Свойство памяти

С того дня, как деревня Уван была чуть ли не до основания уничтожена разгневанными тенями, Алатус редко когда оставался в Усадьбе Ночи на более длительное время, чем на несколько часов. Ему выделили весь второй этаж постоялого двора, пускай Алатус и попытался откреститься, что ничего из этого ему не нужно. Ту комнату, в которой они должны были ночевать с Барбатосом, он старательно игнорировал, предпочитая проводить время в соседней, почти ничем не отличающейся от другой. Тёмные полы совсем не скрипели, а ближе к окну стоял низкий столик, заваленный какими-то письмами, бумагами и набором для каллиграфии — последним Алатус совсем не пользовался. Сейчас он опустился на пол, скрестил ноги, коленями упершись в ножки столика, спиной навалился на край бамбуковой кровати, заправленной свежими простынями, и развернул свиток ещё раз. За несколько дней, наполненных беготнёй от одного дела к другому, у него совсем не было времени на то, чтобы перечитать письмо. Три дня назад он помогал жителям деревни искать девочку, которая оказалась слишком безрассудной, чтобы пойти исследовать поле по ту сторону горы и восхищённо потом рассказывать матери об обилии лекарственных трав, которые они когда-то собирали вместе у подножия склона Уван. Позавчера он наблюдал за занятиями по стрельбе из лука, потому что один старик страстно возжелал показать ему результаты собственного труда, и разродился на скупой кивок. Вчера он встретился с Син Сюжун и Гуо Чжуншу, чтобы обсудить их положение дел, и никто из них не был так уж сильно обрадован, что из-за обилия останков теней Алатусу не кажется идея перестройки домов на склоне Уван привлекательной. «Полагаю, пока я не выясню, как от них избавиться, лучше избежать неоправданных рисков», — сказал он тогда, не подозревая, что засунул голову в пасть тигра. Сегодня он весь день не мог отделаться от Гуо Чжуншу, который предлагал ему построить новую деревню на другой стороне горы. Как раз там, где девочка отыскала поляну с лекарственными травами. — Среди нас есть много травников, благородный господин, — неустанно повторял Гуо Чжуншу весь день, и под конец его Алатус был раздражён так сильно, что едва ли мог говорить. — Что-то мы продавали, что-то сами использовали, а что-то отдавали бывшему главе Уван. В итоге, бесконечно устав от торопливой речи Гуо Чжуншу, он только махнул рукой. Должно быть, ему следовало тщательно обдумать эту идею, взвесить все «за» и «против», но Алатус даже предположить не мог, почему идея построить новую деревню может показаться ему плохой. Он отчасти решит вопрос с местными жителями, получит отсрочку на очищение склона Уван, даст травникам удобный доступ к потенциальному заработку — что может пойти не так, верно? От ужина он отказался. Алатус заперся в комнате, уселся на пол, развернул письмо Моракса и перечитывал его до тех пор, пока перед глазами не поплыли чёрно-белые точки. — При чём здесь снег и слива? — пробормотал он неразборчиво и едва слышно, хмурясь. Слива мэйхуа в стихотворениях поэтов склона Уван всегда была символом воли, надежды, чистоты помыслов. Она расцветала в конце зимы, а потому нередко можно было увидеть, как красные цветки покрываются снегом, но не замерзают под его холодом. Снег — внешние невзгоды; цветки мэйхуа — внутренняя стойкость. Значит, и то, и другое исчезало, когда в природе властвовало лето? Алатус стиснул двумя пальцами переносицу и зажмурился. Художники Ассамблеи Гуйли видели в изогнутых стволах сливы тела драконов; её ветви — прутья клетки. Значит, Моракс считал сливу укрощённым драконом. И при чём здесь лето? — Я идиот, — выдохнул Алатус, отбрасывая письмо на низкий столик и откидывая назад голову. Он врезался затылком в постель, закинул на одеяло руки, шумно выдохнул и закрыл глаза. Он искал смысл там, где его было слишком много, у которого было множество лиц, и слова которого он услышит только в тот день, когда встретит Моракса у ворот Усадьбы Ночи. Алатус открыл один глаз и взглянул на стареющую луну. Завтра утром он заберёт у Син Сюжун какой-то особенный чай и несколько свёртков с закусками. По идее, Алатусу следовало позаботиться о полноценном приёме для Моракса, но в письме о статусе этой встречи не было сказано ни слова. Он вряд ли мог позволить себе показывать такое пренебрежение к Богу из Ассамблеи Гуйли, пускай и не уважал его от слова совсем. Алатус уснул за этими мыслями, чтобы проснуться через несколько часов от очередного кошмара. Его шею и спину ломило от сна в неудобной позе, руки затекли, а сердце билось под рёбрами неровно и очень часто. В этот раз он не видел облик служанки или Ян Цая, но сражался с полчищем теней на склоне Уван до тех пор, пока острые когти едва не вспороли ему горло. Алатус потёр слабой рукой шею, на которой не было ни единого следа от кошмара, промок рукавом лоб и попытался взять контроль над прерывистым дыханием. Он крепко зажмурился на несколько секунд, ртом вобрал пару глотков воздуха и шумно выдохнул. Лицо его одновременно горело огнём и полыхало холодом. — Тебе приснился плохой сон? — услышал он незнакомый высокий голос и резко повернул голову. У входной двери стояла девочка лет шести, чем-то похожая на ту, какую он видел в Долине Тяньцю, когда Барбатос помешался на идее расспросить кучку детей о разбойниках. У них обеих были большие тёмные глаза. — Что ты здесь делаешь? — хрипло пробормотал Алатус, подтягиваясь на руках и усаживаясь на край постели. Ноги пронзили тысячи игл. Девочка не ответила. Она склонила к плечу голову, наблюдая за тем, как Алатус вытирает остатки пота с лица. — Мама грустит, — сказала она медленно и сцепила руки в замок. Алатус нахмурился. — И что? — Не люблю, когда мама грустит, — протянула девочка и шмыгнула носом. — Бабушка Линь говорит, что это ты виноват. Алатус крепко зажмурился ещё раз, а затем глубоко вздохнул и протёр обеими руками лицо. Эта Линь Джухуа всё ещё недобро поглядывала на него, а ещё частенько полушёпотом переговаривалась с другими жителями Цинцэ и Уван. Что-то ему подсказывало, что эта старуха рано или поздно добьётся своего, какой бы её цель не была. — Иди домой, — пробормотал он, хмурясь. Если эта девочка сбежала из дома под покровом ночи, чтобы расспросить его о том, что ей сказала Линь Джухуа, то её мать серьёзно обеспокоится. Возможно, поднимет всю деревню и снарядит поиски куда больше того масштаба, какие проводились в тот день, когда другая девочка сбежала на поляну с лекарственными травами. Вряд ли Алатус уснёт после кошмаров, но хотел хотя бы попытаться. — Мама расстроится, если я приду, — произнесла девочка, и Алатус метнул в её сторону полный сомнения взгляд и замер. Нет, эта девочка не была похожа на ту, какую он видел в Долине Тяньцю. Наверное, так на нём сказалась былая сонливость, но теперь он чётко понимал, почему она показалась ему знакомой. В конце концов, он сжигал её тело две недели назад. — Цянь Цянь? — выдохнул он едва слышно, и девочка кивнула. — Скажи ей, что мне не страшно. И что предки сердятся, что она больше не приходит. — Что?.. Алатус моргнул, и Цянь Цянь исчезла. Он не сомкнул глаз до самого утра, раздумывая обо всём сразу и ни о чём одновременно, а затем, когда встало солнце, отправился в Усадьбу Ночи. Глаза привыкали к местной темноте дольше обычного. В нос забивался запах ржавчины и гари, и Алатус разжёг курильницу в комнате для приёмов. Как правило, при жизни наставника она пустовала большую часть года. Слуги держали её в идеальной чистоте, а сейчас весь пол покрылся пылью. Поставив в центр низкого длинного столика чайник, свёртки с чаем и закусками, он отправился на поиски половой тряпки и не слишком уж тщательно убрался. Всё это время он думал, что мог бы потратить его на дела куда более важные, чем бессмысленная уборка в доме, который ненавидел всеми фибрами души. Он вымыл руки, поправил складки верхних одежд, перевязал простецкий высокий хвост и вышел к главным воротам. Ждал он не слишком долго — едва пробил час Коня, пространство под сводом персиковых деревьев вспыхнуло золотом, и на извилистой тропе появились две фигуры. Алатус нахмурился, но всё же выпрямился и удобнее перехватил ножны меча. Он не собирался нападать на Богов. По крайней мере, пока те не дадут на то повод. Мужчина, сразу же встретившийся с ним взглядами и направившийся к нему, был одет в чёрно-золотое ханьфу. Волосы собраны в низкий хвост как будто бы небрежно, а глаза неестественно сверкали в темноте, как два солнца. Черты его лица были острыми, но преисполненными спокойствия, словно он выбрался к старому другу испить чая да поговорить о былых деньках. Наверное, это и был тот самый Моракс из письма. Женщина рядом с ним чуть ли не поражала своими отстранённостью и холодом. Бледно-голубые одежды напоминали заволочённое туманом небо. Гуй Чжун, наверное. Почему-то Алатусу казалось, что она будет казаться более… открытой, что ли. По крайней мере, наставник отзывался о ней, как о наивной девочке. Алатус молча поднял руки, удерживая ими ножны так, чтобы кончик смотрел в землю, и поклонился. Краем глаза он заметил, как ему поклонились тоже. Это было странно. Наставник никогда ему не кланялся. Если так подумать, Барбатос тоже ни разу этого не делал — вернее, однажды, но больше по незнанию, чем осознанно. — Приветствую господина Моракса и госпожу Гуй в Усадьбе Ночи, — заговорил он, всеми силами вытесняя из голоса настороженную враждебность. — Меня зовут Цзинь Пэн, имя в быту — Алатус. Гуй Чжун опустила взгляд на его левое бедро, с какого свисал Глаз Бога с тёмно-зелёной кисточкой, и вдруг слабо улыбнулась. Наверное, она хотела что-то сказать, но предпочла пока помолчать. Она явно к нему присматривалась и то ли выбирала линию поведения, то ли ожидала чего-то мрачного. Алатус не стал гадать и обратил взор к Мораксу. — Благодарю господина Алатуса за приглашение, — сказал тот. Алатус приглашающе провёл рукой в сторону усадьбы и первым направился к дому гораздо более степенным шагом, чем ходил обычно. Он самому себе казался комаром, застрявшим в янтаре. — Полагаю, вы были удивлены, когда получили моё письмо. Алатус угрюмо угукнул и сразу же прикрыл глаза на короткий миг. Наверное, ему самому не помешало бы выбрать линию поведения. Он не думал, что их встреча начнётся достаточно… спокойно. — Мне казалось, факт моего пребывания здесь никогда не был достоянием общественности за пределами склона Уван, — произнёс он медленно, поднялся по ступенькам крыльца усадьбы и отодвинул в сторону входную дверь. В глаза ему тут же бросилась царапина на полу, историю возникновения которой он совсем не помнил. Благо, Моракс и Гуй Чжун не обратили на это внимания. — И в ограде есть щели, — произнесла Гуй Чжун, окидывая коридор поверхностным взглядом. — Ваши торговцы общаются с нашими, земля полнится слухами. Алатус тихо хмыкнул, не изменившись в лице. Он завёл их в комнату для приёмов и указал на длинный столик в центре. Должно быть, Гуй Чжун очень понравились аккуратные подушки тёмно-синего цвета, лежащие на скамьях. Он дождался, когда его не слишком уж желанные гости усядутся, прежде чем подойти к небольшой печи и зажечь в ней огонь. Пока вода нагревалась, он сел напротив них. — Не стану даже надеяться, что эти слухи были приятными, — пробормотал он и указал на пару глиняных мисок с печеньем и солёными орешками. Гуй Чжун утянула одно печенье и покрутила его пару секунд пальцами, прежде чем откусить от него совсем немного. Моракс рассматривал его взглядом пронизывающим, выворачивающим наизнанку. На Алатуса так глядел изредка наставник, когда они занимались медитацией на вершине склона. Наверное, было два типа Богов: такие, как Моракс и наставник, которые излучали внутреннюю силу и казались более грозными, чем затянутое чёрными облаками небо, и такие, как Барбатос, которым и описание придумать сложно. Гуй Чжун стояла где-то посередине. — О вас отзываются, как о благородном молодом господине, который отказался от власти, чтобы всё равно принять её, когда наступили трудные времена, — наконец, произнёс Моракс, и Алатус поднялся со скамьи, чтобы снять шипящий, но не бурлящий чайник с огня. Горячая вода мерно полилась в глиняный чайничек. — Эта характеристика вызвала у нас особенный интерес, если учитывать ваши… прошлые достижения. Алатус едва чайник не выронил. Немного воды попало в чабань. Быстро взяв себя в руки, он отставил медный чайник в сторону и тут же слил воду, чтобы повторить предыдущие действия. — Вы говорите об обстоятельствах смерти моего наставника, — протянул он без какой-либо вопросительной интонации и разлил чай по пиалам. Он увидел заинтересованный взгляд Моракса, когда тот забрал свою пиалу и повёл ею у носа. — Шэн пуэр. Моракс чуть повёл головой в понимающем кивке и сделал небольшой глоток. Эта расстановка приоритетов определённо что-то порвала в голове Алатуса. — Превосходный чай, — отозвался Моракс, и Алатус воззрился на него, едва сумев состроить своё выражение лица так, чтобы оно оставалось непроницаемым. Гуй Чжун слабо улыбнулась, внимательно следя за его потугами, и отпила немного тоже. — Но вы были правы, когда связали наш интерес со смертью Гамигина. Я не стану спрашивать, что именно вызвало у вас потребность в этом деянии, поскольку довольно очевидно, что оно обусловлено обстоятельствами, о которых мы никогда не ведали. Может, разве что, сделаю предположение, что здесь немало замешана эрозия? Алатус нахмурился. По всей видимости, он должен был знать, что такое эрозия. Другое дело, что он впервые слышал о чём-то подобном. — Господину Мораксу свойственно временами предполагать, что все вокруг знают столько же, сколько известно ему, — не стирая улыбки, заговорила Гуй Чжун и хитро прищурилась, когда бросила на Моракса краткий взгляд. Алатус повернул к ней голову. — Принято считать, что все Боги бессмертны, и это утверждение довольно близко к истине. Правда, с течением времени их Сердце неизбежно проходит процесс, скажем так, отмирания. Оно влечёт за собой духовно-нравственное разложение, что является причиной перемен в мышлении и поведении. Такие Боги становятся раздражительными, забывают события прошлого и вещи, которые объединяют их с людьми. Признаться, это тема для совсем другого разговора, и я сейчас рассказала далеко не обо всём, что умещается в слово «эрозия», но этого должно быть вам достаточно, чтобы понимать, что мы имеем в виду. Алатус проследил за ней долгим взглядом. Он вспомнил то, каким был наставник в первые десятилетия ученичества, а затем то, кем он постепенно становился. Гуй Чжун довольно точно описала последние годы наставника, не называя его имя напрямую. — Эрозия, значит, — произнёс он задумчиво. — Ясно. Думаю, это была одна из причин. Алатус подлил им всем ещё чая, не замечая, как брови Моракса чуть свелись к переносице. — Вы думаете? — переспросил он. Барбатос бы со смеху покатился на этом моменте, подумалось вдруг Алатусу, но он всё же кивнул. — До недавних пор все Боги казались мне алчными гордецами. Наставник мечтал о небесном престоле, но хотел заставить меня делать всю грязную работу. Моракс отпил чая, не сводя с него задумчивого взгляда. Он протянул: — И под грязной работой вы понимаете?.. — Ваше убийство. Признаться, Алатус ожидал бурной реакции. Может, он надеялся, что самодостаточный и холодный образ Моракса разобьётся вдребезги, что Гуй Чжун уронит пиалу, что возникшую тишину после его слов разорвёт в зародыше череда ошеломлённых вздохов, что земля под ногами разверзнется и проглотит его. Он определённо не ожидал, что Боги Ассамблеи Гуйли понятливо кивнут и допьют чай. Ну и денёк. — Если все мы всё ещё ходим по этой земле, то я могу предположить, что вы отказались выполнять эту грязную работу? — чинно отозвался Моракс и с намёком поставил пустую пиалу на чабань. Алатус налил ему остатки шэн пуэра и потянулся за чайником с кипятком. — Да, — просто ответил он, царапнув глиняной крышкой чайничка по горлышку. — Либо меня убьёте вы, если я попытаюсь выполнить его задание, либо убьёт меня он, когда поймёт, что у меня получилось. Он никогда не произносил эти слова вслух и сейчас перекатывал на языке послевкусие от их звучания. Так получалось, что он выставлял себя либо слишком слабым, либо слишком могущественным. Если помнить, что Гамигин всё же пал от его руки, причём пал осознанно, фактически самостоятельно подставившись, то Алатус мог показаться этим двоим опасным тоже. Конечно, он не собирался выкладывать на стол свои подозрения, что наставник изначально планировал такой исход событий или понимал, что эту войну ему не выиграть. Алатус был в ученичестве у Бога Ночи порядка четырёх веков, но всё ещё не мог сказать, что именно толкало его на те или иные решения. В конце концов, от теней-то он не избавился перед смертью. Значит, не планировал умирать. Или… Будь он один, Алатус бы стукнулся лбом о стол. — Вы за этим просили о встрече? — спросил он, отгоняя посторонние мысли и запоздало понимая, что грубит. Он не стал никак исправляться, понятия не имея, как подобрать более вежливые слова. Благо, никто из Богов не оскорбился. Кажется, Гуй Чжун даже повеселела. Видимо, от осознания, что они вот-вот перейдут к теме, ради которой пришли. — Отнюдь, — отозвался Моракс, с намёком глядя на глиняный чайник, и Алатус снова разлил им чая. В этот раз он его немного передержал. Лёгкая горечь растеклась по языку. — Полагаю, вы осознаёте, в какой ситуации сейчас находится склон Уван и прилегающие к нему земли? Если поначалу меня мучили сомнения, то сейчас я могу ясно видеть, что становиться третьей стороной в Войне Богов вы не имеете никакого желания. Алатус медленно угукнул. Он бы выбрал куда менее вежливую формулировку, описывающее его отношение к войне в полной мере. Правда, она годилась только для разговора между бездомными пьяницами без какого-либо образования. — К счастью, мы уже вели разговор с молодым господином Барбатосом по поводу экономической значимости деревни Цинцэ для всего королевства, — продолжил Моракс, и Алатус чуть нахмурился. Когда?.. — Вы и сами должны понимать ценность товаров, которые здесь производятся. Наш народ зачастую говорит, что желающий связать жизнь с выращиванием риса обязан переехать в Цинцэ. Ваша мебель есть в каждом доме столицы Гуйли. И вам должно быть известно, что любая война — это коммерция. Алатус хмурился всё сильнее с каждым произнесённым словом. — К чему вы клоните? Гуй Чжун вздохнула чуть громче обычного. — Мы предлагаем присоединить земли склона Уван к Ассамблее Гуйли, чтобы наладить торговые отношения и гарантировать защиту, — сказала она, и Алатус крепко стиснул свою пиалу. Он опустил взгляд в центр стола. Если он правильно всё понимает, что довольно маловероятно, если учесть, что наставник никогда не обучал его тонкостям политики, то Ассамблея Гуйли попросту хочет отбирать у жителей Цинцэ всё, что они производят, прикрываясь какой-то смутной защитой от других Богов. Алатус соврёт, если скажет, что полностью уверен в своих способностях защитить эти земли в одиночку, но и обрекать Цинцэ на подобный исход совсем не хотел. Как будто им мало того, что какое-то время придётся тесниться с жителями деревни Уван. Он поставил пустую пиалу на чабань донышком вверх и поднял подбородок. — Нет, — сказал он, и Моракс чуть склонил голову, не выглядя слишком уж удивлённым. — У склона Уван нет правителя больше полугода, и почему-то на нас ещё никто не… Он вдруг запнулся и нахмурился. Моракс отнял руку с пустой пиалой от лица и заглянул ему в глаза, но ничего не спрашивал. Вероятно, на лице Алатуса сейчас отражался такой мыслительный процесс, что все слова были излишни. Он увидел краем глаза, как Гуй Чжун чуть наклонилась вперёд, и решился: — Вы знаете о Юй Пао? Глаза Гуй Чжун заволокло пеленой мрачной догадки. Она едва-едва сжала губы трубочкой и медленно кивнула, нахмурившись. — Элитное боевое подразделение коалиции Предместья Лиша, — протянула она. — Говорят, Юй Пао способны прибить муху к дереву метательным ножом, и та останется жива. Пять веков назад Ассамблея Гуйли заключила с Предместьем Лиша соглашение о запрете использования этого подразделения во время войны. Алатус понятливо хмыкнул. — Значит, они его нарушили, — повёл плечом он и вот теперь получил реакцию: Гуй Чжун дёрнулась и выронила полупустую пиалу. Та упала удачно на стол, не разбившись, но расплескав весь чай по дереву. Моракс помрачнел. — Юй Пао напали на вас? — спросил он, и Алатус неопределённо качнул головой. С одной стороны, да. С другой… — Стали причиной трудных времён. Он не стал упоминать, что весь склон Уван к запустению и непроглядной тьме привела всего лишь одна девчонка из этого подразделения. Если в Юй Пао все были такими, то Алатус поблагодарит Небеса, что Юй Ся не привела друзей. И если они находились во власти Богов из Предместья Лиша, то в какой-то степени это отвечало на вопрос, кем была та женщина, стоявшая в день высвобождения теней поодаль от основных событий. С другой стороны, пока что это знание ему ничего не дало. Ну, знает он, что за Юй Пао такие и кем была та незнакомка. И что он с этим сделает? Объявит всему Предместью Лиша войну? Даже думать смешно. — Ассамблея Гуйли может вас заверить, что нарушение соглашения о запрете использования подразделения Юй Пао во время военных действий не останется безнаказанным, — произнёс Моракс, и Алатус чуть пожал плечами. — Ладно. Две пары глаз воззрились на него с немым удивлением. Да, Алатус ответил слишком уж просто после такой впечатляющей формулировки, за тысячу ли пахнущей официальностью, но и самому склону Уван это абстрактное наказание ничего не принесёт. Деревня уже разрушена, оставшиеся тени уже слоняются в лесах, убивая любую живность. Алатус не помнил, когда в последний раз слышал здесь пение птиц. Никакое наказание это не изменит. — Если Юй Пао напали на вас, — заговорила после паузы Гуй Чжун, — то я бы посоветовала вам немного подумать, прежде чем давать ответ на наше предложение о присоединении. Алатус вновь пожал плечами. Он не думал, что изменит свой ответ с течением времени, но всё же выдавил: — Подумаю. Провожая Богов до главных ворот Усадьбы Ночи, Алатус остановился вместе с ними у одного из выкрашенных в тёмный цвет столбов и повернул к Мораксу голову. — Я могу вас спросить кое о чём? — Моракс переглянулся с Гуй Чжун и кратко кивнул. — «Когда на поле битвы сходятся снег и слива, победителя не существует. Никто из них не в силах остановить наступление лета». Что это значит? Моракс слабо улыбнулся. На самом дне двух солнц его глаз промелькнуло что-то, что отдалённо напоминало веселье. — Слива толкает себя на одиночество, — произнёс он спокойно, — ведь никакое другое дерево не может вынести цветения в зиму. Но любое одиночество имеет свойство рано или поздно заканчиваться. Алатус пребывал в глубокой задумчивости даже после того, как двое Богов исчезли во вспышке золота. Он вернулся в Усадьбу Ночи, но не стал задерживаться в главном здании. Он обогнул голый персиковый сад, открыл скрипучую дверь оружейной и снял с креплений на стене покрывшийся пылью кинжал.