В омут с головой

Покои Марии зелены, как глубина омута, и пурпурны, словно мантии королей. Сама Каина чувствует себя здесь полноправной госпожой. её гости, юноши и девушки Каменного Двора с горящими глазами и деятельными умами, сидят вокруг её импровизированного трона — убранного бархатом кресла с высокой спинкой. Все внимают её речам — пока лишь эху голоса Нины. Ева среди них. Сидит на кушетке, вытянув тонкие, нетвердые после падения — прыжка — с лесов ноги, и гладит по плечу сидящего у её ног юношу. Барышня Ян гордится тем, что её окружают — и любят — талантливые и дерзкие люди. С ними можно вот так приходить к Марии, которая учится держаться перед молодыми людьми так же, как держится Нина перед старшим поколением Города. Ева размышляет об этом, когда в покои бесшумно — как вплывает грозовое облако — входит Нина. Улыбка на её губах до того степенна, что нельзя ей поверить. Слишком горяч огонь темных глаз, с удовольствием и жадностью обозревающих кружок поклонников Марии. За Ниной стоит кто-то ещë, ещё два силуэта. Высокие, широкоплечие до угловатости. Молодые мужчины. Один сутулит плечи с чертежами под мышкой, у него длинные темные волосы, даже длиннее, чем у местных аристократов, второй, напротив, коротко стрижен и даже хищен. Ева смотрит на них, а не на Нину, только оттого, что Нина этого хочет. Кажется, она демонстрирует своих гостей, гордится ими и любуется. Не внешностью, конечно, хотя и внешность их кажется Еве тревожащей и приятной, но и чем-то еще… — Творцы Стаматины, наши желанные гости, — бархатно представляет Нина, и голос её проникает в уши, разжигает интерес, и одобрение, и даже любовь. — Архитекторы. — Петр, — длинноволосый спокоен, почти надменен, и глядит слегка задрав подбородок, так, что приходится опускать веки. Его полупоклон выглядит скорее утонченной насмешкой, нежели жестом почтения, но по довольным искоркам в глазах Нины Ева догадывается: Хозяйке по душе и это. — А вот этот… — Его брат. Андрей. — В голосе второго слышится веселый задор, почти вызов, и по шее Евы ползут мурашки. Она чувствует, сколь опасен может быть этот человек, и оттого ей становится любопытно и тревожно. В голову лезут и толпятся там глупости, от которых совсем не хочется отмахиваться — но не при Нине же… — А ваша дочь?.. Ева наблюдает за знакомством Стаматиных с Марией и немного завидует. Юноша, которого она мимоходом гладила прежде, теперь так сер и скучен. В нем нет ни пружины, ни диковинки, он не творец и у него нет брата-близнеца, который похож на перевернутое отражение — как два валета на одной карте… Когда очередь доходит до нее, Ева послушно вкладывает руку сначала в пальцы Петра, затем — в горячую ладонь Андрея. Поцелуи теплят ей кожу, а зеленовато-серые глаза оставляют горячий след в памяти. Беспокойный, зудящий, не дающий покоя… Ева обещает себе, что встретится с ними еще. Андрея она полюбит за горячие сухие руки, не ведающие дрожи, за бесстрашие и умение любить и дружить в один миг. С ним она сама почувствует себя бесстрашной и свободной, ведь по-другому с Андреем попросту невозможно. В Петра она влюбляется без оглядки — за его чертежи, за мечты, за непревзойденную наивность души. Это позволяет простить и едкость, и надменность, и дурную привычку пить до чертиков и мар перед глазами. Петра она любит душой, а Андрея ещё и телом. Но, как бы там ни было, Ева уже чувствует себя впаянной в их двойку, слитой порывом души в единый луч. С ними двумя и речи Марии становятся понятнее, с ними двумя она радуется и волнуется до слез о чудесной зеркальной Башне, которую возводят на другом берегу Горхона. С ними она почувствует, как идет на дно — ведь дальше Многогранника они не рвутся, и мечты тлеют, не получая огня, не находя сил вспыхнуть ярким пламенем вновь без Нины. О них она думает лишь на толику меньше, чем о Данииле.