Свойство памяти

Мужчина, которого Алатус спас от трёх теней в деревне Уван, рухнул перед ним на колени и протянул обе руки с мечом в ножнах. — Этот ничтожный Гуо Чжуншу не справился и погубил трёх людей! — воскликнул он, едва не плача. Хотя, если судить по его красному лицу, он и правда плакал какое-то время назад. — Этот ничтожный заслуживает смерти за то, что не оправдал доверия благородного господина! Алатус свободной рукой забрал меч, кончиком ножен вдавил его в землю и навалился на него, как если бы держал в руке стариковскую трость. Благородства эта поза ему не прибавляла, но теперь можно было отстраниться от тётушки Син и не позориться своей слабостью. Тихо вздохнув и внутренне собравшись, Алатус медленно выпрямился и застыл, не позволяя болезненной гримасе расползтись по его лицу. Похоже, ему нужна была помощь. Возможно, его рёбрам не понравилась подобная смена положения тела. Вполне вероятно, если он не закончит здесь быстро и не приляжет, то испустит дух. Он чувствовал, как к спине прилипли нижние одежды из-за высохшей крови, и представлял, как будет неприятно раздеваться. — Ты не сберёг их, — проговорил медленно Алатус, и Гуо Чжуншу мелко закивал, — значит, ты будешь ответственен за их погребение. Найди себе помощника и похорони их со всеми почестями. Гуо Чжуншу горячо пообещал исполнить приказ в лучшем виде и подскочил, но Алатус ещё не закончил: — Собери сейчас всех жителей своей деревни, кто в сознании и способен ходить. Тётушка Син осторожно дёрнула его за рукав и тут же одёрнула руку, стоило только Алатусу недобро зыркнуть на неё. Она окинула взглядом всех, кто сейчас присутствовал на небольшой площади у чайного домика, и повернула к Алатусу голову. — Здесь все из деревни Уван, благородный господин, — сказала она мягко и вежливо, но не прекращая рассматривать его с неприкрытым беспокойством, будто боялась, что Алатус вот-вот рухнет на землю и помрёт. — Благородный господин не будет против, если старейшина Цинцэ останется послушать? Всем интересно, что случилось на склоне, а эта Син Сюжун потом перескажет. Значит, её звали Син Сюжун. Она была старейшиной Цинцэ. Алатусу казалось, что она выглядит слишком уж молодо для той, кто заведует большинством деревенских вопросов, но не стал спрашивать. У него не было сил даже на то, чтобы должным образом подумать, так что он просто кивнул и повернулся ко всем присутствующим. Над кем-то хлопотали местные, перевязывали незначительные раны на руках и плечах, другие же либо стояли, либо сидели за бамбуковыми столиками. В последнее время к Алатусу обращается слишком много встревоженных взглядов. Он совсем не привык к такому вниманию, и только изнеможение не позволяло ему окончательно растеряться и позабыть собственное имя. — Многие духи смогли уйти в леса. Алатусу показалось, что ему не стоит рассказывать, кем именно эти духи являлись. Наверное, жителям деревни Уван будет не слишком радостно узнать, что случилось с их родственниками, которые считались пропавшими без вести. Пускай лучше думают, что их съели тигры. Или дух болотный на дно утащил. Всё, что угодно, лишь бы не правда. — Они не любят солнечный свет, но это не означает, что день остановит их, — продолжил он, едва ли способный тщательно подбирать слова. — Они убьют всё, что дышит и двигается. Пока что вам нельзя возвращаться на склон Уван. Кто-то ахнул и приложил ко рту ладонь. Гуо Чжуншу побледнел и икнул. Чей-то старческий голос запричитал, что некому будет покормить гусей. Что-то Алатусу подсказывало, что гусей давно разорвали на части. — Цинцэ не в безопасности, — продолжил он, облизнув губы, и Син Сюжун схватилась за сердце и медленно опустилась на гигантский винный кувшин. Должно быть, ему стоило подучиться рассказывать плохие новости. — Эти духи могут забраться сюда, но… Я остановлю их. Не знаю, сколько их всего, сколько людей полегло в деревне. Если сможете, напишите мне… какой-нибудь список, кого не хватает. Вы ведь все друг друга знаете, верно? Небольшая толпа разрозненно закивала ему. Кто-то выглядел достаточно испуганным, чтобы смотреть на него стеклянными глазами, не мигая, а на лице какой-то старушки отпечатался скепсис. Стало быть, Алатус сильно поторопился, сказав, что изловит всех теней, когда сам чувствовал себя так, словно и мёртвую чайку не поймает. Остатки сил выветривались из его тела. Рука его, какой он держал меч, задрожала, как у старика, а ноги подкосились. Он неуклюже выставил вперёд правую ногу, едва слышно охнул и схватился за рёбра. — Я… — выдавил он, не слыша собственный голос. В ушах затрезвонил храмовый гонг. В горле встал ком, который с тяжёлым глотком пополз вниз по телу. — Найдите тех, кто умеет… Кто-то подхватил его и помог усесться на землю. Алатус ненавидел этот день, этот разговор, самого себя. Он не должен быть настолько слабым. Он должен был выстоять, продержаться до конца своей неподготовленной речи, а уже затем ползти куда-нибудь в пещеру и умирать. Цинцэ и остатки деревни Уван не выстоят против десятков озлобленных теней. Алатус даже не знал, действительно ли смог полностью сразить тех, что нападали на него на склоне; в носу всё ещё стоял запах ржавчины. Он почувствовал, как кто-то уложил его голову к себе на согнутые колени. Солнце било в глаза так сильно, что не получалось должный образом разглядеть, чьи руки убирают мокрые волосы с его холодного лица. Они были грубыми, но совсем тонкими, как у него самого. — Поспите немного, благородный господин, — услышал он мальчишеский голос и послушно закрыл глаза. Очнулся он почти в полной темноте. Заволочённое мутной пеленой сознание отказывалось полностью восстанавливать события, приведшие к тому, что Алатус проснулся в незнакомом месте в чужой постели, и первой реакцией была необходимость схватиться за меч и вскочить на ноги. Меча не было. Боль в рёбрах пронзила его, едва Алатус сел в постели, и он тут же рухнул обратно. На плечо его легла чья-то рука. Грубая и мальчишеская. — Благородный господин сейчас находится в доме старейшины Цинцэ, — произнёс кто-то знакомый, и Алатус прищурился. Линь Чао. Буря в груди быстро унялась, и Алатус тихо вздохнул. Раздался звонкий шорох камня о камень, и на обеденном столике зажглась одинокая свечка. Всё вокруг было каким-то бедным и старым. Полы вздулись и наверняка скрипели, куда не поставь ногу, бамбуковая постель скрипела, когда Алатус в неясной панике пытался подскочить, а у дальней стены комнатки проглядывались очертания огромного книжного шкафа, забитого доверху какими-то свитками. Линь Чао вернулся к его постели, потянулся через него и открыл окно. В комнату ворвались звуки тихой и спокойной ночи: где-то далеко квакали лягушки, журчала река, бушевал водопад, стрекотали в листве деревьев цикады. Полная луна едва не гасила пламя свечи. Алатус так много времени провёл в Усадьбе Ночи, что совсем позабыл, как она выглядит. Он глубоко вздохнул, позволяя запахам пыли и рисовых полей забиться в ноздри, и его грудь стянуло что-то плотное. Он резко поднёс руку к солнечному сплетению, наткнулся пальцами на бинты, некоторые места которых тут и там казались слишком уж твёрдыми для тонкой ткани, а затем скользнул чуть выше. Что-то в груди рухнуло сквозь постель к полу. — Мой… — Жители деревни Уван решили поблагодарить благородного господина за то, что он спас их прошлой ночью, — поспешил заговорить Линь Чао и бросился к обеденному столику. — Они поменяли цепочку и повесили кисточку! Алатус стиснул пальцами гладкую поверхность Глаза Бога и облегчённо вздохнул, когда сила ветров ласково скользнула по коже. Запястье защекотала кисточка из пучка ниток не совсем понятного в темноте сине-зелёного цвета. Такого же цвета были камни, какие добывали в Предместье Лиша. Размером это украшение едва можно было сравнить с ладонью, а в навершие кто-то прикрепил аккуратную нефритовую подвеску, похожую на монетку. Глаз Бога с ней одновременно приобретал какую-то возвышенность и казался незначительным. — Почему зелёный? — спросил он отстранённо, чуть щурясь от света Глаза Бога в темноте. Он услышал, как Линь Чао почесал голову. — Тётушка Син говорила что-то о цвете молодости, — пробормотал он. — Вообще, хотели сделать кисточку из золотых нитей. Ну, тот… Гуо Чжуншу предлагал этот цвет, но тётушка Син почему-то отказалась. Алатус тихо хмыкнул и ногтем большого пальца царапнул нефритовую подвеску. — Зелёное и жёлтое не сходятся. Линь Чао мудро решил промолчать и не спрашивать, что это значит. Алатус был рад этому; он не думал, что сумеет объяснить, что эти слова означали, но уж точно не что-то общепринятое. Он сжал Глаз Бога в кулаке и осторожно сел в постели. — Сколько я спал? — Часов двенадцать, благородный господин, — быстро отозвался Линь Чао, и Алатус предпринял попытку отбросить одеяло в сторону. Он вовремя осознал всю пикантность своей ситуации и обратно натянул набитую гусиным пухом ткань чуть ли не до середины груди. — Где моя одежда? Линь Чао потупился. Он вёл себя довольно странно, будто совсем не ожидал, что Алатус проснётся во время его нахождения в доме Син Сюжун, но со скуки придумал несколько ответов на тот случай, если это случится. Должно быть, он совсем не был готов к таким вопросам, как этот. — Она была вся в крови и порвана, — пробормотал он. На самом дне его голоса скрывался лёгкий испуг. — Благородный господин рассердится, когда узнает, что её сожгли… Алатус прикрыл глаза и шумно выдохнул. Захотелось стиснуть двумя пальцами переносицу и, желательно, сломать её, чтобы думать о чём-то помимо того, что его последнюю одежду предали огню. — Бабушка успела снять мерки и теперь шьёт для благородного господина что-то новое!.. — поспешил вставить Линь Чао, когда услышал этот раздражённый донельзя вздох. Алатус нахмурился и открыл глаза. — Расскажи, что происходило, пока я спал. И что происходит сейчас. Линь Чао часто замигал, явно вспоминая события последних двенадцати часов, а затем приступил к рассказу. Алатус слушал его со всей накопленной за время сна внимательностью. Ему обработали раны, наложили повязки, собрали всех, кто не валился с ног от усталости, обсудили его слова и нашли двоих пожилых лучников, каждый из которых был вынужден размять старые кости за ночным наблюдением за двумя выходами из деревни. Если это, и правда, было так, то Алатус удивился, что тени всё ещё не стёрли Цинцэ с лица Тейвата; либо они так и не смогли найти выход из леса, либо двух стариков для обороны было достаточно. Второй вариант проигрывал по всем фронтам. — Тётушка Син сказала, благородному господину нужно больше отдыхать, — протянул Линь Чао, смущённо потирая затылок. — Бабушка обещала принести новую одежду к завтрашнему обеду. — Прекрасно, — процедил Алатус и всё же улёгся обратно в постель. Дел у него было больше, чем у всех жителей столицы Гуйли вместе взятых, но сейчас он мог разве что разлёживаться на жёстких и серых от частой стирки простынях, плевать в потолок и воображать, как все эти дела он будет исполнять. Он должен был избавиться от сбежавших теней. Он был обязан провести погребальные ритуалы для тех, кто погиб на склоне, чтобы их духи не обрушили на всё вокруг свой гнев. Ему надо как-то наладить перестройку тех домов, что сгорели в пожаре. Он должен был научить этих деревенщин сражаться. Узнать, кто такие Юй Пао. Выяснить, кем была та незнакомая женщина, что стояла поодаль всё то время, что скопище теней нападало на людей. Он проснулся от резкого хлопка дверью и вскинулся. Боль в рёбрах пригвоздила его к постели, следом его коснулся извиняющийся взгляд, в котором не было ни капли искренности. — Эта Линь Джухуа просит прощения, что разбудила молодого господина. Старуха, чьи затуманенные воспоминаниями о прошедшей жизни глаза смотрели на него, не мигая, приблизилась к его постели. В обеих руках она держала аккуратно сложенную белую ткань, и Алатус мог видеть, как те дрожали то ли от веса, то ли от возраста. Она прихрамывала на правую ногу, но шагала достаточно бодро. Под глазами не вилась сетка морщин — должно быть, она редко улыбалась. — Молодого господина? — спросил настороженно Алатус, осторожно усаживаясь в постели и принимая протянутый свёрток ткани. Белые верхние одежды, узкие на запястьях рукава, нижняя рубашка с высоким горлом цвета тёмного нефрита. Золотые нити. Аккуратный и неброский светло-зелёный узор на полах. Алатус никогда не носил что-то подобное — наставник видел в золотом цвете принадлежность к Ассамблее Гуйли, а узкие рукава сравнивал с нежеланием учиться истинному пути меча, дескать, только ленивые облегчают себе жизнь. После встречи с Юй Ся Алатус понял, что широкие рукава теперь ни за что не наденет. Слишком уж постыдно его пригвоздили к дереву. — Эта старуха прожила достаточно долго, чтобы помнить многое, — произнесла Линь Джухуа, когда Алатус отложил одежды в сторону. Ни за что на свете она не сумела бы пошить это всё за ночь. Наверное, отыскала что-то готовое и просто подогнала по размеру. — И эта старуха никогда не назовёт молодого господина благородным. Алатус замер и обратил к Линь Джухуа настороженный взгляд. Её дряблая кожа давно обвисла, лицо испещрено веснушками. Сколько ей лет вообще? — Что? — моргнув, всё же произнёс Алатус на полтона выше обычного, но старуха, кажется, этого не заметила. — Эта Линь Джухуа помнит, как исчезла семья Ян. Молодой господин ведь ни разу не посещал Цинмин до того года, правильно? Алатус крепко нахмурился. Ему хотелось стиснуться пальцами одеяло, но так он прямо покажет старухе, насколько сильно её слова встревожили его. Он не проявит слабость. По крайней мере, не сразу после того, как упал от изнеможения во время собственной речи. Другое дело, что он совсем не знал, что говорить. Отмолчаться? Сделать вид, будто он совсем не понимает, о чём речь? Признаться прямо? — Правильно, — протянул он, и Линь Джухуа издала старческую усмешку. Её голос скрипел похуже половиц Усадьбы Ночи. — Эту старуху совсем никто не слушает, — посетовала она, усаживаясь на край постели. Это было совсем уж странно. Даже Барбатос никогда не позволял себе такое. — Говорила она, что вы принесёте нам одни беды, и что теперь? Спать негде. Вся трава в крови. Алатус молчал. Он выпрямился, наплевав на возмутившиеся такому движению рёбра, и скрестил ноги. Одеяло скомкалось у него на поясе, открывая старухе отличный вид на его перевязанные грудь и плечи. Из-за них не получалось глубоко вздохнуть. — И они всё равно хотят сделать вас главой Уван, — поморщилась Линь Джухуа, цыкнула и махнула рукой. — Угробите вы нас всех, вот что. Груз ваших грехов раздавит всё вокруг. Алатус поджал губы. — А вы любите искать кости в курином яйце, — процедил он. — Буду рад обсудить своё отсутствие благородства после того, как решу проблемы с духами. Формулировка показалась ему смутно знакомой, но Алатус не хотел сейчас разбираться в её истоках. Он не сводил самодостаточного взгляда с Линь Джухуа, которая вновь цыкнула, пробормотала что-то невнятное и поднялась с его постели. Сухо пожелав ему скорейшего выздоровления, она вышла из дома Син Сюжун.

***

Алатус сгрёб последний прах с небольшой мешочек. Его глаза слипались, пот со лба путался в бровях, и если не удастся лечь спать в ближайшее время, мозг грозился перестать работать. Шёл седьмой день с нападения теней на деревню Уван. Дольше тянуть с погребением было нельзя, если Алатус не хотел превратить весь склон в место скопления разгневанных духов. Он уложил мешочки с прахом в фарфоровые урны, оставил каждую на доньях не слишком глубоких ям, присыпал землёй. За всю эту неделю ему так и не удалось отыскать родственников погибших, да и не то чтобы он всерьёз раздумывал над таким вариантом, как обращение в птицу и полёт по всем местным землям. Обращение изменяло тело, его форму и структуру. Сломанные рёбра и длинные глубокие полосы от когтей на спине явственно упрашивали его не терзать себя ещё больше. Алатус поблагодарит Небеса, если духи не сочтут отсутствие близких на собственных похоронах за оскорбление. Он разжёг костры, бросил в них горстки бумажных денег, фигурок домов, какую-то одежду. Он устало привалился к ближайшему дереву, наблюдая за тем, как всё горит в огнях, и утёр пот со лба. Благо, в это утро он довольно хорошо собрал волосы в хвост, и сейчас те не липли к лицу. Может, разве что те пряди, которые были слишком короткими, чтобы дотянуться до затылка. Когда догорели последние лоскуты одежд, Алатус затушил костры и опустился на колени. Он не знал никаких молитв, а в сладких речах для различных церемоний был не силён. Он невидящим взглядом сверлил постепенно затухающие угольки костров и молчал. За эту неделю он совсем не продвинулся в поиске ответов на свои вопросы. Он всё ещё понятия не имел, с чего начать, чтобы выяснить о сути Юй Пао, чего уж говорить о неизвестной женщине. Он изловил порядка десяти теней в лесу склона Уван, и запах ржавчины въелся в кожу. Он явно делал что-то неправильно, ведь лоскуты разгневанных духов растворялись в воздухе, сгущая его, и застилали всё перед глазами тёмной пеленой. Над склоном было совсем темно, а солнце едва-едва должно было вывалиться из зенита. Алатус вскочил на ноги, когда услышал оглушительный топот копыт по заросшей травой дороге. Он опустил ладонь на рукоять меча, готовый достать его в случае необходимости, но медленно отнял её, когда из-за деревьев показалась пегая кобыла. Всадник дёрнул на себя узду, и лошадь перешла на рысцу, пока не остановилась в десятке чжаней от Алатуса. Тот выпрямился, не сводя со всадника настороженного взгляда. — Этот гонец приветствует молодого господина, — кратко поклонился мужичок на полголовы выше Алатуса, и тот медленно кивнул. — Я прибыл из Ассамблеи Гуйли, доставляю письмо человеку по имени Алатус. Молодой господин не знает, где я могу его отыскать? Алатус нахмурился. — Это я, — сказал он медленно, удобнее перехватывая ножны, и гонец, ойкнув, поклонился снова и извинился. Он вытащил из дорожной сумки тонкий свиток, обвязанный золотой нитью, и протянул его Алатусу. — Благородный господин попросил этого гонца дождаться ответа, — произнёс мужичок, чуть шире расставляя ноги, и Алатус смерил его несколько скептичным взглядом, прежде чем небрежно развязать золотую нить и развернуть свиток из тончайшей бумаги. Ему казалось, что он может ненароком порвать письмо, если сожмёт его слишком сильно или неправильно наклонит деревянный стержень, вокруг которого бумага закручивалась. Он вгляделся в изящные иероглифы и прищурился — в такой темноте едва ли можно было разобрать содержание, и наполовину потухшие угли костров мало ему помогали. Алатус опустил руку, подхватил Глаз Бога с бедра и занёс его над бумагой — чёрная вязь иероглифов отчётливо предстала перед его взором. Письмо было надёжно завуалированным, запутанным, длинным и витиеватым. Каждая фраза была явно продумана до того тщательно, что Алатус воочию представил, как автор комкает один лист за другим, когда что-то противоречит некоей изначальной цели. Из всего полотна текста его заинтересовали всего две части — и то, одна из них была всего лишь подписью. «Когда на поле битвы сходятся снег и слива, победителя не существует. Никто из них не в силах остановить наступление лета.» «Моракс, Бог Камня и Контрактов» Письмо надорвалось у самого стержня из дерева. Алатус резко расслабил правую руку и перечитал письмо ещё раз. Он ясно видел, что Бог Камня захотел с ним встретиться и обсудить что-то важное, но глубинный и потаенный смысл строчки о снеге и сливе настойчиво избегал его понимания. Он поднял взгляд на гонца и поджал губы. — Моракс не написал ничего о времени и месте, — протянул он, и мужичок нахмурился. — Этот гонец не открывал письмо, — заверил он едва ли не оскорблённо, — но полагает, что благородный господин так оставил право выбора за вами. Алатус едва слышно хмыкнул. Ему не была интересна встреча с ещё одним Богом, но теперь уже из Ассамблеи Гуйли; с одним Богом, которого его наставник как-то приказал уничтожить. Правда, по какой-то окутанной тайной причине этот самый Бог выясняет о его существовании и довольно настойчиво предлагает встречу — будь оно не так, Моракс бы ни за что не приказал гонцу стоять у Алатуса над душой в ожидании ответа. Что-то ему подсказывало, что Бог Камня так просто от него не отстанет, если он отправит гонца восвояси без ответа или с категоричным отказом. В письме не было ни слова о цели этой встречи. Или она была, но так надёжно запрятана между иероглифами, что Алатус её не смог разглядеть. Эта неопределённость нервировала. Эта неопределённость наталкивала на мысль, что лучше уж пускай Алатус сам назначит время и место встречи, чем окажется застигнутым врасплох тогда, когда будет самое неподходящее время. — Передайте ему, что я встречу его у главных ворот Усадьбы Ночи через две недели в час Коня. Это место он знает, как свои пять пальцев. С какой бы целью Моракс не искал встречи с ним, здесь Алатус будет уверен, что сумеет хотя бы наполовину обернуть исход дел в свою пользу. Гонец поклонился в прощании, вскочил на свою лошадь и умчался вниз по склону. Втоптав догорающие угли в сухую землю, Алатус покинул это место тоже. Ему предстояло очень, очень много работы. Селестия, как он ненавидел всё это.