Свойство памяти

Венти проснулся, когда солнце совсем встало. Одеяло укрывало его по самый подбородок, он раскинулся по постели на животе, и сначала проснулось его тело — сознание всё кружило вокруг неясного сна, то и дело вспыхивающего где-то в затылке. Он провёл ладонью по сбитым в хаотичную кучу простыням, ногтями царапнул изгиб кровати и только тогда осознал, что проснулся в каком-то странном месте. Он разомкнул веки едва-едва — глаза совсем опухли, и он мог прямо так, не касаясь лица пальцами, сказать, какого размера были у него мешки. В тот же момент, слепо глядя на убранство захламленной комнаты Алатуса, он вспомнил всё, что произошло с того момента, как его разбудили в прошлый раз. Венти вспомнил бой с двумя Богами и Юй Пао, убийство Владычицы морей, затопление целой деревни, всё, что произошло после. Он вспомнил щелчок, и всю сонливость бурей выкорчевало из его головы. Он издал громогласный стон, обхватив голову руками и поджав колени к груди, а затем оперся о локти и сел в кровати. Одеяло сползло с его обнажённых плеч, и Венти глуповато хлопнул себя по ключицам. Его правое плечо легко заныло. Он опустил подбородок и коснулся всей ладонью тугой белой повязки, на которой не было ни единого следа от крови или сукровицы. Венти сжал плечо всеми пальцами, но боли не последовало. Должно быть, он спал довольно долго, если порез, оставшийся после ножа кого-то из Юй Пао, успел затянуться. Он поверхностным взглядом обвёл залитую солнечным светом комнату и, не обнаружив свою одежду, нахмурился и прикрыл глаза. От недавнего пробуждения с фантазией у него было туго, а местная традиционная одежда, в которой он ходил всё время здесь, ему уже надоела до дрожи в горле. По рукам скользнула тонкая ткань. Венти открыл глаза и поправил объёмные рукава рубашки, которую обычно носил в Мондштадте. Ему всегда нравилось, как трепещут на ветру причудливые манжеты, и сейчас немного потряс кистью, отстранённо наблюдая за белой льняной тканью. Он нахмурился, разглядев в центре низкого столика — сейчас почему-то почти пустого — два глиняных кувшинчика в один шэн каждый. Рядом лежала свёрнутая записка. Венти подобрал её и раскрыл двумя пальцами. «Тот старик, Чэн Сяосянь, просил передать. За спасение его и его жены жизней. Было шесть кувшинов. Я отдал четыре Яксам и госпоже Сянь. Надеюсь, ты не против. Они тоже помогли.» Венти медленно хмыкнул, нахмурившись, сложил записку одним движением и отбросил её обратно на стол. Он вполне мог выйти на улицу, отыскать хоть кого-нибудь, с кем был знаком, узнать обо всём, что успело произойти за то время, что он спал, но сознание как будто противилось этой идее: под горлом закопошился уже знакомый противный ком, в затылке вспыхнула и тут же улеглась неясная тревога. Венти, обняв себя руками, подошёл к открытому окну и навалился основанием правой ладони на деревянную раму. За окном всё казалось чересчур живым и солнечным. Два старика сидели за бамбуковым столиком напротив друг друга и играли в го, собрав из себя компанию таких же пожилых болельщиков. Он не слышал, как они пытались подсказывать игрокам, но в какой-то момент половина компании заорала от радости, вскидывая кулаки в воздух, и один старик раздосадовано хлопнул ладонью по столу. Одна женщина — та самая, которой поклонился Венти издалека в первый свой день в Цинцэ, ну очень пожилая и хмурая — сидела на крыльце большого дома с тёмной тканью в трясущихся руках и сосредоточенно шила. Из одного дома сбоку выбежал мальчик с паровой булочкой в пальцах, и на крыльце появилась, должно быть, его мать с улыбкой на губах и плетёной бамбуковой пароваркой в руках. Она прокричала что-то своему сыну, и тот вернулся за ещё одной маньтоу, которую уже через несколько секунд отдал подружке. Вся эта жизнь, кипящая в Цинцэ, казалась Венти странной, чуть ли не неестественной. С одной стороны, хорошо, что местные не позволяли страху воспоминаний о прошедшей битве взять над ними верх, но и вели они себя слишком уж обыденно. Венти увидел Алатуса, в компании Меногиаса поднимающегося по тропе, что вилась через бамбуковый лес к реке Цюнцзи. Они переговаривались о чём-то, едва губами шевеля, отчего невозможно было понять тему чужого разговора, даже сильно приглядевшись. Алатус держал спину прямо, руку назад заведя, и чуть хмурился. У самых первых бамбуковых столиков он поднял подбородок, то ли взгляд на себе почувствовав, то ли ещё почему, и заметил Венти. Должно быть, тому показалось, но на усталом бледном лице как будто облегчение разлилось, и в следующий миг Алатус повернул к Меногиасу голову, быстро сказал ему что-то и направился к крыльцу постоялого двора. Уже через два шага он сорвался на лёгкий бег, чуть не взлетел по лестнице, перескакивая через ступеньки, и скрылся из виду. Меногиас слабо и несмело махнул рукой в приветствии, и Венти честно хотел помахать в ответ, но всё тело как будто задеревенело. Не сумев даже кивнуть, он оттолкнулся от оконной рамы и опустился за низкий столик с двумя винными кувшинами из глины. Он до липкости где-то в середине позвоночника боялся, что неожиданное открытие о самом себе, последовавшее после очищения Сердца, как-то повлияет на его способность спокойно вести себя перед Алатусом, хоть и понимал отчасти, что этот страх не имел под собой никакой почвы. Раздался лёгкий стук в дверь, и Венти, сам не заметив, как до этого оперся локтями о стол и сложил ладони лодочкой у рта, отнял руки и протянул: — Входи. Алатус прижимал локтем к груди одну миску и держал ладонью вторую, когда открывал дверь в свою комнату. Наверное, со стороны это было смешно: Алатус стучался в собственные покои, как будто чувствовал себя здесь гостем. Тот замер на пороге, разглядывая одежду Венти, а затем чуть опустил подбородок и прошёл в комнату, мысками наступив на пятки собственной обуви, чтобы разуться. Обе миски встали на столе с лёгким поочерёдным стуком, на каждую легли бамбуковые палочки для еды, зашуршали одежды, когда Алатус опустился на пол рядом, скрестив ноги. — Как ты? — спросил он, и Венти неопределённо качнул головой, разглядывая жареный рис с яйцом и овощами в своей миске. Есть не хотелось. — Всё хорошо, — отозвался он и прикрыл на долю секунды глаза. — Долго я спал? — Три дня. — Алатус поковырялся палочками в своей миске, но есть не спешил. Наверное, ждал, когда Венти закончит разглядывать свою еду и присоединится к нему. — Ты… В Мондштадте все ходят… так? Венти метнул в его сторону слегка осоловелый взгляд, а затем коснулся широкой мягкой манжеты тремя пальцами. Он поленился заправить рубашку в тёмно-коричневые штаны, и та сейчас наверняка под ним мялась. — Ну да, — протянул он, а затем чуть прищурился. — А что? Алатус чуть мотнул головой и подхватил немного риса палочками, прежде чем помяться и положить его обратно в миску. — Кажется странным. Слишком… открытым. Не обращай внимания. Венти глубокомысленно угукнул. Он уже достаточно протомился в собственном соку, нося в этом королевстве несколько слоёв одежды, а потому не удивился, когда Алатус назвал его штаны и рубашку слишком открытой одеждой. Он не удивился, не оскорбился и даже не моргнул — он и сам считал, что обматываться тканями, будто на вершине Виндагнира живёшь, и сносить местную жару было странно. Самое забавное, что всё то время, что Венти варился в одеждах цвета цин, ни у кого из местных даже одной капли пота на виске не проступало. Совсем странные они. — Поешь, — произнёс Алатус после небольшой паузы. — Ничего больше не расскажу, пока не поешь. Венти проследил за ним прищуренным взглядом, прежде чем цыкнуть. Он постарался вложить в эти действия всё своё негодование этой совершенно ребяческой попыткой шантажа, но Алатус отвернулся от него, подобрал палочки и, наконец, принялся есть рис. Лицом он выражал величайшее умиротворение, а его спокойным взглядом можно было горы двигать — только палочки едва слышно стучали о миску, подхватывая рис и овощи. Венти едва слышно фыркнул и подобрал палочки. Они молча ели рис, совсем не глядя друг на друга, и только в тот момент, когда миска Венти показала своё дно, тот отодвинул её ближе к центру стола, где рядком пристроились кувшины с вином и подставка с чайным набором, прежде чем уложить сухие тёплые ладони на щиколотки. — У меня столько вопросов, что я не знаю, что спросить в первую очередь, — признался он, и Алатус метнул многозначительный взгляд сначала на пустую миску, потом на его лицо. Он доел рис, положил палочки на свою тарелку и потёр пальцами лоб в сосредоточенной задумчивости. — Я попросил Хранителей Якса найти родственников тех, кто погиб, — начал он, и Венти резко опустил взгляд на свою пустую миску. По щекам разлился жар. — Мы достали тела. Через четыре дня устроим церемонию. Венти сдавленно угукнул. Он не видел, как Алатус взглянул на него, но поднял подбородок, когда услышал шорох глины по дереву. Он несколько отстранённо наблюдал за тем, как Алатус развязывает узелок, снимает ткань, служившую заменой крышке кувшина, а затем подхватывает две чайные пиалы из фарфора и разливает по ним вино цвета золота. Наверное, пить вино, как воду, было плохой идеей, но Венти не смог сдержаться. Он осушил свою пиалу, позволил горечи вина разлиться по горлу и только тогда увидел, что чаша Алатуса была всё такой же полной. Должно быть, ему следовало извиниться, что не подождал, но все слова смешались с алкоголем и застряли где-то на корне языка. — Сколько погибло? — только и смог спросить он после небольшого молчания, и Алатус повёл плечом и осторожно отпил из своей пиалы. — Тридцать два человека, — пробормотал он, не отрывая пиалы от губ, и Венти почувствовал, как всё внутри сжимается. — И ещё пятеро из Юй Пао. С губ сорвался прерывистый вздох. Венти уронил голову на ладонь и зажмурился. Внутри всё горело белым пламенем от понимания, что он совершенно не подумал о тех молодых людях из Юй Пао, которых собственными руками заставил потерять сознание на Тростниковых лугах. Во время битвы он внимательно проследил, чтобы те не поднимались, пока он сражается, но все они совсем вылетели из головы, когда умирала Владычица морей. Он знал, где они лежали — мог вспомнить каждое место с закрытыми глазами. И Венти даже не подумал о них, когда грянул шторм. — Мы… — выдавил Алатус, отвлекая. — Мы не нашли Юй Ся. Венти сглотнул мерзкий ком в горле и спросил совсем тихо, не отнимая от лица руки: — Она жива? — Не знаю. Может, течением в Облачное море отнесло. Или сбежала сама. Венти издал краткое сдавленное мычание, а затем шумно вздохнул и растрепал волосы на макушке. Он обязан взять себя в руки. Конечно, он не проникся к Юй Ся горячей любовью — было бы, за что, — но смерти ей никогда не желал. Он очень хотел надеяться, что отбросил её ветрами достаточно далеко, чтобы воды Владычицы морей её не задели, а сама она не переломала все кости от встречи с землёй. В конце концов, она же акробатка. Могла и сгруппироваться как-нибудь и удачно приземлиться. Странно, наверное, для Венти просить у Селестии, чтобы Юй Ся выжила. Может, он так надеялся хоть как-то уменьшить незримое, но прижимающее к земле давление вины за смерти всех этих людей. В конце концов, он убил Владычицу морей и сделал недостаточно, чтобы защитить всех. — Ты помнишь, что сделал тогда? — спросил вдруг Алатус очень тихо, и Венти вскинулся. Залитые янтарём глаза странно поблёскивали, а на щеках вот-вот распустятся ветряные астры. — То есть, когда я, ну… Запнувшись, Алатус замолк. Он прикрыл глаза ладонью, как будто это скроет красноту его лица и небывалое смущение, сковавшее плечи. Венти смотрел на него и невольно чувствовал жар на своих щеках тоже. Конечно, он прекрасно помнил, как хватался за Алатуса, как саднило его горло, когда всё закончилось, как он был на волоске от того, чтобы начать извиваться от внезапно ставших напористыми движениями пальцев на гранях своего Сердца, как он рыдал, уткнувшись в чужую шею носом, где вена пульсировала. Наверное, со стороны это выглядело жалко — Венти даже не знал, что по этому поводу чувствовать, но горячему стыду внутри него точно нашлось место. — Прости, — пробормотал он, опустив подбородок. — Я… Я не знал, что буду так себя вести. Я должен был быть более… сдержанным. Этот разговор ему не нравился. Он бы хотел обладать силой Чжун Ли, научиться повелевать землёй, чтобы та разверзлась под ним прямо сейчас, и он провалился сквозь неё куда-нибудь туда, где его никто не найдёт и где он сможет спокойно помереть от стыда. — Нет, я не… — произнёс вдруг Алатус и коснулся ладонью собственной груди. — Я могу показать? Осторожно выпрямившись, Венти кивнул несмело, и Алатус привычным экономным движением развязал пояс белых одежд. Из-под ворота выпал небольшой свиток, перевязанный золотой нитью, и его быстро убрали в сторону. Венти неосознанно сжал собственные щиколотки, подобравшись и напрягшись. Он смотрел, как Алатус поворачивается к нему спиной, сбрасывает с плеч на пол верхние одежды и долго возится с пуговицами тёмно-зелёной рубашки без рукавов, прежде чем снять её через голову. Его спина была… чистой. Венти помнил, как они сидели на полу постоялого двора Аоцан, и он протянул руку, чтобы пальцем коснуться уродливого бугристого шрама, проходящего поперёк лопаток. Алатус рассказывал ему, что все эти шрамы появились от множества наказаний, которые ему назначал Гамигин, и не видеть их сейчас, на постоялом дворе Цинцэ, было совсем уж странно. Венти слепо вперился в бледную кожу спины, замечая небольшую родинку под левой лопаткой, и молчал, пытаясь собраться с мыслями. — Это я сделал? — наконец, спросил он, и Алатус угукнул. — Когда обнял перед тем, как я закончил. Было… немного больно. Венти тихо охнул. Если Алатус говорил, что было «немного больно», а сам три дня назад сознание потерял, по плечу Венти растёкшись, то дело обстояло куда серьёзнее, чем он старался показать. А сам Венти даже понятия не имел, как это сделал — то есть, конечно, он помнил, как из него выплёскивалась чистая энергия за пару минут до того, как его выбросило в божественную форму. Может, своими прикосновениями он направил эту энергию не в буйство ветров, которое вполне могло разнести всю комнату, а в исцеление, которое всегда требовало больше усилий, чем что бы то ни было ещё. — Я случайно, — только и смог выдавить он, и Алтаус вновь надел рубашку, застегнул пуговицы и завязал пояс белых одежд. Даже когда он повернулся, перед глазами Венти всё ещё стоял вид бледной чистой спины с аккуратной родинкой под левой лопаткой. Алатус плеснул ему ещё вина, и какое-то время они молча пили. Что-то Венти подсказывало, что разговор ещё не полностью закончился. Он не прогадал. Алатус подобрал с пола свиток, который несколько минут назад выпал из его одежд, и положил его на стол перед Венти. — Тун Цюэ сегодня утром из столицы Гуйли вернулся, — заговорил он, пока Венти с нарастающим беспокойством развязывал слишком уж тугой узелок золотой нити. — Срочно созывают Священный Призыв. Венти, не успев даже развернуть тонкий свиток, расслабил резко руки, стукнувшись о стол костяшками, задрал голову и издал полный мучения стон. — Опять?! — протянул он. Он, должно быть, всё ещё спит, потому что в ответ на это Алатус только подлил им обоим вина с невозмутимым видом. — Не хочу. Меня там порежут на лапшу. Алатус фыркнул. На его щеках чуть разлился румянец от выпитого, и Венти был готов поспорить, что у него на лице проявился точно такой же. Так и не начав читать письмо, он отложил свиток в сторону и подобрал полную пиалу. Он осушил её в один глоток и уже потянулся за почти пустым кувшином, чтобы налить себе ещё, но Алатус легко ударил его по пальцам. Наверное, всё ещё помнил, как ему на кухне ночью чай заваривали. Вино заплескалось о фарфоровые стенки пиалы. — Я пойду, — сказал Алатус, отпивая, и хорошо, что Венти ещё не успел своей чаши коснуться — расплескал бы всё по столу. — Чего? Алатус повторил слово в слово. Венти вполне мог закатить глаза, полагая, что ему повторили из мысли, что он не расслышал, но получилось только нахмуриться. Он ногтем ударил по грани пиалы, ожидая, что ему хотя бы расскажут, с чего вдруг Алатус принял такое решение, но в комнате тишина встала такая плотная, что дышать становилось трудно. — Тебе жить надоело? — наконец, догадавшись, что ему вряд ли собирались всё объяснять, спросил Венти, и Алатус задумчиво возвёл глаза к потолку, прежде чем покачать головой. — Почему ты хочешь туда пойти? Алатус чуть повёл плечом и осушил свою пиалу в два глотка. Венти присвистнул бы, не будь он напряжён до судороги в плечах. — Может, получится спокойно всё обсудить, — произнёс Алатус без особой веры в голосе. Он налил им остатки вина из одного кувшина и открыл второй. Плеск пахнущих цветами капель о фарфор немного помогал сосредоточиться. — Может, у меня получится донести до них, что мне эта война вообще не сдалась. И что с меня взять нечего. Демон на собрании Богов — такого никто не видел, наверное, с начала времён; а может, и вовсе никогда. Венти умрёт на месте, если другие Боги воспримут появление Алатуса на Священном Призыве за оскорбление. Он уже успел усвоить, что те были крайне обидчивы и не принимали ничего, что не вписывается в картину их мира. Алатус в неё точно не вписывался. Он протёр лицо ладонями и шумно выдохнул. — Похоже, мне придётся идти с тобой, — пробормотал он, но даже не успел сказать, почему именно принял такое решение, как Алатус заговорил: — Я не прошу тебя идти со мной. Венти невесело хмыкнул. Конечно, он прекрасно осознавал, что его ни о чём не просили, что ему самому, по-хорошему, следовало предложить, а не ставить перед фактом. В конце концов, может, Алатус задумал устроить что-то крайне неприятное на срочном собрании Священного Призыва, и присутствие Венти там ему только помешает. Впрочем, какая уже теперь разница. — Думаешь, я откажусь посмотреть на их лица, когда ты там появишься? Нет уж. Алатус хмыкнул, не растягивая губы в хоть каком-то подобии улыбки, и следующее вино они допивали молча. Венти, конечно, мог спросить, когда этот Призыв начнётся, но перед ним всё ещё лежало письмо из Ассамблеи Гуйли, написанное рукой Чжун Ли. Он вполне мог ознакомиться с ним после того, как Алатус сошлётся на какое-нибудь срочное дело и уйдёт; а в таком завершении их разговора Венти даже не сомневался. Из глиняного кувшина полились последние капли, и Венти явно не следовало несколько раз осушать пиалу в один глоток — мысли совсем затуманились, и выцепить из их беспорядочного вороха что-то конкретное не представлялось никакой возможности. Он провёл указательным пальцем по фарфоровой грани, вновь ногтем стукнул по внешней стенке — уж очень нравился звук — и медленно протянул: — Я могу… поделиться с тобой кое-чем? Алатус взглянул на него со следом осторожности, кратко, но довольно мрачно и многозначительно оглядел пустые винные кувшины и кивнул. У него тоже щёки раскраснелись — и как дела пойдёт решать в таком состоянии?.. Венти отпил из своей пиалы, собираясь с мыслями. Наверное, сейчас рассказывать Алатусу то, что занимало его мысли всё это время, казалось ему хорошей идеей, но уже к вечеру, возможно, он так думать не будет. И всё же поделиться хотелось, причём не с кем угодно, а именно с ним — с демоном, которому три дня назад почти невесомо давил на середину груди, где рёбра расходятся, и пытался избавиться от странного чувства, будто под пальцами должно быть море влажного красного. У Алатуса на шее, под самой челюстью слева, темнел бордовым неглубокий порез. Наверное, Владычица морей оставила, когда Венти выстрелил из лука. Эта царапина кричала громче храмовых гонгов о том, что ничего из того, что произошло три дня назад, с самого начала не было запланировано, как запугивание — Владычица морей собиралась убить Алатуса, говорила ему что-то перед тем, как перерезать горло. И если бы Венти не доверился ей, поддавшись преисполненным фальшивого отчаяния речам, этого пореза бы сейчас не было на бледной тонкой шее. Отсюда он был больше похож на тугое ожерелье. — Я сильно за тебя испугался тогда, — наконец, заговорил Венти, и Алатус прикипел к нему обеспокоенным взглядом, чуть нахмурившись. Наверное, он собирался сказать что-то по-своему успокаивающее, как умел и как знал. Наверное, его слова бы прозвучали как-нибудь слишком жёстко и неловко: «Не стоило». Венти не хотел давать ему возможность сказать что-то такое. — Думаю, я успел привыкнуть к мысли, что… люди живут меньше, чем мы. Наверное, правильнее было бы мне, не знаю, отстраниться от них как-нибудь. Чтобы не сожалеть, когда они уйдут. Алатус покрутил в пальцах полупустую пиалу с вином, не произнося ни слова. Он задумчиво разглядывал, как плещется жидкая позолота в бело-голубом фарфоре, и явно не знал, стоит ли ему говорить хоть что-нибудь. Наверняка он тоже о чём-то таком думал хоть раз. — Но это мой народ, знаешь, — продолжил Венти, вновь возвращаясь мыслями к своему. — Я не хочу, чтобы они думали, будто мне на них всё равно. Потому что это не так. Алатус чуть опустил подбородок, как будто кивая, и отпил немного вина. В насильно расслабленных плечах, но напряжённой шее проглядывала явственная неловкость. Он явно никогда не попадал в подобные ситуации, когда целый Бог делится с ним своими переживаниями — а может, не только это было причиной затапливающего нутро смущения. — У памяти есть такое… странное свойство, — продолжил Венти медленно, тщательно слова подбирая. — Когда умирает кто-то, кто мне дорог, я помню все черты его лица. Голос. Привычки. Он вдруг невесело усмехнулся и коснулся двумя пальцами правой косички. — Думаю, мне и не суждено его забыть вообще, — пробормотал он, устремив взгляд в стол, на котором постепенно высыхали на солнце пролитые капли вина. Он не видел, каким взором его окинул Алатус, да и сам смотреть странно побаивался. — Но три дня назад я попытался вспомнить, какого цвета были его глаза, и… потерялся. Я помню, что серые. Но… Серый, как небо облачное? Или перед грозой? Или такие же, как пепел костровый? Я… В горле снова встал противный, цепкий ком. Как репейник к одежде цепляется, так и этот ком вонзил свои колючки в стенки глотки, наотрез отказываясь куда-либо сдвигаться. Венти помолчал немного, пытаясь его проглотить, и чуть сгорбился. — Из-за этого его лицо становится каким-то нечётким, — продолжил он, поднимая подбородок. Алатус не отрывал от него взгляда, в котором было слишком много всего, чтобы выдать ему какую-то конкретную эмоцию. — В мыслях. Потом вспоминаю, как выгляжу я, и пытаюсь вместо своих глаз представить его. Так… легче. Венти вглядывался в лицо Алатуса, чуть сжав руку на столе в слабый кулак. Он медленно скользнул запястьем по тёмному дереву и поднял его на уровень груди. — Можно? — спросил он, и Алатус медленно кивнул, едва ли моргая. Он не дёрнулся, когда пальцы Венти коснулись его щеки — напротив, он замер всем телом, дышать на краткий миг перестал, а затем о тонкое бледное запястье выдох разбился, когда большой палец невесомо очертил левую скулу. Указательный самым кончиком пригладил внешний угол брови, скользнул к виску сухому и мягкому. — Я очень боюсь, что когда-нибудь забуду, какого цвета твои глаза, — едва слышно заговорил Венти снова, и о его запястье разбился новый выдох. Он смотрел, как чуть распахиваются веки в несколько ошеломлённом выражении, а затем янтарные глаза встречаются с его. — И что твоё лицо тоже станет… нечётким. Он едва касался его лица, обводя черты, которые хотел бы навсегда выжечь в собственной памяти. Скользнул по прямой переносице — странно, что не выпуклой, как клюв хищной птицы, — очертил сероватый круг под узким разрезом глаза и едва не порезался об изгиб челюсти. Побоялся надавить на щёку — уже не такую впалую, как раньше, — и совершенно забылся. — Не хочу, чтобы ты погиб в этой глупой войне. Не хочу тебя забыть. Его бормотание стало совсем уж каким-то смятым. Он не смел отрывать взгляда от янтаря чужих глаз, почти не следил за своей ладонью и коснулся самым кончиком большого пальца резкого изгиба кожи под нижней губой. Алатус первым разорвал их пересечение взглядов, чуть опустил подбородок, несмело обхватывая тонкое запястье, и разомкнул совсем ненамного губы. Венти замер, когда эти губы коснулись подушечки большого пальца и оставили на ней тихий горячий выдох. Его всего в холод бросило, который тут же сменился жаром на щеках, так похожим на тепло вина, но в то же время совсем другим. Алатус замер тоже, как будто только сейчас понял, что именно сделал. Его веки распахнулись ещё сильнее, взгляд едва не просверлил в полу самую настоящую дыру, но затем он явно заставил себя успокоиться и осторожно развернул запястье Венти, прежде чем оставить ещё один поцелуй на торчащей косточке. У людей вены на руках были сине-фиолетовыми. Венти казалось, что в его венах было слишком много бирюзы. И всё равно его мысли такой странной особенности своего тела даже не коснулись — всё кружили там, где печатью горел незримый след чужих губ. — Если забудешь, — пробормотал Алатус, не отстраняясь. Дыхание его разбивалось о тонкую кожу, губы едва касались запястья, несмело поднимаясь к основанию ладони, — значит, я не сделал ничего, чтобы ты запомнил. Огромных усилий Венти стоило не дёрнуться. Его пальцы чуть дрогнули, и Алатус вновь развернул его ладонь медленным и вдумчивым движением, коснулся губами согнутых пальцев, поцеловал каждую костяшку, кончиком носа обвёл мозоль от игры на лире и тренировки в стрельбе из лука, чуть сжал пальцами тонкое запястье и поцеловал центр ладони, чуть влажный от волнения. У Венти все слова в глотке застряли — жар дыхания обжигал его кожу там, где оно разбивалось, янтарь глаз Алатуса почти полностью исчез за прикрытыми веками, даруя лишь малую его часть бледной ладони. Венти свободной рукой вцепился в собственную щиколотку и сглотнул. Он не хотел убирать руку — лёгкие касания были такими же приятными, как в тот миг, когда Алатус двумя пальцами между лопаток провёл, надавливая. — А-Пэн, — выдавил вдруг Венти и не сдержал судорожного вздоха: Алатус разомкнул губы и стиснул ребро ладони зубами с такой силой, что стало почти по-настоящему больно. — А-Пэн, ты пьян. Алатус сжал зубы чуть сильнее, и на коже влага горячего языка осталась. Он отстранился, разглядывая ровные две дуги на ладони, наливающиеся красным с каждой секундой. Венти бы руку одёрнуть, к груди прижать, ещё раз сказать, что Алатус пьян, а потому совсем не понимает, что творит, но тот только провёл большим пальцем по следу на коже и сказал: — Я понимаю, что делаю. След скоро пройдёт. Но ты будешь знать, что он там был. Венти развернул к себе запястье, расслабил пальцы и чуть оттянул назад кисть, чтобы лучше ребро ладони увидеть. Следы зубов налились красным цветом — Алатус сжал кожу сильно, крепко, наверняка из желания сделать так, чтобы две аккуратные дуги запятнали бледную кожу посильнее, подольше. Это было… по-своему красиво. Хоть и бесконечно глупо. Он вновь коснулся лица Алатуса, скользнул кончиками по щеке, зарылся в короткие волосы, пропустил пряди через пальцы. Он помнил, как тот отрезал волосы после того, как стрела Венти угодила Владычице морей прямо в Сердце — тогда чёрные пряди неровно спадали на плечи. Сейчас они стали ещё короче и как будто бы в большем порядке огибали челюсть и закрывали лоб. Алатус поднял на него несмелый взгляд. — Индариас помогла подстричься, — пробормотал он, а затем чуть прикрыл глаза и выдохнул, когда Венти задумчиво очертил на затылке круг пальцами. Волосы у него жёсткие, но в то же время до странного послушные. У самого Венти они вечно во все стороны торчали, стоило только в дождь попасть или подняться с постели. — Мне нравится, — произнёс полушёпотом Венти, слабо улыбаясь, и Алатус вновь пересёкся с ним взглядами. — Мне твои тоже. Пальцы в тёмных волосах замерли на краткий миг, а затем снова пропустили несколько прядей. В голове мысли совсем путались — желание вывалить всё, что осталось невысказанным, разгорелось в груди ярче лесного пожара. На языке так и вертелось беспорядочное: «Я влюблён в тебя, я знаю, я долго не мог это понять, пожалуйста, не уходи сейчас, позволь мне остаться, позволь мне поцеловать тебя, потому что я не знаю, как по-другому выразить всё то, что чувствую». Горло сжалось, и Венти понял, что не может сказать ничего из этого — даже если очень сильно хочет. Не потому, что сомневался в природе щелчка, прозвучавшего в голове три дня назад, а потому что боялся тем самым признать собственное предательство. Он медленно отнял ладонь от волос Алатуса, положил её на скрещенные ноги и большим пальцем другой руки надавил на краснеющую дугу. Он низко опустил голову и выдохнул, а потому совсем не видел, как Алатус, краснея, трёт лоб тремя пальцами и сверлит взглядом край стола у своего правого колена. — Мне нужно найти Линь Джухуа, — произнёс он, и если с полминуты назад Венти так и подмывало вцепиться в запястья Алатуса и вывалить на него всё, что боялся высказать, то сейчас был рад такому окончанию разговора. Он понятия не имел, о ком тот говорил, но фамилия уж была больно знакомая. Может, мама или бабушка?.. — Узнаю, когда можно будет забрать одежду на завтра. — А эта чем плоха? — не удержался Венти от вопроса, окидывая полупустым взглядом ханьфу Алатуса, и тот чуть повёл плечом. — Это не цвета Уван, — произнёс он в ответ, и Венти, конечно же, ничего не понял. На самом деле, ему давно пора было привыкнуть, что у любого цвета в этом королевстве было по десять тысяч значений, которые зависят не просто от мероприятия — чуть ли не от фазы луны. Ему казалось, что он читал что-то об этом в библиотеке Гуйли, но это было давно, да и этикета, как такового, не касалось, так что он ничего не запомнил. Значит, попробует поискать что-нибудь здесь. — Дай угадаю, — протянул он, вспоминая Усадьбу Ночи, — цвета Уван — фиолетовый и чёрный? Алатус проследил за ним неопределённым взглядом. — Только чёрный, — ответил он, и Венти триумфально улыбнулся. Улыбка истаяла в тот же миг, как Алатус обулся и покинул комнату, закрыв за собой дверь. Венти сгорбился, стукнулся лбом о стол и шумно выдохнул. Вопреки его опасению, с Алатусом говорить было почти так же просто, как раньше — если тема заходила о каких-то важных делах, по крайней мере. Во всём остальном… Кажется, он творил что-то, о чём и сам до конца не ведал. И в этом состояла основная сложность.