Свойство памяти

В письме Чжун Ли, как обычно, написал время начала Священного Призыва — завтрашний полдень — и уведомил, что покои дворца Гуйли, как всегда, будут открыты для всех желающих приехать раньше назначенной даты. Раз уж у них оставался всего один день на все дела, Венти предположил, что они с Алатусом попросту переместятся сразу на нужное место в полдень, а потому свернул письмо, размял шею, прикрыв глаза, шумно выдохнул и поднялся из-за стола. Он приблизился к окну и оперся бедром об оконную раму, пытаясь понять, чем себя занять в свободное время: из всех желаний было только сжаться в невнятный ком в постели, укрыться одеялом и пялиться в белую стену до безумия. И что-то Венти подсказывало, что ему не пристало заниматься такими делами. Примерно такое же состояние полнейшего нежелания хоть как-то взаимодействовать с миром, двигаться, разговаривать и даже есть у него в первый и последний раз было чуть меньше трёх лет назад. Тогда у него не было времени поддаться внутренней слабости из-за постоянного чувства ответственности за свой народ: нужно было построить Спрингвейл, отыскать на руинах старого города всё, что не было уничтожено и могло пригодиться, а ещё быть источником нескончаемой поддержки, ведь не у него одного в восстании погибли близкие. В один из первых дней Рагнвиндр указал ему на эту слабость, пожалуй, в самой жёсткой форме из всех возможных, и, возможно, намерения у него были самые что ни на есть благие, но особого утешения его слова не принесли. — Да разве людям есть разница, как себя чувствует Бог? — пробормотал Венти слова, которые много лун заставляли его не смыкать глаз по ночам, помогая всем в строительстве, готовке, охоте, собирательстве и всем, с чем он мог помочь. Возможно, то была ещё одна причина, почему Венти вывалил свои переживания именно на Алатуса с пару десятков минут назад. Он перевёл взгляд на бамбуковые столики: теперь другие два старика играли в го, одни из тех, которые составляли группу поддержки в прошлой игре. Те мальчик с девочкой, которые до этого ели паровые булочки, сейчас увлечённо спрашивали о чём-то двух Хранителей Якса, Индариас с Босациусом. Те разливали чёрный чай по четырём пиалам, посмеивались и отвечали, но Венти отсюда их не слышал, а пользоваться ветрами, чтобы подслушать, не спешил. Он увидел, как к сидящей на крыльце дома старушке подошёл Алатус, и та, поворчав, протянула ему тёмную ткань. Алатус, забирая двумя руками, должно быть, одежду, поклонился ей ниже, чем должен был, и скрылся в большом доме — если Венти правильно помнил, там жила Син Сюжун и её семья. Алатус вышел через несколько минут, и кто-то из стариков шепнул что-то второму, и тот, обернувшись, охнул. Венти плечом привалился к оконной раме и слабо улыбнулся. Пока старушка ходила вокруг Алатуса и придирчиво оглядывала собственную работу, что-то подправляя, чуть-чуть сдвигая ткань и перевязывая пояс, без труда можно было увидеть, как чёрные одежды плотно облегают его грудь и струятся от пояса вниз, как запястья обвязываются мягкими наручами, как по плечу на спину перетекает золотая вышивка парящей птицы — её же золотые крылья также расправляются в центре не слишком широкого пояса. Старушка, должно быть, осталась довольной своей работой, потому что отступила на пару шагов назад и сложила руки на бёдрах, оглядывая Алатуса с ног до головы с достаточно удовлетворённым видом. Тот поклонился ей ещё раз, сказал что-то, что невозможно было отсюда услышать, а затем поднял подбородок, совершенно не обращая внимание на вздыхающих стариков и лукаво прищурившихся Хранителей Якса, и встретился взглядами с Венти. В янтарных глазах как будто промелькнул беззвучный вопрос. Венти отнял руки, до этого скрещенные, от груди и тихонько похлопал, всё так же продолжая слабо улыбаться. Алатус резко отвёл взгляд. Такая реакция вызвала только тихий смех. Возможно, именно такая реакция заставила Венти оторваться от оконного проёма, представить на своих ногах одни из тех ботинок, которые носили у него дома, и покинуть постоялый двор. По пути к лестнице на первый этаж он всё же заправил рубашку в брюки, но как-то небрежно. В голове всё ещё стояла фраза Алатуса о том, что его одежда кажется ему слишком открытой, а потому совсем не обратил внимания, какими взглядами его провожали играющие в го старики. В этот раз тот мальчик, с которым Венти встретился в первый свой день в Цинцэ, не стоял по щиколотки в воде, разглядывая лягушек. Река заливисто журчала, никем не потревоженная, и только редкая рыба била по поверхности хвостом, огибая прибрежные камни. Венти подошёл к краю отвесного спуска к реке и задумчиво уставился в траву. — Как она это делала?.. — пробормотал он и, чуть разведя в стороны руки, осторожно вынес правую ногу вперёд. Он попытался представить, как воздух под ним уплотняется, а ветра закручиваются в осязаемую круглую платформу, которая была бы достаточно жёсткой, чтобы выдержать его вес. Его стопу едва не утянуло в крошечный смерч, который вполне мог стащить его со скалы вниз, и Венти ойкнул, отстраняясь. — Вот же… Он не знал, как долго вымучивал из себя правильное представление того, что именно он от ветров хочет, но в тот миг, когда его стопа намертво замерла в воздухе, весь его лоб был мокрым от усердия. Едва не потеряв концентрацию от восторга, что у него всё же получилось, Венти вытер пот рукавом и осторожно перенёс на правую ногу вес. За одним шагом последовал второй, за ним — третий. Хождение по воздуху ощущалось странно. Ему казалось, что под ним не ветра сгустились, а несколько слоёв одеял распростёрлось — каждый шаг казался ужасно неустойчивым, будто любая неосторожность обернётся неизбежным падением. Ветра обволакивали его щиколотки, как речной ил, и выйти точно туда, где под ногами центр реки бурлил, требовало огромных усилий. Но Венти всё равно был в восторге — вряд ли это умение пригодится ему по какой-то другой причине, нежели «раскрыть пальцы веером», как говорила Гуй Чжун, но всё равно. — Как ты это сделал? — услышал он за спиной недоумённое и так испугался, что совершенно потерял концентрацию. Подавив постыдный вскрик, он потерял под ногами опору, долю секунды падал прямо в реку, пока не взмахнул руками. Ветра подхватили его, заставив зависнуть в воздухе, и он аккуратно перевернулся и поднялся на край обрыва. Алатус уже выставил вперёд одну ногу, чтобы, должно быть, раствориться в облаке чёрного дыма и поймать его у самых бушующих вод. Он пока не успел переодеться, и теперь, когда их разделял один чжан, Венти смог увидеть под слоем чёрных одежд ещё два: тёмно-зелёный, почти болотный, и белый. — Тебе идёт, — совершенно позабыв о чужом вопросе, выпалил Венти, и Алатус двумя пальцами коснулся золотой вышивки на плече. На его лице не отображалось ни единой эмоции, но по одним только глазам можно было понять, что он о цветах Уван думает. — Нет, правда! Алатус выпустил вышивку из пальцев и чуть склонил голову. Он немного помялся, а затем протянул не слишком громко: — Линь Джухуа предлагала красный под низ. Я посчитал, что будет слишком… эксцентрично. Венти тотчас представил, как при каждом шаге между полами чёрного проглядывает яркий красный и не сдержал улыбки. — Ты бы хорошо смотрелся в красном, — брякнул он, и Алатус чуть побледнел. Он снова выпрямил спину, как делал всегда, когда Венти выдавал что-то невероятное смущающее — настолько, что даже покраснеть не получалось. Нет, всё-таки Венти обязан пристать к Линь Чао, чтобы он объяснил ему всё про значение цветов среди местных — не в первый раз упоминание именно красного заставляет Алатуса как-то странно реагировать. — Лучше бы ты и дальше спал, — пробормотал тот, и Венти, возмущённо скрестив руки на груди, высунул язык и издал неприличный звук. Что-то в этом действии всё же было — Ганс явно что-то умудрился понять на таком раннем году жизни. Против такого у любого аргументы закончатся — вот и Алатус, чуть возведя к небу глаза, замолчал. — Я ему комплимент делаю, а он нос воротит, — проворчал Венти, ни к кому не обращаясь и делая шаг вперёд. — В тебе столько птичьего, кто бы мог подумать. — Достаточно вспомнить, как меня зовут. — Цзинь Пэн-а! — воскликнул Венти, посмеиваясь, подошёл к Алатусу ещё ближе и легонько стукнул его кулаком по плечу. — Я плохо на тебя влияю! Куда подевался тот приверженец правил с пресным лицом? Алатус чуть прищурился, скрестив на груди руки, и Венти был готов поклясться, что тот слабо улыбался. — Помер от стыда после очередной твоей выходки. Так как ты это сделал? Венти сначала не понял, чем обязан такой резкой сменой темы, но не успел спросить: воспоминания подкинули момент, произошедший пару минут назад, когда он едва не упал в реку. Он театрально поправил рукава рубашки, лукаво улыбаясь и щурясь, а затем протянул: — Что же, раз я виновен в смерти одного приверженца правил с пресным лицом, расплачусь с А-Пэном одним уроком по управлению ветрами. И даже совершенно бесплатно, поэтому я буду ждать, что ты никогда не забудешь моей щедрости! Алатус фыркнул, прикрыв глаза и слабо-слабо улыбнувшись, а затем чуть качнул головой. Венти поспешил поверить, что так он соглашался на условие и обещал ни за что не забыть его альтруистические порывы. Он издал тихий смешок, а затем зацепился пальцами за чёрные рукава и потянул Алатуса к обрыву. Тот расцепил руки, до этого всё так же сложенные на груди, и позволил Венти аккуратно подхватить его запястья. — Я не знаю, как тебе объяснить, потому что и сам не совсем понял, — заговорил Венти, продолжая пятиться, и в один миг его стопы вновь как будто окунулись в речной ил. Алатус резко опустил подбородок, разрывая пересечение их взглядов и в нерешительности останавливаясь у самого края. Венти крепко сжал его левое запястье. — Нет. Смотри на меня. Он не специально понизил голос так, что слова получались какими-то гортанными, но прозвучали они достаточно властно, чтобы Алатус вновь прикипел взглядом к его глазам. На самом деле, Венти понятия не имел, что может говорить так, как вышло только что, и он находил это открытие о себе забавным. Впрочем, гораздо более забавно было то, что Алатус теперь даже не пытался опустить подбородок. — Постарайся понять и запомнить, что ты сейчас чувствуешь, — продолжил Венти, всё так же пятясь. Ему пришлось сосредоточенно нахмуриться, чтобы небольшие платформы из ветров обволакивали речным илом не только его стопы, но и ноги Алатуса. Если посудить, что никто из них всё ещё не рухнул в реку, у него неплохо получалось. — Хочешь попробовать сам? Алатус неопределённо нахмурился, и в его напряжённых плечах Венти увидел непреодолимое желание опасливо сгорбиться. Пальцы, что с силой стискивали его запястья, чуть дрогнули и медленно расслабились. — Я буду начеку, — спокойно добавил Венти, и Алатус отпустил его. Его руки зависли над почти что белыми ладонями в одном цуне, готовые вцепиться снова, если ветра под ногами развеются. Алатус шагнул чуть в сторону и едва не потерял равновесие — Венти поймал его запястья и возвёл под его левой ногой платформу из ветра. Губы сами собой растянулись в беззлобной усмешке. — Держу, — выдохнул он, и едва заметный всплеск испуга в янтарных глазах совсем улёгся. — Ещё раз? Алатус угукнул, и Венти вновь отпустил его. Ему пришлось ещё несколько раз вмешиваться, не позволяя своему новоиспечённому ученику искупаться в реке раньше времени, но в тот миг, когда Алатус сам смог пройти несколько шагов по воздуху, не теряя концентрации, Венти восторженно улыбнулся. — Знаешь, ты первый из моих учеников, — протянул он, лукаво прищуриваясь, — но я уже могу сказать, что ты самый способный! — Было бы, с кем соревноваться, — пробормотал Алатус сосредоточенно, медленно шагая вперёд, когда сам Венти от него успел отойти на целый чжан. Он всё ещё не смотрел себе под ноги, выпрямив спину, но самую малость разведя руки в стороны, как будто пытался равновесие удержать. Венти бесстыдно разглядывал, как из-под чёрных одежд проглядывает тёмно-зелёная ткань, и делал вид, что всего лишь проверяет, правильные ли платформы из ветров Алатус делает у себя под ногами. Это было отчасти весело. Обучая Алатуса, Венти тренировался сам; с каждым шагом концентрация занимала всё меньше места в его мыслях, в какой-то момент отойдя на самые задворки сознания, и он подумал, что вполне мог попытаться перейти с шага на бег. Он легко перескочил с ноги на ногу, на краткий миг потерял равновесие и глупо взмахнул руками, сильно наклонившись вправо и тут же выпрямляясь с тихим смехом. Он заметил краем глаза, как дёрнулся Алатус, и смех его стал немногим громче. Они добрались до противоположной скалы довольно быстро, по мнению Венти. Щёки Алатуса самую малость раскраснелись, видимо, от долгого сосредоточения, и в глазах его мелькали призраки былой концентрации даже в тот миг, когда обе его ноги коснулись твёрдой земли. Венти, основательно привыкнув к ощущению невесомости и обволакивающего ноги речного ила, чуть покачнулся. — Теперь земля кажется слишком твёрдой, — протянул он в притворной жалобе, и Алатус тихо угукнул, заправляя правую прядь волос за ухо. — Итак, мой талантливый ученик, наказываю тебе тренироваться почаще, иначе всё позабудешь! Алатус сложил ладони перед грудью и поклонился — Венти, честно говоря, уже устал этому удивляться, поэтому решил поступить немногим иначе. — Спасибо, — произнёс Алатус не слишком громко. — Я буду заниматься каждый день. Венти поклонился ему в ответ, опустив взгляд на мыски собственных ботинок — кожа тех была немногим потёрта, будто от старости и частой носки, пусть он и воссоздал их образ парой часами раннее. Он не видел, как дёрнулся Алатус, который явно хотел прикипеть к нему удивлённым взглядом, но вовремя вспомнил о приличиях. — Не стесняйся обращаться за помощью, если появятся какие-нибудь сложности, — заговорил Венти, слабо улыбаясь, и выпрямился почти одновременно с Алатусом. — Пойдём в деревню. У тебя есть какие-то дела? Они вполне могли потренироваться ещё, переходя от одной скалы к противоположной по воздуху, а не через пролегающий рядом навесной деревянный мост, но всё тело Венти ощущалось каким-то мягким, как бывало иногда после длительных тренировок с Двалином, когда они вдвоём нежились на послеобеденном солнце и лениво разговаривали о пространных вещах. Он первым свернул к мосту, краем глаза прослеживая, что Алатус идёт за ним. Тот неопределённо качнул головой. — Тун Цюэ вчера отправился в столицу Гуйли. Ищет родственников погибших. Пока он не вернулся, я вряд ли могу хоть что-то сделать. Игнорируя неприятное давление в груди, Венти удивлённо вскинул бровями. — Что, все бумаги закончились? — тут же спросил он, удачно вспоминая отсутствие уже привычного глазу хлама на низком столике. Он не особенно обратил на него внимание, когда читал записку Алатуса о винных кувшинах, переданных Чэн Сяосянем, но сейчас не смог не подумать, насколько странно было видеть тёмное дерево стола без обрамления исписанной вдоль и поперёк бумаги. — Не совсем, — отозвался Алатус. Под ногами заскрипел мост. — Хочу попробовать одну вещь. Доведу кое-что до ума и посмотрю, сработает ли. Пускай Венти и было интересно до дрожи в коленках, что за вещь Алатус хочет довести до ума, он предпочёл не спрашивать — скорее всего, вскоре сам узнает об этом, когда появятся хоть какие-то результаты. Сглазит ещё — а в последнее время им обоим отчаянно не хватало хоть одного хорошего исхода дел. Он провёл ладонью по взбухшей от былой влаги верёвке, что заменяла ограждение у деревянного моста, и задумчиво хмыкнул. — Ты мог бы попросить госпожу Сянь помочь, — протянул Венти, отнимая от верёвки руку. — К её манере разговора надо привыкнуть, но она, похоже, часто помогает Гуй Чжун доводить её изобретения до ума. — Она отбыла вместе с Тун Цюэ, — медленно проговорил Алатус. Стук пары каблуков по дереву прекратился, и под ногами заскрипела трава. — Вернулась в свою школу. Сказала, что не должна оставлять Аоцан надолго. Венти издал краткое понятливое мычание, а затем несколько встревоженно нахмурился. — Устройство тоже забрала? — спросил он, и Алатус качнул головой. Одно это движение вызвало волну спокойствия где-то в груди. Ему всё ещё не нравился принцип работы этого защитного диска, но в том случае, если слова разведчиков Ассамблеи Гуйли не были ложью, им эта вещь вполне могла понадобиться. В коридоре на втором этаже постоялого двора они остановились. — Тебе нужна помощь? — спросил Венти, не приближаясь к порогу своей комнаты, и Алатус чуть качнул головой. — Пока нет. Найдёшь, чем заняться? Венти неопределённо повёл плечом. Он-то всегда найдёт себе развлечение — было бы желание. Он подумал немного, а затем спросил Алатуса, найдётся ли для него немного бумаги и ещё один набор для каллиграфии, а затем, получив необходимое, закрылся в своих комнатах. Он никогда раньше не писал стихи, будучи не подхваченным волной всеобъемлющего вдохновения: в такие моменты он, как правило, хлопал ладонью по ближайшей плоской поверхности и умолял кого-нибудь дать ему кисть и бумагу. Год назад он едва успевал произносить слова, которые почти сразу же менял, качая головой, превращая одни строки в почти такие же, но немного другие — переставлял слова, чтобы сохранить нужный ритм, и почти не думал над рифмой; та сама лилась с его уст подобно мёду. Он мог часами разглядывать записанные Алатусом строчки — на одной половине листа беспорядочные и по многу раз исправленные, но опрятные и аккуратные на другой — и перебрасывать отдельные строфы, дописывать самостоятельно новые или зачёркивать старые, которые выбивались из общего настроения. Созидание всегда приносило ему небывалое удовольствие; по правде говоря, многие из своих стихотворений и песен он и не планировал выставлять на всеобщее обозрение, и большинство творцов, подобных ему, наверняка бы этому удивились. Они бы сказали, что любое творчество создано для того, чтобы его увидел весь свет или хотя бы малая его часть. Венти, по правде говоря, иногда было достаточно того, что его строчки записывались аккуратно и опрятно на половинке бумажного листа, что по ним скользил взгляд одной пары глаз и что после этого их убирали на край стола, куда то и дело будет падать взор. Конечно, некоторые его стихи и песни требовали большего — на них Венти писал музыку, чтобы потом исполнить за ужином в Спрингвейле, люди их записывали, запоминали и подпевали, когда они звучали вновь и вновь. И всё же некоторые его творения не были предназначены для всего мира и даже для малой его части. То, которое Венти задумчиво пытался создать весь оставшийся вечер, было как раз из таких. Он подолгу сидел, замерев и занеся смоченную в туши кисть над бумагой, не в силах и строчки выдавить. У него было желание, которое было явно сильнее его способностей — написать что-то в стилистике местных поэтов, похожее на то четверостишие, которое произнёс под ветвями персикового дерева в свою первую ночь на склоне Уван, но шире и глубже. Он хотел использовать ту иносказательность, к которой прибегали на этих землях, построить свои стихи так, чтобы истинный смысл не был понятен с первого взгляда. И сейчас, не найдя в себе даже крошечного всплеска былого вдохновения, это было невероятно сложно. Венти, друг его, погибший чуть больше трёх лет назад, не находил в сочинительстве ничего сложного: он писал с раннего возраста, едва научившись перо в руках держать. Его мать хранила все его черновики в простецкой деревянной шкатулке, которая сейчас покоилась под кроватью в доме Бога Ветров на окраине Спрингвейла. Он считал забавным складывать рифмы по любому поводу: позлить фермера, у которого яблоки воровал, проснуться за готовкой завтрака для себя и матери, прежде чем та пойдёт в таверну работать, да даже просто так, потому что душа просит. Венти отложил кисть в тушечницу и протёр ладонью лицо. Ему пока не доставало опыта — он был уверен, что однажды сможет так же, но это займёт долгие годы постоянного совершенствования. Те строчки, которые он из себя всё же выдавил за вечер, на совершенствование походили мало — слишком уж вымученными получались слова. Раздался лёгкий стук в дверь, и Венти отвёл взгляд от исчерканной бумаги. Он почувствовал ужасную резь в глазах — за окном давно стемнело, а он всё это время вглядывался в собственные строчки, почти сумерек не замечая и слишком ленясь отыскать какой-нибудь огрызок свечи. Такими темпами он ослепнет. — Входи, — чуть запоздало протянул Венти и протёр пальцами закрытые глаза. Дверь без единого скрипа отворилась, и на пороге показался Алатус с подсвечником в руке. Его плечи скрывало тёплое одеяло, но даже так Венти смог увидеть белые полы нижних одежд там, где покрывало заканчивалось. В полумраке, разгоняемом свечой, Алатус казался слегка сонным — похоже, в свои права давно вошла ночь, а Венти этого даже не заметил. — Я тебя не разбудил? — произнёс Алатус, и Венти качнул головой. — Что-то случилось? — Нет, я… — Алатус запнулся на полуслове, явно слова подбирая. Немного странно было видеть его здесь, на пороге чужой комнаты среди ночи. Обычно это Венти действовал ему на нервы своим присутствием. — Я могу побыть тут немного? Венти чуть вскинул бровями, моргнул пару раз и слабо улыбнулся. — Конечно. Не спрашивай даже. Тёмная доска пола чуть скрипнула под босой ногой Алатуса. Дверь без лишнего шума закрылась — похоже, смазали совсем недавно, — и подсвечник со стуком опустился в центр низкого столика. Зашуршали белые одежды — Алатус опустился по правую руку от Венти и поплотнее закутался в одеяло. Его бледные щёки едва не искрились медью от тонкого пламени свечи. — Ты что-то пишешь? — спросил он едва слышно, чуть склонив голову. Венти треснул ладонью по своему исчерченному листу от души, с чувством — кожа загорелась от краткой вспышки боли, а почти сухая костяная кисть стукнула о стенку тушечницы, чуть подскочив от силы удара. Пальцы стали немного мокрыми и липкими — чёрная тушь не до конца успела высохнуть. Алатус замер, будто удар пришёлся по его спине. Он чуть расширил веки и медленно перевёл взгляд на Венти, и в глазах его беззвучный вопрос застыл. А Венти и сам не знал, почему отреагировал так остро — раньше он даже просил Алатуса записывать за ним, читал готовые стихотворения вслух и просил о критике. — Ещё не готово, — только и смог протянуть очень тихо он. — Прочитаю, когда закончу. Если. Если он закончит. На задворках сознания вспыхивали некоторые словосочетания и отдельные строчки, которые ему совсем не нравились — они были как будто бы не к месту, но Венти пока не понимал, что вместо них влепить в черновики или как изменить фразы так, чтобы не терялся ритм. Алатус медленно кивнул и выпрямился. Его плечи мелко подрагивали, но опустились с долгим выдохом. — Ты замёрз, — без какой-либо вопросительной интонации произнёс Венти, изломив брови, и внезапное появление Алатуса у него в комнате стало кристально очевидным. — Принести чаю? — Нет, не надо, — пробормотал Алатус, высунул из-под одеяла одну руку, жарко выдохнул на неё и снова спрятал под пуховым покрывалом. Под толстой тканью виднелось копошение — наверное, Алатус отодвинул ворот нижних одежд, чтобы приложить пока ещё тёплую руку к груди. По крайней мере, Венти бы так сделал на его месте. — Уже выпил три чайника. Не могу больше. Венти бы фыркнул или издал тихий смешок, если бы ситуация позволяла. Вместо этого он оглядел свою комнату, чуть задержался взором на тонком пламени свечи, а затем задумчиво нахмурился. — Залезай под одеяло, — сказал он, и Алатус воззрился на него с нечитаемым выражением лица. Венти показалось, что он углядел в нём что-то скептическое, а потому кивнул в сторону своей постели. — Туда. Алатус бросил краткий взгляд на кровать, тёмным ореолом проглядывающую сквозь полупрозрачную белую занавесь, и быстро мотнул головой. В его глазах что-то блеснуло и тут же сгинуло. — Не стоит. Я в порядке. Венти честно попытался улыбнуться, но был готов поспорить, что его улыбка получилась донельзя натянутой. Его щёки в тех местах, куда врезались уголки губ, чуть заныли. — А-Пэн, — спокойно произнёс он, — лезь под одеяло. Пожалуйста. Если Алатус опять начнёт отнекиваться, Венти просто затащит его туда силой. Должно быть, на его лице это намерение отразилось достаточно чётко, ведь Алатус, не вздумав поспорить, осторожно поднялся на ноги, чтобы краем одеяла не задеть черновики со стихами и подсвечник с тушечницей, а затем, совсем не шоркая босыми ногами по полу, подошёл к бамбуковой кровати, отодвинул лёгкий полупрозрачный полог и завозился. Он стянул с плеч одеяло, аккуратно расстелил его поверх второго, такого же плотного и белого, а затем обернул оба слоя покрывал вокруг себя и скрестил ноги на краю постели. Только голова торчала — оттуда, где пока ещё сидел Венти, тот был похож на нахохлившегося птенца, чем-то очень недовольного. Улыбка перестала быть натянутой, чуть расширившись. Венти лукаво прищурился, прокрутил до хруста запястьями и поднялся на ноги тоже. — Дай мне минутку, — протянул он, подходя к окну и раскрывая его нараспашку. Слуха коснулся стрёкот цикад, разогревшихся за день, забормотал приходящий с вершины горы ветер, забулькали недовольные лягушки из протекающей под обрывом реки. Венти развернул кисть ладонью вверх, сделал пальцами манящий жест, и в руке его скрутились в небольшой шарик ближайшие ветра. Он, будто распутывая прядильню, выудил из шара холодные потоки, тут же отпуская их на волю, и чуть прищурился. Кожа его ладони потеплела от скопления южных ветров — должно было хватить ненадолго. Венти давно хотел провернуть что-то подобное — с тех самых пор, когда в Сердце поселилась тьма, — но боялся, что не сможет удержать тёплые потоки из-за назойливой боли в руке. Сейчас её след простыл. Венти, второй рукой удерживая шарик из ветров на месте, локтем закрыл створки окна, отрезая тем самым звуки ночного Цинцэ, и приблизился к постели. Алатус заинтересованно рассматривал его, чуть склонив голову. — Откуда холод идёт? — спросил Венти, опершись одним коленом о свободное место на краю постели и усаживаясь рядом с Алатусом. Тот развернулся к нему лицом, нерешительно раздвинул края одеяла и уложил ладонь на центр груди, прямо под ключицами. — Я не знаю, получится ли, так что скажи, если что-то не то почувствуешь, хорошо? Алатус отрывисто кивнул, и Венти отнял полусвободную ладонь от шарика с тёплыми ветрами, чтобы раздвинуть края одеял чуть шире, крайне аккуратно, двумя пальцами ослабить белый пояс, чуть застыть, завидев бледные напряжённые плечи без единого следа былых шрамов и, наконец, приложить скрученные потоки к чужой груди. С губ Алатуса сорвался прерывистый вздох, и Венти замер без единого движения. Его ладони и чужие ключицы разделял всего один цунь, и ветра забились в этом промежутке, явно желая вырваться на волю. — Что-то не так? — спросил Венти обеспокоенно, и Алатус чуть качнул головой. — Нет. Просто… странно. Венти издал глубокомысленное мычание и продолжил. Какой-то тонкий поток ветра всё же сумел вырваться, и Венти пришлось отнять одну руку, чтобы чуть неуклюже выпрямиться и ухватить его за хвост. Ветер попытался зацепиться за полупрозрачный полог, задёрнул его, но так и не высвободился. Венти шепнул ему успокаивающе: «Всё в порядке, я отпущу тебя совсем скоро, просто помоги мне тут немного, договорились?» — и ветер юркнул к остальным, соглашаясь. Комнату бирюзовое свечение объяло, Алатус вцепился всеми пальцами в край одеяла и не сдержал ещё одного судорожного вздоха. Поясница быстро заныла от неудобной позы, и Венти придвинулся ближе. Он не отрывал взгляда от острых ключиц, плечи перевёрнутой диадемой обвивших, и ему, должно быть, кажется, но под бледной кожей чёрные-чёрные капилляры завились густой сетью. Он не сдержался, коснулся кожи тонкой, где темнее всего капилляры путались и как будто пульсировали, и кончик его пальца укололо, будто иглой. Несдержанно ойкнув, Венти одёрнул руку, собрал расползшиеся по груди ветра в кучу, опустил руки чуть ниже, и Алатус дёрнулся, краткое мычание издал, сгорбился, со всей силы зажмурившись. — Больно? — выдохнул Венти, замирая. Алатус отрывисто кивнул, и ветра тут же сорвались из-под пальцев, задули свечу, лист с черновиками со стола скинули и сквозь щели в створках окна просочились. Бирюзовое сияние померкло, и стало совсем темно — только луна едва-едва подглядывала за ними сквозь закрытое окно. — Прости, я не знал, что так получится! Всё хорошо? Я ничего тебе не повредил? Алатус чуть поморщился, видимо, отвыкнув от громких звуков за всё это время, и Венти изломил брови. Он стиснул пальцами мягкую ткань штанов — самых простых, прямых — и чуть наклонился вперёд, взгляд янтарных глаз перехватывая. — Как ты себя чувствуешь? — уже тише спросил он, и Алатус неопределённо повёл плечом. — Нормально. Почти не холодно. Венти задумчиво потёр лоб. — Хоть что-то, — пробормотал он. Алатус поплотнее закутался в одеяло. — Но больше я так делать не буду. — Сначала было… — Алатус запнулся на полуслове, опустил взгляд на колени Венти, обтянутые штанами, и чуть облизнул губы. — Приятно. Пахло… тобой. Венти недоверчиво прищурился. Если это был тонкий намёк на то, что ему больше не следует носить несколько слоёв местных одежд, то логика в словах Алатуса напрочь отсутствовала. Не говоря уже о том, что слова были потенциально обидными. — И чем же таким я пахну? — скептично протянул он, не переставая щуриться, и Алатус даже не задумался: — Весной. Когда в поле дождь проходит, и мокрая земля как будто… запах цветов опускает. И в то же время, как если в горах долго находишься, в лёгких как будто нет ничего. Свежо? Как-то так. Венти, по правде говоря, щуриться перестал, как только первое слово услышал. Он знал, как пахнет его Сердце — лугами, в зелени утонувшими, цветами, дымом костровым. Его Сердце пахло домом, и Алатус, наверное, тоже смог это почувствовать — возможно, три дня назад, а может, и того раньше. Правда, описывал он этот запах совсем по-другому. — Когда тот мудрец из странствий возвращался, от него тоже так пахло, — проговорил вдруг Алатус со следом глубокой задумчивости в голосе, и Венти сел поудобнее и обнял колени. — Почему ты никогда не называешь его по имени? — спросил он. Алатус нахмурился и молчал несколько секунд, но всё же разомкнул губы: — Ли Бо. Наставник убил его больше ста лет назад, потому что… Господин Ли рассказывал мне о школе Хулао, и я воспользовался одним их приёмом однажды. Не думал, что достоин звать его по имени… с тех пор. Венти сам не заметил, когда помрачнел. Он не хмурился, но брови его самую малость съехали к переносице, а уголки губ опустились. Он уткнулся подбородком в собственные колени и царапнул ногтем мягкую ткань штанов. — Каким он был? — спросил он, и Алатус заговорил почти в тот же миг, что последнее слово утонуло в воздухе. Говорил он медленно и тихо, то и дело впадая в определённую задумчивость, словно впервые обличал собственные мысли в одеяния речи — и Венти вслушивался со всем вниманием. Господин Ли был гением среди своего поколения — родился в семье богатых торговцев, а писать стихи начал в десятилетнем возрасте. После окончания домашнего обучения он ушёл в Заоблачный предел, чтобы просить о наставничестве Владыку Песен и Скитаний. Гамигин дважды предлагал ему занять должность мудреца в Усадьбе Ночи, и в первый раз он вежливо отказался, прежде чем отправиться в странствие по всем землям королевства. Красота природы, разнообразный быт людей и собственный взгляд на мир, так сильно отличающийся от других, вдохновили его на написание сборников, которые до сих пор зачитывают на вечерах поэзии по всему королевству. Он был человеком благородным и честным, всегда заступался за слабых и униженных, был невероятно умён и начитан — а ещё, как добавил Алатус с долей смущения в голосе, всегда сам наливал чай, даже если правила гласили обратное. Он никогда не подражал творчеству других поэтов: в его стихотворениях ни за что нельзя было отыскать каких-либо заезженных ещё сто лет назад тем по типу величия правителя, красоты его наложниц или скорби о краткости жизни. Он писал о многих вещах, но всегда старался совместить рассудительность и мечтательность — этому и пытался обучить самого Алатуса, когда Гамигин отправлял его к господину Ли отрабатывать наказания. Он всегда говорил, что смысл любого произведения не исчерпывается написанным, и каким-то образом умудрялся играть языком так, что в каждой строчке — более того, в каждом слове — можно было найти сразу несколько смыслов, но в то же время стихи его были чуть ли не по-детски наивными и простыми. И слушая всё это, Венти понимал, на кого Алатус пытался равняться в своё время — а может, и пытается до сих пор, даже не будучи поэтом. Пускай тот и говорил медленно, тщательно слова взвешивая и на языке перекатывая, в речах его сквозило уважение настолько огромное и высокое, что даже Богам Селестии придётся задирать голову, чтобы увидеть его вершину. — Он был хорошим человеком, — проговорил Венти медленно, когда Алатус затих. Под самый конец его речи становились всё более запутанными и неразборчивыми, и легко можно было заметить, как отчаянно он держал глаза открытыми, когда веки так и норовили сомкнуться. Небо за закрытым окном понемногу приобретало изнуряющий синий оттенок — неровен час, когда встанет солнце. — И я не думаю, что тебе стоит избегать его имени. Ты один, наверное, всё ещё помнишь, каким именно он был. Не нужно предавать его забвению. Он бы этого не хотел. Алатус всё же закрыл глаза, будто пытался торговаться с собственным организмом: «Сейчас, я посижу так несколько секунд, и усталость немного ослабит своё давление». Он протяжно и тихо угукнул, а затем кое-как разомкнул веки. — Наверное, — пробормотал он, и Венти, фыркнув, придвинулся к нему ближе и аккуратно, но ощутимо надавил на плечо. — Давай поспим немного, — предложил он, едва ли помогая Алатусу улечься — тот, должно быть, до того вымотался за день и свой рассказ, что даже не подумал возразить. — А то будет неловко, если мы уснём завтра во время Призыва. Представь, на нас орут, угрожать пытаются, а мы спим. Не хочется, чтобы их усилия прошли впустую, верно? В этот раз Алатус не угукнул — наверное, уснул в тот же миг, когда голова подушки коснулась. А может, пока ещё он не уснул, но до того устал, что совсем позабыл хоть как-то ответить. Венти улёгся рядом, потянул на себя кусочек одеяла, просунул руку под подушку и закрыл глаза тоже.