***
У молодого графа Астрея было много обязанностей: он управлял своей землей, получая доходы и обеспечивая своих людей возможностью зарабатывать честным трудом и жить безбедно. И когда к нему обратился молодой человек по поводу работы у него в поместье, граф, разумеется, принял его к себе на службу — ему как раз необходим был дворецкий, а кандидат обладал таким выдающимся послужным списком, что его невозможно было не принять. Но тем не менее граф редко появлялся в своем родовом поместье, ведь он входил в Совет Лордов, который помогал королю в управлении всей страной, поэтому его дни были заполнены бесконечными встречами, официальными приемами, делами, которые накладывал на него титул. Тем не менее молодой граф выглядел чуть ли не светящимся от счастья. Никто из высшего света не знал его причины — граф всегда был очень скрытен, не проявлял на балах излишнего внимания ни к одной аристократке, но при этом его нельзя было уличить в каких-либо постыдных связях. Среди двора ходила молва, что граф мог быть из «неправильных», оттого он так хорошо скрывал предмет своего обожания, а, возможно, его не интересовало ничего, кроме его состояния. Но, тем не менее, каждая знатная дама считала своим долгом попытаться получить особое расположение графа, кокетничала с ним, разумеется, в рамках приличия, но чуть ли не жестоким отчаянием, особенно когда понимала, что не может ничего добиться обворожительным хлопаньем ресниц. Астрей вел себя по отношению к таким дамам безупречно вежливо и чуть холодно, когда очередная леди пыталась опробовать на нем свои чары. К слову, о чарах. Среди дам из благородных семей были довольно популярны разного рода зелья, которые можно было приобрести у известных алхимиков. Особым спросом всегда пользовалось приворотное зелье, которое заставляло того, кому его подливали, забыть обо всем, кроме того человека, который добавлял в это зелье свою кровь. Астрею всегда казалось жутким такое использование зелий, которые зачастую должны были дополняться кровью — в этом было что-то противоестественное. Графа невозможно было обмануть: он видел в душах людей их помыслы, но, чтобы и впредь избегать подобных напитков, ему все же стоило быть предусмотрительнее, поэтому граф периодически навещал знакомого алхимика и пополнял запасы средства, которое обезвреживало приворотное зелье, а также запасался всяческими противоядиями. В один холодный день в середине марта, когда сквозняки гуляли по коридорам дворца, а за окнами шел непрекращающийся дождь, граф возвращался из столицы в королевский дворец, надеясь хоть ненадолго пересечься со своим божеством и может даже побыть с ним наедине. Он шел, глубоко задумавшись, и случайно ошибся коридором, который вел в выделенные для него покои, когда услышал шум возни, словно кто-то пытался вырваться, и сдавленный шепот. Астрею это показалось довольно тревожными признаками, и он поспешил на источник шума, который оказался за неплотно прикрытой дверью в малую гостиную. Он неслышно открыл дверь, и его взору предстала картина, от которой сердце пропустило удар, а его сознание заволокло злостью, совсем ему не присущей. Возле дивана стоял граф Раскал и, зажимая рот одной рукой, второй крепко держал обе руки и силой пытался коленом развести сжатые бедра Кайроса. Вся одежда младшего принца была измята, сорочка разорвана по вырезу, открывая взор на его худощавый торс, завязки на штанах были ослаблены и сами штаны спущены до колен. Лицо принца было красным от слез, в следах пощечин, он пытался отчаянно сопротивляться действиям немолодого лорда, но тот был сильнее. В момент, когда Астрей застал эту картину, младший принц уже был измотан, он захлебывался в своей беспомощности и невозможности дать отпор человеку, который хоть и не знал, что перед ним божество, но интуитивно это ощущал, а жажда власти, которая всегда была присуща графу Раскалу, доводила его до исступления — он хотел обладать божеством во всех возможных смыслах. После неудачной попытки запугать дворецкого, лорд Раскал обратил свое пристальное внимание на младшего принца. Он был так молод, так хорош собой, так чист душой, что с каждым днем мысли Раскала все больше и больше захватывала идея подчинить этого непокорного мальчишку себе, и у него были методы, которыми он мог его заполучить. — Что вы себе позволяете?! — Астрей подлетел к ним, в тот же момент отцепляя руки Раскала, который замешкался, поняв, что его застали в очень неприглядном виде. Астрей воспользовался этой заминкой, тут же оттесняя насильника от своего божества, легонько взял Кайроса за плечи, чтобы случайно не сделать больно, и заглянул в его глаза. — Ваше высочество, вы в порядке? — осторожно задал вопрос Астрей, прекрасно понимая, что его божество не в порядке, он увидел это в его душе, в которой билось отчаяние, страх и отвращение, но теперь, когда Астрей появился, там забрезжил свет. — Давайте, я вам помогу, — он натянул штаны принца на место, завязав шнурок, и снял с себя плащ, укутывая в него юношу. — Как вы смеете так обращаться с принцем?! — задал он вопрос ледяным тоном графу Раскалу. — Вас арестуют за насилие. Лорд Раскал за это время успел прийти в себя, и на его лицо вернулось самодовольное выражение, какое бывает только у людей, которые уверены в своей безнаказанности. — Неужели, Ваша светлость? — нарочито вежливо обратился Раскал. — Думаете, король поверит вашему слову против моего? — он откровенно насмехался, а затем бросил со злостью: — Щенок! А этот, с позволения сказать, принц и сам был не против, чтобы его отымели, — на лице Раскала расползлась плотоядная улыбка. — Так жалобно просил его не трогать, плакал, — он с ужасной гримасой передразнивал Кайроса, по лицу которого тихо лились слезы. — Закройте свой поганый рот! Или это сделаю я, — Астрей взял за плечи принца и вывел его из комнаты, не считая более нужным размениваться на разговоры с этим человеком. В его душе не было ничего хорошего: только алчность, похоть и насилие, с которыми он хотел заполучить себе его божество. Астрей завел Кайроса в его покои, обнял и прижал к себе. Божество Справедливости понимал, что лорд Раскал не отстанет от его любимого, что попытается убрать с дороги его самого и что скорее всего, он воспользуется этой ситуацией сейчас и обвинит во всем самого Астрея. Он все это понимал, но не мог сейчас оставить Кайроса одного, поэтому он подумал о крыльях, и в тот же момент, когда они появились, обернул их обоих ими, укрывая от людских глаз. Так они простояли несколько минут, и послышавшиеся быстрые шаги в коридоре подтвердили его мысли — в покои ворвалась личная охрана принца вместе с графом Раскалом. — Я слышал, что он зашел к принцу, обыщите покои! — бросил Раскал, осматривая пустое помещение. Охрана во главе с начальником осмотрела все комнаты, но не нашла ничего. — Ваша светлость, должно быть, вы ошиблись. Принц вышел и не возвращался. Здесь никого нет, — и, повернувшись к своим людям, он бросил: — Уходим! Охрана вышла из покоев принца, и граф Раскал, оставшийся последним, со злостью бросил взгляд на комнату и прошипел себе под нос: — Я с тобой еще разберусь граф-выскочка, и никто мне помешает! — на этих словах он развернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.***
Астрей взял в обе руки лицо принца и стер большими пальцами дорожки слез. Он поцеловал Кайроса в нос и осторожно поглаживал его голову, перебирая кудряшки под короной. — Ну, все-все, — успокаивающе шептал граф на ухо принцу. — Я рядом и не дам тебя никому в обиду. Тише, мой любимый, — он тихонько раскачивался из стороны в сторону, держа в своих объятиях принца, который перестал плакать и посмотрел своими блестящими зелеными глазами прямо в глаза своего божества. — Он что-то подлил мне, и я словно перестал сам себе принадлежать. Я пытался сопротивляться, оттолкнуть его, но у меня плохо получалось, — Кайрос прикрыл глаза, доверительно соприкасаясь своим лбом со лбом графа. — Но он не успел меня тронуть, ты так вовремя пришел. Спасибо, — прошептал Кайрос и накрыл губы своего божества в целомудренном поцелуе. Астрей почувствовал, что принц постепенно приходит в норму, мягкие касания и поглаживания, заботливые объятия и поцелуи возвращали его божеству прежний вид и состояние. Астрей оторвался от губ Кайроса и поцеловал в закрытое веко, сначала в одно, затем в другое, собрал губами маленькие прозрачные бусинки слез, рассыпанные по щекам, а после — снова приник к губам принца, даря ему успокаивающий поцелуй полный заботы и любви, поддержки и спокойствия, что Кайрос наконец смог робко улыбнуться в его губы. — Вероятно, это было какое-то зелье, лишающее воли, но ты все равно смог сопротивляться ему, — Астрей прикоснулся своими губами к виску принца. — Ты очень сильный, я горжусь тобой, мое солнце. Они простояли так, завернутые в крылья божества Справедливости, укрытые от взглядов всего мира, и потеряли счет времени. Когда же они наконец вынырнули из объятий, пришло время подумать, что делать со всей этой ситуацией дальше. — Я думаю, лорд Раскал теперь от тебя не отстанет, — проговорил Астрей, когда они уже присели на диванчик в будуаре принца, все еще укрытые крыльями. — Вероятно, он чувствует в тебе божественность и хочет заполучить тебя себе, словно ты для него какая-то вещь. — Я знаю, и мне кажется, что и тебе он не даст теперь спокойно жить. Ведь ты его застал на месте его злодеяния. Он ведь сказал, что перед королем твое слово против его не будет ничего значить. И боюсь, так и будет. Отец всегда прислушивается к нему, а теперь, после принятия этого ужасного закона с подачи лорда Раскала, он и вовсе чувствует себя неуязвимым. Я боюсь, что любые твои слова против него он обратит на тебя и тебя же сделает виноватым, — Кайрос уронил голову на грудь. — Мы могли бы сбежать, — прошептал он и заглянул в глаза Астрею. — Да, мы могли бы, но мое поместье для этого не подойдет, а бежать дальше —значит подвергнуть большое количество людей опасности. Ведь мы не решим проблему, просто переложим ее на кого-то еще. Например, на твоего брата. Принц Лазар и так под подозрением лорда Раскала, я слышал это мельком перед очередным советом. Кайрос снова вздохнул. — Тебя вызовут на допрос, — тихо произнес он. — А ты знаешь, как проходят допросы. Астрей кивнул. Для него не было секретом, что на допросах всегда использовали сыворотку правды, а если к ней был иммунитет, то ее подкрепляли пытками. — Наша природа не помогает нам от зелий, — продолжил принц. — Ты не сможешь сопротивляться сыворотке правды. — Да, и в таком случае высока вероятность, что под зельем я раскрою свою и твою божественную природу, нашу помощь людям, — он перевел взгляд в окно, за которым поливал дождь. — А вместе с этим еще и тайну наследного принца. Тогда у королевства не останется никаких шансов. — Но ты можешь загадать желание, чтобы это все предотвратить, — ответил Кайрос и уголки его губ опустились. Он уже понимал, что это должно быть за желание. — Ты можешь пожелать забыть свою божественную сущность, свои умения и обязанности божества и все, что ты знаешь про меня как про божество Надежды. И ты пожелаешь, чтобы я забыл, что ты божество Справедливости, чтобы я не подвергнул тебя опасности, если вдруг лорд Раскал захочет меня проверить. Астрей нахмурился. Кайрос мог исполнить любое желание, которое не нарушало чужую свободу воли, но так как желания самого божества Надежды не исполнялись, для него всегда желал что-либо божество Справедливости. То, что предлагал Кайрос, было выходом из сложившейся ситуации, но выходом довольно рискованным. Много чего могло пойти не так, ведь желание всегда исполнялось, а в их случае оно могло стать необратимым. Но самое главное, Астрей должен был пожелать забыть, что он любит божество Надежды. Кайрос бы этого не забыл, но не помнил бы его личность. — Если все пойдет по плану, и я ничего не выдам на допросе, как мы потом вернем себе память? — спросил Астрей, глядя в яркие зеленые глаза напротив. Он чуть сжал пальцы Кайроса в своей руке, показывая этим жестом, что он рядом, он готов пойти на такой шаг ради своего божества, но должен знать, что они смогут найти друг друга. — Мы встретимся на нашем месте первого апреля, в день рождения короля. По всему королевству будет объявлен праздник, а значит до него должны быть проведены все допросы, казни или назначены помилования. — Но если мы все забудем? — Астрей исправился. — Точнее, я все забуду. — Я отдам записку с местом и временем встречи своей горничной, а она передаст ее тебе, когда мы уже не будем ничего помнить о личностях друг друга, а для себя я запишу в дневник. Кайрос встал с дивана и прошел в свою спальню. Астрей проследовал за ним, останавливаясь в проходе и не убирая крылья. Принц вытащил из ящика прикроватного столика небольшую книжку и записал в нее день, место и время встречи. Вырвав из дневника лист, он написал на нем то же самое и, сложив его в небольшой конверт, надписал поверх адресата. Принц позвонил в звонок, и через несколько продолжительных минут, которые оба божества провели в тишине, дверь со стуком отворилась, и перед принцем возникла его горничная, которой он передал конверт, чтобы она передала его адресату или оставила в его комнате, если его не окажется в покоях. Она кивнула на распоряжение принца и тут же вышла из помещения, отправляясь выполнять поручение. Кайрос поднялся и подошел обратно к своему божеству, зарываясь в его объятия под большими золотистыми крыльями. — Нужно еще загадать, чтобы она забыла, что относила кому-то письмо, после того, как оставит его, — прошептал Астрей, утыкаясь носом в висок принца. — Загадай, так будет безопаснее для всех. Астрей прикрыл глаза, концентрируясь на формулировке желания, а глаза Кайроса, напротив, вспыхнули промелькнувшими в них золотистыми искрами, которые всегда появлялись, когда желание исполнялось. — Ты думаешь наш план сработает? — спросил граф после нескольких минут, проведенных в тишине. — Мы встретимся, и что дальше? Я же не буду тебя помнить. — Но я буду. Я буду знать, что тот, кто придет на встречу, и будет моим божеством, а касание поможет вспомнить тебе. — Касание всегда работает как узнавание, — пробормотал Астрей и поднял взгляд на принца. Тот погладил его по мягким темным волосам ласково, словно уговаривая довериться ему. — Хорошо, но если касание не сработает, то просто поцелуй меня. Я не смогу не вспомнить твои губы, — граф осторожно провел подушечкой большого пальца по нижней губе принца, которая чуть приоткрылась, позволяя делать с ней все, что Астрею было угодно. Он приблизил свое лицо к лицу принца и невесомо прикоснулся губами к его приоткрытым губам. — Я их узнаю в каждой жизни, потому что ты единственный, кого я могу любить, — прошептал он в поцелуй и через мгновение углубил его, осторожно запуская свой язык в рот принца и оглаживая его изнутри. После нескольких минут жаркие поцелуи перешли в более медленные и спокойные, они покрывали уже не только губы, но и все лицо: лоб, скулы, виски, кончик носа, линию челюсти, оба закрытых века и то самое чувствительное место над ушком, которое так любил Астрей в своем божестве — они дарили тепло, они были прощанием и служили обещанием исполнить их план, найти друг друга и помочь людям. Поцеловав каждую клеточку лица принца, Астрей, наконец, решил, что пора, и протянул руку Кайросу. Они подошли к открытому окну и переплели руки в объятиях. Граф развернул крылья, и они оба вылетели из окна под дождь. Облетев дворец и отыскав безлюдную уличную галерею, Астрей приземлился и сложил крылья. Два божества стояли друг напротив друга, взявшись за руки, и граф прошептал: — Я люблю и всегда буду тебя любить, солнце мое. Никогда не сомневайся в этом. И загадал желание.***
Дни потекли серой вереницей перед глазами графа Астрея. Его жизнь казалась ему пресной и безрадостной, а среди придворных дам о нем расползались новые слухи о печально закончившемся тайном романе графа, которые были далеки от правды. Молодой лорд чувствовал постоянное уныние и терялся в попытках вспомнить хоть что-то, что раньше его радовало. По всей видимости выходило, что его не радовало ничего, и граф чувствовал себя от этого странно. В один из дней он был внезапно вызван на королевский допрос, где с удивлением обнаружил палача, графа Раскала и короля. Больше никого из лордов не было, да и присутствие палача насторожило графа. Все это было довольно странно. — Лорд Астрей, я полагаю, Вы в курсе причины, по которой Вы сегодня приглашены сюда, — осведомился король, нахмурившись. — Никак нет, Ваше величество, — ответил Астрей, скосив взгляд на палача. Серьезно, на их разговоре будет присутствовать палач? — Не в курсе, как же, — отреагировал король с недоброй усмешкой. — Из достоверных источников мне известно, что вы вступали в связь с мужчиной, принуждая его к разврату. Что вы можете сказать в свою защиту? — Я не понимаю, о чем вы говорите! — Астрей округлил глаза в неподдельном удивлении. — Сейчас посмотрим, так уж и не знаете ли, — король сделал знак рукой палачу, и тот без промедлений передал небольшой медный кубок, наполненный какой-то жидкостью. — Напоминаю, что отказ от принятия сыворотки правды приравнивается к добровольному признанию вины. Астрей перевел взгляд с короля на кубок перед собой и, не раздумывая слишком долго, выпил все его содержимое. — А вот теперь поговорим, — сказал король. — Итак, повторяю вопрос: вы вступали в связь с мужчиной? — Нет, — лицо Астрея было лишено каких-либо эмоций, в нем не было признаков борьбы с зельем, не было страха или злости. Он говорил правду. — Вы имеете или имели раньше какие-то романтические отношения с мужчиной? — задал вопрос граф Раскал, прежде молча взирающий на развернувшееся перед ним представление. В его глазах сквозила злость и ревность, но Астрей не видел этого. — Нет, — снова безэмоционально ответил Астрей. — Кого из «неправильных» вы покрываете? — задал Раскал следующий вопрос, начиная все сильнее раздражаться ответами молодого графа. — Никого. Когда граф Раскал уже готов был вцепиться в воротник черной шелковой сорочки Астрея и начать его трясти, король внезапно проговорил: — Хватит, я вижу, что он говорит правду, — он сделал знак палачу подойти и добавил, — Допрос окончен. Палач подал другой кубок с обезвреживающим сыворотку правды зельем, и граф не задумываясь вылил его в себя. — Спасибо, граф Астрей, вы можете быть свободны, — проговорил король, и Астрей поднялся на ноги после этих слов и вышел за пределы залы. Он шел куда-то вперед по переходам дворца, и обрывки мыслей крутились в его голове. Сыворотка правды всегда имела такое действие, как будто человека, ее принявшего, ударяли чем-то тяжелым по голове, и все его мысли в один момент разлетались, впоследствии собираясь обратно мучительно долго. Астрей вышел в сад через боковую галерею и замер, услышав шаги позади себя. Он обернулся, и перед его взором предстал невероятно взбешенный граф Раскал. — Я не знаю, как ты обманул сыворотку правды, но меня ты не обманешь, щенок! — глухо прорычал граф Раскал и выхватил из ножен на поясе серебряный кинжал. Ослепительная вспышка боли, и вот уже слабеющее тело графа Астрея сползало вниз по аккуратно постриженному кусту живой изгороди, а на его великолепной черной сорочке в области сердца расползалось еще более темное кровавое пятно. Раскал ударил подло и сильно, вложив в свой кинжал всю злобу и черную ревность, сломал ребра, пробил легкое и достал острием, смоченным в яде, до самого сердца. Астрей чувствовал нестерпимую боль с каждым ударом сердца и холод, что расползался по всему его телу, но в угасающем сознании билась одна единственная мысль, что он забыл что-то очень важное, жизненно важное для него. А затем для Астрея наступила непроглядная темнота. Его больше не было. Лорд Раскал стоял над обездвиженным телом с выражением чудовищной радости на лице. Он поразил своего соперника, и теперь никто не будет стоять на его пути к принцу. Он будет принадлежать ему. Раскал повернулся на пятках, вышел из узкой садовой аллеи и не заметил, что через мгновение тело графа Астрея исчезло. Справедливость покинула этот мир, в нем осталась лишь Надежда.***
В совершенно другом мире в холодном свете люминесцентных ламп в роддоме под громкие крики женщины на свет появился младенец. Он был весь красным, скукоженным, темные волосики прилипли к маленькой головке. Акушерка хлопнула ребенка по попе, и его легкие раскрылись, впуская в себя кислород. Божество Справедливости переродился. Это произошло 20 марта.***
Кайрос не находил себе места в собственных покоях, он уже несколько дней измерял шагами отведенные ему комнаты, нигде не чувствуя себя спокойно. После того, как память его ухудшилась, он с трудом вспоминал, что есть тот, кого он любит, но вот собраться с мыслями и вспомнить лицо этого человека ему никак не удавалось. Лишь запись в дневнике придавала смысл его однообразным дням. Он ждал первого дня апреля, словно это был его собственный день рождения, на который он должен был получить самый желанный подарок. Но пока до этого дня было далеко, принц злился на себя, снова и снова пытаясь вернуть себе память, но все было тщетно — осколки не собирались в единое целое. Единственное, что скрашивало пустые дни принца — это приемы жителей, которые традиционно его отец проводил раз в неделю. Король, конечно, не решал проблем своих подданных, но каким-то образом их беды отступали сами по себе: шел дождь, когда он был необходим, чтобы спасти урожай и предотвратить голод; дети и взрослые выздоравливали; а кто-то находил новые источники дохода, когда оказывался на грани разорения. Так и протекали будни. Младший принц слушал, как весь дворец готовился к празднованию дня рождения короля, но сам не принимал ни в чем активного участия. Когда принц Лазар предложил ему прогуляться до библиотеки, чтобы посмотреть свежепривезенные книги, Кайрос согласился из вежливости и нехотя поплелся за братом. Принц Лазар с тревогой говорил, что один из графов, кажется, пропал, но отец вместе с графом Раскалом утверждали, что он просто уехал в свое поместье. Кайрос удивился, что его брата волнует подобная тема, но с учетом постоянного тумана, с недавних пор поселившегося в его голове, он ответил, что ничего об этом не знает, а этого графа Астрея помнит очень смутно. Принц Лазар выразительно посмотрел на брата, но не стал ничего комментировать — он был вежлив и не считал нужным вторгаться в чужие дела. Когда наконец наступил долгожданный праздник, младший принц не находил себе места от волнения, он еле высидел все положенные ритуалы на своем месте. Время близилось к тому, что было указано в дневнике принца, и он наконец смог выйти из залы, где были все почетные гости, и направился длинной дорогой в свой потайной сад. Первый день апреля порадовал солнечной и сухой погодой, потому в саду гуляли много гостей, кто парами, кто компаниями, а кто и вовсе по одиночке. Кайрос шел прогулочным шагом, делая вид, что наслаждается хорошей погодой, и на его пути встречалось все меньше и меньше людей. Он прошел до привычно скрытой в изгороди калитки, приоткрыл ее и не заметил, что из-за угла за ним наблюдала пара внимательных глаз. Принц прошел к беседке и уселся на широкую скамью. В его потайном саду уже сошел весь снег, и первые дикие цветы появились под деревьями. Калитка тихо скрипнула и открылась. Перед Кайросом возник граф Раскал, который прошел вглубь садика, с интересом осматриваясь. Принц взглянул на вошедшего, и сердце его замерло в неприятном предчувствии, как будто этот человек был опасен для него. Но ум упрямо говорил, что сюда должен прийти тот, кого Кайрос любит, но кого он забыл, а значит его нужно было коснуться. Лорд Раскал тем временем сам подошел к принцу, рассматривая его лицо с хитрым прищуром. — Ваше высочество, что вы тут делаете? — удивился Раскал. — Я просто гуляю, — проронил принц и протянул к графу дрожащую руку. Ему не хотелось проверять, все его существо вопило, что это какая-то ошибка, что ему нужно отсюда бежать. Но Кайрос искал свое божество, и потому он должен был проверить, несмотря ни на какой страх и плохие предчувствия. Лорд Раскал схватил его за руку на полпути и хищно прошептал: — Что ж, так даже проще. Вам нет больше резона прятаться от меня, Ваше высочество, — Раскал до боли сжал руку принца, в тот же миг дернув ее на себя так, что не ожидавший такого поворота Кайрос потерял равновесие и упал прямо на грудь графа Раскала. Принц чувствовал касание руки, и оно точно не было узнаванием его божества. От этого касания неприятное чувство расползалось тонкой ядовитой пленкой по коже Кайроса, чужие пальцы больно сжимали его ладонь, а вторая рука Раскала прижимала его слишком близко к человеку, рядом с которым он не хотел находиться. В его глазах расползался леденящий душу ужас. — Что? Не того ты ожидал здесь увидеть? — ехидно посмеиваясь, спросил лорд Раскал, не отпуская хватки. — Ну ничего, придется смириться. Твой дружок больше не придет, — он совершенно безумно рассмеялся, глядя на замешательство принца. — Что… Что ты сделал с ним? — Кайрос сухо сглотнул, голос перестал подчиняться ему. Он не знал даже, про кого именно спрашивал, но знал только, что это был его любимый, его божество, которого он забыл. — Ничего такого, чего бы он не заслуживал, — Раскал растянул рот в довольной улыбке. — И теперь никто мне не помешает. Ты будешь моим, — прошептал он последние слова с какой-то непередаваемой алчностью в голосе. Лорд Раскал потянулся к принцу, чтобы поцеловать его, но Кайрос, чуть отклонив назад голову, плюнул ему в лицо и, воспользовавшись секундной заминкой, вырвался из рук графа и побежал прочь. Он, не разбирая дороги, выбежал из потайного сада, направляясь через парк во дворец. Он шел, избегая большого скопления людей, потому что сейчас держать лицо было выше его сил — отчаяние, страх и отвращение затопили его. Единственной его целью было добраться до своих покоев, чтобы закрыться там наедине со своими мыслями и осознать, что произошло и что теперь делать дальше. Не проходящий туман в его голове, постоянно мешал размышлениям, не позволял вспомнить ничего важного, зацепиться за что-то. Заперев дверь в свою спальню, принц медленно сполз по обратной стороне двери. Каждая попытка понять, что произошло с его божеством, кто он, не приносила никаких плодов — перед глазами стояла пелена тумана. Он не помнил его, а теперь, когда с ним что-то произошло, Кайрос понятия не имел, что делать, как искать и как помочь его божеству. Отчаяние захватило божество Надежды, своими липкими щупальцами пробралось в самую душу и болезненно сжало в своих холодных цепких пальцах его заходящееся сердце. Принц ощущал сильную тревогу, его руки мелко дрожали, он хватался за голову и больно тянул пряди волос, пытаясь совладать с необъятным ужасом неизвестности и страха за своего любимого. Солнце перестало светить, оно осталось просто существовать в своей оболочке, не в силах вспомнить то, что было для него важнее жизни.***
Лорд Раскал не стал молча ждать, пока принц сам придет к нему. Переговорив наедине с королем, он сумел убедить монарха в отвратительном поведении его младшего отпрыска, которым необходимо было заняться как можно скорее, чтобы он не посмел испортить мнение о всей королевской семье. Ситуация с плевком в лицо была описана в таких красках, подтверждена сывороткой правды, которую Раскал принял добровольно, только чтобы доказать свою правоту, когда он обвинял в недостойном поведении королевскую особу. На это король приказал посадить своего младшего сына под замок в его покоях и поставил условие, что принц сможет выйти, только если извинится перед графом Раскалом. Так продлились несколько недель: младший принц не покидал своих комнат, но и не впускал к себе никого, ссылаясь на плохое самочувствие. И даже когда наследный принц Лазар, переживая за состояния своего брата, настоял на визите доктора, Кайрос отказался его впустить. Каждый день его горничная приносила ему еду и оставляла поднос рядом со всегда запертой дверью, но пища оставалась нетронутой: принц отказывался есть. За эти дни добровольно-принудительного заточения принц перебрал в уме все возможные варианты развития событий с его божеством, но неизменно склонялся только к одному неутешительному выводу: его божества больше не было в этом мире, а это означало, что он должен последовать за ним. Но пока в голове принца еще были сомнения, он продолжал жить, продолжал исполнять желания тех, кто был поблизости, даже не зная их, а самое главное — он продолжал соблюдать хрупкое равновесие справедливости, которое оставил после себя его божество — ни одной казни «неправильного» пока так и не состоялось. 19 апреля должен был состояться большой праздник — это был день восшествия на престол его отца, и в этом году отмечание этого события обещало приобрести поистине королевский масштаб. Король поставил сыну условие, что он обязательно должен присутствовать на празднике, но прежде — непременно принести извинения. Кайрос, который успел за эти дни обдумать план дальнейших действий, на удивление короля, с легкостью согласился, словно не было этих нескольких недель протеста. В то праздничное утро народ начал пребывать на главную площадь перед королевским дворцом и, когда пришло время появиться королевской процессии, ее встречала восторженная толпа, которая заполнила огромную площадь и двигалась хаотичными волнами, в попытке хоть одним глазком рассмотреть поближе королевскую семью. Король вместе со своими детьми, окруженный охраной, вышел на центр площади на специально подготовленный помост, провозглашая торжественное начало праздника своей вступительной речью, в которой в общих словах коснулся многих дел, волнующих королевство, особое внимание уделяя закону о «неправильных». — Только все вместе мы можем сохранить наше общество и противостоять распущенности нравов, ужесточая наказания для «неправильных», — толпа вокруг согласно гудела, осуждая тех, кто оказался вне закона. — И пусть тот, кто не побоится, выйдет и скажет, что я не прав, — тишина повисла после этих слов. Но вдруг десятки тысяч глаз увидели движение на королевском помосте — младший принц вышел вперед. — Я выйду, — Кайрос повернулся к отцу. — Ты не прав! Нельзя убивать людей за то, что они любят, нельзя наказывать за выбор сердца! — он повернулся лицом к толпе и громко объявил: — Я такой! И называть кого-то «неправильным» просто отвратительно! На мгновение над площадью повисла тишина — это заявление застало врасплох всех, но через несколько мгновений от собравшейся на площади толпы стал доноситься едва слышный недовольный гул. Он словно был предвестником бури, которая висела в воздухе и вот-вот должна была разразиться. Король медленно отвернулся от младшего принца и спокойно сказал: — Ты мне больше не сын, — зловещая молния озарила небосвод. Лорд Раскал, стоявший по правую сторону от короля, округлил глаза в удивлении. Еще бы, никто прежде не бросал королю открытый вызов, а тот факт, что это сделал младший принц, да еще и по такому поводу, и вовсе обескуражило лорда Раскала. Но вскоре удивление на его лице сменилось выражением ярости — несносный мальчишка предпочел смерть вместо того, чтобы быть его. Теперь он никак не мог его заполучить. Тут и там среди толпы уже стали слышны отдельные выкрики: — Неправильный! — Казнить! — Закон для всех один! Гул толпы усилился и ярость, которая зародилась в этой темной массе, стала нарастать с бешеной скоростью. — Стража, схватить его! — приказал король с металлом в голосе, и в этот момент гром разразил небо. Десятки рук хватали принца, тянули с ожесточением в разные стороны, несколько охранников схватили его и грубо потащили вперед в толпу, не давая возможности даже встать на ноги. У края помоста в него летели камни, комья земли и откуда-то взявшиеся тухлые овощи, которые не делали больно, но от ощущения стекающей зловонной грязи было паршиво. Его тело подхватила толпа и понесла с разгоревшейся злобой на свое собственное растерзание. Сотни ударов сыпались на все тело принца, но он не защищался, не пытался закрыть лицо или голову — каждый удар он принимал смиренно, понимая, что только таким путем, ужасным, трудным, слишком болезненным, чтобы его перенести, он сможет снова воссоединиться со своим божеством. Все его тело пронзала чудовищная боль, но пока он ее чувствовал, он все еще был жив. В сознании принца мысли уже стали беспорядочные, отрывочные: «Лазар и Варна, вы последний шанс этого королевства». «Его больше нет, а значит, я должен терпеть». «Неужели умирать всегда так больно и страшно?» И, наконец, его накрыла темнота. Надежда умерла последней. Он прожил дольше своего божества ровно на 30 дней, чтобы 19 апреля родиться в другом мире. В мире, где они снова должны были встретиться.***
… Арсений и Антон все также продолжали стоять в объятиях друг друга, укрытые крыльями божества Справедливости от всего мира. — Я должен был найти тебя, но не успел. Я умер, забыв о тебе, о себе, о нас… — Арсений обнимал Антона, успокаивающе поглаживал его по спине. — Кажется, теперь я понял, какая мысль не давала мне покоя тогда, — Антон чуть отстранился и поднял на него взгляд. — В конце каждой жизни, за несколько мгновений до смерти я всегда желал, чтобы твоя смерть, — он мягко ткнулся кончиком носа в нос Антона. — Была легкой и безболезненной. Мне всегда было не по себе, что ты оставался один, и я пытался хоть так сократить твои мучения. Надежда ведь всегда умирает последней, а я прихожу в новый мир раньше тебя. И ты, сам не зная, всегда исполнял это мое желание для тебя, но в тот раз я забыл загадать его. Мне жаль, что тебе пришлось пережить весь этот ужас, всю эту боль и отчаяние, чтобы переродиться в этом мире, — Арсений почувствовал, как под его медленными касаниями, слегка дрожащее тело, наконец расслабилось, и плотнее укутал его в свои крылья. — Я даже не знал, что ты всегда делал такое для меня. Я не задумывался об этом, пока не пережил все сам, — Шастун завороженно смотрел в такие родные, такие много жизней знакомые ему голубые глаза и не уставал поражаться их красоте, их особенному свету, который отражал доброту их обладателя. Он сократил расстояние между их лицами и нежно коснулся верхней губы Арсения, слегка захватывая ее в плен собственных губ и проходясь по ней языком. — Ты всегда защищал, всегда заботился обо мне, даже в таких мелочах. Теперь я понимаю, что это вовсе не мелочи, и я так признателен тебе. Спасибо за то, что ты такой, мой ангел, — прошептал он любимое обращение к своему божеству. Они продолжали медленно целовать друг друга, и, только когда легкие напомнили о себе острой нехваткой кислорода, Арсений смог оторваться от Антона. Попов взглянул прямо в зеленые глаза и в восхищении замер: он видел в них выражение нежности, а в самой глубине — душу Антона. Но если раньше казалось, что в ней был какой-то неясный, хоть и приятный, золотистый туман, то теперь, когда воспоминания постепенно восстановились и выстроились в правильном порядке, Арсений увидел истинную картину души божества Надежды. Его душа издавала невероятное притягивающее свечение, этот свет лился, казалось, заполняя собой все вокруг, он утешал, придавал сил и уверенности, он давал надежду. — Ты, мое солнце, свет мой! Теперь, когда мы нашли друг друга, я тебя никуда не отпущу! — Арсений снова притянул к себе Антона. — Я люблю тебя и всегда любил.