***
Почему она здесь? Почему не улетела до того, как все это началось? Лия неслась к нему, а Джозеф был прикован к своему месту невыносимой тяжестью осознания того, что это значит: даже самые уверенные предположения не могли выдержать реальности. Он видел, как она уезжала с фермы. Знал, что оставалась неделя. И все же… — … Нюквест! Тонкие руки — «она исхудала» — с необычайной для ее состояния силы обхватили панцирь «Феникса». Джозеф чувствовал, как тело девочки сотрясается от слез и слов, с трудом пробивающихся через эмоции, вихрем заставившие ее понестись в объятия мужчины, чье лицо ей было хотя бы просто знакомо. Несколько мгновений он продолжал стоять, и только чуть позже его ладони — металлическая и покрытая кожей и плотью — аккуратно легли на ее плечи. — Все хорошо. Какая чудовищная ложь. Кто-то из подростков отвернулся. Кто-то ушел к себе в комнату, заливаясь слезами. Каждый из них наверняка мечтал о том, что двери технического этажа рано или поздно раскроются и впустят сюда их родителей, готовых на все ради того, чтобы спасти детей. Что не нужно будет больше гадать: сирота ты или нет, живы твои родители/братья/сестры, или лежат так же, как лежат не успевшие укрыться от ударов люди на верхних этажах. Но двери открылись — и там не было их отцов и матерей. Лия же… кажется даже не заметила, что отчаянная и искренняя мечта многих стоит рядом с человеком, которого она бросилась обнимать в первую очередь. И который игнорировал ее практически всю жизнь. — Ты должна была улететь, Лия… Мне жаль. — Тихо произнес Рэдмонд и наклонил голову к макушке девочки. В этих словах было столько же недоумения, сколько сожаления о том, что ей этого сделать так и не удалось. Они простояли так некоторое время. Джозеф ощутил взгляд напарницы, устремленный на разворачивающуюся перед ней сцену, на него, на Лию. Он практически слышал, как хрустит осколками сердце женщины, оставшейся на обочине встречи с дочерью, ради которой она готова была убить всех, кто встанет на пути. Их взгляды встретились, оба ошеломленные. — Эри…Твоя мама здесь. Такие простые слова. Такой примитивный способ сообщить о том, что она жива и стоит рядом ребенку, который свою мать давно похоронил, и которая даже после «смерти» продолжала оказывать влияние на их семью. Как-только Лия слегка ослабила объятия, Рэдмонд сделал шаг назад. Отчасти из-за того, чтобы Лия увидела наконец Эрику. Отчасти из-за того, что первичный ступор прошел, как прошло и щемящее сердце облегчение и скорбь, и он сделал, что делал всю сознательную жизнь девочки: отступил. Отстранился. — Она пришла за тобой. «А ты свою часть сделки выполнил, Джоуи» — внезапно пронеслось в голове с насмешкой, свойственной когда-то Нилу, а не ему, — «теперь ты один.» На щеках выступили желваки. Не он воссоединился со своей семьей. Не ему суждено было сейчас обрести блаженную определенность. Теперь, как подсказывали сердце и разум в унисон, ему предстояло разбираться с этим самостоятельно. Потому что на месте Эрики он бы никуда не пошел. Не могло быть и речи о том, чтобы обменять этих детей на билет отсюда, потому что теперь это был не просто товар или груз. А значит, что он останется здесь и… Нет. Даже при том, что девочка не была для него дочерью — Рэдмонд мог быть счастлив. Даже за всем отчаянием при осознании того, что она здесь и что пережила, она была ж и в а. Просто ей не повезло стать человеком, чье появление отныне определяет не только бессмысленность любых предположений о настоящем положении дел, но и вектор поиска его семьи. Потому что... «Ты свою часть сделки выполнил, Джоуи.» Джозеф отступил, но после заветных для любого здесь ребенка «твоя мама здесь» никто из Уильямс не двинулся с места навстречу друг другу. У Эрики просто не было сил, не после этого пронзающего непониманием без единой капли радости взгляда. В голове на секунду зашумело: она поняла, что не дышала всю сцену. — Это ты? — тихо, слишком тихо, чтобы в голосе девочки были слышны эмоции. Эрика не знала, насколько дружеские отношения связывают их. Судя по паре оброненных Джозефом фраз о дружбе с его сыном, о том, что именно во Франции она проводила дни перед отлётом — достаточно. Наёмница именно сейчас в полной мере ощутила опустошение от понимания, что это Джозеф видел больше её. Это он видел, как Лия взрослела, как из ребёнка становилась нескладным подростком, а теперь и юной девушкой. Это к нему она кинулась. Её волосы по-прежнему были длинными, сейчас завязанными в хвост. Лия выросла, теперь будучи с ней почти одного роста. Мокрое лицо потеряло детскую пухлость. Линия челюсти и губы отца, но глаза… Полные непонимания голубые омуты. Чувствуя комок в горле, женщина с тюремной татуировкой на голове, в покореженной броне не Альянса, смогла только чуть наклонить голову. Она не отрывала взгляда от лица дочери, продолжая впитывать любую эмоцию, движение малейшего мимического мускула, ливнем проливающихся на потрескавшуюся от долгой засухи землю её чувств к семье. А потом внутри что-то с тонким стеклянным пением треснуло, и она шагнула вперёд. Конечно, она ничего не понимала. Не тогда, когда их разделяло расстояние. Кевлар, арамид, корунд и керамика крепко обняли Лию, стальная рука легла девочке на затылок, родная же охватила за спину. Она не видела ни взглядов подростков, оставшихся немо наблюдать за их воссоединением, ни лица напарника. — Лия, — имя ложилось на язык гладко и правильно, голос наёмницы дрожал. — Доченька, я так рада… Ты не должна быть здесь, не должна. Но я… Я так боялась, что ты где-то наверху, что ты… Видят боги, слишком сильно билось теперь ожившее сердце и слишком сильно затопило облегчение и радость, чтобы заметить даже воткнутый сейчас в спину нож или рухнувшие стены всей чертовой Академии. Потому она не заметила, что дочь не обнимает её в ответ. Что она застыла истуканом, обратившим вопросительный взгляд снова к Джозефу. Ещё несколько секунд бормотания обнявшей её женщины — и туда прокрался страх. Даже слёзы перестали течь. — Как? — голос у Лии прорезался, заставив Эрику только крепче обнять её. — Как ты… Вы… — Тш-ш, — белые пальцы, напоминающие кости, ласково погладили девочку по голове, пропустили пряди чёрными в неверном свете ручейками. — Теперь всё в порядке. — И для неё это была действительно правда. В этот миг, в эту минуту. Лия сначала неуверенно, но потом дёрнулась в сторону, заставив её мать расцепить руки. Та только теперь заметила, что объятье стало хваткой. Но продолжала мягко улыбаться. — Как ты… Почему сейчас? — младшая Уильямс с мольбой снова взглянула на Джозефа, ища там насмешку, призрак злой шутки. Но он молчал, не предпринимая попыток вторгнуться, и его глаза были печальными. — Это невозможно, — перевела взгляд на Эрику. Улыбка той чуть померкла, но она всё ещё была рада. И радость эта начала истончаться с каждым следующим словом Лии, которая начала говорить всё быстрее, дрожа от переполняющих её эмоций. — Это невозможно. Ты же так давно не… Ты пропала, а папа искал тебя, он постоянно тебя искал, он так долго, и бабушка, и дедушка, и все… И… Все думали, что ты умерла! Девочка схватилась за голову. Было похоже, что она в ужасе, но нет — мысли просто раздирали её голову, противоречащие сами себе. — Но я здесь, — неожиданно робко произнесла Эрика. — И ты одна здесь? Где Мэл… Где папа? — Да он умер! — вдруг закричала младшая Уильямс, больше не в силах сходить с ума от боли. — Он там остался! Наверху! Когда пришли эти… Эти… Он остался, чтобы мы ушли, но всё вокруг рушилось и падало, и он не смог уйти, — теперь она не дрожала. Лию била лихорадка, не становящаяся, однако, истерикой. — А ты здесь! Почему?! Обвинительный крик ударил в грудь вместе с простой мыслью — Лия не рада её видеть. Осознание его смерти ещё не дошло до Эрики. Не тогда, когда Лия перепугана и сползла по стенке вниз, не замечая, что джинсы моментально намокли, продолжала, заикаясь, спрашивать одно простое слово: «почему?». Женщина тоже опустилась на колени, теперь мягко попытавшись взять дочь за руки. Но та со внезапной злостью, если не с яростью, оттолкнула их, и притянула к себе колени. Слишком большой шок превратил её из подростка в ребёнка, который верил, что если её не видно — значит, ничего здесь нет, и её тоже нет. Но Эрика попробовала ещё раз, и тогда Лия увернулась, оттолкнулась руками от мокрого пола и вскочила, чтобы убежать вглубь коридора. В ту же дверь, из которой появилась. Дребезг стали о бетон заставил потолок осыпаться тончайшей пылью и наступившей тишиной. — Вы пришли только за ней? — неуверенно произнес кто-то из детей, переводя взгляд с одного застывшего бойца на другого. Эрика его услышала, но не услышала. Перед глазами ещё было лицо дочери. Надежда, которая питала её всё время до появления в Академии, разбилась. Не так, как если бы она узнала, что Лия мертва. Но всё равно разбилась, пропала, оставляя на языке привкус разочарования. Он имел вкус пыли, сейчас плавающей на поверхности воды у их ног тонкой плёнкой. Из-за дверей приглушенно доносились разговоры и плач, и не было ясно, плачет ли среди них её дочь.***
Всё это время он стоял в стороне, слушая Лию и её мать, чувствуя, что ему здесь не место. Но куда ему было идти? Вода под ногами заплескалась вместе с тем, как Джозеф сделал ещё один шаг назад. В голове, без всякого на то желания, возникло лицо его собственной дочери Камиллы. Кажется, Рэдмонду довелось видеть, чем могла бы обернуться их встреча. Они с Лией были даже чем-то похожи друг на друга: глаза, унаследованные от матерей, болезненность, с которой они могли говорить о своей семье... И ненависть к одному из родителей за то, что их бросили. Взгляд нашёл Эрику, беспомощную перед этой обидой. Та ласка и любовь, которые она пыталась демонстрировать неумело, в противоположность своему умению отталкивать и убивать, отскакивали от Лии так же, как отскакивают капли дождя от зонта. Та просто не знала что с ней делать, как не знала и старшая Уильямс. Девочка взглянула на него, ища помощи. Джозеф же не мог предложить ничего кроме ответного взгляда. "Где папа?" "Да он умер!" Сознание моментально онемело, не давая проникнуть в себя этой новости в полной мере. Знание о жизни не должно ограничиваться смертью — такой вывод сделал для себя Рэдмонд несколько лет назад. Но все возвращалась к тому же, откуда и началось. Мужчина отвернулся от Уильямсов и с усилием потёр глаза, будто пытаясь стереть с лица липкое чувство опустошения. — Вы пришли только за ней? — Нет, — помедлив ответил Рэдмонд, все ещё смотря вслед Лие. Затем его взгляд переместился к подростку, который задал этот вопрос. — В одном из рюкзаков есть батончики и газировка. Возьмите всего по одному и отнесите остальным. Через час снова соберёмся здесь и обсудим что делать дальше. Тон, с которым это сказал Рэдмонд, не терпел возражений. Нужно было дать этим детям хоть что-то кроме страха и боли, пусть даже этим "чем-то" станет сахар. Когда упаковки от закусок зашуршали вместе с тем, как множество пальцев до них дотянулись, мужчина подошёл к напарнице. Она все ещё смотрела своей дочери вслед, будто надеясь, что ей показалось. Что все прошло не так, как прошло, а перед глазами просто фантазия реализовала худшие предположения. "Нет, это — отвратительная в своей бескомпромиссности реальность". Вместо того, чтобы говорить очевидное; что происходящее — это слишком много для пятнадцатилетней девочки; что ожидания редко соответствуют действиельности; вместо всего этого Джозеф положил руку на плечо женщины, будто это была скромная попытка вернуть её к реальности. — Не спеши. Я с ней поговорю. Вскоре в руках оказались один из последних батончиков и бутылка. Рэдмонду не хотелось этого делать. Он не знал Лию, и уж точно не планировал быть посредником в отношениях кого-то из Уильямсов. Печальный опыт его научил, как ожег научит даже самое тупое животное не подходить к огню. И все же Джозеф проникся сочувствием к обеим. Он знал что будет с девочкой, если у неё отнимут возможность сказать своей матери что-то кроме того, что уже было сказано. Как это может разрушить её жизнь. Он так же видел в Эрике себя, как если бы оказался в той реальности, где нашёл Камиллу. И именно поэтому у него в руках был предлог, а в голове — возможное начало диалога с младшей из Уильямсов. Нужно было только чуть-чуть подождать. Дверь в её "комнату" открылась только спустя десять минут после того, как была с хлопком закрыта. Джозеф нашёл её в скромном помещении, которое раньше было раздевалкой. К стальным шкафчикам с одной стороны биотики перетащили скамейки, таким образом сделав хоть какое-то подобие широкого ложа. Они спали здесь, подложив под головы комки одежды. Но сейчас дети были в других помещениях, и она свернулась, поджав к себе колени и прислонившись плечом к холодному металлу дверцы. — Ты можешь ничего не говорить. И даже не смотреть. Я прошу только послушать. Еда была поставлена рядом с Лией, а сам Джозеф остался стоять около двери, прикрыв её для того, чтобы их разговор остался в этом помещении. Впрочем, если бы какой-то специалист по поведению трезво оценивал происходящее здесь, то мог бы сказать с уверенностью — Рэдмонд в любую секунду готов сбежать, делая над собой невероятное усилие только для того, чтобы остаться стоять на месте. — Малкольм любил тебя. Он не был идеальным, но он любил тебя. Так же и твоя мама. Она не та женщина, которую ты могла помнить или представлять. Но она тебя любит. Мужчина сделал паузу, вглядываясь в силуэт своей молчаливой собеседницы. — Не существует... такого уравнения, с которым происходящее станет хоть чуть справедливее. Нет формулы, которая утверждает "пусть Эрика Уильямс остаётся мертва, а Малкольм Уильямс окажется жив". Нельзя компенсировать чью-то смерть чужой жизнью, Лия. У нас остаётся только то, что остаётся. Ты потеряла отца, но твоя мать все ещё жива, и она пришла за тобой, потому что ей не все равно. У неё были причины... исчезнуть из твоей жизни. Но ей не все равно. Дай ей шанс, иначе ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь. Джозеф смотрел на девочку, не ожидая от неё понимания, но все же надеясь на него. Чем дольше тянулось это молчание, тем больше Рэдмонд чувствовал в себе зачатки раздражения. Совершенно незрело он начинал злиться на Лию: на то, что она успела потерять только отца, и все ещё имела возможность обнять мать, однако отталкивала ее; что они чуть не погибли, пытаясь дойти до академии чтобы в том числе рано или поздно найти ее, а когда нашли — стало не только лучше, но одновременно и хуже тоже; даже на то, что она не улетела! Но больше всего Джозефа раздражало, что в этом не было её вины. И он злился на ребёнка просто потому что был беспомощен во всем, за что сейчас брался. Лицо мужчины становилось мрачнее с каждой секундой, борьба с абсолютно иррациональным чувством — все сложнее. — Ей не всё равно, — прошептала девочка, пробуя эти слова на вкус. Она не смотрела на мужчину. Могло показаться, что она его не замечает, окруженная преградой собственных рук, сгорбленных острых плеч и выступающих через ткань тонкой футболки позвонков. Пока что она могла согласиться только с одним: её папа любил её. Но недели, проведенные здесь, переубедили во втором. Словно он не был идеален. Его отсутствие долгими ночами… отсутствие другими ночами, когда он был дома, но был за закрытой дверью спальни только с бутылкой чего-то крепкого и своими мыслями. Его недовольство её новым цветом волос — ярко-синим — после установки имплантов, рассорившее их на несколько дней. Пропущенное им выступление. Ещё одно. Мелочи, по капле строившие между ними стену изо льда. Мутную преграду, искажающую взгляд и предупреждением леденящую пальцы при попытке разбить. Как это всё стало незначительно сейчас. Он остался наверху, и пустое место пришлось срочно прикрывать худой позолотой других воспоминаний. Лия даже не понимала этого. Человеческое сознание могло быть очень гибким, вытесняя противоречивости. Много ли он знал? Может быть, чуть больше, чем она предполагала. Они с папой были знакомы ещё до неё, Лия знала точно. Как и с Элейн. Он выдал одно честное утверждение. Маловато, чтобы внять словам мистера Нюквеста. По крайней мере, так, как ему виделось. Чтобы она поднялась, полная раскаяния и сил прощать женщину где-то там. В груди опустело, но не чтобы вмещать что-то новое. Её. Её переживания, её причины, её любовь, что бы она ни значила. Не была бы Лия так опустошена, она бы разозлилась. — Уйдите, п-пожалуйста, — чуть повысив голос, произнесла девочка. Ей искренне этого хотелось. Только увидев Джозефа, она не подумала, но скорее почувствовала про Элейн и Леона. Про Андре, Стефана, даже странноватую Ивонн. От одного живого тянулись многочисленные ниточки, дёрнув за которые, можно было узнать про других. Но сейчас спрашивать о них совсем не хотелось. Вместо надежды чёрные холодные пальцы на грудь клал страх услышать что-то ещё… невыносимое. Лия чувствовала, что теперь слёзы точно закончились. Она и хотела бы зайтись в рыданиях, в бессилии после них легче отходилось ко сну. Но в глазах было сухо, только плечи вздрагивали от беззвучной икоты. И пальцы подрагивали, когда девочка обернулась. Слепой пятипалый паук ладони мягко накрыл еду и подтащил, пряча за телом. Когда младшая из Уильямсов попросила его уйти, он даже испытал облегчение: ему разрешили бежать. Их взгляды встретились в последний раз перед тем, как Рэдмонд скрылся за дверью, и в глазах Лии уже не было слез. В них было что-то смутно знакомое, что-то, что заставляло уйти быстрее, лишь бы не смотреть в них и дальше. — Через час мы встречаемся возле выхода. Приходи. Он сказал это сухо, безапелляционно.***
— Не спеши. Я с ней поговорю. Эрика поднялась с колен и посмотрела на напарника. Она сделала шаг вперёд к Лие, а в ответ она убежала. Инстинкт подсказывал закрыть на это глаза и попробовать снова сократить расстояние. Обычно она отступала, если человек не шёл навстречу. Но это были люди её возраста… обычно, чужие. Не кровь от её крови. Этот же инстинкт чуть было не оттолкнул Джозефа, решившего пойти вместо неё. Распознал угрозу. Напомнил, что у них с Лией больше общего, хотя они ничем не связаны. Совсем не так, как она с ней. Вдруг так и останется, если сейчас с ней поговорит не она? Но разум остановил готовящуюся подняться и опуститься на плечо мужчины руку. Разум же заставил не преграждать ему путь. Вечно холодная часть, плевавшая на эмоциональный цирк, пожаловалась на усталость после всего-то часового сна и сырость вокруг. За неимением лучших вариантов, наёмница отдала ей бразды правления и повернулась к оставшимся биотикам. — У вас есть что-нибудь сухое, во что можно переодеться? — Ребят, не сейчас, вы слышали моего напарника, — вот и весь ответ на робкие попытки заговорить. Через час она будет способна к человеческим взаимодействиям. Через пятнадцать минут, в которые позволит любой безумной мысли течь через голову и уходить самостоятельно, и сорок пять, в которые переоденется и найдёт силы поговорить с Джозефом и дочерью. Судя по лицу девушки, отдававшей ей сухую рубашку и штаны, спрашивать об их прежнем владельце было бы бесчеловечной ошибкой. Закрыв за собой оказавшейся, судя по сваленной в кучу мебели, бывшим складом, она выглядела для себя один стол. Туда отправились элементы брони. Осталось избавиться от облегающего арамидного комбинезона с микрокомпьютером. Расстегнув его до низа живота, она наконец получила возможность осмотреть раны, оставшиеся после боя в лесу. Судя по тому, что комбинезон оказалась порван в паре мест, посмотреть было на что. Пальцы прошлись по ребрам, тёплым и багрово-фиолетовым, скользнули по животу. Дошли до простого белья, являющегося спортивным — иного женщины в бою под броней и не носили — и остановились. Потому что то, что нащупали, на человеческом теле попросту не могло существовать. Только в виде протеза вроде её руки. На груди между шрамов, в районе сердца и лёвого легкого, из кожи выступали шершавые ободки двух имплантов. Затаив дыхание, наёмница дотронулась до одного и вздрогнула — пальцы не нашли преграды. Они скользнули внутрь, но внутри не было мокрой от крови плоти, только шершавая металлическая резь… точно туда должно было что-то вставляться, соединяться, как болт и гайка. Если бы они были раной, то глубокой и открытой. Аккуратно проникнув глубже, она смогла дотронуться до собственной кости. И не обнаружила ужаса по этому поводу. Только удивление. Она включила фонарик, чтобы подробнее рассмотреть импланты. Кожа вокруг них уже почернела. Наверное, не темней ребра синяками, была бы всего лишь серой. Сосуды проявились синим, точно вены на нежной коже запястья. Надо всем желеобразной плёнкой поблескивал панацеллин. «Я слишком долго была на Земле». Эрика посмотрела на протез. Все ещё кристально-белый. Надолго ли? Она чувствовала, что если сейчас сядет и отдастся потоку мыслей, то не найдёт прежнего покоя. Дверь скрипнула. Руки едва дернулись, но застегнула рубашку наемница неторопливо. Слишком чистая для такого тела. В броне она чувствовала себя уютнее. — Без брони ты будто голая. Не желая подшутить, но делясь наблюдениями, неожиданно вошедший Джозеф сел на ближайший шкаф с каким-то техническим барахлом. Ему хотелось стянуть с себя панцирь "Феникса", чтобы сбросить хоть какой-то груз с плечь. Естественно, оригинальная цель не была связана с физической нагрузкой, но все же отдохнуть было бы приятно. Однако стоило пальцам дотронуться до покрытой царапинами поверхности брони, мужчина остановился. Он поднял глаза к напарнице. — По поводу Малкольма... Что Джозеф мог сказать? Что ему жаль, раз её муж и его давний знакомый лежит где-то над ними, раздавленный бетонной плитой или с простреленной головой? Что он умер как герой, но оставил девочку, которую должен защищать, одну? Что теперь не имеет значения, сколько лет Эрика отсутствовала в его жизни, ведь встретиться им больше не суждено? Мысли понесли Рэдмонда в самые мрачные места, а в комнате тем временем стояла тишина. Но Уильямс должна понять. — Я не знаю, что тебе сказать, —негромко произнесла Эрика. — Ты говорил, что Лия улетела, но она здесь. Ты ошибся, хотя не был в ужасе. Она младше тебя, она... Ей могло попросту привидеться. Я не могу в это верить. Пока не увижу его. «Его» как человека или «его» как тело? Уточнения были бы лишними. Судя по склоненной голове. Джозеф не стал ничего говорить, хотя ответ в его голове появился сразу: если бы Малкольм был жив, он бы обязательно был здесь. Даже если бы крови в нем осталось на стакан, этот упрямый баран дополз бы до подвала. Такой человек. Такой был человек. Впрочем, каждому нужно во что-то верить. Она обернулась, чтобы сначала упереться руками в край стола, а потом и легко подняться и сесть на него. От брони на Эрике остались только ботинки: тяжёлые, до середины голени, с магнитной подошвой. Но хотя бы непромокаемые. — Предлагаю сделать так: возьми Лию и уйдите отсюда. Спрячьтесь в городе, где-нибудь. А я останусь с биотиками и вызову... «Жнецов». — Батарианцев, — спокойно вылетело слово против её воли. — Кстати, как она? Лия. — Уже немного беспокойнее, подняв глаза на мужчину. — Стоп, ты о чем вообще? Мне уйти с твоей дочерью, чтобы... Чтобы что? Чтобы вернуться с ней же, когда прилетят работорговцы, и все равно вступить в неравный бой только с тем условием, что ты уже будешь мертва? Рэдмонд нахмурился, откровенно не понимая, почему женщина предлагала именно такой план. Он не был чем-то, что в его представлении могла предложить Уильямс. — Лия? Ужасно. Она не имеет ни малейшего понятия о том, что делать, как быть и даже что чувствовать. И ты, видимо, тоже, раз предлагаешь план, больше направленный на то, чтобы никогда с ней больше не разговаривать. После одного провала. В голосе появилось возмущение. Одна неудача, а Эрика вновь готова бросить девчонку ради более понятной для неё бойни. — Не пойдёт. Нам нужен другой план. Губы сжались в тонкую полосу. Да, нужен был. Но помимо прилёта батарианцеы какие возможности получить корабль у них были? Стоило подумать о... — ... У нас все ещё есть дети-биотики. Сколько их осталось в живых — батарианцы не могут знать. И если исчезнет всего одна... "Они и не узнают" Джозеф замолчал, предоставляя собеседнице самой закончить эту мысль и глядя на ту мрачным взглядом исподлобья. В ответ на хмурость и недовольство она проявляла удивительное терпение. Под конец и вовсе выгнула бровь. Эрика удержалась от насмешки в голосе, когда ответила. Наоборот, начала спокойно. Нет, действовать нужно было осторожнее. Убивать напарника как помеху не хотелось. — Джозеф... Ты меня слушал? Я буквально предлагаю то же самое. Никакого боя не будет. По меньшей мере, так, как ты понимаешь, — наемница начала вдохновенно врать. — Они прибудут на шаттлах, начнут погрузку детей. Работорговцы редко берут с собой много людей. Обычно на такие заказы отправляется отряд наёмников, чтобы не только отдать груз, но и эскортировать перевозку. Не стоит рассчитывать на большое сопротивление: я быстро сверну кому-нибудь шею в пилотном отсеке и угоню один. Уничтожу трекер, отобьюсь от погони. И вернусь за тобой и Лией. Для Эрики всё звучало складно. «Я даже думать не хочу, сколько крови придётся пролить за студентов.» Она говорила это только вчера. Джозеф притих и слегка отклонился назад, всматриваясь в лицо своей напарницы. Он не спешил с ответом по простой причине: сказанное Эрикой выбило его из колеи. Конечно, она согласилась с ним, и даже предложила более или менее действенный вариант развития событий. Но ведь только вчера, не зная о присутствии среди этих детей Лии, Уильямс готова была защитить студентов. Не слишком уверенно, но не продать, не подставить или подвергнуть риску — защитить. Это было в ее взгляде, в том, как она посмотрела на него. Все было бы хорошо, если бы она хоть бы чуть-чуть засомневалась. — Да… — Рэдмонд произнес это нарочито медленно. Так же, как и кивнул, сопроводив свой ответ долгим взглядом. Она пыталась его подставить? Ведь для нее не имело смысла рисковать собой и дочерью ради призрачной надежды найти семью Ноквестов в бескрайнем пространстве галактики. Им бы отправиться на базу, и дело с концом. С другой стороны, жестом доверия могло быть, что Лия остается с ним. Как подопечная, а в случае скверного развития событий — заложник. Это хотела донести до него Эрика Уильямс? — Да, хорошо. Броня осталась лежать на покрытом нержавеющей сталью ящике, который даже после нахождения в подтопленном подвале полуразрушенного здания выглядел лучше, чем «Феникс». Может быть имело смысл поискать альтернативу, пока они здесь. Это так же станет хорошей отговоркой для того, чтобы уйти от напарницы и ее дочери, от запаха страха, недоверия и боли, которые переполняли помещения внизу. И, конечно же, пойдет только на пользу размышлениям, которые проходили лучше всего под отдаленный грохот орудий. Заставляет думать быстрее и трезво смотреть на вещи. — Через час встретимся со студентами, — он избегал слова «дети», специально или неосознанно, — чтобы сказать им о том, что завтра уходим.«Почему ты поверил мне?»
«Хочу попробовать поверить тебе еще один раз, чтобы больше никогда не пытаться.»
Вряд ли от Эрики скрылось, с каким напряжением Рэдмонд посмотрел на нее прежде, чем выйти из комнаты.***
Подростки слушали внимательно и не возражали. То ли не хотели, то ли не могли. У них не было опыта в планировании, и многие ощущали смутную тревогу — всего двое из всех присутствующих знали, что делать, и они не были биотиками. Единственное, что оставалось студентам — выжить, пока прибудут спасительные челноки. Последние припасы были разделены и оставлены на утро. Им предстояло, опустошив рюкзаки, подкрепиться. Когда «альянсовские» ушли, старшие дети начали обсуждать возможности боевой помощи. Кто-то из них мог поставить круговой щит, кто-то лучше владел «броском» и «сингулярностью». Русые братья в коже и металле специализировались на уничтожении. Никто этого не говорил, но в воздухе витало ожидание боя. Самая младшая из них, предприняв попытку поучаствовать в обсуждении, была мягко отодвинута в сторону. В потенциале сильный биотик, она не прошла и года обучения и не владела собой так же хорошо, как студенты. Что Лия могла предоставить? Ничего, по сути. Единодушно сошлись на том, что девочке остаётся только не отставать от группы и выжить. В конце концов, даже они сами не были боевой группой. Разве что поддержкой. Уязвленная, но достаточно разумная, чтобы не настаивать, Уильямс промолчала и тихо выскользнула с собрания. Лия недолго постояла, собираясь с духом, и еле толкнула дверь. Скрип давно несмазанных петель оповестил наёмницу внутри о гостье. Сейчас они находились в своего рода радиорубке, и Эрика пыталась вытащить хоть что-то полезное из техники. — Я хочу поговорить, — выдавила Лия, глядя на спину женщины. Та обернулась и взглянула на дочь. Некоторое время между ними было молчание. Лия всматривалась в лицо Эрики и против своего желания находила всё больше сходства, которого не видела в первый раз. Схожее ощущение вызывали аутостереграммы: сначала ты не видишь в них ничего, потом сквозь детали неверно проявляется, соединяется цельное изображение… Стоит только посмотреть под правильным углом. И осознание кажется прошибающим. Больше невозможно видеть лишь разрозненные детали. Как бы ты ни смотрел, снова и снова видишь самую суть. Эрика развернулась, мельком осмотрела помещение и жестом предложила присесть. Слишком устав, девочка кивнула, и вот они уже сидели друг напротив друга. Почему-то Лия села прямо, хотя хотелось сгорбиться. Эрика же напротив, наклонилась, уперевшись локтями в колени. Так она была чуть ближе, не придвигая стула. — Я не злюсь из-за того, что ты убежала, — мягко произнесла женщина. Дочь смотрела в сторону, только изредка, словно долгий взгляд мог обжечь, бросала взгляд на неё. — Хочешь задать вопросы, или мне просто рассказать, почему я ушла? — Расскажи, — снова быстрый взгляд, но на доли секунды дольше, чем был до того. Она шла по льду, и понимала, что тот был тонким, хоть ещё и не начинал трещать. Теплилась слабая надежда, что сейчас, если она будет честна, то Лия начнет ей доверять. На взгляд, который дочь дарила ей когда-то на Нью-Кантоне, надежды не было. Хотя бы чуть теплее. Чуть доверительнее. Но слова не шли. Не так, как с Джозефом. Что сказать той, кого любишь так сильно, что готова соврать снова и снова, лишь бы не превратиться в её глазах в монстра? Им нужно было нагнать столь многое, а времени было так мало. Стыд застрял комком в горле. Эрика могла подарить ей немного честности, видит Бог, Лия этого заслуживала. Но это не значило, что она должна знать все неприглядные подробности. — Ты знаешь, что мы с твоим папой служили в Альянсе? — короткий кивок. — Ещё до твоего рождения мы знали одного человека, но его имя тебе ничего не скажет. Он пытался сделать нам много плохого, и сейчас он мёртв. — Он… Он умер из-за этого? — Да, — ответила Эрика и наблюдала, как Лия выстраивает причинно-следственную связь между двумя частями предложения. Она чуть нахмурилась. Альянс ассоциировался с «хорошими парнями», убийство же от его лица намекало на недоброжелательность жертвы. Оставалось надеяться, что Лия воспринимает это именно так. — Вы убили его? — Я. Я убила его. Вопреки ожиданиям, девочка не отшатнулась. Только посмотрела чуть внимательнее. Пережитого для неё было достаточно, чтобы смерть стала не ужасом в ночи, а далёкой знакомой. Тем более, что речь шла о давнем убийстве. — После этого я и папа переехали на Нью-Кантон. Мы построили дом с Агатой и Джоном, родилась ты, и жизнь казалась… — «тесным ошейником, который лишь чуть-чуть ослаблял твой взгляд». — Прекрасной. Я любила эту жизнь. Я любила тебя, любила твоего отца, бабушку и дедушку. До тех пор, пока отец того человека не узнал, кто его на самом деле убил. Мне пришлось поехать к нему. «…Нет. Звучит как оправдание. Поговорить нужно было ей, а не её семье. И она оставила их, как сбрасывают балласт.» Теперь Лия смотрела хотя бы в пол между ними, не в сторону. Эрика напряглась. Знак мог быть добрым, но ей казалось, что ровно наоборот. — Иначе он бы рассказал всем, и наша семья была бы разрушена. Тот человек был виноват, он не собирался останавливаться, и его никто не собирался наказывать. Темно-зеленые глаза в памяти смотрели на неё с укоризной. Худой рот кривился в презрении. Наёмница почувствовала мурашки. Она своими глазами видела могилу Вентури. Он всего лишь мертвец, разложившийся и исчезнувший. К черту его и его отца. — Но его отец так не считал, и он отправил меня в тюрьму. — Но тебя искали, — повторила Лия с толикой сомнения. Слова укололи теплом и куда больше — тоской. Второй флот был уничтожен при обороне Арктура. Не оставалось сомнений, что «Верден» был вместе с ними. — Он сменил моё имя, мои документы, моё всё. Официально можно было сказать, что я пропала без вести. И я… Глядя на Лию, видя слишком детское для её возраста тело, сомнение в её глазах, отсутствие цинизма и ненависти, она не могла заставить себя признаться в наёмничестве. Её грех был только её. Жажда до войны, пришедшей к девочке в самом начале её юности, подступила сзади, обхватила за плечо цепкими, истекающими черной слизью пальцами и рассматривала девочку пустыми безразличными глазами, какими же смотрела на других биотиков, ставших товаром. Наёмнице показалось, что в комнате связи стало чуть темнее и тяжелее дышать. — На тюрьму было совершено нападение. Ты могла слышать в новостях. «Синие светила» атаковали тюрьму «Эксагора». Свет с их инструментронов больше освещал Лию, чем Эрику, символически ограждая ту от склизкой неприглядной правды. — Они взяли меня с собой. Мне пришлось остаться с ними. У наёмников нет понимания наказания, которое нужно искупить. Надо постоянно быть начеку, потому что если один раз не выплатила долг, то они могут прийти к тебе домой и… И всё было бы даже хуже, чем если бы о моём убийстве было рассказано Альянсу. Они умеют обставлять дело так, что ни к чему не придраться. «Как обставляешь ты сейчас». «…Со «Светилами» не приходится говорить себе, что ты сломана, или с тобой что-то не так — тут у каждого второго послужной список тянет на пожизненное, а стыд за содеянное не испытываешь, хотя бы потому что от тебя ждут того, что ты сделаешь, и тебе за это платят.» — Я не могла вами рисковать. Твой папа кинулся бы на помощь, но даже бывшему коммандеру Альянса не справиться против целой группировки. Больше она ничего не могла сказать. Лия молчала, явно переваривая информацию, и это молчание давило сильнее её слез и её криков. Один раз она открыла рот, чтобы что-то сказать, но всё равно промолчала. Тогда Эрика не выдержала: — Я люблю тебя. Я люблю… любила всех вас. Ты могла оказаться в опасности, и Мэл тоже. Лия, ты понимаешь это? — Он тоже любил тебя, — тихо ответила девочка и подняла голову. У неё на лице была написана боль и отчаянное желание поверить в это и одновременно поверить, что ничего этого не было. — Он искал тебя… Всё это время… И дядя Луис, и Элейн, и доктор Йенсен… Каждое новое имя резало ножом по сердцу, а Лия всё не плакала, только прерывалась коротко. — И я ждала тебя, — наконец, почти шёпотом произнесла девочка. Ещё не ответные слова любви, но больше, чем она сказала до этого. Эрика протянула к ней руку и не нашла сопротивления. Лия позволила дотронуться до ладони, сжать её, и с плеч жещины упала скала. Она поднялась, подняла за собой дочь и снова обняла. Осторожно. Приручая, приучая к тому теплу, которого девочка была лишена десять с лишним лет. Наконец, и она робко подняла руки и положила их на спину матери. А потом сжала, хватка стала крепче, Лия спрятала лицо в плечо Эрики. Потом были вопросы. Множество вопросов, на которые Эрика сначала медлила отвечать, но она прониклась нарисованной перед дочерью картиной и в какой-то момент даже почувствовала, что верит в неё. В какой-то момент, когда речь зашла о Мэле и о поездке времени, когда Лия ещё имени своего не понимала, на лице девочки даже мелькнула тень улыбки. Ещё никогда Эрика не чувствовала, что готова умереть прямо сейчас, лишь бы она улыбнулась чуть шире. К своим Лия возвращалась заметно более ободренной. Оставшись один на один с панелями управления, микрофонами и экранами, Эрика позволила себе насладиться расслаблением в теле. Сейчас она не помнила даже про аугментации Жнецов. Словно и не было мучительных дней, ужасов на поверхности. Была только её семья, заново обретенная в лице дочери. В помещение, которое было сочтено подходящим для отдыха, она вернулась с ещё ощущающимся в груди, в противовес холоду металла в плоти, теплом.