Один на один

Возвращаться не хотелось, но надо было явиться к завтраку. К тому же, Эймонд смертельно устал, пока летал на Вхагар всю ночь. Ещё слезая, он заприметил далёкую фигуру Люцериса, стоящего рядом с членом Ордена. Вхагар капризно щёлкнула зубами на одного из Хранителей, и Эймонду пришлось самому вести её внутрь катакомб. Она не любила это место, будучи слишком свободолюбивой и слишком старой. Драконье Логово было младше неё и не было рассчитано на таких больших драконов. В катакомбах было сыро и тепло. Факелы в основном коридоре были расставлены везде, но чем глубже спускаешься, тем холоднее и темнее становится. Вхагар любила полумрак и прохладу и гнездилась где-то посередине. — Не ожидал тебя здесь увидеть, племянник, — бросил Эймонд, поглаживая Вхагар. Он чувствовал цепкий взгляд Люцериса у себя на лопатках. — Я надеялся поговорить с вами, дядя. — О чём? Люцерис попытался подойти ближе с факелом в руке, и Вхагар, учуяв запах Арракса, приподняла голову и издала низкий рык. Люцерис благоразумно остановился и медленно положил факел на землю. Эймонд повернулся к нему и не сдвинулся с места, ощущая хоть какую-то защиту от своей драконицы. Он был готов к атаке. — О нас. О том, что произошло. О нас о нас о нас А есть ли ещё эти "мы"? — Ты не хотел говорить вчера, ты вообще меня избегал. Что изменилось? — Мне просто нужно было время, чтобы всё обдумать. Люцерис отвёл взгляд, закусывая губу, и было сложно не проследить за этим. Страсть поборола усталость и беспокойство в Эймонде. Он решительно подошёл к Люцерису, обхватил ладонями его лицо и впился требовательным поцелуем. Люцерис ответил, вторя его движениям и опуская руки на его талию. — Ты мой, — бормотал Эймонд. — Мой-мой, только мой, они не посмеют тебя отнять. — Не посмеют, — подтвердил Люцерис, осторожно отодвигаясь, чтобы взглянуть на Эймонда. — Потому что у меня есть план. — Какой план? — насторожился Эймонд. — Всё просто: я уплываю в Вольные Города; ты чуть позже улетаешь на Вхагар в поисках невесты; мы встречаемся в Браавосе или Пентосе или любом другом прекрасном городе. Мама всё устроит. Никто не скажет ей и слова поперёк. — А что потом? Непонимание отразилось на лице Люцериса складкой на лбу. Он думал несколько мгновений, прежде чем ответить: — Не знаю. Будем делать, что захотим? Презрительный смешок вырвался из горла. Эймонд закатил глаз. — Мы не сможем делать, что захотим, Люк. Разве ты не понимаешь? Нас всегда будет пасти Корлис и твоя невеста, а потом Деймон и моя мать. Какая разница, где мы будем прятаться: в Королевской Гавани или в Пентосе —, если везде нам не будут рады? Везде будут пытаться нас разлучить? То, что ты предлагаешь, это трусливый побег туда, где будет чуть меньше глаз. Я, конечно, рад, что моя сестра не настолько слепа, но одного её разрешения будет мало. Ты сам видел, что было вчера. Надо действовать решительнее. — Решительнее? Ладно. Что предлагаешь? Смириться? — Бороться, — сквозь зубы выговорил Эймонд. Возможно, он сказал это чересчур резко, потому что Люцерис напряжённо нахмурился. Он попытался отойти, размыкая объятия, но Эймонд не позволил, притягивая его обратно за волосы. Люцерис скривился и попытался освободиться от хватки. Эймонд почувствовал, как ледяной страх заполняет его вены. Он почти кричал ему в лицо: — Что это значит? Ты больше не любишь меня?! Ты не хочешь быть со мной?! Вхагар утробно зарычала и подвинулась ближе к ним, ощущая смятение своего наездника. Люцерис перестал дёргаться, бдительно поглядывая на неё. Эймонд же не стал усмирять свою драконицу. Его сердце заходилось от боли при одной только мысли о том, что Люцерис может возненавидеть его из-за одной спонтанной ссоры с родственниками. С другой стороны, это они не приняли его в семью, а не он их. Это не вина Эймонда, Люцерис должен это понимать. — Я люблю тебя, — спокойно ответил Люцерис. — Но всему есть предел. Я говорил тебе, что не собираюсь идти против мамы и семьи. — Даже когда эта семья готова сделать всё, чтобы от меня избавиться? Словно я какая-то болезнь? Предположим, я женюсь, как мне велела матушка. Что ты тогда сделаешь? Люцерис открыл рот от изумления и закрыл его обратно, насупившись. Эймонд медленно отпустил его, наслаждаясь огоньком гнева, который был тут же потушен его разумными словами. Настолько разумными и взвешенными, что захотелось его ударить. — Я приму твоё решение, хотя мне будет очень обидно, — сказал он так, словно был на переговорах. — А теперь представь, что испытываю я, видя тебя рядом с Рейной! Она будет обнимать тебя на брачном ложе, а я буду лежать за стенкой? Так ты это видишь?! Что потом, Люк? Что после Вольных Городов? Сбежим снова? У меня ещё есть гордость, возможности, потенциал. "Приму твоё решение"! Да мне не нужно, чтобы ты принимал моё решение! Мне нужно, чтобы ты разозлился! Мне нужно, чтобы ты дал отпор своей семье! Мне нужно, чтобы ты!.. Эймонд всплеснул руками, чувствуя, как ему буквально не хватает воздуха, чтобы выразить всё своё негодование. Он внезапно прервался, встретившись взглядом с Люцерисом. Веларион слушал молча, и его глаза были тёмными, словно два обсидиана. Только свет факела отражался в них, очерчивая белок. — Чтобы я что? — переспросил Люцерис, наклонив голову. Его голос был спокоен, словно чёрная вода в заливе, в которой легко было утонуть. — Убил Деймона? Замучил твою мать, чтобы она сбежала? Переубедил почти всех лордов, доказав им, что мы не извращенцы и не прелюбодеи? Может, мне ещё попросить мою мать сделать тебя десницей? А ещё лучше, чтобы она уступила тебе престол? Точно. Ведь тогда никто не посмеет тебе перечить, ты же будешь королём. Этого ты хочешь от меня? И чтобы я стоял по твою правую руку и был твоим консортом, пока ты сидишь на троне моей матери. Эймонд сглотнул. Липкие мурашки прокатились по коже, впиваясь иглами. Люцерис, будучи метким стрелком, попал в самую цель. Он понимал его как никто другой, но теперь, выставив все желания Эймонда так, что они казались преступными, произнести простое "да" стало сложнее. Однако молчание, видимо, говорило Люцерису больше, чем Эймонд мог сказать. — Да, теперь я вижу. Мама была права... — поражённо зашептал Веларион, поднимая факел с земли. — Нет, думаю, я всегда это видел. Просто мне нравилось врать себе. — Люк, послушай... — Эймонд сделал пару шагов ему на встречу. — Я делаю это для нас, понимаешь? Доверься мне. — Нет, Эймонд, — оборвал Люцерис хлёстко и хладнокровно, ни разу не повышая тон. — Я уже достаточно тебе доверился. Ты не делаешь это для нас. Ты делаешь это для себя. Мы могли бы быть вместе хоть в И-ти! Мы выжили бы вместе где угодно, даже за Стеной. А вот ты и твои амбиции — нет. — Л-люк, подожди, это не так! — Не так? Правда? Что ж, тогда сейчас же седлай Вхагар, я иду за Арраксом и мы улетаем в Пентос. Согласен? Эймонд застыл, словно оглушённый ударом камня по голове. На лице Люцериса теперь была только твёрдость, только гнев и ни капли былой нежности. — Ну? — давил он. — Выбирай: корона или я. "Корона или любовь," — меланхолично всплыл голос Хелейны в голове. "О милая сестра! Конечно, корона," — мстительным эхом зазвенели собственные безжалостные слова. Эймонд чувствовал, как ледяная рука схватила его сердце и тянула куда-то вниз — в седьмое пекло. Оттуда уже ничего не способно было вернуться. Первым порывом было соврать, но Эймонд подавил его в себе. Люцерис читал его как открытую книгу и, к тому же, всё ещё был самым доверенным человеком Эймонда. — Люк, я не хочу выбирать, — честно прошептал Таргариен. Люцерис жестоко усмехнулся. Сердце защемило, будто он повернул нож в груди Эймонда. — Так я и думал, — зло прошипел Люцерис. Его слёзы блеснули в свете огня, и это было последнее, что Эймонд увидел, оставшись стоять там, совсем один. Его словно приковали к земле. Он ощущал себя мертвецом в крипте. Вхагар ревела в темноте, сворачиваясь в клубок вокруг своего наездника; фигура Люцериса, выхваченная огнём факела, отдалялась; а сердце Эймонда умирало в седьмом пекле Неведомого или Балериона или любого другого жестокого бога. И слёзы безостановочно катились по его лицу, словно дождь перед штормом.