Антон без умолку треплется о том, как классно он искупался, порыбачил и просто превосходно поужинал. Дима с интересом слушает его, лениво отхлёбывая один глоток импровизированного коктейля за другим; Серёжа складывает грязные тарелки, Арсений ему помогает, попеременно хмурясь, отвлекаясь на болтовню друга.
Он и вправду выглядит счастливым. Панама на короткой верёвочке свешивается на шее, светлые волосы, ещё влажные, зачёсаны назад, обнажая широкий лоб, на котором в такт эмоциям бегают мелкие морщинки. Футболка всё так же висит на перилах яхты, а шорты, которые парень напялил на мокрое тело, липнут к коже, обтягивая бёдра.
— Капитан сказал, вечером сможем отнести рыбу в ресторан. Её завтра нам приготовят на обед. Не прям свежая, конечно, будет, но всё равно круто! Я рыбачил в первый раз! — изумрудные глаза светятся.
И вправду, вечер подкрадывается незаметно. Солнце уже не печёт, лишь ласково греет утомлённых насыщенной прогулкой мужчин. Ветер усиливается, трепля волосы всех путешественников, а тучи собираются в небесный хоровод.
— Что с погодой? — обеспокоенно хмурится Дима. — Почему мы ещё стоим?
— Ветер сильный, — беспечно сообщает Серёжа. Они с Арсением уже успели навести порядок: убрать грязную посуду и сложить остатки еды в маленький холодильник в небольшой кухне. — Как он успокоится, поплывём. По прогнозу всё должно быть окей.
— Мы уже давно стоим, — Арсений вздыхает и присаживается на мягкий кожаный диванчик. — А у меня с самого начала было плохое предчувствие.
— Ты драматизируешь. Как обычно.
Антон облокачивается на перила и подставляет довольное лицо порывам океанского ветра. А тот и вправду становится резче и прохладнее, совсем не чета дневному бризу, что щекотал их мокрые плечи несколько часов назад. Но что с ними может случиться? Ничего же?
Беспокойство Попова, на самом деле, трогает и его самого. Арс, конечно, зануда тот ещё, но он всегда смотрит чуть дальше остальных, пытаясь предвидеть абсолютно любой расклад, чтобы быть готовым ко всему на свете. И сердце Шаста тоскливо сжимается от мыслей о том, что сегодня паранойя его друга может очень легко сбыться. Вихрь бьёт его в грудь, снося панаму с головы.
— Блять! — оборачивается, вытягивает руки, чтобы поймать головной убор, но тот уже упархивает за пределы яхты. — Это была любимая панама! Чёрт!
Очень в духе Антона — расстраиваться из-за мелочей. Арсений хмурит брови. Что-то подсказывает ему, что оставаться здесь, на палубе, небезопасно.
— Парни! По каютам! — капитан выглядывает из рубки. Выглядит сосредоточенным и серьёзным. — Попробуем добраться с такой погодой. Кажется, дальше будет только хуже!
— Что значит «попробуем»?! — возмущённо всплескивает руками Шастун.
— Идём! Идём же, дурак! — брюнет хватает его за запястье.
— А моя панама?
— Шаст, ты в своём уме? — пальцы мужчины притягивают его к себе, так что его губы оказываются в сантиметре от губ Антона, а голубые глаза сверлят рассерженным взглядом зелёные. — Это не шутки! Я тебе куплю другую панаму, обещаю. Лучше этой. Пойдём, прошу!
Он послушно кивает, позволяет уволочь себя вниз, туда, где располагаются их каюты. Серёжа с Димой давно уже заняли свою, так что теперь у них нет выбора. Антон пригибается, чтобы не снести головой привинченные к потолку светильники, проходит внутрь. Ветер и вправду угрожающе свистит в их ушах, пока парни пробираются в каюты. Но сейчас Арсений запирает за собой дверь, и всё затихает.
Шастун плюхается на кровать, потирает раскрасневшееся от чужих пальцев запястье и почему-то ухмыляется. Обеспокоенный голос Попова нужно вычертить в его разуме, записать на кассету или пластинку и убрать в самый дальний ящик, что закрывается на ключ. Чтобы потом, в грустные и одинокие вечера, бесконечно проигрывать её на повторе. Таким испуганным он видел мужчину впервые.
Оглядывается. Каюта и вправду уютная. Их кровати, разделённые лишь небольшим промежутком, стоят рядом. Низкие потолки, длинные, встроенные в стены лампы по бокам. Небольшие узкие окошки с каждой стороны. Под кроватью — несколько ящиков для хранения личных вещей. Между постелями — откидывающийся столик, который сейчас убран. Наверху Антон тоже, спустя несколько минут, замечает люк, того же цвета, что и потолок. Видимо, если его открыть, то будет что-то вроде окна. Здесь миленько, места маловато, но, в целом, хорошо.
Он проводит ладонями по покрывалу, расправляя пальцами ткань. Зевает. Слишком устал за этот день. Хочется просто свернуться калачиком и уснуть. И какая разница, что будет дальше. Просто уснуть. Без снов. Отдохнуть. Плюхается. В уставший разум всё-таки проникает сладкое воспоминание о том, что случилось десять минут назад. Перепуганный штормом Арсений, который подтаскивает его близко-близко к себе, крепко сжимая его руку. Лазурные глаза темнеют от страха, но взгляд такой же уверенный. Тащит за собой, буквально волоча следом Антона, который всё же выше и чуть шире Попова.
А ведь это уже не первый прецедент. Когда-то, лет пять назад, когда парень учился в университете, он не вернулся домой после очередной, как тогда её называли, «вписки». Телефон забыл в такси, сам уснул у кого-то в квартире, добрался обратно где-то к утру. И там его ждал разъярённый Арсений, который не спал всю ночь. Димка потом по секрету сообщил Антону, что Арс и вправду, как все эти заботливые и нервные мамы в фильмах и сериалах, обзвонил ближайшие больницы, а так же всех знакомых и друзей. До морга он не добрался, просто не решился. И тогда Антон сидел в коридоре на полу, счастливо улыбался, ещё непротрезвевшими глазами рассматривая ругающего его Арсения.
И тогда и сейчас, сквозь года, он ощущает это приятное и томное чувство — он за него волнуется.
В о л н у е т с я. Эти девять букв рассыпаются в фантазии парня, как теннисные мячики, заполняя собой пространство и делая его таким радостным и умиротворённым. Любой намёк на то, что брюнету не всё равно на него, способен открылять.
— Антон! Антон, господи! — открывает глаза от того, что его безжалостно трясёт Попов.
Оказывается, он всё-таки задремал.
— Голову оторвёшь мне, — недовольно бурчит он, лениво приподнимаясь на локтях. Но тут же его ведёт в сторону, и он плюхается на кровать. Арсений стоит перед ним. Его волосы мокрые, влажная футболка липнет к телу, а лоб нахмурен и сосредоточен. — Боже, Арс! Ты весь мокрый насквозь!
— Там ливень, — тихо произносит мужчина, наблюдая за тем, как парень снова принимает более или менее устойчивое сидячее положение. Только сейчас Шастун на себе ощущает, как трясёт их яхту. — Капитан пытался вывести судно ближе к берегу, но нас отнесло к рифам. Есть повреждения.
Он говорит спокойно, хотя его трясёт: от холода, переживаний и от того, что их чертовски укачивает.
— Что нам делать, Арсений?
— Там есть спасательные плоты. На них доберёмся до берега. Какого — неважно. Оставаться здесь небезопасно. Мы потеряли тебя, Антон.
Мужчина помогает ему подняться на ноги. Он и вправду начал сильно переживать. Пока ребята пытались всеми силами и подручными средствами выгрести воду из трюма, в части которого образовалась трещина, куда норовила снова и снова залиться вода, Арсений в это время пристально следил за всем происходящим. Их на яхте было пятеро. Но мужчины постоянно бегали за новыми вёдрами, сменяли друг друга, а он уже просто выдохся и устал, так что потерял нить происходящего, просто пытаясь понять, в порядке ли Антон. И черпал, черпал, черпал бесконечную океанскую воду.
Антона мучают угрызения совести. Он безалаберно продрых эти несколько часов в своей каюте, пока ребята мокли под дождём или мёрзли внизу яхты. Ливень и вправду был ледяным. Мягкая и приветливая доминиканская обыденная погода теперь сменилась мрачными хлестающими порывами дождя, чёрным небом и воющим ветром, что оглушал, сбивал с ног и совсем не давал хотя бы малейшей возможности сосредоточиться.
Они спускаются по небольшой лестнице. На Арсе — внушительных размеров рюкзак. И даже сейчас, когда он еле держится на ногах из-за ветра, Антон находит возможность ухмыльнуться зануде-Попову, хотя сейчас тот чертовски прав. Шастун оборачивается назад, его футболку сдуло ветром, кажется, ещё несколько часов назад. И сейчас он в одних шортах и шлёпанцах — неебически холодно. Особенно, после палящего солнца. Ёжится и держится дрожащими пальцами за локоть Арсения.
— Всё будет в порядке, — тихо отвечает на его безмолвный вопрос мужчина. Он кладёт ладонь сверху на его пальцы и сжимает их. Капитан, стоя на спасательном плоту, что-то старательно кричит, раздавая указания мужчинам. — Парни поедут с капитаном. Мы справимся вдвоём. У меня больше теории и знаний, чем у них двоих, — кивает на друзей.
Антон только кивает. Он ещё сильнее сжимает локоть брюнета, а другой рукой цепляется за основание лестницы. Только бы просто не свалиться. Судно сейчас находится ниже обычного уровня, кажется, его заднюю часть начинает затапливать, своими силами здесь справляться невозможно. Выход единственный — спасаться на плотах.
Спасательные плоты — они совсем не такие как в фильмах. Два небольших плавучих снаряжения с надувной камерой для плавучести, снизу — стойки для поддержания тента и сам тент, прикрывающий пассажиров и, по словам капитана, оснащённый теплоизолирующей воздушной прослойкой. Антон же себе рисовал в воображении какие-то надувные лодки или что-то типо того. Но так даже лучше.
Арс, помогающий ему спуститься вниз, шепчет на ухо, что у них есть запасы еды и воды на некоторое количество времени, но он надеется, что всё обойдётся. Включает лампочку, висящую на стойке тента. Она питается от водоналивной батарейки. Её свет виден на два-три километра, так их смогут найти ночью, в случае чего. Но из-за сильного ветра спасатели сейчас точно не смогут вылететь. Такая же лампочка имеется внутри. Капитан надеется, что они доплывут до берега самостоятельно, главное, просто не потеряться.
— Надень. Замёрзнешь, — Арсений протягивает ему свою кофту.
— А ты? — застёгивает молнию.
— А у меня есть ещё одна. Я, в отличие от некоторых, чуть более предусмотрительный.
— Если только чуть-чуть, — раздосадовано морщится Шастун.
Они отплывают от яхты. Мужчины в молчании наблюдают за тем, как шикарное судно тихо и плавно уходит под воду. Как некие похороны, свидетелями которых являются только они — пятеро мужчин, что остаются абсолютно одни в открытом и свирепствующем океане. Волны уже не такие высокие, но всё равно нещадно ломятся о борта плота, качая его из стороны в сторону. Арс хмурится, прикидывая, как управлять этим счастьем. У них всего лишь есть два весла и только. Самое главное — добраться до берега. Хоть до какого-нибудь. Здесь есть всё необходимое, включая еду, воду и снаряжение. Там уже их найдут. Капитан отправил сигнал бедствия.
— Следуйте за нами! — теряется отдалённый всклик капитана в порывах ветра.
— Я без понятия, как нам следовать за ним, — бормочет Попов. Он усиленно гребёт, но плот бунтует и совершенно не слушается его. Их мотает из одной стороны в другую при малейшей попытке указать надувному судну хоть какой-то курс. — Проклятье, — на мгновение замирает, щурится, вглядываясь вперёд, в удаляющийся свет сигнальной лампочки.
— Что мы будем делать, Арс?
Это же Арсений. Он должен, нет, он обязан что-то придумать, по-другому быть не может. Антон чувствует себя бестолковым и бесполезным. Он совершенно не знает, что им сейчас делать. Грести не умеет, и раз у Попова не получается исправить положение, то что может сделать он?
— Поплывём, куда поплывётся, — бросает брюнет и снова налегает на весла. Они меньше обычных и не особенно удобны, особенно, для новичков, так что он попросту не рассчитывает на притихшего Шастуна. — Главное, добраться до берега. Нас найдут.
— Это же океан… Он огромный… — тихо шепчет парень.
Только сейчас он в полной мере осознаёт происходящее. Это не речка и даже не море. Это бескрайний океан. Они могут оказаться где угодно. И на каком угодно расстоянии от их изначального местонахождения, а от острова и подавно. Кто их будет искать? И найдут ли их? Арсений постоянно что-то твердил про вертолёты. Спасатели ищут именно с помощью них. С вертолёта их точно должно быть видно. Антон сглатывает и снова поднимает взгляд на Арсения. Его мокрые волосы прилипают ко лбу так, что чёлка свешивается на глаза, мешая смотреть. Тянется к нему, протягивает руку, как вдруг большая волна окатывает их, толкается в борт, а неуклюжий парень летит прямо в объятия своего друга. Точнее, друг не особо то и жаждет принять его в свои объятия.
— Антон! — сбиваемый с ног Арсений, что сидит у самого края плота, плюхается на пол и с трудом удерживает вёсла в руках.
— Прости, — он оказывается на нём сверху.
Дрожащие от холода руки держат его тело на весу, поэтому их носы чуть не соприкасаются. Слышит, как быстро и отчаянно стучит сердце брюнета, на несколько секунд затихает в оцепенении, рассматривает его удивлённые голубые глаза, влажные от дождя ресницы, этот нос с приплюснутым кончиком и сжатые губы, которые тот искусал в кровь от волнения. И от этого же волнения, которое сейчас скорее другой природы, чем волнение Попова, он облизывает свои губы. Мышцы рук напрягаются, а дышать становится тяжелее. Он просто не может оторваться. Блуждает глазами по этому замеревшему в непонятной ситуации лицу, опускается ниже, фотографируя и запечатывая в своей памяти очертания шеи Арса: его кадык, который тоже на мгновение опускается вниз, когда мужчина нервно сглатывает, тонкие пульсирующие венки, бегущие по коже.
— Ты вставать собираешься? Мы не на пляже теперь, чтобы отдыхать здесь, — хрипло интересуется Арсений. Его щёки покрывает румянец, он недовольно толкает своим лбом лоб Антона. Руки заняты, они подняты вверх и держат вёсла, которые чуть не забрал в своё владение непослушный океан.
— Д-да, прости… Прости, — снова повторяет это как молитву, но затем всё-таки порывается и быстрым движением пальцев ловко поправляет его чёлку. Подушечки пальцев словно обжигает огонь.
Шастун отстраняется, вскакивает, ударяется макушкой о стойку и снова плюхается на пол. Но на этот раз чуть поодаль от друга.
— Дурак, — беззлобно комментирует тот и садится снова на своё место.
Он отворачивается. Ему не хочется признавать своё смущение этой ситуацией, а Антону не хочется задавать лишних вопросов.
— Я могу чем-то помочь?
— Ты можешь грести руками, если хочешь.
— Хорошо.
Вода тёплая, так что это терпимо. Он гребёт руками, стараясь подстроиться под темп друга. Арсений тяжело дышит, хмурится и молчит. При движении их локти соприкасаются, затем отстраняются, затем снова соприкасаются. В такой работе он согревается, и его больше не трясёт. Они совершенно одни в открытом океане, он не знает, куда они плывут, Арс, скорее всего, тоже. Потому что вокруг только бескрайние волны и вода. Дождь всё ещё молотит по тенту, его гулкий и суетливый стук отдаётся в ушах.
— Арс.
— Что, Антон?
— Ты правда расстроишься, если я съеду? Или ты просто так сказал это?
— Ты уже принял решение, Антон. Какой смысл обсуждать это?
Он ещё сильнее бьёт веслами по воде. Шастун видит, как играют желваки на его сосредоточенном лице. Его руки начинают ныть от непрерывной работы, но выбора, кажется, нет.
— Однажды один француз совершил кругосветное путешествие на яхте, — вдруг снова негромко заговаривает Арсений. — Экипаж завершил путешествие за сорок пять дней и тринадцать часов, — парень останавливается и вытаскивает онемевшие руки из воды, затем сжимает и разжимает мокрые пальцы. Морщится. — Устал? — мужчина вздыхает и тоже перестаёт грести, складывает вёсла на пол.
Его пальцы тоже раскраснелись от напряжения. Но он протягивает руки к Антону. Мягко сжимает его пальцы своими, растирает его ладони, дышит на них, складывая губы трубочкой, чтобы спровоцировать горячий воздух.
— Зачем ты мне всё это рассказываешь? — вместо ответа задаёт свой вопрос и, не отрываясь, следит за каждым действием мужчины.
— Просто так. Чтобы отвлечь тебя.
— Куда мы плывём, Арс?
— Я не знаю, Антон. Когда-нибудь мы должны приплыть. Хоть куда-нибудь.
— Где же вся твоя уверенность и острый ум? — усмехается Антон. Сколько раз за этот вечер они назвали друг друга по имени? А главное, зачем?
Наверное, просто очень остро хочется обозначить наличие рядом не чужого тебе человека. Они плывут уже больше часа, волны швыряют их по океану, и кажется, что это не закончится никогда.
— Если ты такой умный, отправлю тебя сейчас за борт, — огрызается Попов. Отбрасывает от себя руки друга. Роется во внешних карманах своего рюкзака. — Надеюсь, в уголках твоего скудного разума найдётся информация о том, что это такое?
— Если это все знания, которыми ты можешь блеснуть предо мной, то соболезную, — морщится Антон. Опять начинается перепалка. Только в этот раз их никто не остановит.
Это компас. Брюнет сжимает его, вертит и внимательно рассматривает магнитную стрелку. Его друг, конечно, не дурак, но он точно никогда не признается, что совершенно не разбирается, что здесь, как и к чему. Но им обоим это понятно, и поэтому, чтобы не накалять обстановку, этот факт они учтиво умалчивают друг перед другом.
— Мы двигаемся на восток, — сообщает Арсений, затем захлопывает крышку компаса и вздыхает. — Слева должен быть берег. Нужно грести в ту сторону, — он коротко машет рукой влево.
— Вот нечем тебе было заняться в детстве, — присвистывает Шастун. — И ты решил учиться.
Он не может оторваться от этих нападок. Нападая на Попова, он защищает себя. Защищает себя от глупых мыслей о нём, от возможных обид от его колких фраз и замечаний. Нападая на него, он абстрагируется и снова и снова возводит стену между собой и своими чувствами к этому парню. Потому что в них нет смысла. Они безответны, беспочвенны и не имеют никакого значения. Особенно сейчас. Особенно, когда они вдвоём, и им так страшно. Не самое подходящее время — так он считает.
— Образованность спасёт мир. Но, прежде чем спасти мир, нужно сначала спасти себя. А если бы не я, ты бы болтался посреди океана до тех пор, пока…
— До каких пор? Ну?
— Греби давай, — устало хмурится Арсений.
Он и вправду очень устал. Старается сохранять спокойствие, потому что ему это сделать проще, чем Антону. Антон такой, переживательный. И слишком быстро поддаётся плохим эмоциям и панике. И сейчас он сидит рядом с ним, весь такой ощетинившийся и готовый защищаться. Или нападать. Впрочем, как и всегда. Его волосы слиплись от пота, дождя и океанской влаги, они сейчас зачёсаны назад. И это выглядит… достаточно мило. Такая причёска прибавляет ему несколько лет точно. Рукава кофты закатаны по локоть, мышцы предплечья напряжены. Он и вправду выглядит мужественно и… очень уставшим. Как и сам Арсений.
Волны чуть утихают, но всё так же настойчиво лижут борт их спасательного плота, который как одинокий плавучий домик курсирует по водной глади. Дождь тоже успокаивается, мелкой рябью прогуливаясь по тёмной воде. Становится душно, но хотя бы уже не так жутко.
— Я вижу берег, — спустя бесчисленное количество минут Антон разгибается и потягивается. Настолько, насколько это возможно в небольшом пространстве.
Арсений тоже останавливается, поднимает руку над собой, осторожно поворачивает лампочку чуть левее. И вправду, впереди виднеется берег. Одинокие пальмы, белоснежный, блестящий в темноте песок и наконец-то долгожданная суша.
— Нужно постараться. Чтобы нас не унесло. Опять.
И они снова гребут. Снова в тишине. Океан ослабляет хватку и практически не противится их усилиям. Берег с каждым взмахом весла и рук приближается всё увереннее и быстрее.
Антон первым выпрыгивает на берег. Босиком. Он несколько секунд стоит, не шевелясь и просто наслаждаясь возможностью наконец-то выпрямиться в полный рост и ощутить под ногами такой спасительный и приятный тёплый песок, затем коротко хлопает в ладоши и смеётся. Его смех разносится по воздуху, глаза в темноте будто бы даже светятся счастьем и рот улыбается до ушей.
Он просто счастлив. Счастлив снова оказаться на земле.
— Помочь не хочешь? Я один не затащу его, — бурчит Арсений, который тоже уже стоит на песке и обеими руками держится за стойку, удерживая плот.
— Д-да, конечно. Прости. Я сейчас.
В два шага снова оказывается рядом. Они вместе затаскивают плот на берег. Мужчина ловко выуживает из песка некое подобие маленького парашюта с несколькими верёвками. Привязывает его к пальме, затем подпирает судно, чтобы не допустить его спуска вниз, к воде.
— Это плавучий якорь, — ловит вопросительный взгляд парня, — без него нам бы было тяжелее. Он сокращает скорость дрейфа судна на ветру.
— Прости, что смеялся над тобой утром, — вдруг неожиданно серьёзно произносит притихший Антон. Он подходит ближе. Его рука ложится на плечо Арсения. — Если бы не ты, меня бы здесь не было.
— Хм, — Попов растерянно хмурится и первое время даже не находит, что ему сказать. Облизывает губы и неловко кивает. — Хорошо. Извинения приняты. У нас есть палатка. Нам нужно будет разбить её, затем перекусить и хотя бы несколько часов до рассвета поспать.
— Хорошо. Как скажешь.
Арсений задумчиво наблюдает за тем, как друг помогает ему распаковать палатку, послушно выполняет все его указания и безропотно слушает каждое замечание, без своих едких комментариев. Непривычно серьёзный и спокойный, будто только что осознавший масштаб того, что случилось с ними. Этот Антон удивляет и заинтересовывает его. Какой он ещё бывает? Что у него там, в его лохматой и кудрявой голове?
Общими усилиями они разбивают палатку, затем Арсений рассказывает и объясняет, как нужно собирать дождевую воду, которая уже накопилась в специальных полиэтиленовых мешочках, куда попала по резиновой трубке с наружного тента.
— У нас есть консервированная вода. Запас на трое суток. Так что будем пока пить дождевую. Кто знает… — заминается, — что будет завтра.
— Что мы будем делать дальше?
— Помоемся, перекусим и спать. Я же тебе только что сказал.
— Нет, — Антон садится на песок и пальцами выуживает небольшой камешек, крутит его, рассматривает. — Что мы будем делать
дальше?
— Дальше будем ждать помощь. Вертолёты отправятся на поиски, когда станет светлее и спокойнее. Ветер слишком сильный. У нас есть сигнальные устройства. Есть фальшфейер. Это сигнальный огонь. Есть ещё сигнальное зеркало. Лампочка, в конце концов. И… — он зевает, — прочее. Не пропадём. До рассвета предпринимать что-либо бесполезно. Нужно просто отдохнуть.
Шастун обнимает колени руками и кладёт на них голову. Наблюдает за тем, как мужчина продолжает распаковывать рюкзак. Читает инструкцию к газовой горелке, затем, не с первого раза, из-за ветра, разжигает её. Подогревает две небольшие консервные банки, предварительно распечатав их.
— Будешь? Это овощи с курицей. Я бы предпочёл поесть свежих фруктов, но в походных заначках только такое, ничего интересного. Приятного аппетита.
— И тебе.
Они едят в полной тишине, которая нарушается разве что стрекотом насекомых, шумом непослушных волн и порывами ветра.
— Не переживай ты так. Нас найдут, — тихо прерывает молчание Арсений. — На тебе лица нет.
Он говорит ласково и спокойно. Очень непохоже на него. Складывает сначала свой мусор в импровизированный пакетик, затем Антона. Его волосы уже успели высохнуть и теперь чёрные пряди сползают на лоб, а он только периодически сдувает их с глаз. На нём всё те же шорты и лонгслив. На мгновение мнётся, затем снимает его с себя.
— Я не переживаю, — в тон ему отвечает Антон. Он оглядывается. — Здесь красиво.
И только сейчас, успокоившись после произошедшего, он обращает внимание на природу вокруг. Берег, полный белого и чистого песка, растущие и уходящие вглубь нестройные цепочки пальм, кокосовых деревьев и прочей растительности, среди которой Антон угадывает орхидею.
— В Доминиканской республике более трёхсот видов орхидей, — сообщает ему Попов, замечая заинтересованный взгляд друга.
— Тьфу ты! Мы чуть не умерли, а ты продолжаешь умничать! — Шаст качает головой и отмахивается.
— Я всё же не теряю надежды образовать тебя.
— Я образован в определённой сфере, которая мне необходима, — парирует парень. — Невозможно знать всё на свете, Арсений. Да и нет желания, если честно. Разве что только для того, чтобы утереть тебе нос.
Мужчина неожиданно фыркает и улыбается. Он протягивает ему небольшой баллончик.
— Сходи, помойся. Я пока достану спальные мешки.
— Чем… помыться? — удивлённо поднимает бровь Антон.
— Этим… помыться, — передразнивает его Попов и машет перед лицом друга баллончиком. — Со зрением проблемы? Это сухая пена для мытья. Сполоснись в океане, намылься ей, затем полотенцем вытрись. Кожу очистит и запахи нейтрализует, а ещё абсолютно экологична. Чтоб не вонял мне в палатке.
— А ты прям благоухаешь у нас, — язвительно отвечает Антон и рывком забирает то, что ему дают. — Не подглядывай за мной, понял?
— Кому ты нужен, господи, — закатывает глаза. — Полотенце повесь на ветку хотя бы. Не испачкай. Стиркой здесь я заниматься не собираюсь. Тем более в солёной воде.
Но он лжёт. И, прежде всего, самому себе. Вроде как распаковывает спальный мешок, но при этом бросает косые и короткие взгляды к океану. Антон сначала ныряет в тёплую воду, затем плавает на спине, задрав голову и рассматривая тёмное звёздное небо — оно сегодня и вправду завораживающее — затем наконец-то выходит на берег, откидывает волосы назад, из-за влажности прядки распрямляются и становятся чуть длиннее. На моменте, когда ладонь с пеной касается торса мужчины, Арсений смущается и отворачивается.
Кладёт подрагивающие пальцы себе на грудь. Сердце под пальцами бьётся быстро и лихорадочно. Брюнет делает усиленный вдох носом, а затем медленно выдыхает через рот, чтобы хоть как-то успокоиться. Повторяет несколько раз, затем цепляется за запястья, кожей просчитывая собственный пульс. Бестолку. Хмурится и силится расправить спальный мешок. Получается не сразу. Он почти выбивается из сил. Потом расстилает его внутри палатки. Осматривается по сторонам, чтобы найти второй. Затем заглядывает внутрь плота. Ничего.
Антон возвращается. Попов слышит, как хрустит песок под его босыми ногами. В руках — баллончик и полотенце, на плече висят шорты и кофта. Выглядит умиротворённым.
— Шаст, — Арсений подозрительно сужает глаза. — А где, позволь, поинтересоваться, твой спальный мешок?
— Позволю, — охотно кивает парень. — Какой такой спальный мешок?
— Который я тебя попросил положить ко мне в рюкзак утром, — практически вымучено отвечает мужчина, понимая, что сейчас происходит. — Ты же положил его, верно? — голубые глаза смотрят с отчаянием и надеждой.
— Да я решил, что ты ебанулся со своей паранойей и забыл как-то… — жалко оправдывается он, растерянно почёсывая макушку. — Я подумал, ну зачем нам какой-то спальный мешок, мы же путешествовать будем! На яхте!
— Теперь понял, зачем?
— Ага. А зачем, кстати? — брюнет возмущённо округляет глаза и пытается выровнять дыхание. Раз-два. Раз-два.
— Чтобы спать, Антон. Конечно, тут не северный полюс, но достаточно прохладно может быть, если лежать неподвижно. Хотя палатка защищает от ветра. И неудобно ещё. Но ты прав, не смертельно. Так что делай, что хочешь.
Он рассерженно передёргивает плечами, затем вырывает из рук парня баллончик с пеной и с недовольной гримасой следует в уединённое место, чтобы привести себя в порядок и немного освежиться в океанских волнах. Духота сменяется приятной прохладой.
В палатке достаточно просторно. Удивительно, как из такой небольшой «сумки», в которую изначально была сложена палатка, получилось неплохое себе такое жилище. Для него всё в диковинку, ведь он никогда не ходил в походы и, тем более, в глаза не видел подобного снаряжения. Чего не скажешь об Арсении. Он точно не похож на любителя таких экспериментов, но его вечная жажда — знать всё на свете — точно ранее завела его на десятки интернет-сайтов, чтобы изучить вопрос от и до. Кто-то же должен быть в их паре умным.
Слово «пара» мелькает в голове парня мимолётно. Просто приходится, как говорят, к слову. От одной даже подобной мысли низ его живота тянет этим таким знакомым влюблённым чувством. Старается не обращать внимания. Плюхается на мягкий пол и закидывает руки за голову. В целом, достаточно уютно и немного прохладно, даже для обычно тёплой Доминиканской ночи. Теперь ему просто моментально становится ясно, зачем нужно было брать с собой спальный мешок. Тут нет ни одеяла, ни хоть какой-нибудь проклятой простынки, чтобы завернуть в неё своё уставшее тело. И снова потрясающий и великолепный в своём всезнании Арсений Попов был прав.
И вот он появляется. Окидывает мимолётным взглядом лежащего в одних шортах Антона, высокомерно фыркает, забирается в спальный мешок, застёгивает молнию снаружи и пытается уложиться поудобнее. В палатке скромно горит лампочка. Брюнет тянется, чтобы погасить её, но рука парня ложится на его пальцы:
— Не выключай.
— Хочешь спать при свете? — поднимает голову, чтобы разглядеть его.
— Пусть будет.
Антон никогда не признается, но ему и вправду немного страшно. Всё детство каждую ночь он встречал со своим небольшим ночником в виде игрушечной вариации луны. Да и в комнате в их с Арсом уже, наверное… бывшей квартире, он всегда оставлял включённой гирлянду, висящую на шторе. Под утро, если он случайно просыпался, то всегда выключал её, чтобы не получить лишних вопросов от любопытного соседа.
— Антон. У нас нет электричества. А лампочка на батарейках. Она может перегореть. И я не знаю, пригодится ли она нам завтра. Лампочку из спасательного плота выкрутить нельзя.
— Хорошо.
Свет гаснет, а сердце парня пропускает несколько тревожных ударов. Он знает, осторожный Арсений предусмотрел всё и не стал бы разбивать палатку там, где небезопасно. Хотя у них, на самом-то деле, нет особого выбора. Удивительно. Арс боится высоты, а он — темноты. Антон бы никогда не подумал, что Арсений может хоть чего-то бояться. Но он увидел его взгляд, там, на палубе яхты. И он узнал этот взгляд. И сразу всё понял. И тогда подъебывать друга не хотелось. Не хотелось говорить ничего едкого, хотя, казалось бы, вот он — идеальный шанс. Но он предпочёл просто промолчать. И просто взять его за руку. Сделает ли Попов для него тоже самое, если потребуется?
— Ну чего ты там так старательно пыхтишь? Я вообще не смогу уснуть.
Арсений снова тянется и включает лампочку. Он привстаёт на локтях и внимательно смотрит на парня. В палатке и вправду слегка прохладно, но не критично. Спальный мешок тонкий, как раз для таких температур, так что спать в нём, он уверен, будет максимально комфортно. Если, конечно, получится уснуть. Но теперь он не уверен ни в чём.
— Прости. Я буду тише.
Мужчина щурится и внимательно рассматривает взмокший лоб Шастуна, его чуть побелевшие щёки и упрямый сосредоточенный взгляд.
— Ты в порядке? Шаст? Ты весь мокрый.
Он расстёгивает молнию и выбирается из спального мешка. Садится рядом с Антоном. Его ладонь ложится на мокрый лоб друга. Холодный. Что и вправду с ним происходит?
— Я в порядке. Не беспокойся за меня. Спи, — а он теперь тоже не уверен в том, что получится заснуть. Прошлой ночью Арсений уснул первым, поэтому Антон, вернувшись из гостиной, смог беспрепятственно включить ночник, располагающийся у изголовья его кровати. А утром, когда проснулся, чтобы попить воды, просто выключил его, как ни в чём не бывало.
— Я же вижу, что не всё в порядке.
Он сидит рядом, его пальцы покоятся на плече друга, а Шастун, мучительно жмурясь, пытается отвлечься от подрагивающих длинных ресниц брюнета, его океанских взволнованных глаз, и этого пристального и обеспокоенного взора. Арсений так близко, вот, можно коснуться его, может быть, даже обнять. И одновременно он невероятно далеко, так далеко, что страшнее темноты будет только попытка приблизиться к нему.
— Я боюсь темноты. Ты доволен? Да, я, блять, боюсь темноты. И всегда включаю ночник, когда сплю. И прошлой ночью тоже включал, просто я успеваю погасить его утром, пока ты ещё не проснулся. Я не могу спать без света. Мне сегодня исполнилось двадцать шесть лет, а я боюсь темноты.
Он садится, прижимается спиной к стене палатки, выдыхает и прикрывает веки. Арсений выпрямляется и садится рядом. Некоторое время он молчит, словно пытаясь подобрать в своём гениальном мозгу подходящие слова, а затем склоняет голову в сторону друга.
— Когда я был маленьким, мне тогда было около двух лет, к нам в гости приехал мой дядя, брат мамы, — Антон смотрит на него. Очень не в духе скрытного Арса — рассказывать что-то о себе. — Он с родителями общался на кухне, там они, кажется, выпивали. А я играл в своей комнате. Был вечер, — мужчина сглатывает и на долю секунды замирает, словно снова переживая эти воспоминания. — Скоро мама должна была готовить меня ко сну. Мама каждый вечер купала меня в ванной с пеной, играла со мной в игрушки, не отходя ни на минуту от меня, выдумывая каждый раз необыкновенные истории. И вот, в мою комнату вошёл дядя. Он был, кажется, немного пьян. Он пытался поиграть со мной, но я испугался его. В детской было открыто окно. Мы жили на самом последнем, десятом этаже. И, чтобы развеселить меня… не знаю, в каком таком мире данное развлечение должно показаться весёлым двухлетнему ребёнку… Он взял меня на руки, отнёс к окну и поставил ногами на подоконник, чтобы что-то показать на улице.
— О, боже, Арсений! — Антон сглатывает. Его воображение очень активно рисует маленького тёмноволосого мальчика, голубые глазки которого наполнены слезами и ужасом.
— Он чуть не уронил меня, — тихо продолжает брюнет. — Родители очень злились на него, не общались несколько лет после этого события.
— Мне жаль.
— Какое-то время я ходил к психотерапевту. Сейчас уже лучше. Но я и вправду благодарен тебе за твою поддержку… там, на яхте.
Арсений поворачивается к Антону. Свет лампочки начинает слабо мерцать, а потемневшие глаза смотрят серьёзно и непривычно по-доброму. Сейчас он такой открытый, такой честный и такой простой, что Шасту хочется заставить свою память отксерокопировать этот момент навсегда, чтобы иногда, в самые холодные и грустные дни, ставить на повтор и согреваться их этой временной, разумеется, только временной, но такой прекрасной эмоциональной близостью.
— Почему же ты прыгнул, если ты так боишься? Я, конечно, понял всё, но не думал, что это настолько серьёзно. Мне, наверное, стоит извиниться перед тобой. Заставлять человека делать то, что он не хочет — очень плохо.
— Не знаю. С тобой стало не так страшно. Не знаю, как объяснить это чувство… — Попов закидывает голову назад, пальцами поправляя чёлку, коротко улыбается. — Это было потрясающе.
Он снова смотрит на него, криво улыбается и больше ничего не говорит. Нотки его тихого и хриплого голоса отдаются томными звуками в ушах Антона. В полумраке палатки, с шумящим на фоне океаном и поющими птицами, где-то там, за пределами их жилища, всё происходящее кажется Антону невероятно романтичным и таким трогательным. Низ живота снова так сладко и нежно тянет, он несколько раз жадно хватает губами воздух, потому что в груди что-то каменеет и дышать становится очень тяжело. Лёгкие старательно пытаются заполучить хотя бы ещё немного этого живительного кислорода, а мозг напрочь забывает каково это — снова отправлять сигналы в организм, чтобы тот не прекращал свою жизнедеятельность.
— Я рад… ч-что тебе было не так страшно, — запинаясь, произносит парень. Господи, если Арсений всё поймёт, то это будет самым огромным провалом в его жизни.
Антон в одних плавках и шортах, Арс же, как уже стало понятно, не особо любит обнажаться. На нём чёрная футболка и такие же чёрные шорты. Кто вообще может сомневаться в том, что этот брезгливый мужчина носит с собой дополнительную одежду и, уже несомненно, сменное нижнее бельё. От этого осознания парень краснеет. Такие мысли кажутся ему максимально неприличными и возмутительными, но от этого лишь становится приятнее их думать.
— Мы не выключим лампочку. Думаю, завтра она нам не пригодится. Можем поспать так.
И ответ на вопрос Антона приходит сам собой. Кажется, Арсений готов сделать для него то же самое. Это же тот самый, продуманный и тревожный Арсений, который никогда не подвергнет себя и людей вокруг неоправданному риску, обезопасится от всего на свете… Тот ли Арсений сейчас говорит о том, что лампочка, которая может перегореть, теперь останется включённой до самого рассвета? Что же с ним такое?
— Спасибо… Арсений.
Это имя срывается с его губ. Оно окрашивает воздух, оно растворяется в пустоте. Это самое любимое и самое чудесное имя. И как же хотелось бы ему повторять его чаще. Каждый день. Просыпаясь и засыпая.
— Не за что, Антон.
Между ними что-то изменилось. Брюнет растерянно хмурится и не может понять, что же именно случилось. Внутри что-то предательски ёкает, а он просто пытается сохранить ускользающее от него спокойствие.
— Не бойся ничего. Всё будет хорошо. Здесь безопасно, — мужчина никогда не сможет ответить себе на вопрос, зачем он кладёт ладонь на обнажённую ногу Антона.
Разумеется, просто хочет его поддержать. Уж он-то точно знает всё о фобиях. И понимает, как может быть необъяснимо страшно. Без всяких веских на это причин. Кудряшки Антона рассыпаются в разные стороны, ведь волосы уже подсохли, парень несколько раз безуспешно пальцами зарывается в них, чтобы зачесать назад. Арсений тянется к нему, чтобы поправить эти волосы и остановить мельтешение Шастуна, чтобы снова сосредоточиться на своих мыслях. Пальцы касаются его мягких прядей, а их взгляды снова встречаются. Попов, кажется, ощущает на своём лице частое и взволнованное чем-то дыхание друга.
Антон — взрослый. И он точно знает, что ему нужно делать, что можно, а что нет. И он прекрасно знает, что себя нужно контролировать и нельзя переступать некоторые рамки и границы. Просто нельзя.
Но не сейчас.
Сейчас его тело болезненно тянет к Арсению. И разуму плевать, чем это может закончиться. Просто невероятно тянет. Тянет настолько сильно, что абсолютно нет каких-либо сил сопротивляться. Это влечение ощущается буквально физически, и уставшее тело не может больше препятствовать тому, что так необходимо влюблённому человеку — быть рядом с объектом своей любви. Не просто быть рядом. А
к а с а т ь с я. Прижиматься губами к коже, исследовать её, целовать, утыкаться носом и просто хоть как-то, насколько это возможно, на каплю удовлетворить свою жажду — быть вместе с н и м. Хотя бы в своих фантазиях.
Пальцы парня ловят Арсения за шиворот футболки. Он резким и чётким движением притягивает мужчину к себе, их лица оказываются в миллиметре друг от друга, даже воздуху не удаётся проскользнуть мимо них, так близко они сейчас. Губы Антона касаются губ Арса. Арсений на вкус как зубная паста, как солёный океан, как сладкая и спелая черешня. Почему именно черешня? У Антона совершенно нет времени, чтобы раздумывать над этим. Он целует его, руками обвивает стройную талию, языком проникает в растерявшийся и приоткрытый рот мужчины, проводит по его языку, мягко поглаживая его, посасывая нижнюю губу брюнета.
— Антон! — отстраняется. Смотрит в ужасе. — Что ты, мать твою, творишь?! — не вырывается из обнимающих его рук.
— Замолчи. Блять, просто заткнись.
Пальцы Шастуна проникают под футболку, касаются ребёр мужчины, притягивая его оцепеневшее тело к себе ещё ближе. Он прижимается губами к губам Арсения, не смея больше целовать его без разрешения. И это прикосновение рассыпается созвездием мурашек по его спине. Так вопиюще непозволительно то, что он делает сейчас, и это так головокружительно, это так запретно и так одурманивающе одновременно.
— Ты что себе позволяешь, мальчишка?! — Попов возмущённо хватает дрожащими пальцами его за горло, осторожно сжимает их на пульсирующей коже, ощущая участившееся сердцебиение.
И это волнение очень чутко передаётся ему. Облизывает заслюнявленные Шастуном губы. Голубые глаза готовы спалить его к чертям собачьим, лишь бы хоть как-то помешать ему творить то, что он творит прямо сейчас.
— Я хочу тебя поцеловать. Пожалуйста.
Арсений трясёт головой, всё ещё не разжимая пальцев, он пытается осознать, но не может. Только что его бесстыдно и пошло целовал его собственный (или не собственный?) лучший друг. Ему хочется возмутиться, ему хочется влепить ему, в конце концов, леща. Ведь так поступают люди, которые не хотят, чтобы их целовали? А является ли он этим самым человеком?
Вместо ответа брюнет только целует его. Кусает, затем зализывает. Пальцы ловко пробираются к подбородку Шастуна, закидывают его голову назад, а губы скользят ниже, язык вычерчивает влажную дорожку сначала по острым границам подбородка, затем припадают к нежной коже шеи, вылизывая каждый сантиметр. Нос шумно вдыхает его запах, щекоча и делая эти поцелуи невероятно чувствительными. Антон выдыхает с придыханием, его тело становится таким безвольным и таким изнывающим рядом с этим потрясающим мужчиной.
— Что с… тобой… — с паузами, между которыми его целует Попов, успевает поинтересоваться.
— А что с тобой? — Арсений поднимает голову, отрывается от него. Сузившиеся зрачки смотрят внимательно и с каким-то затаившимся глубоко внутри желанием.
— Ты мне нравишься. Ты мне очень давно нравишься.
Сейчас эти слова вылетают из его рта так просто и легко. Будто бы и не было этих лет, в течение которых он хранил свои чувства в огромной и неподъёмной тайне. Сейчас это звучит очень естественно. Будто так и должно быть.
— Ты тоже мне нравишься.
— Этого не может быть, — мотает головой Антон. Его руки всё ещё обнимают Арсения за талию, поглаживая и сжимая ещё сильнее. А тот совершенно не пытается освободиться.
— Почему я могу тебе нравиться, а ты мне — нет? — он склоняет голову на бок. Убирает руки от парня.
— Потому что ты… ты же Арсений! Тебе никто не нравится! Ты постоянно придираешься ко мне, ты постоянно поправляешь меня, одёргиваешь, ты постоянно лезешь ко мне со своими советами и нравоуче…
Он замолкает на полуслове. Изумрудные глаза смотрят удивлённо. Пазл складывается в невероятную и поражающую его до глубины души картинку. И на этой картинке Арсений открывается совершенно с другой стороны. Совсем не такой, каким рисовало его обиженное воображение Антона. Это был другой Арсений. Арсений, который переживал, который старался сделать, как лучше, который пытался обратить на себя внимание, который хотел быть всегда рядом и защищать, оберегать.
— Арс… я… я никогда не думал об этом, прости, — тихо бормочет парень, почёсывая поднятые вверх от шока брови.
— А может быть, ты заткнёшься и просто…
И всю Вселенную он готов положить к его ногам в этот момент. И не только Вселенную. Всё, что пожелает этот чудесный мужчина с взлохмаченными тёмными волосами.
Брюнет стягивает с себя футболку, кидает её за спину. В палатке будет точно не особенно удобно, но ему, честно говоря, плевать. Он просто чувствует, как желание обладать этим мальчишкой скручивает все его органы в тугой узел, во рту пересыхает. Потому что это Антон — такой взмокший и такой невероятно близкий и родной. Они знакомы пятнадцать лет. Этот мальчишка вырос на его глазах в прекрасного мужчину, который сейчас сидит перед ним. Он всегда верил в то, что не сможет никогда воспринимать парня как-то иначе, чем младшего брата. Но чем дольше тянулась их дружба, тем с большим ужасом он осознавал, как сильно врал себе всё это время.
Сидеть на коленях у Антона — кажется, не самое странное, что с ними может случиться за эту, уже прекращающую быть томной, ночь. Шаст целует его ключицы, целует плоские и вздымающиеся мышцы грудной клетки, обводит ловким языком каждый сосок, губами потирая нежную кожу. В голове Арсения — тысяча мыслей, а он не может поймать ни одну, они разбегаются, как стайки маленьких рыбок, выскальзывая из-под пальцев. Начиная с самой главной: «что же они, блять, творят?!» и заканчивая хотя бы той же опасливостью касательно того, насколько благоразумно трахаться на берегу океана, на необитаемом острове. Это что-то на грани фантастики.
Пальцы парня сжимают ягодицы мужчины, вдавливая его дрожащее от возбуждения тело в себя, подаваясь бёдрами навстречу, так, что его пах трётся о пах Арса.
— Я не думаю, что это благоразумно… делать это всё здесь… — шепчет Попов, чередуя каждое слово с сиплым и еле слышным стоном.
Кто же знал, что он так чертовски сексуально стонет? Нигде не было сказано, ни малейшего предупреждения. Антон чувствует, как голова кружится, а в боксерах становится слишком тесно.
— Я могу тебе подрочить, — он касается его уха влажными из-за слюны брюнета губами. Пальцы ложатся на его член, сквозь ткань трусов и шорт сжимая его и совершая несколько поступательных движений вверх и вниз.
Арсений расслабляется. Из-под прикрытых век он наблюдает за тем, как парень приспускает его шорты, а следом и нижнее бельё. Плавки он повесил сушиться внутри палатки, на рюкзак. Перед зелёными глазами предстаёт его член — с налитой кровью головкой и аккуратно выбритым лобком.
Антон в смятении несмело улыбается, осторожно касается и обхватывает ствол ладонью. Пальцем мягко теребит уздечку, каждым движением выбивая очередной хрип из искусанных губ Арса. Вторая рука касается мошонки, тянет нежную кожу на себя; пальцами перебирает яички, массируя сначала то одно, то другое.
— Я не думал, что ты гей.
Их лбы соприкасаются, так что Шаст говорит это прямо в губы мужчины. Высовывает язык и нежно облизывает кончик его носа. Такой маленький и милый жест. И нет на свете ничего интимнее этого прикосновения. Ему всё ещё кажется, что это сон. Не может Арсений так просто сидеть на его коленях со спущенными шортами и трусами и позволять целовать себя и облизывать. А Антон — он как кот. Ему пообниматься только бы и облизнуть кого-нибудь. Точнее, не кого-нибудь. А очень определённого «кого-то».
— Меньше слов, больше дела.
Тело пронзает приятная мимолётная судорога, когда пальцы возобновляют настойчивые движения. Арсений поднимает взгляд. На щеках Шастуна сияет румянец, нижняя губа закусана. Его глаза горят, а дыхание сбито. Он снова водит ладонью по члену, на секунду замирая, потирая большим пальцем уздечку, затем поглаживая головку, растирая несколько капель естественной смазки. Он кладёт руку на свой пенис и сжимает его сквозь ткань. Одна только мысль, что Арсений сейчас перед ним, практически обнажённый, вспотевший и такой открытый — это затмевает его мозг, мешая мыслить рационально. Его нагота, будь то физическая или моральная, сводит с ума. А Арс становится просто невероятным сгустком эмоций и ощущений, рядом с которым хочется находиться каждое мгновение. Чувственность ему, определённо, к лицу.
Антон спускает шорты. Ему точно пока не хватит смелости попросить мужчину помочь ему кончить, поэтому он обхватывает левой рукой и свой член тоже, стараясь двигаться ритмично, чтобы не потерять настрой. Нос Попова утыкается в его шею, так что парень слышит, как тот дышит вперемешку со скупыми постанываниями. Это хочется записать на диктофон и переслушивать бесконечно.
Арсений кончает. И именно в этот момент Антон поднимает на него глаза. Брюнет откидывается назад, опираясь на руки, его дрожащее тело выгибается, грудь вздымается часто и прерывисто, а из губ вырывается протяжный стон, который напрягает каждую мышцу его тела. Сперма течёт по пальцам Шастуна, он снова опускает взор, чтобы увидеть это, отмечает то, как сексуально вычерчиваются от напряжения мышцы бедёр мужчины, и изливается следом. Сладкая слабость обволакивает каждую его конечность, растекается по венам вместе с кровью, а голова кружится еще сильнее. В какой-то момент их члены соприкасаются, так что парень охает.
— Б-блять! — он инстинктивно двигается вперёд, и его член трётся о член брюнета, обостряя ощущения донельзя.
Оперевшись спиной о каркас палатки, сонно следит за тем, как Арсений встаёт, вытирается, одевается, оставляет ему пачку салфеток и быстро выходит прочь.
Трёт глаза и зевает. Чувства всё ещё смешанные, но спать хочется сильнее, чем думать.
* * *
Арсений бредёт вдоль берега. Волны лижут его босые ноги, тяжело ударяясь о влажный песок. Ветер всё ещё навязчиво свищет в ушах, а дождь снова начинает моросить. Ему хочется верить, что до утра погода наладится, иначе им придётся провести на острове ещё неопределённое количество времени. Спасательный плот снаряжён абсолютно всем необходимым на длительный срок. Воды, конечно, маловато. Плюс в его рюкзаке есть дополнительные вещи. Но домой всё-таки хочется.
Прижимает ладони к горящим щекам. Думает об Антоне. Точнее, пытается думать. Ему становится так неловко и так стыдно. Сам не уверен, за что именно. За то, что слишком сильно открылся? Поторопился со взаимностью? У него были догадки, что он ему тоже нравится. Но гордости выше крыши. Если есть хоть малейший процент того, что можно потерпеть неудачу, он никогда не решится.
И сейчас его грудь распирает от эмоций. В памяти мелькают изумрудные глаза, закатывающиеся во время оргазма. И в этот момент он, Арсений, почувствовал себя таким уязвимым, и таким беззащитным, каким не ощущал никогда. Кажется, никогда. Антошка — он же такой. Он как открытая книга — листай страницы, никогда не надоест. Сердце сжимается от каждой новой мелькающей картинки их близости, он пинает ногой одинокий камушек, лежащий на его пути, шлёпает себя по щекам, чтобы прийти в себя, засовывает руки в карманы. Внутрь себя заглядывать страшно, вдруг найдёт там нечто такое, в чём боится сам себе признаться?
Брюнет мучительно выдыхает. Нужно возвращаться назад и всё-таки вздремнуть. Он вышел ненадолго: искупаться и прийти в себя, пройтись. А ещё постараться как-то не думать о Шастуне. Надо же, он впервые, пусть и про себя, назвал его «Антошкой». Подходит к палатке, медленно, стараясь не шуметь, расстёгивает молнию и забирается внутрь.
Антон лежит, свернувшись и сопя, в его спальном мешке. Кудрявые волосы взлохмачены. Брюнет тихо садится рядом и растерянно смотрит на него, не отрываясь.
Что же ему сейчас чувствовать?
Он совсем не знает.
