Свойство памяти

Тростниковые луга прекрасны в это время года. По правде говоря, они прекрасны в любое время, когда не скрываются под толщей вышедшей из берегов воды. Венти лежал в окружении диких цветов, вытянув перед собой руку. Он чуть отводил в сторону указательный палец и возвращал его обратно, позволяя приторному запаху луга облепить его с ног до головы и щурясь от полуденного солнца. — Что ты делаешь? — спросил Алатус, лежавший совсем рядом. Венти думал, что он задремал, как только его разморило солнце, а потому молчал, отложив их игру на потом. Похоже, он ждал его ответа всё это время, прикрыв глаза как раз в тот момент, когда Венти решил на него посмотреть. Посмотреть, конечно, было на что. Когда у Алатуса были сомкнуты веки, его лицо принимало умиротворённый вид: спокойный и отстранённый. Наверное, поэтому Венти и счёл его спящим — обычно Алатус всегда был собран и задумчив. Когда его умиротворённое лицо окружали луговые цветы, он сам словно сливался с этим миром, чтобы познать его суть. И это было невероятно красиво. Венти снова отвёл указательный палец и чуть прищурился. — Когда палец от солнца убираешь, можно увидеть его лучи, — произнёс он, снова закрывая бело-жёлтый небесный диск. Краем глаза он заметил, как Алатус аккуратно вытянул руку, как на лицо его упала тень от правой ладони, и не сдержал улыбки. — Им гостя хозяин поит допьяна — он друга попотчевать рад, — вновь вернулся он к их игре и опять убрал палец с солнца. Алатус тихо угукнул. — Ты и впрямь любишь этого поэта. Они развлекали друг друга такой игрой уже несколько часов. Суть её заключалась в том, чтобы назвать предпоследнюю строчку из стихотворения, предложенного твоим «соперником». По-хорошему, им следовало внедрить систему получения очков, а под конец подсчитать, кто правильно назвал больше стихов. Другое дело, что вся соревновательность куда-то испарилась ещё на первом часу игры, сменившись беспрестанным захваливанием чужого кругозора. К нынешнему моменту Алатус перестал смущаться. — Он был мудрецом Усадьбы Ночи, — пробормотал он и отвёл указательный палец от солнца. Венти не сдержал улыбки, глядя на него. — Иногда наставник просил его назначить мне наказание, и он заставлял меня переписывать его стихотворения. Сначала мне это не нравилось, но потом… проникся. И почерк стал лучше. Венти не сдержал смешка. Он мог бы сейчас повернуться на бок, уложить голову на подставленную ладонь и прямо спросить, являлся ли Алатус тем самым учеником Гамигина, но вдруг это перестало иметь значение. Не сейчас, когда Алатус, сам того не ведая, признался в этом. Что самое странное, Венти совсем не испугался. На Священном Призыве все были не на шутку встревожены тем, что кому-то удалось убить самого настоящего Бога и не пробудить при этом Хранителя Небесного порядка. Они думали, что этот ученик, почувствовав собственную власть и заполучив в свои руки Сердце Бога, проникнется алчностью и станет третьей стороной в войне — это было ясно, как день. Другое дело, что теперь Венти достаточно хорошо знал Алатуса, чтобы не сопоставлять его с тем чудовищем, которое придумали на Священном Призыве. Алатус странствовал и познавал мир вокруг себя. Он не любил других Богов, но в их интриги ввязываться не собирался, да и абстрактной местью ослеплён не был. Возможно, в поворотах его судьбы сам Венти — вернее, Барбатос — играл не последнюю роль. Может, даже одну из главных. Был ли смысл спрашивать и бояться? — Гао Пянь, «Летний день в горном павильоне», — назвал следующее стихотворение Венти, и Алатус задумался. — Пойдём. А то стемнеет на полпути до Цинцэ. Венти первым поднялся из цветочного мелководья и протянул Алатусу руку. Тот с кратким кивком принял помощь, и совсем скоро луг потерялся за стаей камышей и бамбуковым лесом. — Играя, лёгкий ветерок покров хрустальный чуть колышет, — произнёс, наконец, Алатус. Вместо того, чтобы в очередной раз восхититься его познаниями в поэзии, Венти прищурился, разглядывая идущего впереди них старика, а затем вскинул руку и бросился вперёд. — Господин Чэн! — крикнул он, и старик впереди подскочил и обернулся. Он уложил одну ладонь на чёрную молодую корову, запряженную в телегу, и та остановилась. — Молодой господин из Мондштадта! — улыбнулся дедушка, прикрыв глаза и покивав. Пока они обменивались любезностями, Алатус успел с ними поравняться. — Как у вас дела, шушу? — спросил Венти, и Чэн Сяосянь рассмеялся. — Да вот, в Цинцэ торговать иду. Наконец-то корову новую смогли купить. Старая же вообще плохая была, молодой господин помнит? Венти прекрасно помнил вид тощей и костлявой старушки-коровы, спящей под навесом на улице, и слабо кивнул. Чэн Сяосянь хлопнул ладонью по блестящему в свете солнца боку животного, продолжая гордо улыбаться, а затем обратил взгляд к Алатусу. — Молодой господин выбрал себе достойнейшего друга, — сказал он ему, вытянув вперёд голову в убеждённом кивке. — Этот благородный молодой господин спас этому старику жизнь чуть больше луны назад! Венти, зардевшись, приложил ладонь к горящей щеке и мотнул головой. Он не видел, как Алатус вскинул в удивлении бровями, а затем обратил к нему неоднозначный задумчивый взгляд. — Шушу! — протянул он, опустив подбородок. — Я просто помог вам починить телегу, вы меня смущаете! Едва ли подававшая признаки жизни корова чихнула. Её голова смешно дёрнулась, а затем её хвост лениво ударил по крупу, отгоняя мух. Венти бы сейчас не отказался поменяться с ней местами, ибо Чэн Сяосянь восхищённо помотал головой и вскинул указательный палец, вновь поворачиваясь к Алатусу: — До чего же скромен благородный молодой господин, — доверительно шепнул он Алатусу, и Венти едва не взвыл. — Он ни за что не станет хвастаться своими достоинствами, даже если ему о них прямо скажут такие старики, как этот! Алатус слабо улыбнулся и поклонился. — Вы правы, господин Чэн, — произнёс он. Чэн Сяосянь охнул, восхитившись. — Благородный молодой господин не лишён скромности. — Шушу, что вы наделали, — простонал Венти, приложив ладонь к горящему лбу. — Теперь дагэ от меня не отстанет. Алатус побледнел, смутившись, а Чэн Сяосянь рассмеялся. — Молодёжь, — махнул рукой он, продолжая посмеиваться. — Значит, два молодых господина тоже идут в Цинцэ? Венти воспарил духом, когда ему дали шанс сменить тему. Они вчетвером, наконец, сдвинулись с места: он, Алатус, Чэн Сяосянь и молодая корова, — и вместе углубились в бамбуковый лес. Телега грохотала по дороге, пока Венти рассказывал дедушке об их с Алатусом приключениях. Конечно, он опустил большую часть обстоятельств их знакомства, а о встрече с разбойниками Долины Тяньцю вообще предпочёл умолчать, но Чэн Сяосянь слушал его со всем вниманием, изредка отпугивая от крупа коровы мух. На истории с пещерным духом Алатус раздосадовано потёр лоб, а старик восхитился. — Благородный молодой господин выбирает таких же скромных и благородных друзей, — одобрительно произнёс он. У ворот, ведущих к деревне Цинцэ, они остановились совсем скоро. Алатус то и дело оглядывался, будто побаивался кого-то встретить. Чэн Сяосянь пытался впихнуть им два кувшинчика вина в качестве благодарности за приятную беседу во время дороги, и если Венти пытался откреститься, вспоминая, какую доброту к нему дедушка уже проявлял, то Алатус просто вытащил из рукава кожаный мешочек и протянул старику несколько монет. Он рассудил, что двух шэнов вина им хватит с лихвой, а Чэн Сяосянь долго трудился, чтобы приготовить всё это вино, и ему не пристало так просто своим товаром разбрасываться. На том и разошлись, довольные друг другом. Из окна их комнаты на постоялом дворе открывался вид на рисовые плантации. Они занимали такую огромную территорию, что Венти замер у окна на пару долгих минут, разглядывая красоту нескольких бассейнов, заросших молодым рисом. Несколько женщин в бамбуковых шляпах проходили вдоль рядов и собирали в корзинки горстки риса. За его спиной раздался тихий, но звонкий стук фарфора о дерево, и Венти повернул голову. Алатус, похоже, успел спуститься на первый этаж постоялого двора за винными чашками, и лицо его было таким задумчивым, что Венти не смог не нахмуриться. Одной рукой Алатус поставил чашки на стол, а второй зажигал курильницу с местными травами. Из курильницы понемногу начал подниматься тонкий дымок, но благовониями запахнет ещё не скоро. — Есть планы на завтра? — спросил Алатус обыденно, разливая по чашам вино, и Венти сполз с кровати, чтобы присоединиться к нему за обеденным столиком. — Не то чтобы, — протянул он. — Может, ты хотел бы увидеться здесь с кем-нибудь? Алатус пододвинул к нему одну чашку и обратил к нему слегка растерянный взгляд. Он смотрел, как Венти водит одним пальцем по глазурной кайме своей чашки, и явно о чём-то думал. — С кем? — всё же спросил Алатус, и Венти пожал плечами. — Ну, — стукнул ногтем по чаше он, отчего-то чувствуя странную нерешительность, ведь прекрасно видел, как оглядывался у входа в деревню Алатус, а сейчас явно не понимал, что от него хотят. — У тебя здесь есть друзья? Девушка какая-нибудь? Наверное, тебе захочется с ней увидеться. Опустив взгляд, Венти всё же подхватил свою чашку и сделал небольшой глоток. Алатус наблюдал за ним, нахмурившись, а затем последовал его примеру. — Не знаю, о чём ты, — произнёс он, и Венти в растерянности склонил голову. — Ты хочешь оставить меня в Цинцэ, чтобы одному пойти на склон Уван? Венти опустил взгляд в чашу, едва заметно кивнул и продолжил пить с таким видом, будто планировал в этом вине захлебнуться. Он не думал, что Алатус разгадает его план так быстро. В конце концов, несмотря на все мрачные события, окружившие Усадьбу Ночи, ему всё ещё было интересно, что именно привлекало поэтов со всех местных земель в это место. Он слышал о цветущих по весне персиках, но ведь это было не всё, правильно? Его интерес не должен заставлять Алатуса возвращаться туда, где он пережил слишком много плохого. — Это бессмысленно, — произнёс Алатус. — Там больше никого нет. Тебе не с кем будет… поговорить о политике. — Да, но… — произнёс Венти, а затем качнул головой. — Забудь. Поболтаем завтра о политике с местными. Алатус проследил за ним выразительным взглядом, но ничего не сказал. Ночью Венти дождался, когда Алатус перестанет ворочаться в кровати, а его дыхание станет размеренным, и на цыпочках покинул их комнату. Он остановился у двери, со всей силы стиснув основание закрытого веера, вслушался в тишину, а затем сбежал по лестнице на первый этаж постоялого двора. Он просто немного прогуляется по склону Уван. Может, сорвёт несколько персиков, вспомнит несколько строк любимого поэта Алатуса, рассмотрит все местные виды и вернётся на постоялый двор до рассвета. — Благородный молодой господин всё равно решил отправиться на склон Уван? — раздался знакомый голос за его спиной, едва Венти отошёл от постоялого двора на несколько шагов. Венти вздрогнул и резко обернулся. Алатус убрал руки с пояса верхних одежд и скрестил их на груди. На его лице не было места для разочарования, но почему-то всё равно стало немного стыдно за свой побег. — Цзинь Пэн-а, — с виноватым видом протянул Венти, и глаза Алатуса на краткий миг расширились, — извини, я попытался тебя обмануть. Он не знал, чего ещё добавить, а потому замолчал. Алатус следил за ним немигающим взглядом какое-то время, а затем глубоко вздохнул. — Ты всё равно туда пойдёшь, верно? — спросил на выдохе он, и Венти шаркнул ножкой. — Ладно. Идём. Он первым отправился вниз по главной дороге города, но Венти нагнал его довольно быстро. Он двумя пальцами сжал рукав на локте Алатуса и склонил голову, заглядывая ему в лицо. — Ты не сердишься? — спросил он, и Алатус мотнул головой. — Тебе не нужно идти со мной, если не хочешь. — Что если я хочу? Венти захлопнул рот и отпустил его рукав. Он не понимал, с чего вдруг Алатусу сначала говорить о бессмысленности затеи отправиться на склон Уван, а затем признаваться в своём желании там побывать. Пока они покидали деревню Цинцэ и углублялись в бамбуковый лес, Венти всё пытался отыскать истинную причину, с чего вдруг Алатус решил присоединиться к нему. В голове настойчиво вопила только одна — Цзинь Пэн отправился с ним не по собственным убеждениям, а исключительно из-за желания Венти там побывать, — но он счёл её бредовой. Когда лунный диск скрылся за деревьями, Венти невольно вновь схватился за чужой рукав. — Тут темно, — пробормотал он, и Алатус хмыкнул. — Думал, Усадьба Ночи называется так только потому, что звучит красиво? Откровенно говоря, так Венти и думал. То есть, конечно, он прекрасно помнил всю ту часть Священного Призыва, на которой присутствовал, но он и не подозревал, что Гамигин воплотит свой титул именно таким образом. — Тут всегда так? — спросил он, не отпуская чужой рукав, и споткнулся о камень. Алатус тихо хмыкнул и позволил подхватить себя под руку. — Только по ночам, — ответил он, и Венти, успокоившись, промычал что-то невнятное и покрепче сжал его локоть. У ворот Усадьбы Ночи они остановились. Венти разглядывал высокие стены, окрашенные в чёрно-фиолетовый столбы ворот, торчащие тёмные изогнутые крыши. Это место чем-то напоминало дворец Гуйли, но в то же время совершенно от него отличалось. Не горело ни единого огонька в окнах, журчал где-то рядом ручей, со всех сторон протягивали бесформенные руки ветки персиковых деревьев — в ночи те были страшны. Пока что Венти понять не мог, что вообще привлекало сюда поэтов со всех земель. Он отпустил локоть Алатуса и подошёл к одному из деревьев ближе. Его глаза успели привыкнуть к темноте, и слабый лунный свет, просачивающийся через листву, упал на гроздь из трёх крупных персиков. Те слабо-слабо пахли мёдом, а в ночи казались не жёлто-оранжевыми, но какими-то серебряными. Ручей всё так же журчал где-то рядом, но разбивался уже не о землю и камни, а о горный хрусталь. Лёгкий ветер колыхал траву и листья, чуть скрипела крыша Усадьбы Ночи. — Настала шестая луна. Персик зацвёл в горах, — пробормотал едва слышно он, и за его спиной раздались тихие шаги. — Ночная гроздь притягивает взгляд. Смотрю, зелёный шёлк в следах, журчит река — куда все так спешат? Несколько секунд они молчали. — Кто это написал? — наконец, спросил Алатус, и Венти повернул к нему голову. Он почувствовал лёгкий жар на щеках и приложил к левой скуле холодную ладонь. — Я, — произнёс он и полностью обернулся. Одна рука Алатуса стискивала верхнюю часть ножен меча, а вторую он завёл за спину. Его спина была прямой, но взгляд чуть расширенных глаз выдавал эмоцию, какой Венти пока не мог дать название. Он помнил, как на него, крошечного элементаля, смотрел так Венти несколько лет назад. От этого осознания стало жарко чуть сильнее. — Только что. Почему-то голос его тончал и затихал с каждым произнесённым словом. Это началось, когда он услышал за спиной шаги Алатуса, но сейчас он вовсе замолк, едва договорив последнюю часть. Он не мог оторвать взгляд от лица Алатуса и продолжал стоять у ствола персикового дерева, не зная, что с ним происходит и что с этим делать. — Не знал, что ты пишешь, — пробормотал Алатус и опустил взгляд на чуть пожелтевшую траву. — Очень красиво. Мне… мне понравилось. — Я не… — выдавил Венти, а затем спрятал лицо в ладонях и застонал. — Ты опять меня смущаешь! Алатус чуть повёл плечом. Наверное, так он говорил, что всё равно не возьмёт свои слова назад, какими смущающими они не казались бы Венти. Весь этот разговор создал вокруг персикового дерева вакуум, который остался на месте и не исчез, даже когда Венти с Алатусом остановились у главных ворот Усадьбы Ночи. Второй застыл, разглядывая то ли сами ворота, то ли главное здание, и когда Венти уже собирался было вновь обхватить двумя пальцами его рукав и спросить, точно ли он не хочет вернуться на постоялый двор Цинцэ, как вдруг их слуха коснулись чужие голоса, что принёс ветер. Алатус подобрался, его взгляд прикипел к одному из окон главного здания усадьбы, по ту сторону которого через пару секунд зажглось пламя низкой свечи. — А ты говорил, что здесь никто больше не живёт, — задумчиво пробормотал Венти, и Алатус крепко стиснул верхнюю часть ножен. — Не живёт, — напряжённо произнёс тот и первым направился ко главному входу в здание. Венти только и оставалось, что спешить за ним. Внутри сильно пахло пылью. Полы скрипели от каждого шага Венти, но Алатус ступал по тем доскам, которые не издавали ни звука. На стенах явно висели какие-то полотна с картинами, но было слишком темно, чтобы их разглядеть. Они чуть не взлетели вверх по лестнице, и пока Венти вслушивался в эти незнакомые голоса, тем отчётливее он понимал, что в той комнате вообще происходило. Он невольно замедлил шаг, и Алатус, не заметив этого, отдалился. Венти нагнал его ровно в тот самый момент, когда двое — довольно зрелый мужчина и девушка, какой он в дяди годится — незнакомцев отскочили друг от друга с криками. Алатус взирал на них с враждебной растерянностью, и Венти уложил конец закрытого веера ему на плечо. — Прошу простить моего дорогого друга, — заговорил он, мило улыбнувшись. — Должно быть, он вас сильно напугал. Пока девушка, отвернувшись к окну, суматошно поправляла волосы и сбившийся пояс ханьфу, мужчина сжал руки в кулаки и выкрикнул: — Что вы здесь забыли?! Венти раздосадовано цыкнул, а затем убрал с плеча Алатуса веер. — Это вы что здесь забыли? — едва ли не выплюнул тот. — Совсем нет уважения к хозяевам этой усадьбы? — Хозяин давно помер, — пробормотал незнакомец, и его благоверная испуганно коснулась его локтя. — Гэгэ… — начала она, и Алатус распахнул в изумлении глаза. — Так вы ещё и… Венти несколько раз похлопал тыльной стороной ладони по его руке, призывая замолчать, пока он не опозорился. — Пускай и помер, — заговорил он, перебивая Алатуса. — Но разве вам понравится, если после вашей смерти к вам в дом придут какие-то незнакомцы со всякими… неприличными идеями? Кажется, мужчина хотел что-то сказать, ведомый гневом — а как же, какие-то два незнакомца что-то говорят ему о морали, — но его девушка пробормотала что-то об уходе и тот, фыркнув, вывалился за дверь комнаты, в процессе пихнув Венти плечом. Тот принял этот жест с изрядной долей фатализма, а затем раскрыл веер перед лицом девушки, когда она собиралась поступить примерно так же. Девушка замерла, едва не врезавшись носом в бумагу веера, и испуганно сжалась. — Не мне судить, конечно, — шепнул Венти, — но если ваш возлюбленный привёл вас в подобное место с очевидными целями, то я бы на вашем месте дважды подумал. Девушка вспыхнула от стыда и ухватила его за рукав. — Не рассказывайте маме, сяньшэн! — горячо воскликнула она, и Венти не сдержал усмешки. — Пристало мне лезть в чужие дела, — только и сказал он, закрывая веер. — Полагаю, вам есть, о чём поразмыслить на досуге. Сбивчиво извинившись перед ними обоими, девушка поспешила прочь из комнаты. Когда даже ветер с улицы перестал доносить до них шаги и ругань незнакомой парочки, Алатус отпустил ножны и перевёл хмурый взгляд на Венти. Тот этого не заметил, будучи поглощённым в разглядывание комнаты. Постель не была примята — видимо, незваные гости ещё не успели её облюбовать. Пламя свечи отбрасывало свет и тени на синее с серебром убранство просторной и богато украшенной комнаты. У дальней стены расположился стеллаж с книгами и свитками, а в самом центре пристроился аккуратный низкий обеденный столик с чайным набором в центре. Пахло пылью и соком персика — у свечки одиноко лежал надкусанный плод. Если это не была комната Гамигина, то Венти отказывался верить в этот мир. Он прошёл к обеденному столику и сел за него, отбросив назад рукава и положив у чайного набора веер. Возможно, он бы здесь вполне мог прижиться. Правда, он бы постарался упростить интерьер. — Что здесь только что произошло? — наконец, подал голос Алатус, несмело проходя в комнаты Гамигина и опускаясь за столик напротив Венти. Ножны с мечом легли на край с тихим и аккуратным стуком. Венти мог бы подшутить над его незнанием, но он не стал этого делать. Вместо этого он оперся локтем о поверхность стола, уронил на ладонь голову и растёкся по сидению, чувствуя, как устали за день ноги. Захотелось поесть персиков. — Похоже, этот господин решил обесчестить свою благоверную до свадьбы, — легкомысленно протянул он. — Какая жалость, что ему это не удалось. С каждым словом он всё сильнее расслаблялся. Он согнул вторую руку в локте и уложил её на стол совсем рядом со сцепленными в замок ладонями Алатуса. — Ты так растерялся на пороге, — продолжил он, насмешливо заглядывая Алатусу в глаза. — Неужели у них там всё настолько плохо? Алатус нахмурился и чуть опустил подбородок. Ему явно было неуютно находиться в этой комнате. — Просто… — пробормотал он и замолк, раздумывая, как сложить все свои эмоции в слова. — Не могу понять, в чём смысл… всего этого. — Поцелуев? — фыркнул Венти, и Алатус кивнул. Веселье куда-то улетучилось, когда он вспомнил разговор на постоялом дворе деревни Цинцэ. Тогда они были очень близки к обсуждению всей этой темы, но Венти просто подумал, что Алатус решил соскользнуть с неудобного вопроса. Кажется, он и в самом деле никогда не испытывал ничего подобного, а потому растерялся, когда увидел эту бесстрашную парочку. — Ну… Он сглотнул, задумавшись. На самом деле, мудрецом во всех этих делах он назвать себя тоже не мог. Конечно, когда он был ветерком, ему приходилось иногда становиться случайным свидетелем зарождения влюблённостей, их развития и даже увядания, но ему никогда не приходило в голову как следует их разбирать по полочкам. Видел и видел, Архонты с ними. — Не то чтобы я и сам в этом разбираюсь, — признался он, и Алатус заинтересованно склонил голову. Впрочем, только этот жест и выдавал его интерес — глаза его почему-то стали непроницаемыми. — Но мне приходилось наблюдать за этим, так что… Попробую объяснить. Венти на несколько секунд сжал губы в трубочку, задумываясь, а затем поднял взгляд. Он вспомнил Гуй Чжун: то, как она вела себя с Чжун Ли в «Зале Духовного развития», как тот смущался, когда она называла его «А-Ли» при незнакомцах и легко смеялась. — Иногда ты встречаешь кого-нибудь, — наконец, заговорил он и снова опустил голову. Он разглядывал сцепленные в замок ладони Алатуса, а затем выпрямился на сидении. — И в какой-то момент понимаешь, что твои чувства к этому кому-то сложно описать, как дружеские или семейные. Говорят, это похоже на какой-то щелчок в голове, когда смотришь на человека и думаешь: вот оно… И сердце часто бьётся. Он двумя пальцами коснулся ребра левой ладони Алатуса. Та легко перевернулась запястьем вверх, и Венти почти что невесомо дотронулся до него. Сердце у Алатуса билось, как обезумевшая птица в клетке. В голове на краткий миг стало совсем пусто. — Смысл поцелуев в том, чтобы показать свои привязанность и все эти чувства, — нашёлся он и поднял голову. Он точно помнил, что наклонился совсем немного вперёд, чтобы коснуться запястья Алатуса, но он совсем не заметил, как тот в какой-то момент наклонился тоже. В пламени единственной свечи было очень сложно полностью разглядеть его лицо, но Венти видел, как то чуть покраснело. И он точно не помнил, чтобы глаза Алатуса когда-нибудь смотрели на него с таким испуганным блеском. Он мог чувствовать неровное тихое дыхание, отбивающееся от его щеки, и то, как сжимается что-то в плечах и в горле. — Я… — тихо выдавил Венти, едва ли понимая, что в горле всё совсем засохло. Взгляд Алатуса опустился с его глаз чуть ниже, алого на щеках стало в разы больше. Венти мог бы неловко отстраниться, сослаться на усталость, разбавить смущение бездарной шуткой и забиться куда-нибудь под персиковое дерево, размышляя о том, что с ним прямо сейчас происходит. С какой-то стороны, так было бы правильно поступить на его месте. Но он выпрямил спину, чуть выше поднял подбородок, прикрыл глаза и аккуратно коснулся губ Алатуса своими. О его щёку разбился громкий и резкий выдох, пальцы той руки, по какой Венти ещё с минуту назад считывал пульс, стиснули его запястье, а висок пронзило сверлящее ощущение, что за ним наблюдают. Наверняка Алатус смотрел на него со смесью шокированного изумления. Венти чуть разомкнул губы, отстранившись на цунь. Он подумывал извиниться, предложить сделать вид, что ничего не случилось, и всё же воплотить план по забиванию под какое-нибудь персиковое дерево и размышлению о вечном, но о его подбородок разбился осторожный выдох, словно Алатус проследил за ним и разомкнул свои губы тоже. Венти помедлил, и Алатус сам подался вперёд. Губы у Алатуса — сухие и обветренные, искусанные от и до, твёрдые от заживающей корочки, совсем не такие, какие описывают прозаики Фонтейна. В животе не закопошились бабочки, дух не отрывался от тела, не возносился ввысь, не было совершенно ничего из того, что можно было подчерпнуть из любовных романов или рассказов стариков о первой любви. Венти положил дрожащую руку Алатусу на затылок, зарылся пальцами в волосы на загривке — молодые и отросшие, — украл чужой вздох, когда чуть отстранился и вновь поцеловал, всё так же осторожно и взволнованно, как знал и как умел. Правда, он ничего не знал, он совсем не умел. Он почувствовал лёгкое касание ладонью его груди, как его запястье на краткий миг стиснули ещё сильнее, словно хотели удержать на месте, а затем ладонь несколько оборванно скользнула по одежде вверх, пока не застыла на изгибе шеи. Рука Алатуса тоже дрожала, и только после того, как она покинула его грудь, Венти ощутил всё нарастающее давление внутри, будто его прижимали к земле всем телом. И ему это не нравилось — чувствовать себя так. Разве так всё должно происходить? Разве должен Венти так сильно думать во время поцелуя? Он слышал, в такие моменты время как будто останавливается. Венти слышал завывания ветра за окном, кожей чувствовал колыхание пламени свечи на другом конце комнаты, ненамеренно считал каждый выдох, разбивающийся о его щёку, и сходил с ума от расползающейся внутри его груди тревоги. Так не должно быть. Не должно ведь? Венти распахнул глаза и резко отстранился. Он одёрнул руку, какой зарывался Алатусу в волосы, прикрыл ладонью огнём горящие губы, а затем, когда давление на шее и запястье с промедлением исчезло, схватился за ноющую грудь. Он опустил взгляд в центр обеденного столика, принялся разглядывать фарфоровый чайный набор пыльно-зелёного цвета, сложенный белый веер. Он чувствовал взгляд чужих глаз на своём лице, но настолько сильно боялся его, что едва ли мог говорить. — Прости, — выдавил чуть слышно он, на цунь отведя ладонь от лица. Он не смел поднять взгляд, чувствуя, как на лице расцветают ветряные астры, в горле всё сжимается, а тревога в груди сворачивается в одну точку, чтобы в следующий миг взорваться. — О, Архонты, пожалуйста, прости, я не должен был… Я… Раздался слишком громкий, но краткий скрежет ножен по дереву. Шорох одежд звучал ярче оползня. — Можешь остаться здесь, если хочешь, — только и произнёс совсем тихо Алатус, прежде чем покинуть комнату. Венти вновь зажал ладонью рот, сгорбился, вздрогнул и прерывисто вздохнул.