Свойство памяти

В столице Тяньцю было тихо. Алатус помнил, как они с Венти бродили по этому городу в поисках старика, которому он продал золотой браслет — тогда его жители заполоняли улицы, дети собирались в большие группы и играли во что-то, что описанию мало поддавалось, а у крыльца постоялого двора выкашливали остатки души бездомные, больные чахоткой или чем-то подобным. Тут сильно пахло острыми специями и мясом, а за чертой города — там, где разводили куриц, петухов и коров — воняло помётом. Алатусу не нравилась столица Тяньцю — слишком уж шумная, пахучая, суетливая, совсем невнятная. Год назад, когда он пришёл сюда в первый раз, он ещё не успел отвыкнуть от тишины и мертвецкого спокойствия Усадьбы Ночи, а потому разнобойные крики местных торговцев быстро начали вызывать боли в висках и затылке. Сейчас было совсем тихо. И теперь Алатус не знал, как ему нравилось больше — когда в ушах звон стоит от криков, болтовни и ругани, или когда единственным звуком был шелест пыли, разгоняемой по торговой улице ветром. Сюда и попасть было непросто: врата, образующие три входа в город, оказались наглухо заперты. Алатус был в Долине Тяньцю лишь дважды до этого дня, но этого и рассказов мудреца Ли было достаточно, чтобы знать наверняка. Три прохода — выражение Великой Триады, гармонии Неба, Земли и Человека. Ни один из них никогда не был закрыт — очевидно, не сегодня. Все они — Алатус, Меногиас, Индариас, Бонанас, Босациус и Тун Цюэ — попали в город, растворившись в белом сиянии и очутившись посреди улицы. Так, словно они были не гостями, не освободителями, но незваными чужаками. — Тёплый приём, — ровно, но с очевидным сарказмом выдохнул Меногиас, внимательно осматривая главную улицу. Улица эта дугой проходила через весь город, тянулась от трёх врат ко дворцу Владычицы морей, похожему больше на глухую темницу, и отращивала дополнительные проходы вглубь столицы к жилым домам и озеру, в котором цвели лотосы. Тёмно-серые изогнутые черепичные крыши понемногу чернели, жёлто-оранжевое небо обрушивалось на вымерший город — совсем скоро сядет солнце, и Алатусу ужасно не нравилось, что они прибыли в Тяньцю так поздно. Любые призраки и духи становились сильнее с приходом ночи. — Недалеко есть постоялый двор, — заговорил он, мрачно следя за скрывающимся за домами солнцем. — Переночуем там. И поговорим с хозяином. Возражений не возникло. Должно быть, Алатус предложил достаточно очевидную вещь, чтобы не стоило утруждаться и произносить её вовсе. Конечно, в свою защиту он всегда может сказать, что недостаточно хорошо знает этих Хранителей Якса, чтобы совершать подобные ошибки. А может, за время бытия главой Уван он просто привык по десять тысяч раз объяснять вещи, которые находит очевидными. Как правило, в постоялых дворах можно было встретить рассказчика. Весь вечер он сидит на месте, попивая чай из одного чайника, зычный голос его гласил о местных легендах, а затем, если ты закажешь ему вина и положишь на его стол пару серебряников, тот соловьём разольётся обо всех слухах и необычных происшествиях. Алатусу даже стараться не нужно было, чтобы в прошлом году узнать всё о пещерном духе Заоблачного предела. Сейчас рассказчика на своём месте не было. Более того — постоялый двор звенел неестественной пустотой. Там, где сбивались год назад в кучу болезные бездомные, единственным следом их пребывания были только странные пятна и запах щёлочи, от которого глаза слезились. Там, где раньше Венти бил его по локтю тыльной стороной ладони и говорил, что у него ветер в карманах свистит, нельзя было отыскать и призрака владельца постоялого двора. Индариас постучала по стойке, за которой владелец должен был стоять, но её стук не оставил и тихого эха. Она задумчиво хмыкнула, воровато огляделась, а затем перемахнула через стойку и распахнула заднюю дверь, которая, должно быть, вела на кухню. В следующий миг она захлопнула дверь, скривившись и кашляя. — Вся еда стухла! — жалобно протянула она, ладонью у носа помахивая, будто это поможет избавиться от запаха. Алатус принюхался — и правда, пахло так, будто на кухне забили корову и забыли про неё на месяц. Пахло слабо, будто хлипкой деревянной двери было достаточно, чтобы остановить отвратительный запах от распространения. — Да что это за хозяин такой? Найдём, и я принесу ему… светоч мудрости! Умолять будет, чтобы перестала! — А-Ин, — фыркнул насмешливо Меногиас, который за время тирады Индариас успел уйти в другой конец зала на первом этаже и заглянуть в ту комнату, которую должен был занимать владелец. Скорее всего, там можно было отыскать разве что кровать да деревянный таз с водой. — Мне жаль тебя разочаровывать, но твой светоч мудрости вряд ли отыщет… понимание. Слова его прозвучали, как ненавязчивая команда: все Хранители столпились разом у входа в личную комнату владельца постоялого двора, и Алатус, заинтересованно вытянув шею, подошёл ближе. Владелец был мёртв. Судя по тому, как выглядело его тело, по самый подбородок укрытое одеялом, довольно давно. Алатус разглядывал его полусухие глазницы, едва-едва поморщившись, и раздумывал, как бы ненавязчиво предложить остальным перестать… глазеть. Похороны бы провести. Впрочем, судя по общей опустошённости города, лучше отложить это дело до тех пор, пока они не разберутся с местной проблемой. Судя по всему, что им пока довелось увидеть, Небо запомнит погребальную церемонию в Тяньцю на долгие века. — Фа Нань-мэймэй, — заговорил после недолгой тишины Босациус, — посмотришь? Бонанас тихонечко угукнула, пролезла под локтем Индариас, приблизилась к трупу и опустилась на колени у постели. Она вполне могла сесть на край кровати, но, очевидно, немного побрезговала. Алатус с интересом наблюдал, как она когтистой тёмно-синей рукой откидывает хрустящее от разного рода засохших жидкостей одеяло, проводит над телом, задерживается над подбородком, тёмным от когда-то густой крови, и хмурится. Алатусу показалось, будто она хотела коснуться сморщенной кожи, но по какой-то причине этого не делала. И правильно — кто знает, вдруг та болезнь, которая его сразила, была чуань ши. Им бы, по-хорошему, вообще отсюда уйти следовало. — Гуй цзи, — произнесла Бонанас, и Меногиас тихо вздохнул. Во вздохе его — всё отчаяние мира. Алатус мог его понять; таких духов отлавливать — неблагодарное и гиблое дело. Удар призрака почти всегда одинаков, и понять сразу, кто именно похитил душу больного, почти невозможно. Владелец умер давно; может, месяца два-три прошло. Такого только хоронить при свете отпугивающих призраков фонарей, поскольку хоть какой-то пользы это тело уже никому не принесёт. — Помер в постели, — протянул Тун Цюэ медленно, будто собирался выдать какую-то внятную логическую цепочку. Алатус повернул к нему голову и моргнул, когда ему показалось при свете закатного солнца, что нос того стал похож на острый клюв, на который глазел половину пути от Цинцэ до Заоблачного предела. — Но лежит не так, будто спал. Смотрите, за грудь хватался. Может, болел до этого? Меногиас склонился над пустым деревянным тазом, протянул руку к табурету, на котором тот стоял, и поднял довольно плоскую миску. Он принюхался к засохшим остаткам чего-то, что когда-то было пюре или кашей, и поморщился. — Ты прав по абсолютно неправильным причинам, — отозвался он, и Индариас издала задушенный смешок. И чего ей так весело?.. — Лекарства. Прямо сейчас вряд ли скажу, какие именно, но владелец точно болел. — Я не могла ошибиться, — нахмурилась Бонанас, вновь повернувшись к трупу. Она выглядела так, будто собиралась когтем вонзиться в грудь мертвеца и посмотреть, что у него внутри происходит. — Он точно умер от удара призрака. Не вижу никаких следов ши. Вдруг Босациус вздохнул, возведя глаза к потолку. Алатус разглядывал две пары ножен у него на бёдрах — по одной с каждой стороны — и раздумывал, как он с ними вообще обращается. Он, конечно, и сам взял с собой копьё, но не думал, что оно пригодится. В конце концов, если всему виной в Тяньцю был странный призрак, им понадобится много ладана, храмовые гонги и защитные талисманы. Возможно, пилюли девяти ядов, но пока нельзя сказать наверняка. — Скоро стемнеет, братья и сёстры, — произнёс Босациус, и Алатусу почему-то захотелось приосаниться. — Нам стоит поскорее приготовить место для ночлега. Ми Ну-диди, сколько времени тебе нужно, чтобы талисманы развесить? Пока Меногиас прикидывал что-то в уме и раздумывал, Алатус посчитал нужным вклиниться: — Я помогу. Взгляды, какими его одарили, стоили отдельного часа, чтобы над ними подумать. Слишком уж удивлёнными они были — гадай теперь, виной всему неожиданное умение рисовать талисманы или настигающее понимание, что Алатус не только двумя видами оружия размахивать горазд. Облюбовали они самую большую комнату на втором этаже постоялого двора. Чем-то она была похожа на ту, в которой Алатус с Венти останавливались год назад: светлый бамбуковый столик в центре, расписные ширмы с изображением гор и водопадов, которые разделяли спальню и нечто вроде общего зала, чёрно-белые оттенки. На бумажной стене справа от входа кто-то набросал отчасти небрежно стихотворение со скромным названием в углу: «Написал на стене постоялого двора в Тяньцю». Судя по цвету чернил и низа стены — написал этот автор стихотворение очень давно. Одну ширму они с Меногиасом безжалостно разорвали на бумагу для талисманов. Пришлось сильно постараться, чтобы выбрать те обрывки, которые были чистыми от изображения гор, но с тех пор, как Тун Цюэ принёс им из комнаты владельца постоялого двора набор для каллиграфии и две кисти, работа потекла родниковой водой. Босациус перетаскивал мебель из других комнат — он был настолько силён, что без особенного труда в одиночку тащил сразу две кровати за раз. Индариас с Бонанас расставляли по периметру свечи, сильно пахнущие ладаном, и зажигали их, тщательно следя, чтобы всё пространство оказалось залито светом — призраки его всегда боялись. Тун Цюэ делал вид, что руководил их процессом, но ровно до тех пор, пока Индариас не пригрозила вырвать ему ноги, если не перестанет мешать. Правда, Алатус, слегка отстранённо расписывая обрывки бумаги защитными формулировками, недоумевал, почему не все присутствующие помогают им с талисманами. Наставник и мудрец Ли в один голос повторяли, что это умение было жизненно необходимо для всех, кто следует правильному пути. — У них всех почерк такой, что призраки, скорее, наоборот, будут приманиваться, — произнёс Меногиас не слишком сосредоточенно, отложил в сторону готовый талисман и потянулся за следующим клочком бумаги. Алатус посмотрел на него, чуть прищурившись. — Мысли читаешь? — К сожалению, пока нет, — тихо и спокойно рассмеялся Меногиас, обмакивая кисть в чёрную тушь. — Твой взгляд говорит за тебя. Алатус тихо хмыкнул и снова склонился над бумагой. Талисманы оказались намертво прикреплены к дверям и окнам уже через час. На город опустилась ранняя ночь, и все сбились в кучу у низкого столика, совершенно не предназначенного для шести человек, и ужинали. Стол не был богат на яства: одни лепёшки, которые легко можно взять с собой в дорогу, закатники да чай, найденный на первом этаже постоялого двора. Впрочем, никого это не смущало. Алатус как раз успел отломить первый кусочек от врученной ему лепёшки, когда Индариас навалилась локтями на край стола, пихнув в процессе сидящих по соседству Бонанас с Тун Цюэ, и спросила: — Цзинь Пэн-а, а я слышала, что в школе Уван обучают пути меча. Как так вышло, что ты с копьём сражаешься? Бонанас тихо цыкнула — тем не менее, всё ещё недовольно. — Цзецзе… — Всё в порядке, — прервал её Алатус до того, как начнётся небольшая лекция по этикету. Наслушался в своё время, да и хотелось хотя бы на день отдохнуть от бесконечных почтительных обращений по типу «главы Уван», от которого его уже тошнило. — Ин Да права. Наставник всегда говорил о превосходстве пути меча над другим оружием. И меня он обучал ему… Он рассказал им немногое о нападении теней на деревню Уван — подробности они и так знали, поскольку присутствовали на последнем Священном Призыве, но своим решением обучиться сражению копьём ни с кем не делился особенно. Он всё ещё помнил, как победил одну тень, швырнув в неё сгусток ветра, по форме копьё напоминавший. Примерно такими же, но из дерева и металла, пользовались стражники столицы Гуйли. Особенного ужаса эти палки с острым концом не внушали, но были удобны, когда дело касалось сражений с кем-то, кто обращается двуручным мечом или сидит в седле. Было удобно орудовать копьём в битве с Владычицей морей и Лу Люйи, ибо нельзя было подпускать хоть кого-то из них слишком близко. Меч изящен, лёгок, как ветер, и разрезает его со свистом. Копьё более трудное в обращении, но не менее полезное. И именно копью Алатус посвятил те полгода, которые провёл в Цинцэ после атаки теней и до появления Венти на Каменных вратах. У него не было учителя, который давал бы ему наставления по правильному обращению этим видом оружия, но, возможно, это было не так уж и плохо. Лу Люйи выглядел ошарашенным, когда сражался с ним на Тростниковых лугах. Индариас задумчиво промычала, когда он закончил свой рассказ, и выпила чаю, закусив лепёшкой. — Я как-то пытался научиться сражаться с копьём, — подал голос Тун Цюэ, крошащий лепёшку без особенного аппетита. — Не моё. Шуангоу в сто раз удобнее. Индариас скривилась. — Ужасное оружие, — проворчала она. — Когда впервые увидела, как ты с ним бегаешь, сразу подумала: «Как грязно. Надеюсь, он никогда не будет с нами работать. Моё чувство прекрасного не выдержит.» Тун Цюэ чуть смущённо хихикнул, покраснев, как будто комплимент услышал, но Алатус не слишком обратил на это внимание — сам он нахмурился. Он даже не заметил, как поставил локоть на стол, продолжая кусочек лепёшки в пальцах держать. Рукав весь наверняка крошками облепится. — С вами… работать? — переспросил он, и Индариас приняла более удобную позу, пихнув Тун Цюэ в процессе ещё сильнее. — Нас ведь четверо, — произнесла она, пальцем обведя всех Хранителей Якса, кроме Тун Цюэ. — Плохое число, несчастливое. Господин Моракс считает, что нам нельзя в таком составе работать, если не хотим беду накликать. Вот Тун Цюэ и подсуетился, когда услышал это. Теперь с нами везде ходит, учится у нас всему понемногу. Талисман защитный. Тун Цюэ вдруг надулся. — Талисман, говоришь, — протянул он без особенного довольства. — Скорее уж личный гонец господина Моракса и госпожи Гуй. — Диди, в горы не поднимешься — высоту неба не узнаешь, — спокойно сказал Меногиас, чаю им всем подливая. — Все мы с чего-то подобного начинали. Ты радуйся, что тебя люди пока не узнают. Бонанас устало вздохнула и глаза прикрыла, опустив голову так, будто лоб потереть собиралась, но вовремя себя одёрнула. Алатус следил за ней, чуть нахмурившись, и та, заметив это, скривилась, как от зубной боли. — В Ассамблее Гуйли люди считают, что Адепты исполняют желания, — произнесла она. — Иногда по весне паломники в Заоблачный предел прибывают, ищут кого-нибудь из нас и делают подношения. Бесполезно им говорить, что никакие желания ты не исполняешь. А если не исполняются, то они считают, что это нормально — заявиться и сломать что-нибудь. Принесут вино — разобьют кувшин. Говорят, наказывают так. Что не помог им. Индариас фыркнула. — Вот делать мне нечего — помогать какому-нибудь дурачку невесту найти! Своих дел, что ли, нет? А потом они возмущаются, что призраки совсем распоясались, половину скота перебили. А как тут разбираться с призраками, когда всё свободное время отбиваешься от этих… просителей? Пускай предков и духов просят, как нормальные люди! — Да полно вам, — махнул рукой Босациус, последний кусочек лепёшки доедая. — А-Ин, Фа Нань-мэймэй, вы просто сердобольные слишком. Разве вас кто-то заставляет с просителями вообще говорить? Делайте, как мы с братом Ми Ну. Пока Индариас, распаляясь, вещала, что не пристало ей, Великой Яксе, сбегать при одном виде смертного на горизонте, Алатус следил за их разговором, задумавшись. Наставник, конечно, рассказывал ему когда-то давно, чем Хранители Якса занимались в Ассамблее Гуйли, но понятия не имел, что есть у них и такая сторона жизни — наполненная совместными ужинами, жалобами о просителях и какой-то бытовой простотой. И уж кто-кто, а Меногиас с Босациусом не походили на тех, кто растворяется в воздухе, если им приключалось пересечься взглядами с кем-то, кто собирался принести им подношение. Зато очень легко было представить, как они вдвоём катятся со смеху, как только оказываются как можно дальше от незадачливого просителя. — Ой, кстати! — подал голос Тун Цюэ, до этого собиравший крошки от лепёшки в одну горку, а сейчас едва не подпрыгнувший от посетившей его мысли. — Цзинь Пэн-а, а вы с господином Барбатосом, ну?.. Того этого, да? Меногиас с силой протёр глаза двумя пальцами, Индариас с размаху влепила себе ладонью по лбу и издала возмущённый стон. Алатус обратил бы на все эти действия внимание, не будь он настолько выбит из колеи странным вопросом, который вообще не вязался с предыдущей темой разговора. — Того этого? — переспросил он медленно и задумчиво, и Тун Цюэ расплылся в улыбке, чтобы ответить — судя по его взгляду искрящемуся, скорее всего, Алатус будет краснеть несколько дней, — как Индариас привалилась к нему всем телом и зажала его рот ладонью. — Прости его, у него мозгов иногда, как у воробья, — по-доброму и вполне себе миролюбиво отозвался Босациус, двумя руками близко к лицу своему помахав. Этим жестом он, похоже, внимание на себя отвлечь пытался, пока происходила нешуточная схватка между Тун Цюэ, который вертеться начал в попытках выбраться, и Индариас, которая громким шёпотом обещала ему ноги переломать за подобные выходки. — Нам просто интересно узнать, какой господин Барбатос на самом деле. Он кажется спокойным, но на Священном Призыве выглядел так, будто убьёт кого-нибудь. Лу Люйи, например. Алатус фыркнул чуть недовольно. Битва между Индариас и Тун Цюэ перестала его интересовать примерно в тот момент, когда они, завозившись, на пол повалились и теперь пихались совершенно неподобающе Хранителям Якса. Он повернул голову к Босациусу и задумался, решая, что хочет рассказать, а что — оставить тайной их двоих. — Он кажется устрашающим, когда беспокоится за тех, кто ему дорог, — заговорил он медленно. — Как правило, спокойный. Возможно, Алатус немного лукавил, когда говорил это. Венти был не просто спокойным — попеременно возникало впечатление, будто он искажает реальность таким образом, что всё вокруг становилось таким же тихим. Там, где он говорит, даже цикады как будто перестают громко стрекотать от жары; словно их обволакивает прохладный ветер, несущий безмятежность. — У него есть принципы, — продолжил он чуть тише. — Они чем-то похожи с нашими понятиями благородства. Странно, но даже здесь он умолчал кое о чём. Он не находил чего-то личного в своей мысли, что не совершать ошибки на этих землях во время общения с другими Венти помогают его принципы. Однако, эта мысль неизбежно повлекла бы за собой ту, которая вкрадчивым шёпотом где-то в затылке утверждает, что такие принципы рано или поздно сыграют с Венти злую шутку. Неясно, откуда это утверждение вообще взялось — может, из понимания, что Венти и слова не сказал по поводу своего отношения к тому, что Алатус воспользовался своими знаниями о его божественности там, в персиковом саду Усадьбы Ночи; может, всему виной слова о поиске ненасильственного выхода из любой ситуации. В конце концов, будь Алатус на его месте в тот день, когда в Мондштадт заявился Лу Люйи, он бы не стал сдерживаться — перерезал бы чужаку глотку да на порог дома его союзников бросил, как бы говоря: «Вот, что будет, если вам когда-нибудь придёт в голову лезть ко мне.» Он не знал, что ещё добавить. Всё остальное казалось слишком личным: что Венти любит свой народ больше жизни, что в глазах его отзвук печали, извечной спутницы, отыскать можно при должном усердии, что речи его опьяняли получше любого вина, когда ты близок к истерике или уже в ней утопаешь, что каждое касание его подобно лёгкому ветру, который тебя настигает на озёрном берегу в жаркий день, что иногда, находясь в кольце его рук, кажется, будто он вот-вот ветром станет и исчезнет. Должно быть, он совсем угодил в ловушку собственных мыслей, ибо Меногиас заговорил: — Думаю, мы узнали достаточно. Не стоит нам заставлять Цзинь Пэна говорить и дальше. Надеюсь, диди, ты слушал достаточно внимательно? Тун Цюэ всё же умудрился отпихнуть от себя Индариас где-то на середине краткой и задумчивой речи Алатуса. Сейчас он вновь сидел ровно и измывался над горкой крошек от лепёшки, даже на неё не глядя. — Ну, не знаю, — протянул он. — Всё равно не по себе было днём. Взгляд у него… будто в самую душу смотрит. Он поёжился, чуть поморщившись. О, Алатус знал, о чём он — в тот постыдный поздний вечер, когда он говорил о Юй Ся, а затем его угораздило ляпнуть кое-что, что в более сознательное время вызывает только желание сквозь землю провалиться, Венти смотрел на него точно так же. Похоже, у него всегда взгляд становился таким, когда он слушает со всей внимательностью, но умудряется о чём-то думать в то же время. — Ты просто с господином Мораксом переобщался, вот и мерещится всякое, — махнула рукой Индариас, и разговор сам собой перетёк в другое русло. Алатус успел пропустить мимо ушей половину разговора, о своём задумавшись, но вскинулся, как только Тун Цюэ гаденько захихикал: — Ага, знаем мы, о чём господин Лу по ночам думает!.. — Тун Цюэ! — недовольно прошипела Бонанас, через Индариас наклонившись, по локтю его стукнув. — Эти твои грязные фантазии!.. Тун Цюэ возмущённо нахохлился, совсем как бойкая птица — неужели Алатус тоже себя так ведёт иногда? О, нет, он опять задумался о чём-то постороннем. — Кажется, я что-то пропустил, — произнёс он до того, как Тун Цюэ начнёт оправдываться. — При чём здесь Лу Люйи? Все Хранители переглянулись, по-разному, но почему-то так одинаково прищурившись, и они могли бы играть в гляделки друг с другом и дальше, не махни Тун Цюэ рукой. — Да вся Ассамблея знает, как он за господином Мораксом вился лет пятьсот назад, — заговорил он, собрал ладонью крошки от лепёшки и бросил в свою пустую пиалу. — Хуже птенца, за мамой-уткой бегающего, Небо свидетель! «Восхождение десяти солнц» смотрел? Лу Люйи придумал так дворец построить, а потом в вечной верности господину Мораксу поклялся. Сказал что-то вроде… «Как десять солнц будут над столицей Гуйли светить, так и любовь моя будет обращена к тебе навечно». Алатус даже скривиться не успел: — Хуже торгаша, фальшивые талисманы продающего, — вздохнул Меногиас, глаза к потолку возведя. — Никто не знает, что господин Лу говорил на самом деле. Тун Цюэ надулся. — Я знаю, ты знаешь, Небо знает, Земля знает — кто сказал, что никто ничего не знает? — протараторил он так, что Алатус сразу понял — эту пословицу Тун Цюэ использовал довольно часто. Впрочем, это мало проясняло всю ситуацию. — Недолгая у него была вечность, если так, — пробормотал он, и Тун Цюэ прыснул, часто кивая. — Так в тот же вечер вечность и закончилась! Господин Моракс незадолго до этого с госпожой Гуй три поклона совершил, сдался ему этот Бог Топей. И вообще, несолидно это как-то. Лу Люйи старше, но по силе с господином Мораксом ему никогда не сравниться. Только и может, что ядом плеваться и лужей растекаться, когда ему грозятся ноги переломать! Индариас издала краткий смешок и кивнула — с такой оценкой Бога Топей она была вполне согласна. Алатусу, право слово, начало казаться, будто их ужин превратился в собрание стариков ближе к вечеру, когда те птиц в клетках выгуливали и обсуждали соседей. Впрочем, он не спешил высказывать свои мысли — мало ли, вдруг оскорбит этим кого-нибудь. — Пин говорила, что Творец Гор услышал от Мархосиуса, что господин Моракс сказал ему, что Лу Люйи назвал госпожу Гуй высокомерной дурой, которая просто использует его, чтобы пережить войну, — заговорила Индариас, над столом склонившись и голос понизив. — Господин Моракс так рассердился! Сказал, раз Лу Люйи не доверяет его выбору, то и вести дел им нет смысла, вот как! Бонанас глаза округлила. Если поначалу она и выглядела недовольной, что они завели эту тему, то теперь, похоже, влилась. Возможно, её просто привлекал дух таинственности, нависший над столом в тот миг, когда Индариас понизила голос. Алатус, признаться, тоже чувствовал себя достаточно заинтересованным, чтобы продолжать слушать. Они ведь с Венти обсуждали поведение Лу Люйи после последнего Священного Призыва — выходит, не так уж далеки от истины были. — Это из-за этого Лу Люйи два века на Священный Призыв не приходил? — спросила Бонанас, обеими руками остывший чайник обнимая, и Индариас кивнула, глаза широко распахнув. — Вот же… ребёнок великовозрастный! Значит, он присоединился к Предместью Лиша, потому что… обиделся? — Лягушка мечтала взобраться на вишню, — протянул Босациус, зевнув. — Да расстроилась, что мала. Алатус глубокомысленно хмыкнул и в дальнейший разговор не вслушивался. Впрочем, ничего важного или полезного они не обсуждали. Когда на Долину Тяньцю обрушилась ночь, все приняли решение дежурить по очереди раз в час, чтобы в том случае, если произойдёт что-то, один мог разбудить остальных. Алатус вызвался первым — он чувствовал себя достаточно бодрым, чтобы разложить перед сном все мысли по полочкам, ибо за один ужин с Хранителями Якса он узнал больше, чем за весь день чтения дневника наставника. В своих записях тот не отказывал себе в том, чтобы поразмышлять над соседними землями и их правителями. Алатус помнил с десяток страниц, описывающих один из музыкальных вечеров между наставником и Шан Си, во время которого Богиня Песка расписывала ему, насколько полезен их коалиции будет Лу Люйи, ведь за пару тысячелетий тесного общения тот знал о Мораксе достаточно, чтобы использовать эту информацию против Ассамблеи Гуйли. Правда, оказалось, что знания Бога Топей были почти абсолютно бесполезны. Как и дневник в целом, если так подумать. Воспоминания о постыдной истерике в подвалах Усадьбы Ночи всё ещё были свежи, и Алатус не любил возвращаться к ним лишний раз. В последний раз он так рыдал, когда наставник убил мудреца Ли, но в ту ночь он сдержался, чтобы запереться в своих комнатах и уже там дать волю эмоциям, которые были достаточно разрушительными, чтобы Алатус бродил равнодушной тенью ещё дня три. А наставник только рад был, что его ученик куда прилежнее начал выполнять его задания. Ученику было просто плевать. Алатус мотнул головой и приблизился к окну. Створки того были плотно закрыты, но сквозь щели можно было увидеть ночную мглу главной улицы, которую не освещал ни один фонарь. Вернее, не должен был освещать. Алатус прищурился и чуть сдвинулся, чтобы заглянуть в одну щель. Он видел довольно яркое свечение, и это было странно. Мёртвый город, в котором из всех звуков — только шелест пыли, гонимой ветром по изъезженной телегами и истоптанной ботинками дороги. Сейчас Алатус слышал ровное дыхание пяти Хранителей Якса, уснувших, как по команде, даже при свечах с запахом ладана, и мерный скрип движущегося света за пределами постоялого двора. Будить?.. Или проверить самому?.. Свет постепенно удалялся с поля зрения, и Алатус понял, что у него нет времени ни на раздумья, ни на пробуждение хоть кого-то. Он быстро подобрал своё копьё, подумав с один миг, одолжил ещё и мешочек Меногиаса, в котором тот всякие травы таскал, зажал пальцами один талисман, который остался после развешивания всех остальных на двери и окнах, и бесшумно выскользнул из комнаты. Вывалился за дверь постоялого двора он в последний момент — неясная сгорбленная фигура, несущая в руках зажжённый фонарь, отпугивающий призраков, как раз сворачивала с главной улицы в десятке чжанов впереди. Алатус некстати подумал, что и ему бы не помешало прежде, чем убежать, взять с собой какую-никакую свечу, но уже поздно было возвращаться. Он, собравшись так, что любой шаг будет неслышимым даже в том случае, если будет шагать по сухим веткам, бросился вперёд и свернул за тот угол, где скрылась неизвестная фигура. Фигура хромала на одну ногу, в бесформенный плащ кутаясь, капюшон на голову натянув. Фонарь в её руках, до самых пальцев тёмными грязными одеждами закрытых, скрипел и покачивался на кривой палке. Вряд ли эта фигура в отхожее место уходила — слишком уж долго шагает, хромая и подошвами ботинок о землю шоркая. Сама фигура выглядела достаточно хрупкой, несмотря на бесформенный плащ, чтобы Алатус тотчас признал в ней девушку. — Госпожа? — позвал он не слишком громко, и фигура, вздрогнув, зашагала быстрее. Ускорился и он. Настиг он её всего через несколько секунд. Он коснулся свободной ладонью левого рукава чёрных грязных одежд, и девушка взвизгнула, отшатнувшись и низко опустив голову. Рукав сполз с её левой ладони, и Алатус ужаснулся. Вся её рука была покрыта страшными язвами — раскрывшимися, кровоточащими, сухими, влажными. Алатус видел такие только на картинках в учебниках, и то тех, что написаны были лет двести назад — таких тварей, что оставили эти язвы, с тех пор никто и не видел. — Не бойтесь, — кое-как выдавил Алатус, едва-едва взгляд от язв отрывая. — Я хочу вам помочь.