В омут с головой

Солнце – доброе, солнце – женщина. Солнце греет землю, солнце гонит Суок, жжет ее, слепит. Когда плохо родится скот, когда много поднимается в сумраке дурной, ядовитой твири, когда идет, грядет, ползет по земле беда, надо зажигать солнце! …только один человек во всем Городе мог бы сказать, что пикник посреди Степи – это мило и ни капельки не опасно. Нежась под полой серого кардигана и потягивая из блестящего бокала вино, Ева наблюдала за солнцем, выглядывающим из теневых прорех. Жмурилась от прыгающих по переносице бликов и гладила задремавшего на еë коленях Андрея по широким плечам. Тихо. Гулко. Крикнешь – и полетит крик вспугнутой птицей… Невеста возникла среди камней совершенно бесшумно и приложила к мягким губам чумазый палец, потом поманила Еву к себе. Ева осторожно опустила голову спящего Андрея со своих коленей, поднялась на ноги. О чем с ней хочет поговорить милая девушка? Как причудливо на ней блестят костяные бусы… Может быть, даже красивее, чем на самой Еве – золото? Наверняка хочет прийти к Андрею. Как и многие другие. Но напрямую, у него самого, просить стесняется. Ева немного ревниво фыркнула и, приподняв подол, пошла по шуршащей траве за смущенно мнущейся в менгирах невестой. Из-за выпитого шла она не совсем ровно, но, будучи уже привычной, добралась до девушки без приключений. Приключения начались мгновением позже, когда жилистая – мужская! – ладонь легла на еë губы, а захват на талии оказался столь непоколебимым, будто сжимал не человек, но – камень. Потерявшаяся барышня Ян попыталась дернуть ногами, но упавшая на колени невеста уже ловила их неожиданно сильными руками и набрасывала кольца неведомо откуда взявшейся веревки… «Андрей!», – постаралась вскрикнуть Ева, но зажимающая рот рука заглушила имя до невнятного мычания. Серый кардиган, прошелестев, упал в траву. А спеленутую Еву перекинули через широкое плечо и трусцой бросились в глубь степи, к одному из самых больших становищ. *** Золотая дева. Золотые волосы, золотые глаза, золотые украшения, звенящие на нежных, точно носы телят, щиколотках и запястьях. Вместе с ней в лагерь принесли ясное небо, расступились тучи, проливая солнечный свет на выделанные шкуры, на чумазые лица. Уклад тянул руки, касался кончиками пальцев золотых украшений, рвал платье с белого тела на ленточки, чтобы сохранить себе хоть лоскутик солнечной девы. Одонг Крюк дал выпить ей особый отвар из дымной твири, так что та перестала плакать, вырываться и звать страшного человека из Города. Теперь золотая дева была мягкой и спокойной, точно коровы, которых приводили в Бойни умелые заклинатели. И она больше не мешала невестам, вплетающим в еë волосы ленты из кожи и шарики из костей, не выдирала рук из их пальцев, когда они выписывали на запястьях девы волшебные узоры, не отдергивала лица, когда Крюк кровью писал линии и спирали на еë губах и щеках… *** Андрей проснулся от того, что голова его раскалывалась на части. Первым желанием было натянуть одеяло на голову и крикнуть кого-то из девчонок, чтобы принесли холодной воды и ещë чего-нибудь на похмелиться, но… Вокруг шелестела трава, а голова, по-видимому, раскалывалась не от выпитого – они с Евой на двоих едва пригубили половину бутылки простого вина – а от солнца, все это время беспощадно палившего в лицо. «Солнце такое? В сентябре?..» Стаматин этого ещë не видел, но лицо его покраснело и заблестело, обещая, что кожа к вечеру начнет облазить, но он на это не обратил никакого внимания. Перед взором ещë плясали черные и кислотно-желтые пятна, оставленные солнечными лучами сквозь веки. Однако это не помешало понять, что Евы рядом нет. А ещë через пару мгновений, когда Андрей проморгался, смочил пересохшее горло двумя глотками вина и потряс головой, взгляд наткнулся на плащ. Его плащ, который он набросил на плечи Еве, сказавшей, что замерзла. И который теперь лежал в отдалении, под самыми менгирами… Стаматин вскочил на ноги, уже начиная скалиться, уже тянясь к ножу на поясе. Но где-то под пеленой ярости билась иная мысль: если опоздал?.. Если он опоздал и с ней уже?.. Он гончей бросился к оставленному плащу, преодолевая тошноту и головную боль. Упал в траву на колени и уставился в землю, отыскивая следы… И нашел. *** Камлательницы били в бубны, выплясывая дикие и страстные танцы. Ленты вились за ними крылатыми змеями. Черви ударяли лапами в землю, побуждая мать прийти, взглянуть на ритуал, которому они предавались. Сухие травы, колючки, низкорослые кривые деревца, выдранные из земли целиком, бросали в разгорающийся посреди лагеря костер. Расписанная, точно драгоценное блюдо, увешанная своим золотом и медью Уклада, звенящая костями в гривнах, нагая под нитями украшений и дугами браслетов, золотая дева пьяно шла к костру. Две невесты придерживали еë под руки, чтобы опоенная отварами не запуталась в собственных ногах. Невесты вели еë к костру и шептали то, чему их научил Крюк. – Ты должна танцевать для солнца! – Ты станешь нашим новым солнцем! – Ты должна взойти на костер и станцевать, чтобы полететь! – Не бойся, больно не будет! Крюк лучше всех варит такие зелья… Пламя костра упало на нежное, не похожее на степнячьи, лицо Евы. Светлые волосы, причудливо закрученные, подколотые костями и связанные шнурками, украшенные перьями, нитями с коровьими зубами и клочками шкур с причудливыми узорами, падали ей на глаза, не давая толком разглядеть, куда еë толкают невесты. Но, кажется, к теплу… *** Андрей возник, словно взбешенный дух, словно возмездие ада, появляющееся из ниоткуда, в черных клубах дыма и в алом зареве разгорающегося костра. Он был один, а людей набрался целый лагерь. Но ещë они взяли е г о женщину, и хотели еë убить. И несмотря на это… Он был один. *** А где-то в Городе злой и раздраженный Петр пришел в кабак, потребовал брата и узнал, что тот ушел в степь. И ещë узнал, что, вообще-то, тот давно не возвращался. И ещë узнал, что с ним была Ева… Петр выругался там, в городе. *** Андрей прорубался через толпу, верткий, словно змея, сильный, будто взбешенный зверь, и почти не замечал, как то и дело на него обрушиваются каменной твердости кулаки укладских – тех, которые убивали быков ударом в лоб. Он видел золото через толпу, видел тоненький силуэт в отсветах костра, но толпа словно не редела. Наоборот, она становилась все гуще, и гуще, и теснее смыкалась вокруг, наводняла, точно высокие волны, и скрывала Еву за собой. Рукоять навахи уже скользила в пальцах от крови. Андрей ругнулся про себя: «Дурак. Какой же я дурак, а…» Воздух разрядил выстрел, и Уклад замер, словно напуганное животное. Невесты выпустили локти Евы, и та села на землю. *** – Дурак. Какой же он дурак, а… Взбешенный Петр едва поспевал за юными друзьями Андрея, наперевес с охотничьими ружьями несущимися через степь – по направлении к дымному столбу. Ну конечно. Куда Андрей, будь неладен, шаг направит – там дым коромыслом. Хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Петр даже захотел сплюнуть от злости, да времени не было. *** Шум. В ушах, вокруг, в пламени? Ева не разбирала. Ее шатало, так что плохо держали ноги, и словно тянуло к земле, будто стягивало кожу вниз, до тошноты. И ещë она никак не могла присмотреться толком. Все время словно через кусочек пергамента смотрела. А потом ей на лицо плеснуло чем-то липким. Она провела пальцами, поднесла их к самым глазам, чтобы увидеть, и увидела кровь. Надо бы испугаться, но мысли были такие медленные-медленные, что страх потерялся по дороге. А потом на нее упала тень. И ещë через секунду кто-то подхватил еë на руки, кутая… В серый кардиган. Ева жалобно всхлипнула и уткнулась в плечо Андрея. – Ну, тише. Отбили же… Ева… Она плакала, тонко и благодарно. Небо затянули тучи. Тяжелые капли дождя начали падать, смывая краску и кровь, и ещë – туша пламя ревущего костра, который становился все меньше… меньше… меньше… Пока не остались лишь шипящие угли, к которым сползлись зализывать раны разбежавшиеся укладские.