дети мертвой валирии

Как страж — хорош, и мускулом не повел. В голове мелькнула мысль, что этот для Рейниры слишком стар, но ее пришлось откинуть, потому что иначе выходит, что он стар тоже. Даже слишком. — Не вини за интерес. Люблю сторожевых собак, — Деймон помогает ей снять свой пиджак, подхватывая его, смотрит на безобразно распоротую троном ткань. Похоже, сегодня их одежде суждено было пострадать. Он окидывает взглядом комнаты, из которых сбежал как-то четыре года назад на рассвете. Кислоту тех мыслей и ощущений не перебить ничем. Деймон касается пальцами ее оголенной спины там, где разорвалось (конечно же, само по себе, он тут не при чем) платье. — Прости, — мягкий поцелуй между лопаток. — Куплю новое. — Не надо, — она поворачивается, хочет что-то добавить, но натыкается на дыру в пиджаке. — Что это? Рейнира обходит его, чтобы заглянуть за спину — на черной рубашке порез, пропитанный кровью: сложно заметить даже в освещенном помещении. — Какого черта, Деймон? Почему ты не сказал, что тебя пырнули? — Она опускает ладонь ему на спину, не зная, как подступиться к порезу и что делать. — Как это вообще произошло? — Цена власти, — уголки его губ трогает какое-то подобие улыбки и вовсе не из-за собственной шутки. Забота Рейниры — вот, что трогательно. Сказать «это царапина» будет слишком банально, но это действительно она — кошки страшнее ранят, бывает. — Меня пырнул трон, Рейнира, на такое не жалуются, — Деймон поворачивается к ней лицом и берет еще висевшую в воздухе ладонь в свою, мнет пальцами, как будто греет. — Трон? Пока мы… — Она поджимает губы, пытаясь сдержать улыбку, но та все равно рвётся, так что ей приходится прикрыть рот свободной ладонью. — Ладно, садись, — она подталкивает его в сторону кровати и скрывается на пару минут в ванной, откуда выходит уже с маленькой аптечкой и в шелковом халате. Рейнира забирается на кровать за его спиной, поджимает под себя колени и открывает крышечку своей аптечки. Деймон стягивает с себя рубашку через голову и откидывает ее в кресло, где сидел в прошлый раз, едва скривив лицо от неприятного ощущения растягивания поврежденной кожи. Под правой лопаткой виднеется короткий, не слишком глубокий, но, впрочем, все равно кровоточащий порез, он упирается локтем в собственное колено. — Уверена, что Её королевскому Величеству стоит смотреть на кровь? Может, мне заранее послать за мейстером для упавшей в обморок принцессы? — Ой, прости, — говорит, после того как специально больно тычет в рану. Рейнира промакивает ватный диск в спирте и прикладывает его к порезу, стирая кровь — под ней все оказывается даже не так страшно. Она капает перекись и какое-то время дует на рану, наблюдая, как она шипит. — Я, конечно, не мейстер, — она привстает на коленях и опускает ладони на его плечи, разминая, — но теперь тебе грозит разве что смерть от старости. Деймон расправляет плечи, упирается рукой в кровать на вытянутом локте и запрокидывает голову, затылком упираясь в девичье плечо. — То есть, лет десять у меня еще есть? — он ведет кончиком носа по ее благородно бледной щеке, ее же и касается губами, но не целует — просто прислоняется. — Может, даже больше, — Рейнира улыбается, не обращая к нему лицо. Просто ведет подбородком, притираясь в ответ. — Но после пятидесяти наврятли уже встанет. И перестань называть моего бодигарда собакой, пожалуйста. — Тогда нам нужно поторопиться, — Деймон кусает ее куда-то в челюсть и поднимает голову, разворачивается на постели, чтобы посмотреть в лицо племянницы, защищающей своего защитника. — Хорошо. Только пусть не скулит под дверью, — он берет ее за подбородок пальцами и притягивает к себе, мягко целует уже зацелованные губы. Она не торопится отвечать, позволяя себя целовать — он касается её губ мягким, сладким поцелуем и та немного подтаивает, улыбаясь. Деймон понимает, что Рейнира испытывает нежные чувства к своему телохранителю, но сложно себе отказать в удовольствии его уколоть. — Последний раз, — обещает в теплые губы и, отстранившись, касается примирительным поцелуем ее щеки. — Я собиралась в душ, — Рейнира льнет за ним, не давая отстраниться. — Хочешь со мной? — пальцы ложатся на его губы, она смотрит на тонкий изгиб. — Или я могу набрать ванну. Обещаю не приставать. — Уже менее заинтересован, — он мажет по кончикам тонких пальцев губами, словно намерен откусить их и съесть. В приглушённом мягком свете комнаты лицо Рейниры кажется ему ещё моложе, чем есть на самом деле, и нельзя не провести параллели с его последним визитом в эти покои. Деймон не привык сожалеть о своих решениях и обдумывать уже совершенное. Исключение составляет лишь тот один-единственный день. — Красивый халат, — пальцы тянут за пояс, развязывая упомянутую вещь так, что шелк падает по обе стороны от чужого тела. — Но так лучше, — он наклоняет голову и оставляет лёгкий поцелуй над грудью Рейниры, дыша запахом ее тела. — Душ звучит неплохо. — Деймон, — она недовольно подтягивает халат обратно, впрочем, не завязывая его. Тело моментально реагирует на его прикосновения, словно кто-то повернул ключ зажигания — покрывшаяся мурашками Рейнира прячет под тонким халатом затвердевшие соски. — Тогда я буду ждать тебя в душе. Деймон смотрит ей вслед, особенно на бедра, колыхающиеся под шелковым халатиком при ходьбе. Дяди не должны так смотреть на своих племянниц. Увидит кто — настучит септонам. Он заходит в ванную комнату, когда та уже заполнена паром от горячей воды, стеклянные двери душевой кабины впускают немного чуть более прохладного воздуха, холодя кожу Рейниры, когда он присоединяется к ней. Широкие ладони ложатся на изгибы талии, когда Деймон подходит к ней со спины, не без удовольствия еще издалека наблюдая молодое тело. — Воистину валирийская красота, — он скользит руками по мокрой коже от боков к животу, там поднимает ладони к аккуратной круглой груди. Она касается спиной его крепкой груди, запрокидывая голову. — Пришел делать комплименты? — поддразнивает, заводя руки за голову и обхватывая ладонями шею. Рейнира ерзает, подставляя грудь под горячие струи воды и его ладони. — Или всерьез собрался торопиться? — Обхожу владения, — он мнет ее грудь, пока она смеётся: пальцами пересчитывает ребра, касается бедренных косточек внизу живота, стекая по ее телу, как те струи горячей воды. Руки скользят ниже, крепкие средние пальцы ложатся в ложбинки между бедрами и тазом, указательные касаются лобка. — Сделай горячее, — она протягивает руку, выкручивая кран до максимума, и Деймон подставляет голову потоку воды, ведет лопатками, когда та пробегается по свежей ране. — Не боишься, что твоё боевое ранение снова разойдется? — Рейнира опускает свои ладони на его, спиной прижимаясь ближе к его груди. — Умереть из-за секса с тобой куда приятнее, чем от старости, — Деймон ведет еще прохладным кончиком носа по ее щеке, а руками — по уже горячим бедрам, прижимается к Рейнире теснее, так, что горячая вода не может пробежать меж их тел. — Придумала, что делать с яйцом? — он разворачивает ладони, обнимая ими чужие, как будто только что не намеревался побывать везде на этом мокром теле. — Я подумал… Если мы буквально живем в огне, — почти кипяток льется по бледнокожим телам, не вызывая ни боли, ни покраснений. — Значит, драконы могли в нем рождаться. — Я думала об этом, — она прикрывает глаза: конечно, вариантов, что делать с драконьим яйцом, крайне мало. Точно не высиживать, — мне страшно. Рейнира выдыхает, подставляя лицо воде. — Оно может расплавиться. Или рассыпаться. Произойти может что угодно — сейчас драконье яйцо это символ величия и принадлежности к великому Дому, — она обнимает себя его ладонями, чувствуя упирающийся в бедра член. — А может стать доказательством того, что мы просто безнравственные извращенцы. — Нахожу в этом особое удовольствие, — следуя за движениями принцессы Деймон обнимает ее крепче, вжимая в собственную грудь, вжимаясь в ее бедра. В чем смысл быть королевских кровей, если к тебе применимы людские законы? Деймон давно следует только своим. И его свод правил диктует, что права выше, чем их — нет. — Можешь поставить его за другое стекло и гадать о происхождении дальше, право твое, — он наклоняет голову, прижимаясь к затылку Рейниры щекой. — В конце концов, я тоже не стал пытаться его открыть. — Деймон, — она опускает подбородок на его руки, обнимающие её, и долго думает, прежде чем задать вопрос. Драконье яйцо занимает её мысли: Рейнира не хочет прятать его за стеклом [и прятаться сама] до конца жизни, но для того, чтобы сделать с ним что-то нужно присутствие духа, который ей только предстоит собрать. — Зачем ты убил свою жену? — Её убила гравитация, моя дорогая, — впрочем, улыбка, появившаяся в уголках его губ, уже говорит о многом. Рейнира вздрагивает в его объятьях. День, когда Рея Ройс выпрыгнула из окна, он, пожалуй, до конца своей жизни будет вспоминать с этой улыбкой. Перешедшее ему наследство ее дома и свобода были замечательным утешением. — Боишься? — Просто хочу удостовериться, что ты не имеешь привычки убивать своих любовниц, — она запинается, хочет поднять голову, чтобы взглянуть на него: останавливается, — или знакомить с гравитацией, если тебе так больше нравится. — Рея Ройс никогда не была моей любовницей, — Деймон опускает на Рейниру взгляд, склонив вниз подбородок. Действительно ли она считает, что он мог бы убить и ее? Маленькую отраду королевства, принесшую свет искренности в замок, полный чванливых лицемеров? — Только женой. А Рейнира женой никогда не станет — но вот любовницей… Судьба смеется над ним, а он — над ней. — Когда сама достигнешь пятнадцати лет брака, поймешь, почему один супруг рад избавиться от другого. Выражаясь словами, достойными леди, этот союз не был консумирован. Выражаясь другими… Я бы скорее выебал осла, чем свою супругу. Пятнадцать лет. Рейнира еще говорить толком не умела, когда он связал себя узами брака. Она ерзает, притираясь к нему, и слабо улыбается. — Ты так завуалировано хотел сказать, что не станешь убивать меня, пока мы трахаемся? — Если это то, что ты хочешь услышать, — Деймон отнимает одну руку от ее худых плеч, чтобы выключить воду: не обжигающую, но неприятно затекающую в глаза, убирает волосы, прилипшие к собственному лицу, наклоняет голову и ведёт кончиком носа по чужому виску. — Ты — не моя покойная сука-жена, — он касается губами мокрой щеки, так что вряд ли это вообще ощутимо, опускает руку на живот Рейниры, гладит меж ребер, вырисовывая пальцами неясные узоры. — Не ври, что скорбишь о ней. В установившейся тишине она смотрит себе под ноги, не к месту вспоминая, как четыре года назад, здесь же, по ним текла кровь. Рейнира смотрит, как оставшаяся вода спокойно стекает в решетку слива — этой кровью мог быть их ребенок: непрошеный, нежданный, наверняка нелюбимый. — Я не скорблю, просто… — Рейнира поворачивает голову к его прикосновениям, вдыхая: ничего не чувствует из-за воды, — ты потерял пятнадцать лет жизни. Разве тебе не хотелось завести семью? Может, детей? То, что Рейнира поникла он чувствует собственным телом и чем-то, что связывало их с ее раннего детства. Молчит, размышляя над ответом, и кладет подбородок на теплое плечо. — Не с ней, — Деймон опускает ладонь на низ ее живота в таком же неясном жесте, каким до этого гладил меж ребер, ничего не утверждая вслух. — В браке ради династии нет ничего от семьи и удовольствия. Только мерзость вынужденности. Это ссылка, тюрьма, если хочешь. Приводить в нее детей было бы верхом жестокости. — Ты прав, — Рейнира соглашается, немного нервничая из-за его руки на животе. Догадывается? Нет. Даже такой проныра, как Деймон, читающий её как открытую книгу, не смог бы. Она задумывается: смогла бы она сохранить ребёнка, если бы узнала о нем раньше отца? А захотела бы? Участь бастарда опозоренной принцессы от собственного дяди — наверняка не предел мечтаний, — это правда было бы жестоко. — Она не оборачивается, находя странное успокоение в ощущении его за своей спиной. Но в тоне ее голоса, движениях, паузах между словами он ловит что-то тяжёлое, меланхоличное, и потому сжимает ее ладонь, которую все ещё держит в одной из рук, своей, чуть мнет ее, чтобы взять удобнее. — Хочешь пойти в постель? — И никакого секса в душе? Помнишь, у нас осталось всего десять лет… — Деймон вжимается членом меж ее влажных ягодиц, но давится смешком и целует мокрое плечо вместо того, чтобы продолжать. Стеклянная дверь открывается, выпуская пар в ванную. — После вас, принцесса. — Если бы ты припугнул меня достаточно, я бы уже кричала в стену, — Рейнира улыбается, поворачиваясь к нему. — Кто-то теряет сноровку, а я ведь для этого тебя сюда и звала. — Она не торопится выходить наружу, пока с неё ручьем стекает вода, но воздух, разряженный от пара, находит приятным. — Думала, возьмешь меня за волосы и брутально оттрахаешь, — она театрально закатывает глаза, выжимая волосы. — Но ты выбрал другой путь. И дверь в просторную душевую кабину закрывается так же, как открылась с пару мгновений назад. — На ногах-то выстоишь? — мокрые девичьи лопатки упираются в такую же мокрую стену, когда Деймон в пару шагов прижимает ее к душевой плитке, а себя — к ней. Не стоит задевать гордость мужчины, медленно уходящего из «среднего возраста». — Деймон, — Рейнира упирается ладонями в его грудь в попытке оттолкнуть. — Я же пошутила. Она не улыбается, но глаза блестят: дух покинул её тело, стоило ему толкнуть её к стене, но Рейнира сопротивляется, в больном желании довести его окончательно. — Зато я не шучу, — широкая ладонь скользит по влажной коже от ребер к бедру, подхватывает его, заставляя поднять ногу, упирает чужую голень в собственный пояс. Длинные пальцы касаются внутренней стороны бедра, их кончики — почти достигают нижних губ. — Думаешь, сможешь сбежать? — шепотом ложится над ухом. — Я не хочу, — настаивает, продолжая упираться в него ладонью: только больше вжимает себя в стену, потому что его оттолкнуть не выходит. — Отпусти, не смешно. — Рейнира поджимает губы, игнорируя дрожь, которая охватывает её из-за опасной близости его пальцев, и дергает коленом. Она и правда начинает волноваться. Не думала, что он на самом деле такой сильный. Страх тонкой иголочкой врезается меж ребер, разливая внутри приятное тепло. Рейнира решительно бьёт его кулаком о грудь. — Я закричу. — Тогда мне придется заткнуть тебе рот, — кто кого доводит — не понятно. Деймон не станет брать ее против ее воли, пусть и мысль об этом чешет что-то грязное под ребрами, но сдаваться не собирается — этот мелкий трепет ее тела под пальцами диктует, что не так уж она и противится. — Мы ведь нашли ему столько более подходящих применений, — он оттягивает нижнюю губу Рейниры большим пальцем, упирается подушечкой в зубы, опускает руку ниже, обнимает ладонью ее горло, а другую тянет вверх, пальцами касаясь влажной от воды промежности. — Дядя, — Рейнира едва ли не подпрыгивает от неожиданности: слишком чувствительна, когда возбуждена. — Уверена, что как минимум Харвин точно успеет меня услышать. — Рейнира прикусывает губу, испытывая едва ли её физическую боль от того что не разрешает себе его коснуться. — И точно вырвет меня, — цепляется за ладонь на своём горле, вонзая в неё ногти, — из твоих лап. — О, нет, племянница, — Деймон касается губами ее уха, но не целует, только орошает дыханием и звучит, действительно, опасно, когда сжимает пальцы на шее Рейниры, отвечая тем на её попытки вырваться. — Тебя у меня никто не заберет, — он проводит горячим языком по ее скуле, пальцы скользят по влажности возбуждения, точно говорящей ему, что ей это нравится. Деймон почти щекочет ее влагалище у входа кончиками пальцев, не убирая руки и не проникая внутрь. — Я сломаю ему позвоночник и заставлю смотреть на то, как я тебя трахаю. — Знаешь, — она с трудом выдыхает, гадая, расцветут ли к утру синяки, — если мне придется пожертвовать его жизнью, чтобы ты это уже сделал… — Она замолкает, сглатывая слюну — давление на шее не способствует спокойному тону, но она и так с трудом собирает мысли в голове. Пальцы между ног уже не просто волнуют, а причиняют боль из-за не знающего выход возбуждения. Рейнира хнычет, пытаясь сползти вниз, чтобы почувствовать больше. — Тогда я правда закричу. Деймон улыбается в бледную щеку принцессы и проводит зубами по мокрой коже, выдыхая в нее едва ли холоднее драконьего дыма, держит так в своих руках еще несколько секунд, не давая двинуться, насадиться на пальцы, вообще ничего не давая сделать. — Поворачивайся, — Деймон отнимает руку от ее влагалища, проезжаясь пальцами по клитору, расслабляет ладонь, сжимавшую лебединую шею. И Рейнира, кажется, в жизни ничего так быстро не делала, как сейчас: стоило ему только отпустить её, как она тут же разворачивается, припадая щекой к душевой плитке и прижимаясь к ней грудью. Сжимает в ладони трубу от смесителя — ноги, как и было предречено, не держат — и выгибает спину, пытаясь хоть немного остудить горячее тело о прохладную стену. Деймон снова ведет ладонью меж ее бедер, чтобы развести те в стороны настойчивым жестом руки. — Ну же, Рейнира, — ложится куда-то в мокрый загривок. Знакомое тепло меж ее ног кружит голову похлеще любого вина, но Деймон медлит, дразнит, скользя напряженной головкой меж влажных губ от входа к клитору и обратно, собирая на член ее сок, упирается, но не входит. Сама решила поиграть в сопротивление. — Только быстрее, пожалуйста. — Быстрее — что? — почти издевка. Деймон кладет ладонь на ее талию, большим пальцем давит прямо рядом с ямочкой над правой ягодицей. — Деймон, — звучит совсем жалко, поэтому она жмурится: непослушное тело изнывает и сердце птицей бьётся о клетку ребер, она смаргивает слезы бессилия и шмыгает носом, пытаясь взять себя в руки. Старая Рейнира была бы в высокомерном шоке — как можно так хотеть на член? — Возьми меня, пожалуйста, — хнычет, упираясь лбом в стену, — хочу, чтобы ты меня трахнул, дядя, пожалуйста. — Сколько порока, — он почти цокает языком, задумчиво ведя пальцами второй руки по линии позвоночника Рейниры прямо к ложбинке мимо ее ягодиц, продавливая, заставляя выгнуться под касаниями. — Да ты такая мокрая только потому, что мы делим кровь, м? Нравится, что тебя трахает дядя? — Деймон одним плавным и уверенным толчком входит в нее, сдавленно выдыхает, обернутый жаром и теснотой, и, не медля больше ни секунды, толкается снова, и снова, и снова. Рейнира облегченно стонет, готовая кончить прямо сейчас — поднимает голову, глотая воздух широко раскрытым ртом. — Ему тоже нравится тебя трахать, племянница, — горячим шепотом над ухом. — Да, — признаётся, соглашается на всё, сжимаясь от звуков его голоса и того, что он говорит. Послушно выгибается, пытаясь подстроится под темп, и движется навстречу, насаживаясь на член — ей мало, так сильно мало его для себя, что она снова всхлипывает. — Мне нравится, что меня трахает дядя. Шлепки кожи о кожу влажные, а Рейнира такая мокрая, что каждый второй толчок сопровождается почти пошлым хлюпаньем, и это только распаляет сильнее. Знать, что она так течет из-за него — его дорогая маленькая племянница. Деймон скользит ладонями от ее бедер к животу, пересчитывает пальцами ребра, поднимает руку по лопаткам к ее шее, собирает в кулак мокрые волосы. Сама просила. Он уже не толкается — вбивается в нее, как будто собираясь впечатать в стену, и каждый выдох, стенание, слившееся в стон, медом текут в уши. — Слышишь это, Рейнира? — он тянет ее за волосы к себе, заставляя выгнуть спину сильнее, проводит кончиком горячего языка по впадинке под нежным ухом. — Течная девочка. Она слышит — они наполняют звуками своих тел все пространство и от них не деться никуда, как и от этой больной тяги, что только растет, не желая останавливаться. Он натягивает её и её волосы, а она натягивается в его руках как струна, вот-вот готовая порваться. Рейнира стонет: все болит и все трепещет, чувства распадаются и она не знает, какому из них уделить внимание — в голове одна грязь и мрак, когда как тело сокращается под биение сердца. Оргазм — уже второй за последний час — подкрадывается медленно. — Деймон, я сейчас. — она прерывается от очередного проникновения и снова теряет мысль в стоне, — Деймон, пожалуйста. — Я успею, — обещает ей на ухо, прикусывает раковину, проводит зубами по мокрой шее, пока еще может. Потом — не может. Отпускает волосы Рейниры, чтобы крепко взять ее за бока, впиваясь в них пальцами до боли, вбивается в нее быстро, часто, глубоко, почти не покидая горячее тело, сокращающееся в его руках и вокруг него. Деймон прижимается лбом к ее мокрому затылку, закрыв глаза, когда ведет одну руку от пояса девушки к ее животу, оттуда скользит вниз по лобку, накрывает пальцами напряженный клитор, покрытый соком ее возбуждения, натирает его в такт бешеным толчкам, если он вообще, этот такт, есть. И напряжение покидает её тело с самым ярким — и громким тоже — оргазмом за всю жизнь: Рейнира выдыхает, облокачиваясь локтями о стену и не имея ни единого представления о том куда он кончил и как. Пластилиновое тело будто враз отпускает себя, не передавая осязание в мозг. Все те крохи благоразумия, которые он сохранял в себе во имя Рейниры, тают в ее сладком крике. Она — его. Плевать, что говорят устои, мораль, что скажут септоны, Визерис, все придворные лицемеры. Она — его. Сжимается так тесно и горячо, млеет в его руках, вокруг его члена, и Деймон, так отчаянно держащий в голове мысль о ее желаниях, успевает вытащить за мгновение до того, как кончает — на бедра Рейниры и кафельную стену перед ней. — Ш-ш-ш, — крепкая рука обнимает ее маленькое тело поперек, поддерживая, он прижимается грудью к ее спине и губами — к плечу, в которое тяжело дышит. Она плачет, как ребенок, от облегчения или чего-то еще, а его собственные ноги тоже держат слабо. — Не то точно прибегут, — говорить дается с трудом. Они еще недолго стоят так, пока Рейнира немного не успокаивается в его руках: неожиданно мягких. Она отталкивается от стены и поворачивается в кольце сильной руки, пытаясь найти утешение в его груди. Деймона хотелось отчаянно, любого — грубого, нежного, без сожалений убившего собственную жену, вздорного, чувственного, невероятно красивого. Но Рейнира хорошо понимала, что покоя им не сыскать ни в одной дыре этого мира. Она обращает к нему заплаканное лицо и устало улыбается. — Ты совсем не понимаешь шуток, Деймон. Глаза мокрые, покрасневшие от слез, делают ее красивой иначе. Деймон все ещё обнимает ее, когда касается влажного подбородка пальцами, рассматривает это несчастное, довольное, прекрасное — столько разных эпитетов, — лицо, кажется, вовсе не услышав, что она там сказала. — Я люблю тебя, — когда ещё говорить эти пошлые в своей простоте слова, как не в душе после башенного секса под звучание чужих слез? И уж точно общее наречие их не достойно. У Рейнира сердце замирает: не от радости, как принято у любой девушки ее возраста в такой момент. На самом деле, он вызывает в ней массу эмоций помимо. Страх, — животный — в первую очередь. Еще смятение, жалость к себе, но больше всего — чувство стыда. Рейнира отталкивает его руки, отстраняясь и не совсем понимая, что сказать — снова проглотить, солгав? — Я убила твоего ребенка, — выпаливает, отшатываясь. А затем, воспользовавшись паузой, буквально вылетает из душевой кабины — стирает полотенцем его семя с бедра и выходит в спальню, подобрав по дороге халат. Не такое ожидаешь в ответ. Деймон стоит в душе, смятенный произнесенным. На то, чтобы сложить кусочки пазла в голове уходит с несколько секунд — старый стал. Он не занимает себя таким бесполезным делом, как поиск одежды или полотенца и выходит следом за Рейнирой из горячего душа в настоящий холод комнаты, сильной рукой хватает ее за плечо, должно быть, болезненно. — Объяснишься? Рейнира морщится, поднимая сжатое в его хватке плечо. Конечно, он злится: она ожидала, но не была готова. В её представлениях об этом моменте [когда-нибудь он должен был настать], Деймон каждый раз ведет себя непредсказуемо. Кричит; говорит, что ему плевать; может ударить; в самом худшем — просто уходит, оставив её одну. — Нет, — очень тихо, но всё же отвечает, сама не понимая, зачем. Деймона злит, что она не сказала раньше. Злит, что сказала сейчас, что ушла, что ведет себя как ребенок — боги, она ведь и есть ребенок, — злит, что он это с ней сделал. Он отпускает ее руку и дрожащим кулаком не то, чтобы ударяет о ее плечо, но стучит, пока не укладывает ладонь на теплую кожу, к которой прилип шелковый халат. Выдыхает шумно, закрывает глаза на пару мгновений. — Ты сама была ребенком, — и снова открывает. Эта мысль горчит сразу по многим причинам, отравляет то хорошее ощущение, что распирало грудь минуту назад. — Я не знала, — она проглатывает ком в горле и тянет к нему руки в попытке дотронуться, но вздрагивает, испугавшись, и не делает этого, — клянусь, Деймон, я не знала. Она поджимает губы, не зная что говорить, он — боже, он выглядит таким разочарованным, что хочется кричать. — Я такая дура — он сказал, что так будет лучше, я думала, что отравилась, а он так злился и я просто испугалась, — она заламывает руки, пытаясь объясниться, выходит плохо — просто бессвязная чушь, и она злится на себя, понимая, что еще и плачет. Рейнира прикрывает рот ладонью и поспешно отворачивается. — Мне так жаль, Деймон. Выхватить что-то общее из потока слов получается кое как, но того, что он всё-таки понимает, вполне хватает, чтобы испытать, кажется, весь спектр доступных ему эмоций. Деймон хватает Рейниру даже не в объятия — он просто сжимает ее в руках, трясущуюся, дергающую руками, распадающуюся, теряющую контроль. Не даёт убежать или рассыпаться. Снова за ее спиной, прижимает к себе, удерживает — скалой. — Замолчи, — Деймон сжимает ее крепче. — Все, — прижимается щекой к бледному затылку. — Это не важно, слышишь? Прошлое не изменить, — и снова учит своим взглядам. — Ты не сделала ничего плохого. — Нет, — она машет головой, утирая слезы основанием кисти, — нет, ты не понял. — Я понял, — Деймон смотрит в ее красные от слез глаза и обнимает ладонями хрупкие запястья. Вся она хрупкая — и телом и разумом. Конечно, понимает. Он всегда ее понимал. За спиной слышится деликатный стук в дверь, но его игнорируют — наверняка, Харвин услышал что-то не то. — Это же был ребенок — твой и мой, — она всхлипывает и поворачивается к нему, пытаясь разглядеть в лице хоть каплю понимания, — а я убила его и он покинул мое тело вместе с кровью, словно какая-то грязь. — Ты никого не убила, — сжимает ее руки своими, возвращая на землю из этих грез о собственной вине. — Слушай меня. Ты никого не убила, Рейнира, — Деймон ищет ее взгляд. Мысль о ребенке, которого он, не зная того, потерял четыре года назад, кислотой ложится в груди, как и понимание того, в каком положении он оставил Рейниру, сбежав от нее. Думал, что спасал. — Визерис настоял, верно? Ты не знала. — Он сказал, что так будет лучше, — Рейнира касается лбом его груди, пряча глаза. — и я сделала, как он хотел. Она годами не позволяла себе думать об этом — представляла только, что на это скажет Деймон. В её глазах он стал бы той карой, которую она заслужила за свою трусость, и эта мысль давала ей возможность загнать подальше свои чувства по этому поводу. Но теперь, когда он стоит тут как ни в чем не бывало; будто ничего не случилось, она горит. — Разве это можно забыть? Он обнимает ее за плечи и жмурится, прижимаясь подбородком к мокрой макушке. Рука, легшая на ее плечо, может, слишком сильно впивается в мягкую ткань. Это не легко, видят боги, ему хочется разбить чью-нибудь голову — например, того, кто посмел постучать в дверь. — Нет, — соглашается Деймон. — Мы не забудем, — звучит как обещание, которому она безоговорочно верит. Рейнира несмело отвечает на объятья, опуская ладони на его холодную спину, и приглаживает её пальцами. — Почему ты не сказала мне раньше? Визерис отнимал у Деймона многое — оказывается, и ребенка. — Мне было страшно, — не оправдывается. Наврятли станет хуже. — Я думала, ты будешь злиться. Деймон обнимает ее и второй рукой, услышав ответ, сжимает в этих объятиях, зарывшись носом в макушку. В груди щемит от желания ее защитить — от Визериса, от нее самой. От себя защищать больше не хочется. — Я зол, — подтверждает ее опасения, головы, впрочем, не поднимая. — Не на тебя, — винить семнадцатилетнюю девочку в решениях, принятых взрослыми людьми даже он не станет. Неудивительно, что она подсела на кокс. — Наш ребенок, — слова колются на губах. — Если ему суждено жить, не будет проклятым бастардом. Последние слова отдают глухой болью под ребрами и она жмурится, понимая, что этому «если» не суждено случиться. Она не знает обстоятельств, при которых это может произойти. — Пошли в постель, — просит, не поднимая головы. — Ты очень холодный. Рейнира не суетится и ничего больше не говорит — только тянет его в сторону кровати, раздвигая полог. Ложе принцессы мягкое и на нем куча подушек — ни одна из них не интересует её в равной мере с его объятиями. Она торопливо ложится рядом, скользнув под одеяло и проигнорировав мокрые волосы. Деймон обнимает ее со спины, укрывая собой от всего мира и той тучи, что нависла над ней из-за его слов, когда они оказываются на постели. Кислое, жгучее ощущение разъедает грудную клетку, как изжога на сердце — так он, по-крайней мере, узнал, что оно все ещё есть. Он кладет ладонь на ее живот у ребер, поглаживает пальцами уже сухую кожу, не опуская руки ниже, чтобы не напоминать. Ничего не говорит; касается губами виска принцессы, ее волос и, наконец, кладет голову рядом. У Деймона нет слов, чтобы ее утешить, но есть касания. Его ребенку могло бы быть чуть больше трех лет. Мысль о детях с Реей Ройс вызывала в нем отвращение. А его с Рейнирой ребенку могло бы быть чуть больше трех лет. — Деймон? — она проводит раскрытой ладошкой по его руке, осторожно касаясь голой кожи — звук её голоса разбивает комфортную тишину и она тушуется, замолкая. Сначала Деймон реагирует на ее голос только поворотом головы в ее сторону, медленно скользит взглядом по светлому лицу, словно пытаясь прочитать на том, о чем она думает. — Я говорил серьезно, — он ведет сгибом пальца по мягкой щеке, касается подбородка. Тело еще устало млеет от двух оргазмов, горечь новости разъедает изнутри, а локти, нос как будто чешутся от знания, что там, в кресле лежит пиджак, а в пиджаке — мука. Довольно смешанные чувства. Деймон вытягивает руку, чтобы накрыть ею живот принцессы, притягивая к себе. Рейнира и сама льнёт ближе, поворачиваясь, чтобы спрятать лицо в изгибе его шеи. — Я знаю, — она выдыхает горячий воздух, прикрывая глаза. — Я люблю тебя всю жизнь. — И никогда не задумывалась об этом, ощущая это в себе, словно врожденный инстинкт: от него не избавиться, даже если захочешь. У него зубы чуть скрипят от сжатия челюсти. Слышать это тяжелее и неприятнее, чем должно быть. Было бы куда легче, окажись она жертвой его похоти, невинной племянницей, совращенной взрослым мужчиной. Хочется сказать, что она это перерастет, но Деймон прижимает ее к себе, натягивает покрывало на худые плечи. Прошло очень много лет с тех пор, как к нему льнул кто-то, кого он после этого не собирался выгнать прочь. Он наклоняет голову, чтобы прислониться поцелуем к ее макушке, а после снова поднимает подбородок, позволяя найти убежище в собственной шее. Когда Рейнира засыпает, или, по-крайней мере, ему кажется, что она засыпает, он еще долго лежит, глядя в одну точку и бездумно поглаживая пальцами ее гладкую кожу на спине и пояснице. Но Рейнира не спит — лежит, размышляя о яйце перед её камином и обо всем, что оно могло бы ей дать. Или забрать. Она медленно вдыхает запах Деймона, решив, что чтобы не случилось завтра, послезавтра, или через десять лет — этот момент останется принадлежать ей. Отсюда хорошо видно дверь: Рейнира скользит к ней, размытой для глаза из-за полупрозрачного полога, взглядом. Кажется, она как-то сказала Деймону, что ничего не помнит — очередная ложь. В голове просыпается воспоминание: четыре года назад она точно так же смотрела на дверь через полог, только совершенно в другой ситуации. Снова раздаётся стук в дверь: Рейнира, у которой глаза ярче, а волосы — короче, тут же подскакивает с кровати, полностью одетая, и едва ли не подпрыгивая от нетерпения, несётся к двери. — Ты пришел! — Она едва ли не запрыгивает ему на шею от радости, обнимая — краем глаза отмечает, что охраны у дверей нет: как он и обещал. Рейнира улыбается и затягивает дядю в комнату, которая ярче и светлее, поспешно закрывая за ним дверь. Машет рукой в сторону беспорядка в кровати, — Я открыла все свои подарки. Одни драгоценности. Звучит немного разочарованно [или избалованно], но она остаётся в прежнем присутствии духа. Ей же предстояло покинуть дворец — что случалось не так часто, на самом деле. Как будто ей семь, а не семнадцать. — Куда мы поедем? Как мы отсюда выйдем? — Она заглядывает ему в лицо, нетерпеливо улыбаясь: он обещал ей, что покажет кое что после того тухлого приема, что ей пришлось высидеть. — Может, мне переодеться?