, сложив руки на пояс. — Хочу поработать на технику. Где-то над головой раздался короткий скрип пальцев по железу. Следом — сдавленный грохот, с каким натруженное тело приземлилось прочь с турника. Встряхнувшись, Анатолий мгновенно потянулся к своим запястьям. Методично размял суставы, расслабил натянувшиеся плечи. С готовностью кивнул: — Конечно. Американец мелко оглянулся по сторонам, явно что-то выискивая. Пробежав взглядом по залу, встрепал влажную футболку за широкую горловину. Решил спросить напрямую: — У вас здесь есть лапы? В ответ — незаметная, почти невзрачная ухмылка. Сложная, но без капли яда. Сергиевский, вскинув голову, поочерёдно щёлкнул стёртыми до алого костяшками. — Мои подойдут? — изогнул бровь он. Фредди ярко и звонко оскалился в ответ. Летяще сделал шаг навстречу. Мерцая радужкой, поймал чужие запястья пальцами. — Не боишься, что я разобью тебе руку? Или сломаю кости, например? Раздалось удивлённо-скептичное фырканье. Русский, безусловно, насторожился бы, передумал. В каком бы ни было случае. Но уж точно не после того, как они бок о бок успели столько перенести. — Ты не навредишь мне, — с мирной твёрдостью. — А что? — Фредди шутливо рассвирепел, пихнув Анатолия в грудь его же кистями. — Считаешь, я слишком слаб для тебя, да? — По-моему, мы уже давно уяснили, что равны, — выбрав секунду, Сергиевский выскользнул из хватки и словил Трампера за пояс. — Или ты забыл? Искрами, пронзившими взгляд, можно было разжечь тысячи пламён. — Наверное, да. Знаешь, с тех пор, как ты возник в моей жизни, я постоянно теряю голову. Между ними не осталось ни унции злобы. Только лёгкое, непринуждённое соперничество, возникавшее вспышками. И в этом был свой определённый шарм — мчать наперегонки, изначально решив отдать друг другу первое место. — Ладно, не будем отвлекаться, — русский окончательно выпутался из близости. — Давай просто начнём. Сразу же он слегка отступил назад на нужное расстояние и поднял руки наготове. Совершенно не волновался за сохранность суставов в пальцах — в голове клокотала убеждённость: Фредди не причинит лишней боли. Так и вышло. Трампер моментально принял боевую стойку, подтянув кулаки к подбородку и чуть склонив голову. Пара шагов, нырки на месте — для освоения. Секунда на сближение, выдох — и звонкий хлопок разрезал воздух. Точный прямой удар пришёлся чётко, но почти безболезненно в центр выставленной ладони. Анатолий одобрительно хмыкнул. — А теперь уложи меня на лопатки, — раззадорил он. — Если сможешь. И градус настроения взмыл всего в два счёта до отметки предела. Фредди ускорился, пожалуй, слишком рано. Каждый выпад — резкий, решительный. Строго в мякоть анатолиевых кистей. Движение — постоянное. Атакуя, осыпая ударами, американец упрямо ломился вперёд. Буквально толкал всё дальше, к самой стене. Русский даже не всегда успевал за ним. Пропустил пару апперкотов в диафрагму, но не серьёзно. Потому что упор шёл на технику, правильность. На скорость, дробную точность. И только в самую последнюю очередь на боль. Трампер попадал в цель постоянно, не смея промахнуться. Прекрасно слышал поправки. Бодро реагировал на чужие жесты, уворачиваясь от них. И ни за что не давал себе вложить больше силы, чем нужно. Всё, что ощущалось — дискомфорт попадания. Ладони Анатолия лишь звучно шатались под давлением. Большего и не нужно было. Со временем, они поймали синхронность. Подстроились друг под друга. Вышли на общий темп. Сергиевский молча поддавался наступлению. Отходил шаг за шагом назад, пока не чувствовал лопатками стену. Затем резко исчезал в одну из сторон: мелькал где-то сбоку или у Фредди за спиной. Каждый удар он ловил в напрягшиеся ладони. Порой останавливал чужой кулак в сантиметре от своей челюсти. Ощущал кожей вибрацию от острых костяшек — и не боялся. Они примерно как жгучее Солнце и алмазно-блеклый Меркурий: самые близкие контрасты. Их взаимное понимание проявилось теперь даже в этом. Они чувствовали друг друга так же хорошо, как самих себя. До восторга идеально. Пока Трампер не выбил из русла этот симбиоз. Он слишком неожиданно набрал скорость. Проигнорировал обе кисти-мишени, пройдя с выпадом в точку меж рёбер. Разжав кулак, врезался в чужую грудь. Ладонью втолкнул прямо в стену. И сердце под пальцами треснуло, не ударив. Анатолий успел только уронить руки на его плечи в попытке защиты. Замер в онемевшем ступоре, ловя спиной холод бетона. Попробовал подыграть, но напряжение крепко сдавило хребет. Душа раскололась напополам и рассыпалась на осколки-звёзды, задрожавшие в костях. Кадык, нырнув вниз, пронзил шею. — И… что ты сделаешь теперь? — сдавленно выпалил Сергиевский. А Фредди намеренно травил его ожиданием. Молча обвёл языком пересохшие от частых выдохов губы. Мазнул нечитаемым взглядом по чужим скулам. Прошептал: — А что бы ты хотел? — обжигая голосом ключицы. И Анатолий — никто перед этими чертами. Коварно-глубокий взгляд сражал его наповал. Раз за разом, день изо дня. Тепло касаний, призрак нежности губ щемили душу хлеще страданий. Трампер — самый сладкий, самый медовый из всех существовавших ядов. Привычка и счастье в человеческом облике. Лучшая ценность. Русский прикусил язык, силясь победить накатившую симфонию из эмоций. Он никогда бы не смог объяснить словами то аккуратное полуобожание, что засияло в нём теперь. Ему бы близости. Такой же, какая протянулась между ними в последние дни. С сердцебиением в унисон и готовностью доверить всю свою жизнь. — Тебя, — ответил Анатолий севшим голосом. — Мне бы только тебя рядом. И это была истина. Та, которую он мысленно не мог принять даже наедине с самим собой. Та, от которой бегал и прятался, заглушая чем угодно другим и неважным. Однако они оба переступили грань. И оставался всего один шаг, последний, решающий. Финальный в том, что между ними. Вот только смелости в венах — меньше нуля. Фредди вдруг прижался к русскому теснее, некрепко сжав пальцами ткань чужой футболки. На миг отвёл взгляд, словно мог этим скрыть кипящее в радужках море. В рёбрах содрогалось сердце, билось о кости с отчаянием. Анатолий невесомо прижался ладонью к чужой, огладив пальцами. Нерешительно замер, чувствуя, как громко и больно колотился от этих касаний его пульс. Секунда — и вновь полупоцелуй. Утопляющий, убивающий. Трампер дотронулся до губ русского своими с шёлковой мягкостью. Неощутимо, но вовлекая в пожары из чувств. Разбивая вдребезги стеклянную душу, одаривал блеклой лаской. Анатолий, всё ещё боясь, едва целовал его в ответ. Лелеял робкими, тихими жестами, ощущая вдоль тела одинокую дрожь. Крепко держал за руку, не желая отпускать. Под ключицами расцветала прозрачная боль от того, как эмоции ломились наружу. И Сергиевский вжимался губами в губы Фредди, забывая об остальном. Запоминая каждый миг. Но поцелуй прервался. Быстро, невероятно рано. Так, что касаний до сих пор было недостаточно. Пальцы, сжимавшие футболку русского, медленно ослабли и следом упали на ровный скол щеки. — Это было достаточно близко для тебя? — прошептал, улыбнувшись, Трампер. А Анатолий едва не задохнулся своей привязанностью к нему. По собственной воле. Понимая, что в любую минуту всего одна пуля — и они уже не увидятся. Хотя между ними по-прежнему сотни невысказанных слов и тысячи неслучившихся касаний. Казалось, впереди ещё целый день — вместе, в полном спокойствии. Словно время застыло, став тягуче-необъятным. Но в самый последний момент скрипнула тяжёлая дверь зала, так некстати впустив постороннего. Американец едва успел отпрянуть на пару шагов в сторону, спешно подхватив с банкетки портсигар и закурив. Просто чтобы не выдать их обоих. — Толь! — сразу позвал Арбитр, дёргая рукава пиджака. — Только что парни вышли на след. Ублюдок почти у нас в руках. Что прикажешь делать? В голове — вспышка. Бьющая наповал, оглушающая до белых пятен перед глазами. Анатолий сильно помедлил с ответом, сглотнув. Две недели. Вот уже две недели он ждал, ждал и ждал этого. Существовал бок о бок с постоянным стрессом. Едва ли высыпался, но зато почти весь день проводил здесь, в зале, убиваясь до онемения каждой мышцы. Всё это время — словно в эпицентре минного поля. И до сих пор русский неустанно сжимал в своей руке руку Фредди, не выпуская. Даже если не мог сделать совсем ничего другого, иначе бы сильно рисковал. Теперь всё закончилось. Навсегда. И любой, кто пожелал боли ему и его близким, непременно получит пулю в лоб. Смерть настигнет каждого. — Все наши вооружены. Если ты позволишь, я передам им действовать. — Нет, — наконец отрезал Анатолий. — Не смей этого делать. От прозвеневшей в его голосе стали в венах застекленело напряжение. Обстановка заметно изменилась в чёрствую, жестокую сторону. Молча затягиваясь, Трампер всё же осторожно подступил ближе. Украдкой, скрываясь от чужих глаз, едва стиснул пальцами ладонь Сергиевского. — Пусть не спускают глаз и продолжают слежку. Я хочу разобраться со всем лично. Потому что виновник всего этого хаоса — чёртов Леонид Виганд — давняя его помеха. Серьёзный конкурент и самый первый в рядах тех, кто желал занять место Анатолия. Схватки с ним шли давно и жестоко, и до сего момента вничью. Но теперь подонка ждало поражение. Однозначное. Кровь в натянувшихся жилах начала закипать. Было в этом некое предвкушение. Особенное, нарочито пропитанное яростью. Начинённое твёрдым намерением пройтись маршем вендетты прямо по головам неугодных. Консильери даже не спорил. Лишь отвернулся на какой-то момент, чтобы передать сообщение остальным подчинённым по скрытоносимой рации. Сергиевский же обернулся к нервно курившему Трамперу. Заметно смягчившись, спросил: — Тебе хватит часа, чтобы собраться? Американец в ответ фыркнул. Отступился к банкетке, чтобы раздавить окурок глубоко в пепельнице. Кивнул: — Пять минут — и я снова здесь, — явно преувеличивая. Но именно в этот момент между всеми троими укрепилась уверенность: кровь прольётся сегодня. Вместе с хрустом разбитых хребтов и вывернутых суставов. Иначе уже никак. Арбитр хотел было переспросить об итогах решения, но не успел озвучить и слова. Сергиевский тотчас поставил точку сам: — Тогда через час выдвигаемся. Все вместе, — не собираясь передумывать. Потому что сейчас он — первенец своей злости. И готов пойти буквально на что угодно. За убитого отца. За Молокова. За место и власть. За себя и за Фредди. Что бы ни уготовила жизнь. Консильери, получив чёткий ответ, без прощания удалился. Исчез так же быстро, как и появился. Но зато напряжение, поселившееся всюду после разговора, неизменно оставалось на месте. Давило на плечи, изощрённо кромсая душу, и пускалось ядом по венам. Первоначальная горячность быстро уступила место совершенно противоположному. И вот тогда мысли напрочь затопили голову беспорядочной толщей. А какие угодно слова просто-напросто не получалось подобрать. Трампер прерывисто вздохнул, едва не уронив неподъёмно-отяжелевшую голову. Ослабше подступился обратно к русскому, будто не мог ни минуты без него прожить. И, щёлкая пальцами, дрогнул: — Ты уверен, что нам стоит рисковать? Русский отрицательно покачал головой в ответ. Он и не мог иначе, зная, что один выстрел — и домой он уже не вернётся. Помня, что рискует не успеть защитить Фредди, хотя готов был принять весь удар на себя. Менять своё решение он в любом случае не собирался. — Это уже не первый раз, когда мы поступаем подобным образом, — напомнил русский. — И, пожалуйста, не смотри на меня вот так. А у Фредди все тревоги мира скопились на радужке. Он шатко взмахнул руками в нерешительности. Попробовал что-то сказать, однако так ничего и не вымолвил от нехватки слов. Затем, молча приблизившись, опустошённо уткнулся лбом в плечо Анатолия. — Я просто волнуюсь, — наконец не выдержал Трампер, бессильно царапнув пальцами переносицу. Сердце затянуло болью как проволокой. — Я знаю. Я тоже. Укрыв чужие плечи объятиями, Сергиевский с горечью вздохнул. Фасад его рухнул. Он самолично сбросил прочь каждый щит, за которым когда-то прятался. И вот теперь стоял, безоружный и уязвимый, тихо прижав к себе Фредди. Зачем-то добавил: — Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Но я свою семью защитить и отстоять обязан. Американец ярко всколыхнулся. — Я тебя не брошу, — выпалил он. — Бей, режь, стреляй — всё равно пойду за тобой. И как же воинственно прозвучала эта клятва. У Трампера было слишком сильное сердце. Удивительно стойкое, исколотое решимостью. Закалённое прошлым. Хотелось завидовать ему, однако получалось только гордиться. Искренне. Когда Трампер неуверенно всё же поднял голову, их взгляды встретились. Страхом к страху. Заботой к заботе. Сергиевский бережно накрыл ладонями чужие щёки, оставляя на коже росчерки из поглаживаний. Успокаивал сквозь собственную тревогу. — Я просто хочу, чтобы ты был аккуратен, — переживающе стих Фредди, невольно прикрывая глаза. — Я помню, сколько ночей мы с тобой продержались со всем этим, и знаю, как ты хочешь всё закончить. Но я не готов вот так просто, за один выстрел потерять тебя. Рёбра жестоко сдавили, сковали сердце, словно неподъёмные цепи. Волнение забилось в пульсе с новой неистовой силой. Чудовищное предчувствие понемногу закипало, поднимаясь к горлу, в груди. Затапливало и жгло, расселяя первые сомнения. Вот только боль, копившаяся столько времени, была куда громче. — Просто будь рядом со мной, — покорённо попросил Анатолий. — И вот тогда уже будет неважно, в кого из нас выстрелят — я от каждой пули найду спасение. Фредди кивнул и в последний раз истощённо обрушился на чужие плечи. Так, словно русский всей своей надёжной фигурой был его самым последним шансом на спасение и жизнь. Сергиевский мягко провёл ладонью по его спине. С сожалением в голосе выдохнул: — Нам пора.