***
Идя по пустым после возвращения их дюжины коридорам, Джозеф не ожидал встретить никого знакомого. Да и откуда им взяться? За пару недель он толком не обменялся и десятком слов хотя бы с одним живым человеком. Нужно было сделать особый упор на слово «живым», раз уж в силах собственного рассудка до сих пор были сомнения. Душевая встретила его той же пустотой, что и остальные помещения. База спала. Шум воды вскоре доносился только из-за одной потрепанной временем кабинки, в водосток которой стекала окрашенная песком, землей и кровью вода. Наблюдая за тем, как грязные разводы утекают в трубы, Рэдмонд потрогал в этот раз уже влажные пряди. Символ мирной жизни. Он в который раз с того момента, как Эрика ушла из комнаты вспоминал ее и ею сказанное, смешивая это с воспоминаниями о женщине, что знал когда-то. Она принесла с собой раздрая в душе больше, чем принесли Жнецы. Единственной вещью! Единственной вещью, которую Джозеф боялся признать: несмотря на все зло, что она причинила ему в прошлом, он был рад ее видеть. Он был рад и цеплялся за один только факт ее присутствия рядом. Пока он стоял под слабым напором теплой воды, в холодном свете над раковинами ждали ножницы. Их уже успел оценить взглядом еще один посетитель, ожидавший здесь Рэдмонда и проникший в помещение тогда, когда последний физически не мог его заметить. Вода стихла в тот же момент, когда посетитель взял ножницы в руки, стукнув их лезвия о металлический край раковины. В помещении воцарилась тишина. Джозеф замер, прислушиваясь к окружению. Его смущало не столько наличие здесь кого-то еще, сколько нежелание этого «кого-то» демонстрировать свое присутствие. Простояв так несколько секунд, мужчина медленно взял старую простынь, служившую ему полотенцем, и вышел из кабинки. Перед ним стоял Уолкотт. — Я был неправ. Выслушивать подобное признание с голым задом было слегка странно. Впитавшая влагу тела и волос простынь окончательно превратилась в тряпку, а стоящий с ножницами ветеран не внушал доверия той силы, что требовалась для прохода мимо него к чистой одежде. — Мы оба могли ошибиться. Ты позволишь? — Джозеф подошел ближе буквально на два шага для того, чтобы протянуть руку за оставленными ранее ножницами. Вопреки ожиданиям, Уолкотт отдал их, только слегка помедлив. Моментально стало спокойнее. — Уже можешь ходить самостоятельно? — продолжил посетитель, не отрывая взгляда от собеседника. Рэдмонд только кивнул в ответ и прошел мимо него. Ножницы легли на место, а через пару секунд и одежда оказалась в руках. Джозеф стоял к Уолкотту спиной но чувствовал, как его взгляд блуждает по коже, покрытой старыми шрамами. Мыслительный процесс, происходящий в это время в голове военного, был довольно громким. — Тебе что-то нужно, Уолкотт? — Ты тоже где-то служил, верно? Где? Откуда ты знаешь наемницу? — Мы были знакомы еще до того, как она стала наемницей, — Рэдмонд натянул штаны и обернулся, посмотрев в глаза собеседника, — а я был коком. В помещении вновь повисло молчание. А затем Уолкотт прыснул от смеха, а губы Джозефа растянулись от улыбки в ответ. С каждым рассекающим звуком ножниц в раковину падала прядь. Внимательно смотря на себя в зеркало, Рэдмонд орудовал инструментом, придавая себе тот вид, от которого отвыкал долгие годы. Уолкотт покинул помещение так же быстро, как и появился в нем. Ожидая расправы, продиктованной унижением, Джозеф был приятно удивлен тем, как все сложилось. Военный даже помог справиться ему с затылком, хотя бог знает, что там теперь творилось. Чем короче становились волосы, тем больше смешивались в них соль и перец. Теперь пролетевшие годы не так бросались в глаза. Затем настала очередь бороды и усов, под которыми прятались шрамы. Рэдмонд провел по ним рукой, принимая как часть себя. Долгое время глядя на них, касаясь их, он вспоминал обстоятельства, при которых эти отметины остались с ним навсегда. Они несли с собой кошмары наяву и холод в самом нутре, а теперь… теперь они были прошлым. Некоторое время Джозеф еще провел в душевой для того, чтобы выйти из нее нужным для войны человеком.***
Большое пустое помещение отличалось от обшарпанных коридоров. Оно привычно тускло блестело металлическим покрытием стен, выступающими трубами и проводами. Словно и не выходила с корабля. Прямо на пол наёмниками были брошены матрасы, к столам притащили стулья. Даже свет здесь был приглушен из-за экономии электричества, но непонятно откуда играла музыка. Пронизывающие электричеством мотивы напоминали об Омеге. Пара людей в углу занималась оружием, телами закрывая неестественно яркий белый свет над оружейным столиком. Кто зализывал раны, а кто уже заливал внутренние повреждения алкоголем и проигрывал ещё не полученные кредиты в карты. Заодно вполголоса обсуждали прошедшее задание. На очень немногих была броня. Ксавия почувствовала, как усмехается: едва ли Тео спрашивал Артура, можно ли занять единственное приличное помещение. Когда она вошла, то почувствовала на себе взгляды. Не всех, но больше, чем хотелось бы. Особенно пронизывал взгляд темнокожей снайпера, сидящей в активно поглощающей алкоголь компании. Она уже была в черной облегающей безрукавке, не скрывающей изящных рук, и штанах-карго. Ксавия была одета так же, не считая наличия рукавов на чёрной водолазке. Шлем больше не скрывал мерцающих на горле татуировок вживленного устройства — Батлер не отключила симулятор речи. — Так… Где Тео? — спросила Ксавия, подсаживаясь к столу. — И где вы выкопали так много красивых стекляшек? — Вон там, — кивок одного из наёмников был адресован неприметной, сейчас запертой двери посередине боковой стены. Женщина не стала уточнять, на какой из вопросов это был ответ. Хватало того, что встречи с командиром можно было избегать ещё немного. — Выпьешь? — Давай, — смерила она взглядом бутылку. — Есть за что? — безразлично спросил голос робота, а Батлер посмотрела на неё вкрадчивым взглядом. Делая первый глоток, кажется, чистого спирта, Ксавия только пожала плечами. — Мы вывели десяток ребят, которые выжили в открытом поле без оружия и надежды. Прямо-таки заготовка для крысобоя. Мне кажется, это неплохое завершение провальной вылазки. — Ещё и сами выжили, — хлопнул её по плечу сидящий рядом. — Ещё если и Тео это поймёт, то сможете собой гордиться. — Ты и вправду была коммандером? — перебил говорящего ещё один наёмник. Почти мальчишка. Ксавия его помнила — беспризорник с Омеги, прирученный их командиром. Она помолчала, опустошила стакан и с дребезгом опустила его на столик. — Идём. Потанцуем. — Уловила перемену настроения бывшей любовницы Батлер. Ксавии оставалось только поблагодарить ту взглядом и подняться из-за столика. По пути к пустующему квадрату она с хрустом размяла костяшки родной руки в полимерном кулаке. «От скромности не помрут» — первая мысль, промелькнувшая при взгляде на «лагерь» Светил. Они чувствовали и вели себя здесь как дома зная, что одна половина базы их ненавидит, а вторая боится и ненавидит. В тусклом свете отблескивало оружие, которое никто не стремился убирать, как не стремились некоторые и снимать броню. Чувствовали угрозу? Знали о том, как к ним относятся? Джозеф пришел безоружным. В футболке и джинсах, словно только что вернулся с прогулки под искусственной луной в режиме энергосбережения. Он заметил турианцев на входе, провожавших гостя взглядом крохотных глаз, и ответил им тем же. Едва Рэдмонд успел от них отвернуться, как перед ним вырос батарианец, преградив мужчине путь. Не дожидаясь вопроса, Джозеф сказал что пришел сделать заказ. Гуманоид, однако, не спешил что-либо с этим делать. — Я здесь, чтобы сделать заказ, — повторил Джозеф. В ответ батарианец из светил наклонил голову вправо. Все четыре глаза следили за тем, что сделает незнакомец перед ним. Рэдмонд, понимая, в каком уязвимом положении оказался и что значит это движение со стороны молчаливого собеседника, вяло улыбнулся. — Мне нужна Ксавия. — Она занята. Красноречивый взгляд батарианца обратился к танцующим, что были неподалеку. Мгновение спустя «Светило» вновь повернулся к Рэдмонду и уступил ему дорогу, совершенно не по-дружески хлопнув того по плечу. — Я бы не стал их отвлекать, — был дан совет в спину. Мышцы тела инстинктивно напряглись в тот момент, когда Джозеф наконец заметил старую знакомую. Брови сместились к переносице, взгляд стал заметно серьезнее. До него не сразу дошло происходящее на квадрате, отчего шаг стал шире и стремительнее. Чья-то рука уткнулась ему в грудь, и один из наемников практически в самое ухо крикнул «смотри», поймав в свою сторону раздраженный взгляд Рэдмонда. Стальные пальцы протеза сжали конечность незнакомца, но тот только вновь повторил «смотри». Прошло несколько секунд прежде, чем хватка ополченца ослабла, а остановивший его наемник отдернул свою конечность. Джозеф внял совету и повернул голову в сторону двух женщин, что по его мнению сцепились в драке. Только затем до него дошло, что удары не настигают цели. Драка не походила на обычный рукопашный бой. На небольшом квадрате наёмницы изгибались нарочито медленно и взмахивали всеми конечностями со скоростью делающей смертоносный выпад змеи. Худощавость и гибкость одной, естественное преимущество неустанных модифицированных мускулов другой превращали драку в плавный танец. Промелькнул выпад ладонью, грозящий ударить по сонной артерии, и отскок от него был больше сальто, чем обычным уворотом. Батлер скользнула на колене в развороте и резотрон пролетел прямо под кошачьим прыжком ушедшей от лишения нижней части ноги женщиной. Перекат, разворот на одной ноге, упор рукой в пол, чтобы в следующий же миг вскочить и снова кинуться с намерением пронзить, разрезать, подбить. Несмотря на несмертельность происходящего, они не осторожничали, явно доверяя ловкости друг друга. Резотроны скрестились, по-разному горящие и потрескивающие электричеством. Не намеревались ранить друг друга, даже не касались, но для клинков снимались некоторые негласные ограничения. Пару секунд они давили друг другу на руки, видя отблески огня и искр друг у друга на лицах. А в следующую секунду Батлер щелкнула зубами воздух около её лица с клацаньем заправского хищника. В темных глазах заискрилась лукавинка, компенсируя ограниченность не способного выдать рычание горла. «Танцоры» замерли, чувствуя друг друга всеми фибрами: свежий пот на только недавно очищенных от пыли и усталости телах; мятный привкус странного алкоголя в дыхании. Ксавия редко пила, и отблескивающий мокрым боком стакан на столике неподалеку был для неё самой неожиданностью. Тем более он был неожиданностью для её мезолимбического пути, с радостью решившего пойти налево и высвободить столько дофамина, сколько она не чувствовала последние пару недель. Может, месяцев. Но сутью было одно — обычно сдержанная наёмница стала раскованнее и опаснее. Настолько, чтобы в ответ на очевидный намёк пируэтом вывернуться за спину темнокожей женщины и символически приставить резотрон к её шее. Другая рука скользнула по боку и выше на потеху наблюдающей толпе: ставки на статус «просто коллеги» тут не делали в принципе, только если предположение не грозило парой выбитых зубов. Близость, продиктованная угрозой насилия. Впрочем, контакт в боевом танце не приветствовался — пальцы дрожали в сантиметре от гладкой блестящей ткани безрукавки и от перекатывающихся под ней мускулов. А ещё Ксавии не хотелось своими движениями говорить лишнего, способного быть истолкованным превратно. Батлер была хорошим снайпером, они прикрывали друг другу тылы… но для неё только и всего. Искры, то и дело проскакивающие между ними, летели от чужих костров. Ещё миг — они пируэтом расходятся синхронно, далеко, в разные углы, переводя дыхание и пряча лица за улыбками-оскалами. Тела танцующих изгибались, подобно змеиным. Каждое движение — продуманное и в то же время граничащее с инстинктом. Когда в воздухе начали мелькать раскаленные лезвия резотронов, все присутствующие ощутили одно и то же: опасность, красоту…нечто близкое к исступлению. В помещении горели не только лампы и лезвия, но так же и глаза смотрящих. Взгляд Рэдмонда неотрывно следил за каждым мускулом, движением длинных мышц бедер и теми, что виднелись на руках, и чья работа была видна под обтягивающей одеждой. За каждым вздохом и взмахом. За каждой эмоцией, что проскальзывала на их лицах. За жизнью, которая не просто горела, а взрывалась в Эрике. Той Эрике, чей холодный взгляд сегодня днем мог потушить даже вулкан. Это было столь же дико, сколько и естественно. Мысли резко вернулись к реальности, в которой Джозеф не бывал уже больше десятка лет. Реальности, где смерть разливается в сетях, опутавших тех, кто по неосторожности попал в ее ловушку. Реальности, где к безумию настолько привыкаешь, что делаешь его не только частью работы, но позволяешь вцепиться в себя зубами и когтями, начиная им дышать и жить. И получать от этого удовольствие. Этот мир — отнюдь не тот сказочный край безграничных возможностей и приключений, каким его представляют случайные наблюдатели. То, о чем говорила Эрика в его комнате. То, чего ей так не хватало в Нью-Кантоне, и то, к чему они оба стремились с тех пор, как их жизнь полетела к черту еще в совсем юном возрасте. Только Джозеф научился не замечать того, как паутина этой реальности вросла в его кожу, когда как Эрика позволяла той опутывать себя все крепче. И делала это с удовольствием. Заметив кивок напарницы, женщина перевела взгляд на Джозефа. Только через секунду до неё дошло, как именно он изменился. Ксавия почувствовала, как всё в комнате становится немного чужеродным, в то время как Джозеф — естественным. Если бы ей сейчас же предложили встать с кем-то спиной в бою против всех, то этим кем-то стал бы Рэдмонд. Было ли то влияние того, как скоро им предстояло во всех смыслах покинуть «своих»? Или изменения во внешности, обнажившие человека, которого она впервые увидела, сквозь наносное? Грубовато сложенный фермер остался сидеть, сложа руки, в комнате, уступив место своему злому брату-близнецу. «…твои волосы были короче». Почему злому? Только ли из-за того, что у него в глазах было больше готовности к делу? Или готовности к… Не успев понять, что делает, Ксавия стряхнула мириадами оранжевых искр резотрон на пол, усмехнулась и подманила мужчину тускло блестящими белыми пальцами. Едва ли для обсуждения дел, когда на пришельце скрестились ожидающие приёма вызова — а это он и был — взгляды. Батлер сделала символический шаг назад, разведя руки. Танец завершился, но Рэдмонд продолжил стоять на месте. Мир вокруг снова ожил, а он предоставил возможность тусклым волнам света на его лице перекатываться туда-обратно, имитируя движение мимических мышц. Она подумала, что он попросту стесняется, и ухмыльнулась этой мысли. Увидев её с Батлер… Что ж, она не раз и не два отказывала перевозбужденным после этого зрелищам придуркам, решившим нарушить ритуал «танца» банальным лапанием. Отказывала недвузначным касанием в ответ, только не за член, а костяшками кулака по переносице. На что они рассчитывали? Батлер была для неё настолько необычной, что впору было сравнивать с игрушкой. Да и она сама для темнокожей долго была скорее питомцем, ошалевшим после извлечения из клетки. Уже потом обе разглядели друг в друге их настоящих, и приятного там было мало. Взгляд Джозефа продолжал следить за Эрикой, вскоре поймал ответный. Ухмылка на ее лице… Ещё одно движение пальцев… Теперь окружающие ждали. А он слишком поздно понял, чего она хочет. Сигнал дошел до мозга через мгновение, и тот тут же уступил место инстинкту, пробужденному танцем Ксавии и Батлер. Десять лет отшельнической праздности в лоне стабильности… телу предстояло вспомнить. И тело приняло решение. Ноги медленно, но понесли его вперед. Рэдмонд желал принять участие в танце. Музыка вновь заиграла, взгляды новоиспеченных партнеров встретились. Какая-то часть Джозефа задалась вопросом, удастся ли ему сохранить свое тело невредимым. Еще ни разу он не уходил победителем в схватке с Эрикой Уильямс. Но ведь это была вовсе не схватка, верно? Теперь уже его мышцы пришли в движение. Они закружились в танце, начав изучать друг друга, как изучают партнеры в спарринге или сексе — аккуратно и в то же время настойчиво, проверяя реакцию и границы, ограничители, искусственно или намеренно выставленные за время «разлуки». Поначалу Рэдмонд боялся подпускать Уильямс слишком близко: он излишне резко реагировал на ее выпады, порой останавливая себя от касаний, или слишком далеко отклонялся. Он проигрывал на фоне более пластичной Батлер и более технически подкованной Ксавии, что до того вовсе уклонялась от лезвия резотрона. Однако танец продолжался, позволяя привыкнуть, освоится. Влиться в стезю, сокращать расстояния, делать более рискованные, резкие рывки и движения. В отличие от танца наемниц, их танец не был наполнен змеиной грацией. Он был наполнен динамикой. В их движениях была история, были дружба и противостояние, пронзающие годы. В пронесшимся перед лицом протезе сверкнула молния, когда-то осветившая джунгли на ставшей родной планете, где люди Дилларда вели их на смерть. Они практически могли слышать хруст стекла под спинами на высотке, чувствовать кровь на зубах и языке от ударов друг друга, слышать, как завывает ледяная буря снаружи здания, где двое заперто в клетке. Как хрустят кости, как их пальцы то и дело оказываются друг у друга на шее, желая задушить, и на запястьях, желая помочь подняться. Все это … без единого настоящего прикосновения. Ксавия едва не смеялась, уворачиваясь и возвращаясь. Играясь. Некоторые его хитрости она знала, и знание это будоражило — оно было её собственным. Потерянная левая рука, долгое время мучившая фантомным болевым синдромом, накладывала свой неповторимый отпечаток на некоторые выпады и удары. Кто-то однажды предложил ей придумать с Рэдмондом фирменное рукопожатие, завершающееся поворотом стальных ладоней на 360 градусов. Сейчас это имело смысл. Если бы не сбивающееся дыхание, если бы только тело никогда не уставало, она бы вечность продолжала драку. Узнавала давно забытые движения Джозефа и тут же на лёту подхватывала бы новые. Догадки и ощущения, поделенные пополам, отзывающиеся в потенциально ударенных местах настоящим зудом. Окружающее мелькало, и только лицо Эрики, ее глаза и вздымающаяся грудь, уголки губ — только они порой прибавляли в четкости и позволяли фокусироваться на себе. Эта безумная пляска теперь оставляла миллиметры между чужой кожей и одеждой. Ненадежные ограничители неистовости, появившейся в самом финале. Они обогнули друг друга: Эрика в прыжке, а Джозеф — гонясь за ее тенью. Музыка все громче била в уши, темп ускорялся, теперь это было похоже на гонку, где Уильямс и Рэдмонд постоянно менялись ролями то защищаясь, то переходя в нападение. Последние ноты, электрический шум резко стих, а Джозеф нарушил единственное правило этого танца: оказавшись сзади, он прижался к своей партнерше и одной рукой обхватил ее талию. Металлические пальцы, не способные источать тепло, оказались на ее шее, на которой Уильямс могла почувствовать его горячее, сбившееся дыхание.Я тобой играю, хочу больше ритма, музыки и сока. Привыкаем друг к другу прямо с порога, Хочу слишком много, хочу слишком много…
Музыка ещё играла у неё в голове. Как десяток минут назад она замирала, глядя в отблески искр в глазах Батлер, так и замерла сейчас. Точка невозврата. Теперь касания были тяжелыми… Полновесными. После лишь их теней сжатие пальцев, не несущее боли, разогнало по всему телу волну удовольствия, заставившее выдохнуть громко, хрипло. Влажный жар дыхания сзади. Даже не изогнувшись, она чувствовала его бёдра. Бёдра и руки. — Почему ты поверил мне? У «зачем» был бы подвох, вот-вот грозящий ударить исподтишка, ослепить, уронить на решетчатый пол и обнаружить истинную цель наблюдающей толпы — превратить упавшего ополченца в кровавый шмат. Она сказала «почему» — вопрошающее, любопытствующее. Голос был один и тот же, говорящая же стала другой. У «доверился» был бы привкус ошибки, заставшей врасплох. Открыться перед женщиной с ядовитыми железами во рту, вложить свой нож в её руки и отвернуться, лишь надеясь, что клинок окажется во враге. Она сказала «поверил» — поверил словам, рассказу, имени. Отдавала свой нож ему она, распаляя собой, а не огнём на резаке. Ээто — страшная война. Куда ни глянь — все в огне. Правильно, что она не сказала «доверился», потому что это было неправдой. Бравадой о будущем оправдывать их сотрудничество было бы глупо, пессимистичный взгляд на него размыл бы ее фундамент в ту же секунду. Уже несколько раз Джозефу, как казалось, удавалось подготовить себя к тому, что надвигалось на него. И каждый раз его предположения не оправдывались. После этого страх в нем тлел, но не разгорался. Сейчас… сейчас все живое смотрело с края пропасти на свою погибель. Рэдмонд поверил ей потому, что… — … хочу попробовать поверить тебе еще один раз, чтобы больше никогда не пытаться. Ополченец почувствовал, как женщина извернулась в том, что кто-то мог назвать подобием объятий. Ее руки легли к нему на плечи, когда взгляд Джозефа опустился к тускло освещенному лицу Эрики. На фоне темной футболки ее пальцы были похожи на кости, что на одной, что на другой руке. Такие же тонкие и бледные, как кожа. Глаза даже в этом свете были цвета лазури, выделяясь еще больше из-за коротких темных волос, обрамляющих правильной формы лицо и череп. Иногда Рэдмонд вспоминал о том, что Эрика — продукт генной инженерии, идеальный образец самой себя. Такие моменты можно было пересчитать по пальцам одной руки, которой где-то на другой планете закусывает Тень. Редкость обуславливалась тем, что в эти мгновения она была в его глазах женщиной, а не солдатом или целью, которую он презирал, которой был искренне рад. В касании, резком и жарком, заполыхала в эпилептической смене кадров перед закатывающимися глазами дихотомия смерти и жизни. Стиснувшие за плечи Рэдмонда руки редко были с ним ласковыми, чаще неся с собой смерть, но губы… Взгляд. Там был расцвет первых весенних цветов из-под снега, несущий прохладу в знойный день порыв солёного ветра и похоть. Жизнь. Первородная и дикая, выплескивающаяся наружу как кровь из разорванной клыками шеи. Так хищник продлевает свой век, забирая жизненную силу у своих жертв; так ночью безбожницы в облике суккубов берут своё у вразумлявших их днём монахов.Как бы не хотелось, мы не звери, Просто одинокие мы люди. Как бы не сжимали руки тело, Как бы не хрипело горло, Как бы не срывало голову и кожу Только сейчас, это только сейчас. Мы так долго не сможем, Просто мы ещё не доиграли…
Где-то за миллион световых лет от них заулюлюкала толпа. Эрика удивилась — звук в вакууме не распространяется — и с шагом назад поднесла к губам белые пальцы. Растерянности на лице не было и в помине. Как плавно в шаге назад двинулись ещё помнящие чужие тепло в танце и после него бёдра, изгиб улыбки — она была довольна. Но ждала, давая возможность ответить шагом не к ней, а в толпу На улюлюканье Джозеф едва ли обратил внимание. Эрика уходила в темноту дальней части зала, провожаемая взглядами его и присутствующих. Рэдмонд оставался на месте, внешне спокойный, даже уставший после пережитого за день, но подспудно подпитывающийся ее словами, движениями, легкой улыбкой. Джозеф на мгновение прикрыл глаза. Лицо Уильямс исчезло, но удавья хватка в груди так до конца и не разжалась. Он открыл глаза, и Эрика по-прежнему была перед ним. Мужчина последовал к ней. Комната, унизительно маленькая и слишком тесная для двоих. Практически первая из череды в узком коридоре, аппендиксе убежища «Светил». Через бетон и сталь к ним все еще пробивались басовые ритмы играющей в общем зале музыки, а расстояние сократилось, позволяя Джозефу чувствовать, как от дыхания вздымаются женская грудь. В движениях или взгляде не было нежности, свойственной супругам. Не было любви. Через прикосновения они словно пытались разорвать порочный круг из одиночества и отчаяния, а может быть руководствовались инстинктом, свойственным существам на грани вымирания. Рука Рэдмонда, та рука, что была из крови и плоти, легла на щеку наёмницы. Большой палец очертил линию по острой скуле, и в то же время мужчина порывисто, не позволяя сомнениям взять вверх, прильнул к женским губам с поцелуем. Она позволяла, прижатая к стене, пульсирующей от громких звуков снаружи и в такт сердцебиению, которое теперь ощущалось тяжестью внизу живота. Податливое тело, спрятанное под тонким слоем из синтетической ткани водолазки и плотной ткани штанов. Джозеф хотел ощутить его, проникая под одежду, чувствуя тепло кожи упругого живота, а затем и под округлостью грудей и налившихся сосков. Здесь все было под стать: коморка, обремененная светодиодом под самым потолком, почти на дающим света; койка, которая едва ли уместит на себе двоих разом, если только они не будут переплетены в клубке, точно змеи. Но за грацией хладнокровных — это к Батлер, чей взгляд среди многих провожал их сюда. Джозеф же прижал Уильямс к себе чувствуя, что еще чуть-чуть — и он вопьется в бледную кожу зубами, как теперь впились пальцы в упругие женские бедра, за которые он женщину и притянул. Даже так, сквозь ткань, он чувствовал жар между ними. Единственное, что заставило его оторваться от пухлых губ итальянки — желание взглянуть той в глаза, когда рука скользнула вниз, проникая вглубь ее штанов. Она позабыла, каково это: желать и быть желанной до дрожи в коленях. То, что происходило, было пропитано спешкой, неумолимостью и желанием слиться воедино прямо здесь, прямо сейчас, ради одного чужого тепла в руках, согревающего собственные остывшие внутренности. Завернуться в чужую шкуру, проникнуть под кожу, ведь внутри у всех людей одно и то же. Пока ещё можно. Пока ещё возможно. Взгляд в глаза был неожиданным. Напоминал, кто они и что они. Эрика воспротивилась, ухватив его за руку и грубым рывком спустив ниже, глубже, чтобы запястье прижалось к низу живота, а пальцы достигли цели. Она вскинула бёдра, выгнулась, приподнимаясь на носках и снова завладевая его ртом. Стала ближе, теснее, заполняя собой всё пространство, обхватывая сначала за шею, за щекочущие пальцы только недавно остриженные волосы, за плечи. Сжавшиеся бёдра стали сигналом, что пальцев уже было недостаточно. Одной рукой она задрала его футболку и ахнула, стоило его уже влажной ладони резко вынырнуть из-под ремня. Эрика хотела содрать с ополченца и с себя теперь только мешающуюся ткань. Темные волосы растрепались, бледные щеки тронул румянец лихорадки. Обнаженную грудь щекотали волосы на его. Ей было хорошо. Правильно. Через поцелуи он глотал ее стоны, ощутив, как напрягаются женские бедра, между которых были влага и тепло от прилившей в возбуждении крови. Эрика подалась вперед, и вот уже тонкие пальцы блуждали под его футболкой. Будто таким образом она проверяла его на соответствие дресс-коду, а Джозеф ему, естественно, не соответствовал. Как минимум он был одет. Все еще влажные пальцы теперь путались среди ткани. Нельзя было допустить досадной паузы, заставляющей отвлечься от того, в чем хотелось забыться. Рэдмонд не знал, почему они решились на это. Возможно виной тому был алкоголь, который со слюной передавался ему от Эрики, и сделал выбор за нее. Возможно из-за того, что оба знали о необходимости придушить слабую надежду, что им удастся сделать больше трех шагов за пределы убежища и не быть размазанными по земле прямо возле входа. Возможно да, раз уж ее в них вдохнула эта встреча, и они оба готовы были лелеять и взращивать ее словно общего ребенка. А может быть будущее было наградой, которую они не могли принять, потому что заслуживали одиночества до конца своей чертовой жизни. Джозеф не думал об этом. Сейчас перед ним была практически полностью обнаженная, генетически модифицированная — «идеальная» — женщина, чьи упругие соски упирались ему в грудь, чьи стройные, но сильные ноги сжимали его ладонь. Руки Уильямс расстегнули его ремень так, будто это было совершенно привычное для них дело. Пара неловких шагов с утягиванием за собой привели к падению на кровать. Снова пряжка ремня, одежда — человеческое приличие стало рудиментом, мешающимся им обоим. Прошедшая по телу волна жара при проникновении стала поводом запрокинуть голову, избегая зрительного контакта, и громко застонать, возможно, не слыша слов, не слыша знакомого голоса. Ведь потом они пожалеют, разум проявится через пелену животной страсти, тягучая лава станет стылой водицей, уныло капающей с подтекающего крана, а кольцо на безымянном пальце — или место, где оно было — станет жечь. Но это позже, когда места, где Рэдмонд сжимает стальные холодные пальцы, где зубами оставляет следы, где сминается под спиной покрывало, ускользающее из-за грубых рывков члена внутри, станут истекающим стыдом нового вида ранами. «Жив» — торжествует радостная мысль, бьющая набатом вместе с его ритмичными движениями. «Он жив, я жива, мы живы». — снова стон и вскрик, глушащийся укусом в плечо. Казалось, кольцо на пальце заставит его стыдливо отводить взгляд или прятаться от нее за поцелуями, за желанием прижаться к ней, щекой ощутив непривычно короткие волосы. Но Джозеф смотрел, как от удовольствия напрягаются вены на шее Уильямс, как из губ, не занятых поцелуем, вырывается стон. Она же на него не смотрела. Может быть так было лучше. Не позволяя прохладе скользнуть к разгоряченным бедрам Эрики, Рэдмонд изучал ее тело губами и пальцами. Чувствовал, как от нее сильно и приятно пахло, как его спину, покрывшуюся испариной, приятно холодит. Секс не напоминал занятие любовью, а скорее борьбу. Не нежность, а гнев и страх, неправильное — но удовольствие. Слияние тел, но не душ. Он впивался в нее губами и зубами, а Эрика принимала, сжимая ногами его бедра. За дверью комнаты кто-то ходил, музыка продолжала играть, слышались разговоры. Но Джозеф был настолько возбужден, что ему было даже плевать на стоны, которое слышали с той стороны. Повинуясь происходящему, Рэдмонд все же закрыл глаза. В комнате было настолько темно, что особой роли это не сыграло — исчезли только красные отблески на вспотевшей коже и влажных губах лежавшей под ним женщины. Он все еще чувствовал, как ее грудь колышется вместе с каждым толчком, как отныне не только ноги прижимают его к ней — «глубже» —, но и бледные пальцы из кожи и стали впиваются в его спину. Как они жмутся друг к другу, и Эрика касается плеча сначала губами, а затем обнажает зубы, впиваясь в кожу. Как мышцы сокращаются, и ему становится узко. Кожа, тёплая, мягкая, перекатывающиеся мускулы, жаркое дыхание, сжимающие его тело её ноги, напряжение, вдруг взрывающееся перед глазами мириадами искр. Эрика снова застонала, до побеления стискивая пальцы на спине Джозефа. Она молила ещё немного, ещё чуть-чуть этой вечности, где ярко и хорошо. Откуда не нужно возвращаться в сухую, но всё же стылую комнату-камеру, где света больше даёт красный замок на двери, чем светодиод на потолке. А он… Он словно потерялся в ней. Он никогда не чувствовал мягкость женского тела так отчётливо, никогда не вкушал столь сильного вкуса, глубоко её целуя. Где-то на другом конце вселенной он чувствовал, как она сжимается и обнимает его, и в то же время сам сжимался и обнимал… Напрягался и расслаблялся, покачиваясь на волнах размеренного ритма. Его подбрасывало то вверх, то вниз. То он чувствовал, что вот-вот кончит, то снова отпускало. Она проникла в его голову, а он в её. Страх, который они делили; страсть, которую они сегодня породили — всё это было одно на двоих, и разделенное пополам, было не столь страшным и всепоглощающим. Сплющенные лёгкие расправились со вдохом. Она закрыла глаза, не давая помещаться в голове больше, чем одному моменту. В каждом был удар сердцебиения, отмеряющего жизнь, хриплый вдох или выдох, утихающая пульсацию внутри и снаружи: на шее и плечах. И время до момента, когда придётся снова заглянуть в глаза Джозефа. И что хуже всего — увидеть там, как и в своих, удовольствие. Он даже не предпринял попытки отстраниться, оставаясь в женских объятиях и чувствуя дыхание Уильямс на своей шее. Перед глазами вновь возник мрак комнаты. Алый свет плясал на разгоряченной коже наемницы, но не было отблеска в ее зрачках — веки были опущены. Рэдмонд отстранился, наконец позволяя прохладе коснуться своих и ее бедер. Электронные ноты, пробивающиеся через бетон, совпадали с ритмом учащенного сердцебиения. Койка, на которой разместились старые знакомые, теперь пахла ими: похотью и потом. Для двоих, расположившихся рядом, места на ней не было. Несколько мгновений они провели в той же позе, а затем ополченец перекинулся через Эрику, садясь и занимая край койки. Дыхание замедлялось, а ступни ощутили под собой смявшуюся и потерявшую тепло тела одежду. Повернув голову, Джозеф окинул взглядом женский силуэт. Слова были лишними, как и нежность, свойственная влюбленным. Секунда — и Рэдмонд отвернулся. Настала его очередь избегать женского взгляда. Теперь в комнату пробивались только звуки снаружи, больше не пробиваясь в ответ изнутри. Пыль липла к вспотевшей коже. Ощущение было не из приятных и только подчеркивало неправильность его и её обнаженности. Но женщина не шевелилась, даже когда почувствовала, что Джозеф отстраняется и садится на край. Бедро ещё ощущало его тепло, места здесь было и вправду удивительно мало. Тишина. Точно в туалете дрянного клуба, где стены расписаны маркерами и пахнет не лучшим проявлением органического организма. Те же пронизывающие крики музыки, разговоры снаружи, и только наркотик или секс может скрасить, по сути-то, отвратительную низкость происходящего. Не знай она, что это бункер… — Мы найдём их. Они будут живы: перепуганы, но живы. Он вернётся во Францию, я отправлюсь на лечение и вернусь на Нью-Кантон. Мэл… Я думаю, он не будет против. Если его уже захватили, то Цитадель наверняка ещё не тронута. А Элейн любит его. Отстроим дома, дети будут расти, отправятся учиться. Еле слышимо засвистели поршни карборундовых «связок» и винтики, когда женщина приподнялась на локте. Белое тело мерцало в темноте. Звучала сказка, рассказываемая шёпотом на ночь ребёнку, которого здесь не было. — Помнишь Фрэнка? Фрэнка Милоша. Он сказал, что надежда выражается в самых разных формах. — Эрика перевела взгляд на спину Джозефа, снова ощущая реальность. Она не могла различить все шрамы, видела лишь бугристость спины. Точно все мускулы напряглись и воспротивились сказанному. И она сама воспротивилась. — Прости. Мне было нужно это. «Потому что ты сейчас уйдёшь, и я умру ещё до боя завтрашнего утра, если будет больше не во что верить». Потому что надежда, подаренная им, стала роскошью, а о том, что цели у них нет, что просто рыскать по соседним бункерам — план не из работающих наверняка, она не хотела думать. — Тебе лучше уйти. Она приподнялась, намереваясь поднять край тонкого одеяла, отвернуться к стене, завернуться в него плотным коконом. И замереть в ожидании забытья, бесцветного и запыленного, как всё вокруг.