Hounds and Bullets

Из тонированного внедорожника хотелось вырваться и сбежать — настолько натянулись от волнения нервы. Холод, рвавшийся в салон через окна, жутко пронизывал насквозь и мешал дышать. Все трое, забившиеся внутрь автомобиля, находились на грани кипения. Тревога заполняла вены как порох, грозя в любой миг сдетонировать. Прорезала до самых глубин души. Вот только способов её выразить попросту не осталось. Сергиевский чувствовал себя мишенью посреди полигона. Даже находясь прямо сейчас рядом с теми, кому больше всего доверял, он всё равно ждал угрозы откуда угодно. Готовился к пулям сквозь автомобильные стёкла. Остерегался погонь и окружений. И нервно стучал по полу тяжёлым армейским ботинком. Волнение жгло прямо под кожей раскалёнными искрами. Разум метался из крайности в крайность. В мыслях безустанно трассировали отрывки из снов-преследователей. С собственной вымышленной кровью на ладонях и раной промеж ломких как стекло рёбер. Пальцы интуитивно потянулись в карман за сигаретой. — А кто такой этот Виганд? — вдруг прозвучал с любопытством Трампер, растянувшийся на задних сиденьях вместе с Анатолием. — Противная особа, — сразу отозвался Арбитр откуда-то спереди, мёртвой хваткой держа кольцо руля. — Мы бьёмся с ним ещё с самого начала. Он первый ринулся доставать оружие, чтобы занять место Толиного отца, но просчитался. С тех пор пытается забрать наши точки абсолютно любыми путями. Хотя сам, вообще-то, люберецкий. — Сволочь, — подытожив, процедил сквозь зубы закуривший Сергиевский. На самом деле, опасность грозила со всех сторон, ведь подобных Виганду было множество — десятки. И каждый рьяно выпускал ядовитые зубы, пытаясь выхватить себе долю. Однако до сих пор любой удар твёрдо отражался, рикошетом врезаясь во вражеские лбы. Впрочем, когда в крепкой и прочной броне появилась тонкая брешь, ею тут же воспользовались. И теперь предстояло защищаться. Эфир скрытоносимой рации постоянно забивался шипением, каждые пару минут получая дробные сигналы-сообщения с того конца. Ситуация там в любой момент могла обернуться в наихудшую сторону, и это только прибавляло безоружности вкупе с дистанцией. — Держите цель на мушке, но не стреляйте, — в который раз высекал, чеканя, Арбитр. — Нам осталось меньше двадцати минут. Кроме него в машине больше никто не говорил. Трампер, забросив ногу на ногу, упрямо смотрел только в окно, провожая взглядом утекавшую под колёса автостраду. А Анатолий просто не знал, что ещё стоило сказать перед трибуналом. Он утопал в угрызениях своих мыслей и во всём этом совершенно не мог ухватиться ни за одно правильное решение. Сотни переживаний успели родиться глубоко на дне его сердца, царапая до фантомных ран. Но крепче всего убивали мысли о Фредди. Прямо сейчас, когда тот встревоженно обнимал себя за плечи, русский готов был даже затянуть на шее петлю, лишь бы хоть что-то исправить. Столько тревог и боли неожиданно разрослось в этой зажатой позе и непробойном молчании, что бриллиант души треснул. К Трамперу хотелось быть ближе. Хотелось прижать его к себе и, стиснув крепко в руках, больше не отпускать. Заверить во благе всего их дрянного мира, лишь бы не терзался вот так, скрываясь, умалчивая. Сергиевский отчётливо помнил, как Фредди просил его: «береги себя», разбивая своим раненым взглядом. И от эха его голоса в памяти становилось только больнее. А в висках пульсировало понимание: перед смертью не надышишься. Вот почему никчёмная дистанция между ними ощущалась сейчас целой бездной. Вот почему в горле поднималось свинцовое удушье. Каждая секунда отдавалась разрывающей болью под рёбрами. Но вместе с тем во внимании, качаясь перед глазами, оставалась главная цель — убить того, кто давно заслуживал смерти. Лишить жизни из давней, годами выношенной злобы и, что важнее, из самообороны. Здесь всё было легче некуда, упираясь в простые принципы: разжигай сам, и тебя не посмеют поджечь. Или бойся, или бейся. И Сергиевский выбрал уничтожать. Действовать на опережение, причиняя вдвое больше боли, чем получал. Страх за страх, кровь за кровь и жизнь за жизнь. Со всей заслуженной жестокостью. Теперь, когда они наконец вышли на давно обречённую цель, наступило время хищно показывать клыки. И чудовищно необходимо было впиваться не просто в плоть, а сразу в кости. Сгрызать жилы одну за другой, ломая хрящи. В ответ за всё пережитое и ужасное, что довелось испытать. Анатолий больше не собирался запирать свою ярость на замок. Только не сейчас, когда в опасности не только он, но самый близкий для него человек. Неожиданно его взгляд привлекло чужое движение. Фредди, оттаяв, медленно протянул руку к широкой ленте тактического ремня. Минуя пальцами кобуру, выловил небольшой кожаный футляр. А затем в его пальцах угрожающе блеснула остро заточенная сталь. Русский не смог сдержать удивления, вскинув брови, когда Трампер в умело сжатой ладони протянул ему гравированный балисонг. — Держи, — выдохнул американец, пряча глаза. — Я получил этот нож ещё пару лет назад, в подарок от одного сицилийского главы. Но, думаю, тебе он будет куда нужнее. Просьба забрать созданный для мести предмет струилась сквозь каждый слог, но так и осталась неуслышанной. Сергиевский мягко накрыл пальцами плотно стиснутые костяшки напротив, подталкивая чужую руку назад. Качнул головой: — Оставь себе. Я ужасен в метании ножей, а подбираться близко — совсем не в планах. Не хотелось лишать Фредди единственного второго шанса. Оставшись без клинка, он стал бы слишком беспомощным, безоружным в ближнем бою. И, хотя он прекрасно дрался, лезвие всё же было летальнее кулака и спасло бы куда вероятнее. Просто русский сквозь боль и горечь осознавал: если с ним что-то случится, Трампер должен будет постоять за себя сам. И ему невероятно понадобится второе оружие. Тогда как первым был сам Анатолий. Он заменял собой и кастет, и бронежилет, и всякий огнестрельный снаряд — без разницы. Лишь бы смог защитить. Фредди и впрямь стал для Сергиевского самой главной и хрупкой слабостью. И подвергать его угрозе не хотелось категорически. Вместе с лязгом нырнувшего в футляр ножа заревел двигатель внедорожника. Узел трансмиссии, словно растаявший ледник, едва не раскололся от напора в мозаику. Два встревоженных взгляда невольно столкнулись. Анатолий всё же осторожно накрыл пальцы Трампера своими, ощутимо, но едва видно сжимая. Собравшись с мыслями, твёрдым голосом произнёс: — Действуем на дистанции, — озвучивая для каждого из них троих. — Если завяжется бойня, прицел наведут в первую очередь на меня. — Или на кого-то из нас, — с болью нахмурившись, отвернулся к окну американец. А Сергиевский прямо сейчас сидел и понимал: либо разобьют его сердце, либо его самого. И, сквозь страх и нежелание смерти, он готовился к самопожертованию. Готовился сложить оружие, дать противникам искомое, но закрыть собой Фредди. Умереть было до тихого, гробового безумия страшно. Однако увидеть и пережить смерть самого близкого — ещё хуже и непомерно больнее. Этого он страшился куда сильнее. Автомобиль рассекал автополосу с воем, спотыкаясь на самых предельных своих скоростях. Точно так же мысленно выжимал из себя всё до последнего Анатолий, разрешая своему сердцу захлёбываться пульсацией паники. Пока в его руке была рука Трампера, он, пусть с трудом, всё же чувствовал себя чуточку смелее. И до слёзного жжения в глазах не хотел прерывать касание. Под рёбрами разрослась пустота. А взгляд постепенно стал натыкаться на чересчур знакомые силуэты снаружи. Сквозь затемнённые окна в какой-то момент завиднелись смолистые кузова — своих. Бойцы, окружившие территорию близ дома жертвы, контролировали трассы неприметно, но цепко. Изредка салютовали вслед вспышкой фар-поворотников. Натужный вопль двигателя мягко стихал. Внедорожник без спешки сбавил ход. В то время как вокруг не осталось больше никого постороннего. А через лобовое стекло вырос будущими руинами чужой загородный дом. — Мы на месте. Повторяю: мы на месте. Не вижу вас, — вновь оживился Арбитр в коробку рации. И в следующую секунду мир погас. Из устройства слишком слышным воплем раздалось: «уходит». Дальше — ничего. От иллюзорного вакуума, затянувшего голову. От закипевшего в крови адреналина. «Цель уходит, » — вновь прокатилось по салону шипящим эхом, как с зацикленной плёнки. В голове слетел спусковой крючок, забивая череп порохом первобытной злости. В висках звонко заколотило. Сергиевский одним рывком перегнулся к водителю, вцепившись пальцами в обивку кресла. На стиснутых обожжённых ладонях побелели костяшки. — Как это, блять, уходит? — рявкнул он сквозь зубы. — Не упускать его! С потрохами взять! Приказ был достаточно громким и оттого оглушающе ясным. Цокнув языком, Арбитр щёлкнул по рации несколько раз. Поймав общую волну, одновременно всем машинам объявил: — Преследуйте. Повторяю: преследуйте. Всё посекундно: спросить местоположение, нырнуть за поворот, сорваться на максимальную скорость. Мгновение — и кисть качнулась вниз под бездушно-стальной тяжестью пистолета. В суставах заклокотала ярость, ломая изнутри. Трампер, влекомый поднявшейся тревогой, следом потянулся к собственной кобуре. Схватился за приклад, поднимая исподлобья ошпаренный, но полный смелой готовности взгляд. Сергиевский нервно прогремел обоймой, проверяя полноту магазина. В такт лязгу металла мрачно отсёк: — Загоним в тупик, а потом сломаем. Раздавим сразу отовсюду, — словами, источавшими только гнев и холод. — Арбитр? Отправь две машины вперёд. Пусть как угодно обгонят и перекроют путь. — Так точно, — кивнул консильери. Мгновенно передал услышанное в рацию, исполнив команду. Эмоций почти не осталось. Только холодный расчёт и яркая, душащая жажда разорвать на части, вскрыть глотку, сжечь, изрешетить пулями — отомстить. Вернуть в тройном размере всё то, от чего пришлось пострадать. Сердце лопнуло под напором животрепещущей ярости, когда впереди замелькала тёмно-малиновая волга. И, будь за рулём Анатолий, он не раздумывая бы сейчас бросился в столкновение. Врезался бы в бампер, как в мишень, решив вывести из строя. Но, всё-таки, у него не было причин рисковать вот так. А крепкая, массивная нива в умелых руках лавировала из ряда в ряд, намереваясь пойти на обгон. — Может, мне попробовать остановить его? — робко предложил Фредди, намекающе стукнув пальцами по пистолету. — Не сможешь, — отозвался Сергиевский, не отрывая хищного взгляда от лобового стекла. — Там резина куда тоньше нашей и закрыта кузовом. Собьём ублюдка иначе. Всего один сигнальный кивок — и поток скорости начал тянуть назад. Бесспорно повинуясь, Арбитр поволок из машины последний бензиновый ресурс, выжимая каждую каплю. Обливаясь, давясь топливом, двигатель взревел. Автомобиль тут же кинулся вперёд, на износ пролетая автостраду. А жертва, обнаружив погоню, запетляла из стороны в сторону по асфальту. Словно перепуганная лань, решившая запутать след прямо на глазах у волчьей стаи. И постоянное мельтешение туда-сюда действительно не позволило выехать вровень. Однако охотники всё ещё твёрдо держались на хвосте. — За рулём не Виганд, — вдруг обомлел консильери. — Понятия не имею, кто это. Но точно не он. — Значит кто-то из подручных, — отмахнулся Анатолий. — А на переднем пассажирском — пусто. Подонок по-любому прячется на заднем ряду. Бей туда. Скрип покрышек глухо зацарапал слух, врываясь в свист ветра из приоткрытых стёкол. Машины поравнялись. И, прежде чем всё уложилось в голове, совсем близко раздался грохот. Следом — оглушающий, противно-пронзительный лязг стали. Тела крупно пошатнуло под натиском попадания. Нива, паря на полной скорости, мощно ударилась в бок уязвимой волги. Процарапала нещадную впадину в щитках дверей. Вспышка — видение всполошившихся врагов. И это до короткой усмешки на губах русского. Но их машина, повинуясь Арбитру, вновь рывком бросилась по трассе. Со звериной прытью, до скрежета в механизмах. Секунда — ещё одно столкновение. На этот раз тонированный внедорожник размозжил в труху ближнюю переднюю фару чужой машины. Так, что тёмно-малиновый кузов скосило в сторону, и шины завизжали. А волга, подавившись скоростью, покатилась по диагонали в кювет. Дело оставалось за малым. Сзади и спереди показались союзные автомобили, полностью обрубив проигравшему пути к отступлению. Нива затормозила следом. Сердце Анатолия заколотилось громче прежнего, вышибая из лёгких кислород, а из головы — всякую рациональность. В глазах на миг помутнело от пелены злобы. Предвкушение чужой паники зажглось на кончиках пальцев. Все трое хлынули прочь из машины, держа наготове заряженное до отказа оружие. А затем всё посыпалось, словно быстрые лоскуты кадров. Под ключицами забились тысячи вольт электричества, когда самый главный противник перепуганно выбросился из салона волги. Виганд не глядя кинулся прочь. Шатая пистолетом Макарова в руке, попробовал нырнуть в лесополосу рядом. Он, кажется, давно понял, кто пришёл по его душу и собирался выпотрошить. И потому всё вертелся через плечо — хотел обмануть свою смерть. Вот только ноги его были слишком слабы. Беглец запнулся на самой границе грунта с асфальтом. Раздался хлопок. Его голень проткнула первая пуля. И вот тогда, следя львиным взглядом за чужим копошением, Анатолий двинулся вслед. Пугающим, быстрым шагом, слишком ровным для погони. Больше не было гнева. Только холод и желание раздавить чужую голову об асфальт. Внезапно за спиной раздался рассыпчатый, пороховой гром. Вырвавшийся из волги водитель хаотично посыпал выстрелами. Перевёл на себя внимание сразу всех. Следом появились ещё двое. Через минуту подобралось несколько новых машин — чужих. Кто-то тут же оказался ранен. Загрохотали смертоносные пули. И Сергиевский позволил себе отвернуться на завязавшуюся смуту, потеряв власть над моментом, ситуацией и самим собой. Ступор сковал его тело вместе с незнанием, куда сорваться. Мышцы окоченели. А затем — звон в ушах. Оглушительный. Минутный. Анатолий дёрнулся, быстро вернувшись в чувство. Рядом с ним только что пролетела пуля. Едва не попала в цель. И осознание этого вмиг отрезвило. Леонид, пытавшийся скрыться, непрерывно отодвигался назад. Тащился по земле, пачкая всё яркими разводами крови. Боялся. Хотел себя защитить от врага и толпы. Но, кажется, боль слишком сильно мешала ему. Он даже не мог прицелиться, как подобает. Ничего не видел сквозь трещины в очках. Шипел, тряс некстати забившийся ствол. Тщетно. Сергиевский быстро настиг его. В два счёта нагнал, с размаху ударив ногой в живот. Не давая согнуться от новой боли, придавил грудину противника, наступив сверху. — Подло же ты играл, Леонид. — Всего-то затеял рокировку, — с мокрым хрипом в ответ. — Мне — титул, тебе — могила. Всё честно. — Вот только ты моей смерти не заслужил, — выплёскивая накопленную ярость, сгибаясь над жертвой. — Животное. Взгляды резко смешались. Виганд едва мог дышать, но глядел с невозможной тяжестью. Впитывал ответную сталь, грызя губы от боли. Как равносильный соперник. Однако он не смог сдержать громкого воя. Жалостно, ущербно содрогнулся всем телом, когда пуля пробила его плечо в самом центре. Сустав с хрустом треснул. Алое пятно потянулось по одежде. — Это за Молокова, — нечеловечно, захлёбываясь гневом, процедил Анатолий. — А это — за попытку свергнуть меня. И прогремел второй выстрел. Последний. Тёмно-багряный кратер вспыхнул чётко посередине лба. Брызги вмиг окропили округу и ровные брючины победившего. Как финальная точка в противостоянии. Месть свершилась. Леонид Виганд был убит. Вот только развязавшаяся бойня не собиралась кончаться. Оглушённый до этого злобой, Сергиевский неустойчиво обернулся. И мгновенно узрел залпы отчаянной перестрелки, которую упустил. Многие его люди уже устилали собой асфальт. Сипели решётчатыми лёгкими, сплёвывали кровь, теряли неподвижно сознание. Горло сдавило тошнотой. Автомобили стали не транспортом, а укрытием. На каждом обшивка лопнула по швам от шквала попавшего свинца. Рикошеты оставляли царапины, попадания — настоящие дыры. Анатолий, не колеблясь, взвёл курок пистолета. Тотчас бросился к союзникам. Вмешался в общий, безжалостный огонь, стреляя наравне со всеми. А разум ошпарило страхом, словно раскалённым донельзя кипятком. Ведь во всём этом безумии он не видел Фредди. Трампер словно провалился под землю, растаял в полуденном воздухе. Его не было ни среди живых, ни среди мёртвых. Он пропал. Исчез как согревший душу мираж. Боль и страх рассекли беспокойное, вмиг затосковавшее сердце. Но русский продолжил биться вместе со своими. Молча хранил надежду. И абсолютно не думал опускать руки. Их численность на чужую опытность — и взбилась гремучая, взрывная смесь. Хуже тротила, оглушительнее динамита. Настоящая дикость. Пока от обеих сторон в строю не остались единицы. Ощущая нехватку сил, Сергиевский размашисто нырнул к ближайшему автомобилю. Прижался к укрытию спиной, молясь, чтобы следующие пули застряли в кузове, а не прошили его насквозь. Тело замёрзло от просыревшей одежды. На виски неприятно давил густой запах крови и пороха. До серой головной боли. До пепла в гортани. Ловя момент, русский дёрнул холодную коробку магазина. Вытащил из кармана запасную, полную до отвала обойму. С треском перезарядил пистолет, оглядываясь по сторонам ради нового манёвра. И наконец-то услышал родной голос — выкриком. Наконец-то среди россыпи гильз и окроплённого алым снега разглядел знакомую макушку. Радость в нём затрепетала вольной птицей. Фредди. Живой. Смахнув кровь с разбитой брови, Анатолий молнией кинулся к американцу. А у того — по-львиному яростный рукопашный бой в самом своём разгаре. Трампер с рьяной жестокостью бросался на противника. Лязгал по чужой плоти сицилийским клинком. Прорывался за спину, выкручивал вражеские руки. Совсем не щадил. Однако он не успел среагировать и увернуться, когда получил удар в подреберье. Его тотчас согнуло пополам — кастет выбил весь кислород. Кости тихо задребезжали, но не хрустнули. Не сломались под ещё терпимой болью. Зато новый импульс храброго гнева рассёк его разум надвое. Подстегнул, переборов себя, распрямиться и снова кинуться в бой. Вот только силы разом пропали. Онемевшая диафрагма не позволила двигаться, смирив прежнюю прыть. А чужие удары продолжали и продолжали рушиться на подбитое тело. Жёстко, с кастетной сталью. Так, что под кожей вмиг расцветали кровоподтёки. До хрипа, до сжавшейся в ком трахеи. Белизна снега под ногами моментально утопла в багряном. Воздух заполнился шумом треснувших лёгких. Трампер бессильно рухнул на колени. Жаждуще глотая кислород разбитыми губами, ударил кинжалом в кисть противника, но больше не мог сопротивляться. Враг его с воплем отступился назад, роняя с пальцев кастет и хватаясь за рану. Задышал, побледнев, с сиплым шумом. Налившись алыми разводами из рваной плоти, оба на миг застыли. Смотрели друг на друга исподлобья с опасностью тигров. Пытались восстановить силы. И Анатолий, в ступоре не решившийся к ним подобраться, точно так же застыл. Словно вся тяжесть мира забилась в щиколотки, сковала колени свинцом и прижала к земле. Первичный испуг сдавил ему горло. Он едва ли мог двинуться. Но когда целая рука противника резко выхватила из-за пояса пистолет, русский, не раздумывая, бросился вперёд. Не мог иначе, увидев, как чужой ствол направился прямо в голову самого ценного человека. Пульс оглушил, застучав в висках. Страх кислотой охладил вены. Сбивая с ног родное тело, Сергиевский рывком оттолкнул Фредди в сторону. Не услышал, как щёлкнул вражеский затвор. Не успел уйти. И тут же раздался выстрел. Секунда — боль. Прознающая, хищная. Под левым ребром вмиг вспыхнула плоть. Так сильно, что скомканный крик вмиг подступил к горлу. Лёгкие стиснуло безжалостным спазмом. До судороги. Рухнув на землю, чувствуя на языке сталь, русский с трудом удержался в сознании. В глазах потемнело. Конечности онемели. Борясь с жестоким жаром в простреленных мышцах, он всё же успел поднять собственное оружие. Выпустил полуслепо три ответные пули — попал одной в шею, на поражение. Едва ли услышал, как тяжко упало чужое тело, сквозь дребезжащий звон в голове. А затем ледниково-холодная судорога пронзила каждую его жилу. Лишила чувств, лишила эмоций. Осталась только жгучая, смертельная пульсация где-то возле ребра, измельчающая на части. Анатолий ничего не ощутил даже когда родные руки, сильно пережимая, накрыли свежую рану. — Сергиевский! — Фредди, ошарашенный и напуганный, вмиг повалился рядом. — Господи… По нему было прекрасно заметно, как сам он через силу превозмогал собственную боль. Но не отступал. Всё равно, сводя брови и кусая губы, пытался осмотреть травму мечущимся взглядом. Русский с глухим шипением поморщился, едва не вскрикнув, когда тёплые пальцы задели воспалённую кожу. — Я не мог просто бросить тебя, — прохрипел он. В горле трескались осколки стекла, царапая до сухости. Трампер, вскинув побледневшую голову, с тихим всхлипом стёр речку крови из разбитого носа. Сжал в линию замёрзшие губы, словно вмиг разделил с Анатолием один и тот же выстрел. А затем, взяв его ладонь в свою, твёрдо прижал её к чудовищному ранению. — Держись, пожалуйста. И этот голос, полный горького страха, разрубил душу вдребезги. Разрушил изнутри. Вверг в истошную слабость. Мир вокруг словно затянуло непроглядным туманом. Сергиевский со сдавленным вскриком сжал челюсти, стоило только попробовать подняться. По телу вмиг рассыпалась непримиримая дрожь. Под пылающими рёбрами всё нещадно горело, и огонь этот пронизывал прямо до сердца. От пульсации собственной крови, ставшей кипятком, кружилась голова. Фредди взволнованно подбросился на ноги. Осторожно подхватил русского под руки, сам еле держась от побоев. И, храбро игнорируя последнее эхо выстрелов, потянул обоих к машинам. Каждый вдох — с хрустом окоченевших лёгких. С мучением на губах. Каждый шаг — вместе, борясь с целым миром. Даже если путь до одного из уцелевших автомобилей казался разрозненной и заново сшитой вечностью. Анатолий безвольно балансировал на грани рассудка. Держался с непосильным трудом, разбивая пальцы и стирая в порох кости. Он не чувствовал ничего, кроме боли. Плавился в ней, терзался сквозь фантомные слёзы, как в разрушительном вихре. Еле-как старался молчать, борясь с режущим горло воплем. Пока его с головой обуревало чувство близости собственного, скоротечного конца. Русский даже не понял, как в какой-то момент наконец оказался в салоне. Он только тут же рухнул в обивку пассажирских сидений, не способный держаться ровно. Тяжело сглотнул новый, безголосый вскрик. В его ладони, слабо нажимавшей на травму, клочьями раздавалась пульсация. Тело сводило судорожным ознобом, дробившим по очереди позвонки. Рёбра ломались, расслаивались в муках. А Фредди всё рыскал по округе сумбурным взглядом, ища знакомую фигуру. С отчаянием просиял, засигналив рукой, как только увидел вблизи консильери. Арбитр подоспел к ним тотчас же, как только заметил. Не ожидая и совершенно не веря, выпалил: — Я еле нашёл вас двоих. Что, чёрт возьми, случилось? Он явно хотел объяснений. Ждал тирад, торопливых слов, настоящих штормов из злости. Но получил только растерзанный взгляд, полный паники. И тихую, рваную просьбу: — Помоги, — беззащитно выдохнул Трампер. Впервые взмолился. Консильери напрягся, заметно посерев. — Ножевое? — Огнестрельное. Под лёгкими. И это перевернуло буквально всё. Едва не отталкивая Трампера прочь, Арбитр бросился к своему лидеру. Отняв руку Анатолия, быстро оглядел рану с нескрываемым ужасом. Вновь взвился и, подлетев к багажнику, тотчас принялся что-то искать. — У нас слишком мало времени, — бросил он на ходу. — Я попробую сделать перевязку, а ты — за руль. Поведёшь машину. Американец, резко вдохнув, буквально захлебнулся кислородом. Тревожно обомлел, не зная, куда деваться: — Я не могу, — с дрожью, — я не умею. — Что? — в недоумении. — Я. Не умею. Водить. Чёртову машину, — проскрежетал, теряясь, Фредди. Мир едва не провалился под землю от такого. Консильери в одночасье застыл. Похлопал глазами, отражая на радужке самое глубокое замешательство. Однако вскоре очнулся. Стиснул в руках найденную аптечку и всучил в чужие ладони. — Тогда будешь следовать моим инструкциям. И, хлопнув дверцами, сам с грохотом всыпался на водительское сиденье. Трампер, стуча перстнем по крышке контейнера, последовал за ним. Запрыгнул в салон на задний ряд и быстро нащупал пропадающий пульс Анатолия. А тот едва дышал. Сожжённые агонией лёгкие едва двигались, не вздымая грудь, отравляя нехваткой воздуха. Но, даже так, обессиленное тело тянулось к родному теплу. Хмурясь, ломаясь пополам от боли, Сергиевский придвинулся ближе и опустил голову на острые колени Фредди. Зажмурил глаза, замерзая и погибая, вдыхая одними губами. Он даже не почувствовал, как они двинулись вперёд по автостраде — настолько был поглощен муками. Борясь с желанием жалобно свернуться в клубок, как замёрзший кот, Анатолий тихо прохрипел: — Умру. — Не смей, — дёрнулся Трампер, обожжённо сжавшись. Голос его задрожал от избытка сдерживаемых эмоций. Однако пальцы тотчас загремели в аптечке, как только Арбитр оторвался от передачи сообщения в рацию и подал команду. Фредди почти не притрагивался к чему-то подобному. Не разбирался в бинтовочных турах, наугад вправлял кости, игнорировал лёгкие травмы. Всегда. Каждый раз в своей жизни. Исключая сегодняшний. Его стараниям не было предела и горизонта, и он всё складывал из шёпота слова успокоения. Косил брови, словно чуть не плача, держа себя в стойкости. И на момент перевязки нестерпимая боль стала общей. Сергиевский скулил и дрожал, но всё равно тянулся к тёплым ладоням. Задыхался и рвался на части, сжимаясь в безысходности. И даже не знал, когда это кончится.

***

Но самое страшное ждало впереди. Высматривало из-за угла опытным зубоскалящим волком, намереваясь наброситься как на жертву. И медленно-медленно отравляло. Отправиться в обычную, государственную больницу было бы самоубийством. Абсолютно любая ложь вскрылась бы моментально, и это стало бы смертным приговором. Потому оставалось только ехать в загородный дом Сергиевского. Сразу по прибытии Арбитру пришлось, сбиваясь с ног, схватиться за телефонную трубку. А после гудков — связаться с одним знакомым хирургом, что сотрудничал с ними, прекрасно зная обо всех преступлениях. Тот возник на пороге довольно скоро. И вот тогда началось самое тяжёлое. Несмотря на то, что ранение оказалось сквозным и не задело ничего важного, на обработку ушёл не один десяток минут. Почти час бесконечной, разрывающей на куски и сжигающей до тла боли. Под кожей Анатолий чувствовал только колкие ледники, что прошивали холодом. И разрушительный жар вокруг травмы. Он просто не справлялся, не выдерживал. Тело порой едва не выламывало наизнанку. Голос, сорванный в глухих стенаниях, истончился и сел. До хрипоты. До трещин в трахее. И это было по-настоящему страшно. Особенно, со стороны. Но, сквозь головокружение и непрерывные муки, хватаясь за грань сознания, Сергиевский чувствовал близкие руки Трампера. Туманно слышал его мягкий голос. Отдалённо ощущал, как он сжимал его ладонь и молча позволял стискивать свою до бледноты, когда русскому становилось слишком невыносимо. А потом всё закончилось: и операция, и шторм страданий, и силы. И сам Анатолий — тоже. Он, совершенно обессилев, больше не мог держаться. Стал бесконечно мёрзнуть даже когда его плечи накрыли сразу три одеяла. Содрогался и прижимал колени к груди, обнимая себя за плечи, словно мог вот так спрятаться от своих терзаний. Русский прерывисто проваливался в сон. Засыпал на час или полтора, изнурённо закрывая глаза, свернувшись на диване в гостиной. Затем просыпался от новой вспышки агонии-пытки, выворачивая суставы, треща костями со всхлипом. Буквально задыхался непосильной болью. И так до самой глубокой ночи. Когда он вновь открыл глаза, перевернувшись на спину, вокруг стало успокоенно-пусто. Бездушно-одиноко. Комнату окружал синеватый мрак, а стены обволокло шёлковой тишиной — ни огонька, ни звука. Казалось, словно безлюдным стал весь мир целиком, и не осталось никого, кто смог бы прийти и помочь. Однако, совсем скоро полуонемевшее тело ощутило чьё-то присутствие — тёплое, совсем рядом, под боком. Определённо, знакомое. — Фредди? — хрипло позвал Сергиевский. Те ладони, что гладили сейчас его голову, он узнал бы из миллионов других. Всегда. Трампер едва ощутимо дёрнулся. Вдруг растерявшись, нервно и резко мазнул свободной ладонью по своим ресницам. Сбито выдохнул: — Господи, Сергиевский! — неспокойным, увядшим от отчаяния голосом. — Как же ты меня напугал! Я… так переживал за тебя. Даже в полутьме было видно — его губы дрожали. Он всем своим телом и душой опечаленно трепетал, утонув в тревогах по самое горло. Мрамор рёбер рвано качался над взволнованным сердцем, выдавая его тоску. Анатолий обесточенно-плавно протянул руку к Фредди и с нежностью коснулся бледной щеки. Мягко стёр пальцами чужие робкие слёзы. — Не нужно этого. Перестань, — попытался успокоить он. — Всё хорошо. Однако Трампер в ответ помотал головой, отрицая. Словил ладонью слабое запястье и, не желая терять касание, прижался ближе. Горько встревожился: — Ты ведь чуть не погиб! — Но я смог спасти тебя. Фредди в этот миг разбивался в осколки так, как бился самый тонкий на свете хрусталь, рухнув с чудовищной высоты. А Сергиевский, даже если его выжигало ранением изнутри, хотел только залечить все те трещины родной души. Не обращая внимания на собственную боль, мысленно рвался спасти расколы такого близкого ему сердца. Анатолий дал бы Трамперу всё — целый мир, луну, звёзды. Что угодно. Если бы только его не обездвижили пулей. Потому он смог лишь вновь очертить касанием чужие скулы, тратя последние капли своих сил. — Я думал, что потеряю тебя, — сознался американец. Фредди скорбно сжал губы, сдерживая частичку чувств, и согнулся над клеткой чужих рёбер, упирая лоб в точку над сердцем. Свои побои он упрямо не замечал, только морщился с дискомфортом. Так, словно каждая гематома для него — всего лишь родимое пятно. И Сергиевский охотно ответил ему тем же трепетом и теплом. Тотчас с протлевшей лаской опустил ладонь в россыпь пушистых прядок, как мог, прижав к себе. Тело отчаянно немело, двигаясь тяжко, но волю сломить не могло. Оно было ничем по сравнению с заревом нежности в душе. А беспросветная мука изводила до судороги. Однако куда хуже становилось от раны, что расчертила надвое моральная мука. — Всё уже прошло, поверь. Всё закончилось, — блекло прошептал Анатолий. — Я с тобой, Фредди. Трампер надрывно вздохнул и с осторожностью поднял голову, роняя на русского потерянный взгляд. — Можно мне остаться здесь до утра? — несмело спросил он. А в следующий миг — рухнул в холодную бездну из одеял и спокойствия. Спрятался в дрожащих, но таких надёжных и нужных руках, морщась, обнимая в ответ. Никто из них двоих не знал, насколько беспощадно грядущее. Стоило только льду растаять и тронуться, их сердца истончились до ужасного быстро. Ещё скорее — привыкли друг к другу. И из-за этого теперь душу протяжно щемило, разрывая на части. Всё счастье в одночасье стало осколками. Былой страх почти прошёл, уступив место беспросветной пустоте слабости. А их общий мир снова неизбежно треснул, так и не успев восстановиться из руин. Перебирая в пальцах короткие пряди, Сергиевский тихо лелеял Фредди в своих руках. Касался немыслимо бережно, боясь задеть невзначай синяки и порезы. Он едва ли мог заставить себя хотя бы говорить. Мучился кровоточащим телом, ощущая пожары терзаний в глубокой ране. И с каждой секундой Анатолий всё больше понимал, как сильно не хватало в нём места для всей этой боли. Хотелось разрыдаться. — Знаешь, спустя столько драк и шрамов, всё-таки, я сломался только один раз — когда впервые поймал твой взгляд, — изрёк Фредди, прижавшись теснее. Он закутывал их обоих в тяжёлый покров одеяла, согревая, не отпуская ни на миг. И, даже будь у него переломан позвоночник, берёг бы на родном теле каждый мелкий ушиб. И русский поступил бы в точности так же. Столько волнений истлело в сводах души, что теперь кости пробирал озноб — неспокойный, безвыходный, полный тоски. И только объятия способны были, пусть ненадолго, утешить непоправимую дрожь. Иной защиты, кроме друг друга, у них попросту не осталось. Два сердца теперь несли одну общую тяжесть, разделив её между собой. — Никогда за меня не бойся, — бессильно попросил Сергиевский, ни за какую цену не разрывая искалеченных объятий. А Трампер молча тянулся к его рукам, стараясь не задевать трезвашие обоих травмы. Так, словно пытался донести всю свою тревогу — бесконечную. Потухший от волнений, почти не ответил и только поморщился, закусив губу: — Я бы так хотел, чтобы тебе не было больно, — словно он сам сейчас содрогался от тысячи пуль. Но слабые, полунедвижные руки усмиряюще огладили его мраморные рёбра. — Всё хорошо, Фредди, — истощённо и хрипло отозвался Анатолий. — Мы обязательно это преодолеем. И в этот миг даже агония травмы не была так сильна, как слепая, полувлюблённая смелость перед завтрашним днём. Ведь они всё ещё вместе.