На тебе сошелся клином

Предложение Люка встретила тишина. В ней тоже не было ничего плохого. И, если Эймонд собирался молчать, чтобы раздражать его этим или демонстрировать свое положение, то Люк был бы рад и этому. Для него, после месяцев одиночества и беспокойств, которые неизменно следовали за ним по пятам после Штормового Предела, не было новым в тишине погружаться в свои мысли. И не было новым следить за собственной безопасностью после того, как сам стал виной нависшей над ним угрозы. Но тишина скал ушла вместе со встречным вопросом. — Skoros gaomagon jaelā naejot ȳdragon nūmāzma? А ведь у них было столько возможных тем для разговоров — Эймонд действительно спрашивал или предлагал ему выбрать? Тогда Люку следовало бы хорошо задуматься. Он мог спросить про то самое письмо, про потерянный глаз, про сапфир на рукояти кинжала, про Джекейриса даже или про помолвку с дочерью Борроса Баратеона. В крайнем случае, он мог бы даже сказать о своих чувствах, ведь вряд ли бы это имело потом какое-то значение. Даже Эймонду мало кто поверит. Не после всех тех различных слухов про их многолетнюю вражду. Любая из тем могла привести к тому, что Люк либо останется без глаза, либо умрет, либо опять покалечит Эймонда. Он никогда не сомневался, что будет бороться за жизнь. — Тебе было интересно, прилечу ли я на Ступени? Почему-то именно этот вопрос показался самым безопасным. Серединой того, о чем стоило бы спросить, и о чем спросить хотелось. Люк гораздо больше желал узнать, ждал ли его Эймонд на Ступенях, но этот вопрос с большей вероятностью сделал бы хуже ему самому, чем как-либо смутил его дядю. — С чего бы? — Ты же сам прислал мне письмо, — напомнил Люк. Он чуть отвел ногу в сторону, так, чтобы меньше горело бедро от соприкосновения с тканью. Чувствовал на себе взгляд Эймонда и старался угадать, насколько ясно тот его видит. Глаза только начинали привыкать к темноте, и выражение лица Эймонда для Люка все еще оставалось тайной. — Я писал что-то о Ступенях? Люку пришлось сжать зубы, чтобы не выругаться. Ему стоило бы вырезать себе язык, чтобы слова не срывались раньше того, как начнет работать голова — в письме ничего не было про Ступени. Да, оба они прекрасно знали, что имел ввиду Эймонд, когда писал ему, но то, что не было произнесено или выражено чернилами... Отступать было бы самым явным признанием поражения. — И все же. Можно было позвать меня куда-нибудь еще. А здесь тебе придется отвечать, если ты вдруг опять захочешь пролить кровь и этим развязать войну. — О? — протянули напротив насмешливо-заинтересованно. — И ты бы прилетел? Смущение нахлынуло внезапно и удушливо, как Люк от себя не ожидал. Он говорил и понимал, что все идет не так. Надеялся теперь, что их разговор в лучшем случае стихнет в своей середине, не успев поднять ничего лишнего. Так всегда бывает, когда ты предлагаешь поговорить, но не говоришь то, что хочешь сказать. Но Люку постыдно хотелось слушать голос Эймонда, пока тот спокоен. И находиться рядом, пока тот не пытается вырезать у него глаз. Это заставляло желать большего, это было ново. Люк метался, зная, что Эймонд может также легко выйти из себя, как и сохранить бесстрастность. Пока это был просто разговор, Люк мог до последнего пользоваться шансом и при этом бояться достигнуть границ. Если его мать действительно уже в юности отдала свое сердце Деймону, чувствовала ли она себя также, когда видела его и говорила с ним? Знала ли она, что ей делать с ним рядом? Вопрос все еще висел в воздухе. Люк успокоил себя — вряд ли Эймонд сейчас убьет его, раз уж они оба сидят здесь. Поэтому Люк задрал голову и твердо ответил: — А почему нет? Впереди Эймонд пошевелился. Люк по движениям понял, что он скрестил на груди руки и переступил с ноги на ногу, после чего обманчиво по-доброму произнес: — Конечно же… Мой сильный племянник. Помню, в Штормовом Пределе в тебе наблюдалось больше трусливой осмотрительности. Будь здесь Джекейрис, его бы уже пришлось оттаскивать от их дяди. Но Люк другой. Он всегда был другим, знал только то, что семью нужно защищать, что его родители и старший брат — те, кто делают все ему на благо и в его защиту. Он должен быть таким же для самых младших. Ему было больно слышать «бастард» в свою сторону. Намного больнее было от того, что отцом для него большую часть жизни был Лейнор Веларион. Люк не был Джекейрисом, который понимал. Который осознавал, как именно их тогда на Дрифтмарке оскорбил Эймонд. Спустя годы Джекейрис все еще помнил Харвина Стронга. Люк помнил только его улыбку, огромную фигуру и тяжелую ладонь на своих волосах. Ему потребовалось время, чтобы все понять. Когда это случилось, в его жизни не было уже даже Лейнора Велариона. Его родителя. Поэтому Люк злился, он был готов отстаивать свою честь до самого конца. — Объясни мне, дядя, кто я? Ты используешь слишком много обращений. Это путает. Возможно, у Люка разыгралось воображение и ему чудится, как дрогнул у Эймонда голос на следующих словах. — Они все не могут быть правдой? Ты бастард, — на это Люк шепчет «какая осведомленность», и Эймонд хмыкает. — Ты остаешься моим племянником. Ты будущий Лорд Приливов. Ты трусливый наглый мальчишка, мой лорд Стронг. — Ты старше меня всего на несколько лет, — не сдержался Люк. Ему приходится благодарить темноту за то, что та скрывает его пылающее лицо. — И, раз уж ты признаешь, что мы — семья, не пробовал вспомнить мое имя? Я хотя бы знаю, что тебя зовут Эймонд. Воцаряется настоящая, тяжелая тишина. Люк сжимал губы и лихорадочно пытался понять, что именно он сказал не так. Даже в обсуждениях «происхождения» Люка разговор протекал спокойно и мирно. Удивительно для них. Это было больше похоже на дружеские подтрунивания, чем на настоящие попытки оскорбить. Где Люк успел напортачить? — Мне звать тебя Люцерис? — голос Эймонда ворвался в него горячим ветром. Если бы не откровенная насмешка, Люк бы даже воспринял этот вопрос серьезно. Ему становится все равно, ждет Эймонд ответа или нет. Но он говорит напоследок с новой силой ощущая навалившиеся усталость и боль. — Тогда мне придется звать тебя Эймонд, дядя. В ответ Люк вкладывает свои последние силы и не может совладать с последующим опустошением. Он был бы не против звать Эймонда по имени. Оно красиво, как и сам Эймонд. Особенно в моменты, когда тот не говорит о своем желании оплатить долг глазом Люка. Тело горит, воет, глаза закрываются, и Люк на самом деле может в любой момент потерять контроль и упасть носом в землю. Кинжал под боком, который он сжимает как протянутую в спасении руку, нагревается под ладонью. Люк цепляется за этот жар и за Эймонда. Пока есть шанс, он хочет его слушать. Но уже не хочет говорить сам. То, что сейчас между ними происходит, простой разговор, даже причиняя боль и заставляя метаться, — оказывается гораздо лучше того, когда Люк держал себя на расстоянии в попытках вернуть контроль над собственным разумом. Остается совсем немного до того момента, когда усталость окончательно его сломит и Люк просто не выскажет все вслух. Эймонд сам спасает себя от такого. — Иди к своему дракону и спи, — слишком твердо говорит он, как будто готовится бороться в случае неподчинения. Будто у Люка есть силы, его хватит только на один удар кинжалом. — Я разбужу тебя через время. До рассвета дежурить будешь ты. Чувство опасности рядом с Эймондом оказывается бессильно перед усталостью. Люк даже не спорит с тем, что будет спать первым — из-за разведки на Арраксе он всегда вставал одним из первых в лагере. Пока Люк медленно подползает к своему дракону, Эймонд молчит. Чувствовать на себе его внимание сейчас — не то, чего жаждет Люк, когда отчаянно пытается сохранять свои движения ровными. Он ложится на здоровое плечо, перед этим осторожно ощупав второе на повреждения. Если бедро просто горит, то в плече он обнаруживает один из тонких болтов. Он мысленно запрещает себе как-либо двигаться во сне. Эймонд продолжает молчать, и его тяжело увидеть с того места, где лежит Люк. Есть только нечеткие силуэты в темноте и светлые волосы. Они остаются с ним и во сне. Эймонд зовет его, когда приходит время. Сидит так близко, что у Люка застревает в горле крик, стоит только открыть глаза. Его запястье в плену длинных холодных пальцев, и это единственное, помимо твердого тихого голоса, что будит Люка. Эймонд не тревожит его рану тряской за плечо или легким пинком по ребрам, как иногда будят друг друга рыцари в лагере, и Люк не хочет думать, как долго и пристально его разглядывал подкравшийся Эймонд. Ужасная усталость никуда не уходит, но Люк уже не ощущает себя так, будто готов вспарывать носом землю. Он с трудом поднимается, игнорируя новые вспышки боли, и перебирается поближе к камням, тогда как Эймонд ложится недалеко от Вхагар. Когда он засыпает — если он засыпает, Люк вдруг понимает, что в груди у него помимо гулких мучений слабо сияет маленькое зерно счастья. У любви оказывается еще одна странная особенность, понимает Люк, когда ты даже в бесконечных терзаниях ощущаешь себя счастливее рядом с человеком, чем когда ты мирно живешь своей жизнью вдали от него. Он очень ждет новый день и очень его боится. На горизонте еще нет полоски света, но мир как будто становится ярче. Люк смотрит на дым вдалеке и редкие костры за скалами, видит обломки кораблей из-за слабых огней и пытается разглядеть помощь Триархии, которая уже должна была быть здесь. Как только восходящее солнце добавляет Ступеням красок, Люк подбирается к драконам и будит Эймонда, осторожно сжимая его плечо. Единственный глаз открывается резко, на секунду Эймонд задерживает дыхание и черты его лица заостряются. Потом он встречается взглядом с Люком и также обрывисто выдыхает. Арракс поднимает голову, когда Люк оказывается рядом. Дракон цел, если не считать нескольких застрявших в чешуе болтов и следов от ядер. На его крыльях Люк видит рваные раны, и это ничто для взрослого боевого дракона. Но Люк боится — Арракс еще молод, рисковать не хочется и лучшим решением ему кажется приказать Арраксу лететь без всадника. Следовать за Вхагар. А ему самому… просить Эймонда лететь на одном драконе. — Нет времени, — говорит Эймонд прежде, чем Люк собирается с силами. — Надо улетать. — Думаю, Арраксу лучше лететь без всадника, — и Люк действительно готов попросить, потому что уж лучше он потерпит пару насмешек от Эймонда, это не так страшно, чем если останется здесь один в ожидании Деймона. Эймонд опять его опережает. Уже достаточно светло для того, чтобы видеть его раздражение и осевший в волосах пепел. — Тогда шевелись, потому что я не собираюсь затаскивать тебя на Вхагар на руках, — и уходит. Отдав Арраксу команды, Люк почти бежит к Вхагар. Он взбирается на седло, и все оказывается не так плохо, если не считать белой пелены перед глазами из-за вспыхнувшей боли. Эймонд наклоняется, впиваясь пальцами в предплечье здоровой руки и резко тянет Люка на себя. Они как могут быстро закрепляют цепи, Люк одной рукой обхватывает Эймонда, после чего Вхагар взлетает. Это не сравнимо с тем, как отправляется в полет Арракс — легко, слитным прыжком и резкими взмахами крыльев. Сила Вхагар, когда она отталкивается от земли, оглушает, впечатывает в седло и качает так, что, не будь цепей — Люк перекувыркнулся бы через голову и встретился с землей. Что было в голове у Эймонда, когда он ребенком пошел в одиночку приручать этого дракона? Арракс летит выше них, Люку приходится сворачивать шею в стремлении следить за своим драконом, надежно скрытым от атак с земли. Еще Люк пытается оценить последствия их битвы и ее исход. Но Вхагар лишь делает круг над полем, низкие облака мешают что-либо разглядеть, и они летят к лагерю. Караксес появляется над головами так неожиданно, что вздрагивает даже Эймонд — Люк собой чувствует, как мимолетно напрягаются его мышцы, прежде чем три дракона не выравниваются в воздухе и не следуют к земле. Приземление на Вхагар еще более тяжелое. Люк видит звезды в этот момент и даже не беспокоится о том, что может сломать Эймонду ребра своей хваткой. После нескольких часов боли он, наверное, достигает своего пика. Он чувствует, как начинает отстегивать цепи Эймонд, и только потом трясет головой в попытке восстановить зрение. Оглядывается на Арракса, на Деймона, идущего к Вхагар и что-то кричавшего встречающим их рыцарям. Деймон смотрит на него, запрокинув голову, но у Люка все еще слишком сильно слезятся глаза, чтобы понять по лицу отчима, что именно тот чувствует и говорит. — Давай, — раздается впереди. Эймонд хватает его руку и помогает схватиться за веревки. Держит, пока Люк осторожно спускается. Точнее, практически падает на Деймона спустя половину пути к земле. Спустя мгновение сильные руки перехватывают Люка поперек талии и тащат от Вхагар как котенка. Это унизительно, но от этого даже легче, потому что Деймон держит его так, что не задевает ни раненную ногу, ни плечо. Такое унижение Люк перенести готов. — Арракс, — хрипит он, оборачиваясь в поисках своего дракона. На глаза попадается спустившийся с Вхагар Эймонд. — Все с ним нормально, — отвечает Деймон, и Люк клянется, что слышит в голосе отчима облегчение. После того, как ему промывают раны и зашивают их, Люк лежит в палатке и ждет, когда кто-нибудь соизволит прийти к нему. Конечно, он не сможет сказать что-то новое от того, что успел рассказать Эймонд за все то время, что его латали, но все равно испытывает потребность отчитаться. Чувствует он себя тоже не так уж и плохо. Как сказал мейстер — не пропадай они ночью неизвестно где, Люк бы уже к утру был в прекрасной форме. Как обычный рыцарь, получивший в бою пару ранений. Да, больно, но есть, что рассказать. Ему даже ходить не запретили, только костыль выдали и сказали хотя бы два часа провести в покое. Полог палатки отодвинулся в сторону, и внутрь протиснулась высокая статная фигура Корлиса Велариона. Он выглядел так, словно только что сошел с корабля, и это могло быть правдой — Деймон говорил о том, что пошлет ему ворона, когда притащил Люка в лагерь. Люк радостно вытянулся, встречая Морского Змея. — Вижу, тебя уже зашили и отпоили маковым молоком, — Корлис Веларион пододвинул стул и опустился на него рядом с Люком. — Не слушай мейстеров, мальчик, вы оба правильно сделали, что укрылись на том берегу. — Вы видели новые корабли Триархии? — Да, но это уже не так важно, — довольная улыбка тронула его губы, и это выражение лица Люк в последние годы видел у сурового дедушки довольно редко. — Мы открыли проход к деревне, теперь дело за малым. Подмога будут здесь завтра. Нужно продолжать делать свое дело. Это была лучшая новость, какую Люк мог пожелать. Его рука и нога — ничто на фоне того, что план сработал. Даже Арракс, как уже успел его успокоить Деймон, больше устал, чем пострадал. — Это прекрасно, — искренне сказал Люк. — Но я не смогу несколько дней летать. Завтра и послезавтра разведка будет на Деймоне. — Думаю, Деймон прекрасно справится с этой задачей, — усмехнулся Корлис Веларион. — Сейчас нам можно проявлять меньше скрытности. Они говорят еще некоторое время — Люк жадно выпрашивает подробности ночной битвы, того, что происходило после их с Эймондом исчезновения и не сильно ли они подвели своих верных рыцарей. На последнем вопросе в палатку возвращается Деймон со словами, что через час они все соберутся для обсуждения дальнейших действий на Ступенях. Потом сам отвечает на услышанный ранее вопрос: — Мой драгоценный племянник оказался политически подкован, — никогда прежде Люк не слышал от отчима такого обращения к Эймонду, насмешливо-ядовитого. Это заставляет Люка сжать губы и растерянно переводить взгляд с Морского Змея на Деймона. — Останься Вхагар на месте, мы бы, конечно, закончили раньше, но теперь все в лагере знают, что он улетел тебе на помощь и вернул тебя обратно на своем драконе. Не буду говорить, что был бы рад твоей кончине или очередному родственному членовредительству, но для нас был бы выгодней вариант наоборот. Даже расстроенный этими словами, Люк не мог не представить, как усиленно пытался бы затащить раненного Эймонда на Арракса. Сдержав горький смешок, Люк прохрипел: — Вряд ли я мог контролировать его действия в тот момент… Его оборвал Корлис Веларион, поднявшийся со своего места во весь свой немалый рост. — Не могу отрицать правдивость твоих слов, Деймон, — прогремел он все еще весьма мирно, хотя Люку и захотелось нервно сглотнуть. — Но ты был с другой стороны скалы и мало что видел. В какой-то момент начало казаться, что Люк потеряет контроль над драконом и они упадут в воду где-нибудь на полпути к земле. Вряд ли Эймонд стал бы рисковать имеющимся преимуществом, не будучи уверенным, что ему не придется возвращаться в лагерь без Люка или с его мертвым телом. — Хах! Друг мой, это звучит, как будто он полетел спасать моего сына. И, прости, о каком преимуществе идет речь? Люк постарался вспомнить молитву, которую королева Алисента произносила за семейным столом, потому что сейчас это показалось ему единственной надеждой на то, что он не станет свидетелем ссоры своих отчима и дедушки. — Твоего сына?.. Он Веларион, Деймон. И ты прекрасно понимаешь, какие преимущества есть у Эймонда. Стоило напомнить им обоим, что Люк все еще здесь. Он постарался сесть ровнее, дотягиваясь до костыля. — Пойду прогуляюсь, — пояснил Люк, поднимаясь на ноги и с удовлетворением отмечая, что действительно чувствует себя неплохо, если не опирается о больную ногу. И не тревожит поврежденную руку, конечно же. Маковое молоко уже почти перестало действовать, и Люк ощущал только постоянную непрекращающуюся пульсацию во всем теле. — И далеко собрался, любитель полуночных прогулок? — насмешливо спросил Деймон, когда Люк поковылял мимо него к выходу. — В идеале — до Эймонда, — брови Деймона поползли наверх, но Люку действительно было бы сейчас так спокойнее. И более полезно. — Если я буду здесь лежать, то так и буду всем казаться беспомощным. Эймонд не спасал меня, Деймон. Он помог, но не спасал. Это была совместная работа. И пусть никто это не забывает. С этими словами он гордо вывалился из палатки, щурясь от слепящего солнца. За все то время, что над ним кружили мейстеры, погода приобрела необычайно ясное настроение, что на Ступенях наблюдалось редко. Игнорируя слабые шепотки вокруг себя, Люк подошел к столу, где всегда обсуждались их планы, а потом подумал, что было бы неплохо навестить Арракса, если бы ему было не так больно подниматься вверх по насыпи. — Вижу, ты уже достаточно бодр. Люк повернул голову к палатке Эймонда — он стоял в проходе, держа в руках письмо, которое затем отдал подошедшему к нему рыцарю. — Я не так уж сильно ранен, — пожал плечами Люк. — Как и Арракс. — Тогда тебе стоило возвращаться в лагерь на нем, — Эймонд подошел ближе. Их разделяли только стол и карта, уже достаточно потрепанная. Невыносимо хотелось лишить Эймонда его довольного вида. Особенно на фоне того, что их разговор проходил под взглядами и ушами всего лагеря. — Я берегу своего дракона. Надеюсь, Вхагар не сильно устала от моей компании? — Вхагар — нет. Это было и неприятно, и предсказуемо. Эймонд умел напомнить об их многолетней вражде даже тогда, когда семьям приходилось ладить друг с другом. И как раз тогда, когда у Люка совершенно необоснованно начинало теплеть в груди. Почему в его жизни это был именно Эймонд Таргариен, Люк надеялся рано или поздно понять. Он постарался придать своему голосу ровно столько громкости, чтобы быть спокойным и при этом слышимым для окружающих их людей. — Мне жаль, что ты так утомился. Я же говорил, что все в порядке и ты можешь возвращаться без меня. Ты только зря волновался. Se ao kostagon brōzagon ñuha brōzi. — Kessa sagon kirimves, byka nādrēsy. — Konir sagon daor ñuha brōzi, qȳbor. — Я могу его напомнить! — внезапно крикнул Деймон, вышедший из палатки в компании Корлиса Велариона и выглядевший, как и Морской Змей, весьма заинтересованным разговором. С лица Эймонда слетело все то малое благодушие, какое было на нем до этого момента. Люк даже не понимал, что Эймонд выглядит мирно и в чем-то счастливо, пока до их ушей не донесся голос Деймона и лицо его дяди вновь не приняло выражение одного из камней под ногами. — Ao gōntan daor tepagon nyke aōha laes, — тихо сказал Эймонд, наклонившись к Люку через стол. Люк повторил это движение. — Nyke bardutan naejot ao. Sōvegon naejot Zaldrīzesdōron se collect lo kostā. Разглядывать лицо Эймонда так близко было непривычно. Люку захотелось закусить изнутри щеку, чтобы вернуть себя в реальный мир, но вместо этого он перенес вес на больную ногу. Привлекательность Эймонда перед его носом отошла на второй план. На первом оказалось держать себя в руках, чтобы от боли у него не полились слезы. — Lo kostan? — бровь у Эймонда приподнялась, и Люк даже не стал тешить себя надеждой, что тот не заметил, как блестят его глаза. Он переступил обратно на здоровую ногу. — Gaomagon ao pendagon kostā? — Se skoros kessa gaomā? — Kesā jiōragon sȳrkta acquainted lēda aōha egros. Они оба замолчали, когда к столу подошли Деймон и Корлис Веларион. Люк первым отстранился от Эймонда, облокачиваясь о край стола и встречаясь с веселым лицом Деймона, судя по всему, понимавшим гораздо больше, чем Люку бы хотелось. По крайней мере, он развеселил своего отчима и это было уже гораздо лучше той скрытой угрозы, какая таилась в его голосе во время разговора в палатке. И взгляды окружающих их рыцарей как будто меньше резали кожу. Корлис Веларион не выглядел и вполовину таким довольным, как Деймон. — Эймонд, как тебе мысль занять берег Триархии? — спросил он и под удивленным взглядом Люка сдвинул фигурку на карте. Они разобьются на три лагеря, сказал он следом. Деймон с одной стороны, Эймонд с другой, а в проливе — корабли. С Морским Змеем во главе. И Люком. Люк ненавидел корабли. Лучше бы ночь продолжалась.