***
— Что ты ему сказал? Антон явно слышал весь разговор, что и так вёлся на повышенных тонах, да ещё и в тонких стенах больницы. Дима поджимает губы и складывает руки на груди. — Правду. — Позов коротко осматривает друга, выдерживая паузу. — Какую правду, Дим? Возможно, по тяжёлому вздоху Антон и понял всё недовольство высказанное Арсению, но всё же ждал ответа. — Тебе не надоело, что он с тобой постоянно здесь торчит? — Антон молчит, устало высматривая бушующие эмоции на лице друга. — К врачам бегает, вместо того чтобы спать, кормит тебя с ложечки, сюсюкается с тобой. Не надоело? — Он не сюсюкается, а присматривает. — Антон морщится от резкой боли. — Почему это тебя вдруг так заволновало? — и улыбается. Так по-детски, по-наивному, будто и не было всего того уничтожающего его периода, в который он пришёл только благодаря свой нынешней «няньке». — Ты правда не понимаешь? — Дима слегка наклоняется, а затем машет в отрицательном жесте, тяжело выдыхая. Он садится на стул рядом с кроватью и осматривает впервые за долгое время не грустное и не уставшее лицо покалеченного друга. — Шаст, неужели ты снова идёшь по той самой тропинке? — Дима несколько минут молчит, выжидая услышать какую-то отрицательную фразу, но замечает всего лишь пустеющей с каждой секундой взгляд и исчезающую с лица улыбку. — Почему ты снова к нему привязываешься? — Я не привязываюсь! — выпаливает настолько громко и неожиданно Антон, насколько позволяет его состояние. — Да? — Дима усмехается, отводя взгляд. — Почему он был заблокирован в моём телефоне? Когда глаза друзей пересекаются, Антон отводит взгляд, часто моргая. Он прикрывает глаза, совсем негромко проговаривая: — Потому что я не хотел, чтобы ты ему звонил. — А скажи мне, Антош… По каким таким причинам я мог ему позвонить? Внутри чувствовалась эта колкость от Диминых слов, хоть Антон и осознавал, что тот твердил только правду. Правду, что совсем недавно в щепки разбила самого Антона. — Если бы со мной что-то случилось. — Антон резко переводит на Диму взгляд. — Но он всё-таки здесь. — И ты всё-таки его защищаешь. — Я не… Слов не хватало. Не хватало смелости признаться Диме, что нет — не отпустил, не разлюбил, не выбросил из головы. Не хватало смелости даже себе в этом признаться, но Дима, кажется, понимал. — Знаешь, Антон… — он потирает затылок и вздыхает. — Я не буду лезть. Я тебе не мать, не отец — ты сам вправе разобраться со своими чувствами и со всей сложившейся ситуацией, но… — он выдерживает очередные несколько секунд молчания, что для Антона длятся как вечность. — Я хочу, чтобы ты помнил всё то, что ты прошёл, и не бросался в руки слепым котёнком. Дима привычно хлопает по плечу, только с меньшей силой и поднимается со стула. — Я пойду обед выпрашивать. Пора бы уже. — Бросает лёгкую усмешку и выходит, оставляя Антона в размышлениях.***
Спустя несколько часов блуждения по больничному парку Арсений всё же вызывает такси и уезжает домой. По дороге он рассуждает о сказанных Антоном словах. О разговоре с Димой и даже подзабывается, ведь водителю приходится несколько раз позвать пассажира, дабы тот уже вышел на место назначения. Мужчина ещё несколько минут сидит на лавочке у подъезда по его внутренними биологическим часам, пока на деле проходит где-то около часа. Из транса вытаскивает вернувшийся Серёжа, что хорошенько тряс за плечо. — Вставай уже! Хватит мёрзнуть. Судя по взгляду Серёжи, он был обеспокоен за друга, хоть и пытался это скрыть. Как только они заходят в общую квартиру, Серёжа сразу же садит Арсения за стол и кормит домашней едой, а не «больничной калабурдой». По кухне расплывается запах гречневой каши, консервированных огурчиков и заваренного травяного чая. Пока Серёжа принимался перемывать посуду за собой, Арсений даже не потянулся за ложкой, что не на шутку напрягало и без того встревоженного друга. — Серёж… — голос Арсения кажется слабым и слегка дрожащим, когда Серёжа слишком резко разворачивается. — Посиди со мной. Просьба заносилась в список странных, ведь Арсений всегда выгонял с кухни Серёжу, потому что: «Громко чавкаешь!» или «Серёж, неприятные звуки». Поэтому график приёма пищи у друзей редко состыковывался. Серёжа не спеша опускается на стул напротив друга, складывая руки на груди. Арсений закусывает губу и наконец тянется за ложкой. Аппетитом у мужчины и не пахнет, пока его тревожные мысли захватывают, кажется, даже воздух. — Арс, — Матвиенко первый сдаётся под витающим в воздухе напряжением. — Как Антон? Тёмноволосый выпускает ложку из рук, прикрывая веки. Вопрос, кажется, был вполне логичным, но почему была такая реакция? — Он… Идёт на поправку. — Арсений медленно продолжает есть, но напряжение так никуда и не девается. Серёжа хотел помочь, хотел разделить тот груз на плечах друга, но попросту не знал, как подобраться и как начать разговор. Арсений редко шёл на контакт — он, в принципе, редко кого подпускал близко к своим проблемам, но иногда Серёже всё-таки удавалось узнать некоторые подробности его жизни. — Арс… — Серёжа выдыхает, но всё же решается. — Если у тебя что-то случилось, ты же знаешь, что можешь со мной поделиться? И для Арсения это фатальный выстрел. Ложка падает в тарелку, а голова тяжело опускается на стол, пока из горла так и норовит вырваться нечеловеческий крик боли. Серёжа быстро отодвигает обед и подсаживается к другу, хватая того руками за широкие плечи. Когда Арсений поднимается, из уставших глаз льются слёзы, а выражение лица совсем разбитое. — Я эгоист. Серёжа бы обязательно посмеялся бы с такой причины для слёз, но было видно, что это далеко не всё, что гложет Арсения изнутри. — В каком смысле? — Я сделал ему больно, а теперь требую от него слишком многого… — Арсений прикрывает ладонями глаза, стирая влагу. — Я бросил его, хоть и обещал быть рядом. Я уехал, пока он ждал хотя бы звонка от меня. И если бы я ему сообщил, если бы я просто ему написал, что уезжаю, всего бы этого не было… Но… Но я эгоистичная мразь, которой было попросту стыдно зайти к нему и объясниться. Я эгоист, потому что мог отказаться от глупого детского желания просто отомстить родителям и остаться с ним. Серёжа лишь закусывает губу, внимательно осматривая расклеившегося Арсения. Он слегка сжимает его плечо, а потом встаёт и заваривает чай с ромашкой, судя по растёкшемуся по кухне запаху. — Слушай, Арс… — он ставит перед ним его любимую чашку и присаживается на то же место, пока Арсений не спеша потягивает горячую успокаивающую жидкость. — Ты не эгоист, даже несмотря на то что поступил неправильно. Ты ведь давно ждал повышения, и такой шанс, я думаю, вряд ли кто-то упустил бы… — Не нужно мне никакое повышение. — брюнет ставит чашку на стол, обхватывая её руками. — Что? — После того случая в колледже я устроился в университет, и там я понял, что менять место работы больше не хочу. — Так почему ты не отказался? — возможно, вопрос Серёжи выходит слишком громким и эмоциональным, судя по пустому взгляду друга. Ответа на вопрос не следует. Арсений лишь пожимает плечами. Серёжа не знает всей ситуации и сильно поддержать Арсения не может. Он не знает, как к этому относится Антон и какие вообще у него мысли по этому поводу. И самое интересное, — готов ли он простить Арсения?***
Дима уходит из палаты в полдвенадцатого ночи. По его словам Михеева устроила тест на шестьдесят вопросов, к которому лучше подготовиться, а зная эту змеюку, — она слов на ветер не бросает. Попрощавшись с другом и предупредив медсестру об одиночестве, Дима покидает больницу. На выходе он смотрит на номер Арсения и несколько секунд раздумывает, стоит ли вообще беспокоить мужчину. Решив, что ему ещё нужно время чтобы подумать, а Антону отдохнуть от него, — Дима сбрасывает выключает свой телефон и покидает территорию больницы. Антона клонит в сон, но шумные мысли не дают покоя, а значит сон откладывается на некоторое время. В своём положении Антону оставалось только пялить в потолок и гнать от себя разные мысли, дабы побыстрее провалиться в сон. Ни телефона тебе, ни книги, ничего. Даже тетрадь дома осталась. Последняя мысль, которую Антону удаётся запомнить, гласит о просьбе принести тетрадь со стихами и узнать, что там за тест бешеной Михеевой. На следующий день, ближе к шестому часу вечера, в палату, как и обещал, заходит Дима, с радостными новостями о написанном тесте. — Я так ей и сказал: я готовился, а значит написал на позитивный результат, — под антоново: «А она чё?» Позов гордо усмехается, выравнивая плечи. — А она мне пятёрку поставила за уверенность, хотя должна быть четвёрка. Антон радуется за друга и привычно стукает его по плечу сжатым кулаком, но удар выходит непривычно слабым, и Димка даже сразу его не ощущает. — В честь такого события, — делая акцента на слове «такого», Дима поднимает пакет. — Я принёс небольшой праздник. С врачом всё решено и улажено — он дал согласие. Из пакета выуживается небольшое пирожное, печенье с кусочками шоколада, что так любит Антон и термос с горячим чаем. По просьбе Антона Дима тоже угощается купленными им же продуктами, но, даже несмотря на это «на потом», ещё остаётся. — Чё тебе ещё привезти? — Дима заматывает все продукты в пакет и прячет их в прикроватную тумбочку. — У меня дома на тумбочке, в спальне, лежит тетрадка. Принеси её, пожалуйста. — Дима окидывает друга вопрошающим взглядом. — И не смей заглядывать. Я же всё равно узнаю. Когда Дима уже собирается уходить, в дверь палаты кто-то стучится. — Вы кто? Вас как сюда пустили? — Дима хмурит брови, осматривая вошедшего. Антон слегка напрягается, заметив старого знакомого, но старается этого не показывать. — Дим, это Серёжа, — он хватает стоящего рядом друга за руку, слегка успокаивая того. — Что-то случилось? Что-то с Арсением? — в зелёных глазах пробегает искра беспокойства, когда на пороге появляется слегка взъерошенный нежданный гость. — Нет-нет. С Арсением всё в порядке. Мне с тобой нужно поговорить. Дима напрягается и переводит взгляд на Антона. Получив одобрительный кивок, Позов ещё раз осматривает вошедшего и всё же выходит из палаты. Серёжа занимает место у кровати и шумно выдыхает. Антону даже показалось, что он бежал, судя по лёгкой усталости и сбившемуся дыханию. — Знаешь, в последнее время Арсений сам не свой… И я не нянька ему какая-то, обвинять тебя ни в чём не буду, просто хочу обсудить и понять… — Серёжа закусывает губу, а Антон замечает волнение. Шастун внутренне усмехается, — слышал бы это Дима они бы вряд ли поговорили. — Почему он сам со мной не поговорит? — вполне логичный вопрос, на что Серёжа кивает, опуская взгляд в пол. — Я задал тот же вопрос… — он на секунду задумывается. — Сказал, что ты его видеть не хочешь, а слушать и подавно. Пока Серёжа ждёт ответа и внимательно рассматривает мимику Антона, младший слегка хмыкает, даже не пытаясь это скрыть. — Знаешь, Серёж, — Антон вздыхает и переводит взгляд на пришедшего, спустя недолгое время раздумий. — А пускай он сам меня об этом спросит. Вот тогда и увидим, хочу ли я его слушать или хотя бы видеть. В этих словах не было какого-то скрытого яда или презрения. Серёжа понимал, что Антон гласит чистую правду, но от его ушей также не ускользала какая-то тревога и, кажется, ярость… Была недосказанность, но старший решил не придавать ей большого внимания. — Я передам. — он жмёт руку Антону и усмехается. Вставая со стула, он достаёт из пакета несколько фруктов и желает скорейшего выздоровления. Тепло усмехнувшись, он покидает палату.***
Такая простая фраза, что ещё вполне и логичная, но Арсения переполняла тревога. Когда он в уже светлую весеннюю рань поднимался по ступенькам в нужную палату, казалось, что всё так просто не решится. С одной стороны Арсений чувствовал себя ребёнком, что сильно накосячил, и прекрасно знал реакцию мамы, и сейчас идёт слушать тираду о плохом воспитании от этой же разочарованной мамы. Он правда не хотел её расстраивать — просто так получилось. Так и с Антоном. Чувство было какой-то неизвестности, что пугала. Чувство, когда за содеянные ошибки тебя по головке не погладят. А с другой стороны, Арсений был чист и невинный. Да, пожаловался другу, ну решил тот пойти и расспросить у другого, что тут такого? Не сам же Арсений его отправлял. Хотя откуда Антону это знать. Откуда ему вообще знать, по какой причине приходил Серёжа. Когда дверь палаты открывается с тихим скрипом, сонные глаза Арсения внезапно округляются, замечая стоящего на ногах Антона. — Антон, ты что… Парень не спеша поворачивает голову, отводя взгляд от просыпающегося солнца. Он поджимает губы и осматривает вошедшего, когда Арсений замечает костыли под руками. Мужчина не успевает расспросить и порадоваться как в лоб прилетает подтверждающий его тревоги вопрос: — Вы знали, что приходил Серёжа? Это была игра на выживание — соври или умри. В такие игры Арсений часто играл со строгим отцом, но только жаль, что сейчас это была не игра. Конечно же, он мог соврать, мог выкрутиться и выйти сухим, но по неизвестным ему самому причинам, он хотел сказать правду. — Знал. — слова выходят уверенными и, кажется, даже без дрожи в голосе. На лице Антона мало что можно прочитать, а вот в поведении или по движениям ещё слабых рук или ног, вполне себе. Так вот ничего хорошего Арсению там прочитать не удалось. — А причину… Причину тоже знаете? И Арсению уже не хочется отвечать. Он всего лишь смотрит на Антона в ожидании чего-то и молчит. Молчит, надеясь на безграничное спокойствие и самообладание этого парня. Он не успевает среагировать, когда этот же костыль пролетает в нескольких сантиметрах от головы. Арсений оборачивается на стену, на которой осталась вмятина, и снова переводит взгляд на Антона, в чьих глазах плескалась ненависть, ярость и разочарование. — Знали, значит, да, — не кричит. Но и спокойствие в его голосе тоже не радует, — так какого же ты хрена не пришёл сам! — второй костыль тут же летит следом, грозясь прилететь точно в цель, но Арсений уворачивается. — Антон, послушай… — Да почему же ты всё время уходишь от разговора! — он еле как подходит к кровати и бросает стоящую на тумбочке кружку, которая разбивается о ту же стену позади Арсения. — Что тебе, блять, не так, я не понимаю! — следом чистая ложка и грязная тарелка. — Приехал он, блять, спасать меня. Слышишь ты, сука, — несколько яблок и полная бутылка воды. — Принц недоделанный. Блять, и терпишь, и прощаешь, а он всё равно слинять умудряется! — подушка летит прямо в лицо бывшему преподавателю, и Арсений её ловит, отбрасывая на пол. — Антон, пожалуйста… — Да заткни ты свою пасть! — из-за крика по горлу будто проходятся током. Оно моментально пересыхает, першит и немного даже болит. Мышцы живота напрягаются, отдавая тупой болью, но Антон не подаёт и виду. — Когда я тебя ждал на разговор. Когда, как дурак, ждал от тебя выполнения обещаний, ждал звонка или хотя бы сраную смс-ку, тебе было некогда! У тебя были дела поважнее! Куда уж мне, до какой-то заветной детской мечты, — парень замолкает на секунду, но Арсений не решается прервать повисшую тишину. — А знаешь что… — он поднимает взгляд с пола и совсем легко улыбается. Истерически. — Если ты так боишься меня, разговоров со мной, — проваливай, — он указывает на дверь и ведёт плечом. — Антон, выслушай меня, пожалуйста… — Дверь открыта. Иди. Что тебя останавливает? Ты же всё время бежишь куда-то. Ты всё время, блять, убегаешь, чего ты стоишь? — Антон начинает топать ногой по полу, кричать, а с глаз бегут слёзы. — Перестань, ты же себе хуже… — Себе хуже делаю, да? А тебя это волнует? — крик становится слабее, но не тише, дыхание младшего сбивается. Он замечает взволнованный взгляд мужчины и со стороны в сторону машет головой в отрицательном жесте. — Пошёл вон отсюда! — кажется, он даже не слышал собственного крика. Он не чувствовал, как надрывается его горло и как тело потихоньку покидают силы. Перед глазами стояли те сны, которые он называл кошмарами, но на самом деле были они несбывшимися мечтами. Мечтами брошенного человека. Он пошатывается, ведь силы уходят из и без того слабого организма, когда глаза накрывает пелена. Арсений подбегает, подхватывая его под руки и хлопает по щекам. Худое тело совсем слабо трясёт в руках Арсения. Его руки невольно начинают дрожать в такт. Когда дрожь всё же покидает тело юноши, Арсений сглатывает. — Антон… Антон, пожалуйста… — он поднимает его голову со своих колен, внимательно высматривая хоть какое-то движение на лице. — Антон! В палату забегают врачи, замечая распластавшегося на полу пациента и плачущего мужчину, на чьих коленях он и лежал. Старшего накрыла истерика, пока с его рук вытаскивали Антона. Руки не могли отпустить холодное бледное лицо, а колени не могли разогнуться. Арсений задыхался, но в то же время воздуха было жутко много. Один Бог знает, сколько прошло времени, как привели в чувства Антона. Сидящий мужчина под дверью отказывался подниматься с холодного пола. Несколько медсестёр крутилось вокруг него неопределённое время, прося подняться, опираясь на хрупкие девичьи плечи. В то время, когда человек осознаёт свои действия, весь мир будто останавливается. За окном перестают шуметь проезжающие машины, уличные фонари потухают, отдалённые разговоры больных утихают. Весь мир будто останавливается на одном только человеке и его мыслях. это всё из-за тебя. Остаётся только сам человек и его внутренний голос. только ты можешь довести его до такого состояния. И неважно, что происходит вокруг. Кто бы что ни говорил, их голос громче собственного внутреннего не станет. зачем ты вообще приехал? В голове говорит один лишь голос, преграждая все человеческие потребности и чувства, оставляя только ненависть, ярость и разочарование в самом себе. ты был нужен ему тогда, когда давал обещания. нужен был, когда он доверился тебе. Недавние события, что не давали покоя ни одному ни второму, и каждый из них винил только себя. ты его бросил. Самые простые слова, даже не маты, не крик, — обычные факты звучащие в голове, заставляют переосмыслить весь пройденный путь. ты растоптал его доверие, а теперь хочешь, чтобы он бросился в объятия? Одна правда, что заставляет скатиться по щеке, признак слабости. бросился в объятия демона? — Нет! — никакие крики, никакие сирены, ничто не перебьёт поток неконтролируемых мыслей. Арсений откидывает голову, ударяясь о холодную плитку на стене. Кажется, такое действие должно отдаться болью, но тело накрывает абсолютная пустота. Голова больше не шумит мыслями, сердце больше не бьётся в бешеном ритме, а глаза больше не жжёт от выступившей влаги. Внутри остаётся лишь пустота и никакого спокойствия. Истерика, ведь тоже, как любой процесс, имеет этапы. Каждый этап длится нужное человеку время. Сначала осознание ситуации, несколько секунд или даже минут переваривания информации. Затем ненависть. Желание рвать на голове волосы, бежать просить прощения у всех прохожих и у самого обиженного объекта. Накатывающиеся слёзы и тревоги. Позже — разговор. Разговор с самим собой, что всегда принимается, как разговор с кем-то. С кем-то, кто умнее, с кем-то, кто знал бы, как сделать по-другому, с кем-то, кто нашёл бы выход. Да, этот кто-то и есть сам человек, но на данной стадии сам человек выступает объектом ненависти и не видит элементарного другого решения. И только потом принятие. Осознание того, что именно из-за тебя кто-то лежит на операционном столе. Осознание всех поступков и одного единственного, что и был тем самым снежным комом. Что постепенно рос, забирая себе все сказанные обидные слова, ужасные поступки и ложные обещания. Ком, что остаётся в голове жертвы, в голове собеседника, который наблюдает всё это, проживает каждый неверный шаг и просто терпит, пока снежный ком всё больше растёт. И чем больше становится ком, тем меньше остаётся терпения. Минимальный шаг в сторону, малейшая оплошность — и бум! Снег вырывается наружу, а в основном на причину этого взрыва. Конечно же, эти остатки взрыва никуда не исчезают. Именно у виновника они откладываются в голове, а через определённое время снова собираются в комочек и котятся-котятся-котятся, собирая в себя всю ненависть, ярость, злость, разочарование и обиду на самого себя. Такой круговорот не грядёт за собой ничего хорошего, если кто-то не найдёт силы в себе растоптать этот ком. Не передавать его дальше, не продолжать цепочку ненависти и размышлений, а принять, простить и уничтожить. Арсения накачивают снотворным и успокоительным, пока сознание собирает тот самый ком. Пришедшие медбратья уносят тело в одну из палат, оставляя нескольких медсестёр для присмотра. А затем сознание накрывает тьма.***
Свет резал слабые глаза, что были укрыты легкой пеленой, что совсем медленно исчезала, делая изображение более чётким. Веки становятся тяжёлыми и даже для простого открытия глаз требуются немалые усилия. До Антона далеко не сразу долетают разговоры и посторонние звуки. Он будто очень медленно просыпается после дневного сна, пытаясь понять где он и кто он. — Вы слышите меня? Парню на кровати требуется несколько минут, дабы окончательно прийти в сознание и ответить на поставленный вопрос. Сначала он еле слышно словно мурчит охрипшим от крика голосом, осматривая помещение. Это его палата, но уже с двумя врачами, один из которых был лечащий, и двумя медсёстрами. В руке ощущается слабая боль, и, взглянув, Антон замечает всё те же катетеры и трубки только в двойном количестве. — Воды… — простые слова даются с тяжким трудом. Сорванный голос и режущая боль в животе заставляли сглатывать и шумно дышать. Ему подают стакан тёплой воды. Антон медленно тянет жидкость, морщась от каждого глотка. Голова гудела, тело ломило от боли, а горло будто высыхало с каждой секундой. — Хорошо. Мы ввели вам снотворное, так что сейчас вам нужно поспать. — один из врачей, сидящий ближе к Антону заглядывает в бумажки, а затем взволнованно осматривает бледное лицо. Антону остаётся лишь едва заметно кивнуть, ведь на большее просто не остаётся силы. Уже знакомый, лечащий врач незаметно покидает палату, тяжело выдыхая. Он закрывает за собой дверь в палату, опираясь на неё. Спустя несколько мгновений к нему подлетает уже знакомый мужчина, с обеспокоенным выражением лица. Он что-то тарахтит, пытаясь спросить, но тремор рук и дрожь в голосе явно этому мешают. — Подождите, — врач протягивает свои руки к прибежавшему и легко охватывает того за плечи. — Сделайте глубокий вдох и постарайтесь максимально медленно сказать то же самое, что сказали только что. Арсений послушно следует всем советам и глубоко вдыхает, пробегаясь взглядом по плитке на полу. Затем, подняв голову, он повторяет свои неразборчивые вопросы: — Там… В палате парень. Он потерял сознание. Что сейчас с ним? Как его самочувствие? Можно ли к нему зайти? Мужчина в халате потирает переносицу и шумно выдыхает. — Я могу сказать только, что его пребывание в больнице продляется на неопределённый срок. Обретённые силы были утрачены и ему нужно ещё больше времени на восстановление, а соответственно, и более качественный и внимательный уход. — он кладёт руки в карманы и пожимает плечами. В этот момент в палате открываются двери, слегка ударяя стоящего врача в спину. Извинившись, из палаты выходит уже другой, более молодой врач с бумагами в руках и напряжённым лицом. — Простите! — Арсений хватает того за руку, привлекая его внимание. — Вы от Антона? Что-то не так? Ему хуже? Заметив кивок старшего врача, молодой откладывает бумаги себе за спину и выдыхает. — У парня случился нервный срыв. — глаза Арсений округляются в одну секунду, а кадык нервно дёргается. — Ч-что? — Долгое время он копил и терпел слишком многое. Сегодня ему пришлось тяжко, ведь со вчерашнего вечера он уже был на взводе. Из него била энергия и по ошибке мы поверили в его силы и дали шанс пройтись с костылями. Эта энергия кажется правда настоящей, но она слишком сильно выматывает в группе с переживаниями и тревогой. — Арсений будто не верил всему сказанному. Вчера вечером… Вчера вечером к нему приходил Серёжа и говорил об Арсении… А уже сегодняшним утром Арсений увидел Антона на костылях… — Мы поставили парня на учёт у психотерапевта на месяц. Ему пойдёт на пользу консультация с профессионалом. Ему нужно всё накопившееся кому-то высказать. — врач внимательно осматривает Арсения и его состояние, спрашивая не нужно ли принести воды. Арсений отказывается, медленно моргая и пытаясь переварить всю полученную информацию. — А, и ещё. Я бы настаивал на том, чтобы в ближайшее время к нему из друзей и близких не приходил никто. Его психика нарушена и состояние неустойчивое. Ему нужна постоянная опека. Сейчас он будет замкнут и много молчать, копить силы на новый скандал. Этот этап нужно перетерпеть кому-то со стальными нервами, — молодой работник заглядывает в голубые взволнованные глаза мужчины, кладя руку на чужое плечо. — Вы справитесь? До Арсения даже не сразу доходит вопрос. Он несколько минут втягивает заложенным носом воздух, а услышав молчание, поднимает голову и быстро кивает. — Отлично. Если вам понадобится какая-то помощь, мы провели связь с кабинетом вашего лечащего врача и со мной. Нажимайте на красную кнопку над кроватью и мы прибежим. Сеансы с психотерапевтом Антону назначили 3 раза в неделю — вторник, четверг и суббота. и это всё из-за тебя. Идти по холодным больничным коридорам со своими внутренними мыслями было довольно тяжко. Голова не переставала болеть, внутри будто всё медленно но уверенно умирало, оставляя после себя пепел и пустоту. Дойдя до нужной двери он несколько минут медлит, положив руку на дверную ручку, но затем всё-таки входит, лицезрея ужасную картину. Лежащий на кровати Антон, скорее всего, спал. Из его рук отходило много проводов, и по каждому из них бежала прозрачная или красная жидкость. Подойдя ближе очень неуверенным шагом, он замечает кислородную маску и стоящий рядом монитор сердечного ритма. Пульс был совсем слабый, а остальные показатели Арсений и не понимал. Кожа парня была бледная, а под глазами были заметны синяки, судя по которым, последняя ночь прошла без сна. Когда Арсений садится на прикроватную, уже знакомую табуретку, по щеке скатывается слеза. Коснувшись руки Антона, он сглатывает, чувствуя, как влага скатывается по щекам тёплой дорожкой. «Что делать дальше?» — вопрос, что стоял в голове у обоих и не давал покоя никому. Им обоим ещё предстоит пройти нелегкий путь, предстоит много говорить и обоим нужно много терпения. Как бы парадоксально ни звучало это признание, но они нужны друг другу. Даже пройдя недосказанность, забыв старые обиды и обретая новые — сейчас они нуждаются друг в друге как никогда раньше. И как бы тяжело там ни было, их история ещё не закончена.