Pattern Breaker

Бип. Бип. Бип. Джон застонал, не открывая глаз. Бип. Бип. Бип. Боже, у него раскалывалась голова. Он поклялся себе больше никогда столько не пить. Бип. Бип. Бип. Что-то тяжёлое лежало на его груди, мешая дышать. Он поднял руки, пытаясь столкнуть это, и врезался во что-то твёрдое и, вроде как, тёплое. Подождите, он же не пил. Что он делал? И что за хрень его придавила? Он начал спихивать это с себя, и с каждым толчком оно скатывалось на землю. Бип. Бип. Бип. Да что за мерзкий раздражающий звук? Острый медный запах свежей крови ударил в нос и он резко поднялся с широко открытыми глазами. Рядом лежал труп мужчины с пробитым затылком. Повсюду валялись ошмётки мозга и куски черепа. На нём самом тоже. Он вскочил на ноги, пошатнулся, и его вырвало. Джон не понимал, где находится, что там забыл и вообще какого хрена на нём оказался труп. Грудь сдавило от сильных спазмов, острая боль распространилась по телу. Его футболка была порвана в самом центре. Рванув ещё больше для лучшего обзора, он уставился на большую полость в кевларе, внутри которой находилась покорёженная и раздробленная пуля, которую он принял в упор. «Точно. Бронежилет. Умно», — пробормотал он про себя. — «Какого хрена…» — он огляделся, тяжело дыша от адреналина и неприятных ощущений, вызванных, вероятно, парочкой сломанных рёбер. Бип. Бип. Бип. Проблеск озарения. Предательский звук таймера на детонаторе. Здание вот-вот взорвётся. — Вот чёрт! — Соуп бросился бежать, спотыкаясь об обломки. — Чёрт, чёрт, чёрт! Небоскрёб был уже наполовину разрушен изнутри. Последствия предыдущих взрывов и мёртвые тела встречались на каждом углу. В панике он метался по коридорам и спускался по уже нерабочим лифтовым шахтам, освещённым аварийками. Казалось, что с каждым шагом звуки тревоги нагоняли его. Так и было. — Блядский боже, да как отсюда выбраться?! — выругался он, спотыкаясь на куче битого бетона. Он направился в сторону открытого окна с другой стороны здания. Примерно в трёх метрах под ним находилась строительная люлька, ненадёжно висевшая на полуразрушенных тросах. Времени на раздумья не было. Нетвёрдой ногой ступив на край окна, он начал осторожно спускаться. Из-за резкого порыва ветра, налетевшего на него в момент короткого прыжка, внутренности словно стали невесомыми. Приземлившись с отвратительным лязгом ботинков о металл, он сразу присел и широко раскинул руки. — Так… Что дальше? — застыл он. Дальше раздался треск и один из тросов лопнул, а Соуп как с горки покатился вниз и вывалился из неё. — Oi, ye fuckin’ whalloper! — закричал он, снова находясь в свободном падении. Ошалевший и дезориентированный он упал на спину. В нос ударил сильный запах мусора и плесени. — Контейнер для мусора, — безразлично сказал он. — Я только что приземлился в контейнер для мусора. Ёбанная классика, — со стоном приподнявшись, он попытался найти опору, чтобы вылезти из помойки. Как только он коснулся ботинками земли, то сразу же рванул в противоположную от небоскрёба сторону. Он не понимал, куда бежал, и почему что-то подсказывало ему, что нужно кого-то найти. Позади раздался взрыв, ударной волной отбросив его на асфальт. — Я уже по горло сыт этой хернёй, — простонал он, схватившись за ноющую грудную клетку и снова поднимаясь. Солнце только собиралось показаться на горизонте, и он был уже далеко за пределами Чикаго, когда его озарило. Всё было как в тумане, но память постепенно начала восстанавливаться. Гоуст. Он должен был вернуться к Гоусту. Дни и ночи слились воедино в борьбе со сном под мостами и редкими поездками с дальнобойщиками в неопределённом направлении. — Парень… Выглядишь дерьмово, — сказал один из них — седой мужчина, одна половина лица которого состарилась от солнца чуть больше другой. К счастью, большинство из них придерживались установки «не спрашивай, не говори», и Джон без возражений смог легко уклониться от большинства вопросов. Один даже вручил ему сменную одежду, которая, к сожалению, слишком быстро стала тугой от пота. Он избавился от испорченного бронежилета, поморщившись из-за огромного багрово-красного синяка, расползшегося по коже. А ещё у него откуда-то взялась рана на лбу, прорезавшая бровь. В здравом уме его удерживали только абсурдно сладкие американские закуски, украденные сотни миль назад, бессвязная болтовня в диктофон и лейтенант. Гоуст. Саймон. — Эй, капитан Прайс. Как там усы? Не мог не спросить, — проговорил он с набитым пирожным ртом. — Эти твинки очень даже ничего. Интересно, сможем ли мы раздобыть парочку. Пробовал когда-нибудь? — Знаешь, я вроде как на мели и в бегах, но всё не так уж плохо, — он не понимал, кого пытался убедить этим. Воспоминания, туманные и дезорганизованные, то возвращались, то пропадали из-за травм и недоедания. В какой-то момент он переслушал свои сумбурные записи односторонних разговоров и понял, что не помнит ни единого произнесённого слова. — Алехандро, Руди, mi amigos! Думаю, мой испанский становится лучше, а? Гордитесь мной? Представляете, я взорвал ту ракету сам! Залез под стол, как мальчишка, прячущийся от родителей. Я действовал вслепую, только однажды проделал такое с буровой установкой, но то другое. В этот раз меня никто не инструктировал. Нужно было видеть рожу Хассана, когда я свалился на него в лифте и стащил кейс. Крысёныш. — Знаете, если подумать, «Лос Вакерос» — реально крутое название. Я бы их боялся. Можно мне звание почётного ковбоя? Думаю, что заслужил его, ну, после всего этого. Как-то ночью, после особо долгого и изнурительного путешествия — примерно за семьдесят два часа до того, как он добрался до пустыни Чиуауа, где отправил первый из многих сигналов S.O.S по самодельной рации — Соуп сидел в крошечной сырой пещере, нервно вертя в руках один из диктофонов. Ночь была поздней, и он не спал уже чёрт знает сколько дней. От изнеможения он чувствовал себя отвратительно пьяным. Из его глаз катились слёзы, смывая грязь и оставляя светлые дорожки на щеках. Диктофон был пуст, нетронут до этого момента. Он зачем-то берёг его. Осознание пришло, когда он беззвучно заплакал, опустив голову на колени. Повержен. Тело, разум и психика были истощены. На грани недееспособности. Дефицит сна силком отрезал его угасающее здравомыслие. Скоро ему потребуется отдых, но со сном придут и беспощадные кошмары, из которых он вырвется только с криком на губах. — Мне холодно, элти, — тихо произнёс он в диктофон, наблюдая за тем, как слёзы его впитываются в землю. Исчезают в небытие. — Темно. И, как бы не хотелось признаваться тебе, но… мне страшно. Он тяжело сглотнул. — Мне страшно. Одиноко. Без тебя. Не думал, что из-за расставания будет так больно. Расставания с домом. Расставания с тобой, — он сухо усмехнулся. — Кажется, на этот раз спятил я, элти. — Я знаю, что ты прячешься за этой маской. Я понимаю. Ну, не совсем. Без конкретики. Но я понимаю, почему что-то такое может… Успокаивать. Иногда и мне хочется надеть маску. Вдруг было бы не так больно. — Кстати, тебе нужно снимать её почаще. Вряд ли ты осознаешь, как ты чертовски… идеален. Я почти злюсь, что ты скрывал своё лицо от меня. Хотя нет. Не надо, а то я снова начну ревновать. И буду преследовать тебя с того света. Будет забавно. Джонни МакТавиш. Призрак. Гоуст. Неа, кого я обманываю. Мне никогда не стать тобой. Ты намного лучше меня… У меня не было ни шанса. Настолько лучше, насколько никогда сам не признаешь. — Помнишь, как мы нашли Родольфо в Лас-Альмас? Конечно помнишь. Разве ты бы забыл? — ещё один невесёлый смешок. — Я не забыл… Нет. Никогда не забуду. — Я о том, что тогда сказал. Когда произнёс… чёрт, как там было? «Вот почему я люблю Гоуста»? Я это и имел в виду. Каждое слово. Услышать твой голос после побега от «Теней» было таким… облегчением. Знать, что ты где-то там. Ждёшь меня. Ты и сейчас ждёшь меня, Гоуст? Ты скучаешь по мне так же, как я по тебе? Десять минут тишины, нарушаемой лишь прерывистым дыханием. — Я люблю тебя, Саймон. Любил всё это время. С самого начала. Знаю, что ты, наверное, никогда не услышишь этого, но даже произносить это приятно. Запись остановилась, наполненная часами признаний, сожалений и боли. Всё для Саймона. Всегда для Саймона. Соуп выключил диктофон, повернулся и зарыдал, пока забвение не отняло его память, заменив её тьмой.

❖❖❖❖❖

— Ты чего так нервничаешь, сынок? — спросил его сотрудник патруля, лениво положив руку на руль и упёршись локтем в дверь. Соуп нервно покачивал ногой, руками крепко вцепившись в джинсы. — Да просто, эм, надеюсь кое-кого увидеть, вот и всё, — ответил он. Когда они подъехали ближе, сердце его забилось ещё громче. — Охренеть… — выдохнул патрульный, глазея на все сто девяносто восемь сантиметров человека, которого Джон хотел увидеть больше всего. Он пришёл. Конечно же он пришёл. — Проехали. Знаешь, если бы меня ждал такой здоровяк, я бы тоже нервничал. Широкая улыбка расплылась на лице Джона и он, наверное, рассмеялся чуть сильнее, чем следовало. Фургон остановился и ему нестерпимо захотелось сделать фото лиц Прайса и Алехандро — разинули рты, как выброшенные на берег рыбы, Прайс ещё и прикрывал глаза рукой от солнца, как будто не мог поверить в происходящее. Всё было словно во сне. В очень обдолбанном, запутанном и дотошном сне. Он вышел из машины, улыбаясь так широко, что ему показалось, будто он сейчас раскроит себе щёки. Гоуст не обращал внимания, глядя куда-то вдаль. Он стоял позади всех, но выглядел всё так же внушительно. И, охренеть, вот же он, наконец-то, Саймон Саймон Саймон… — Эй, элти, — крикнул он, закрывая за собой дверь. — Может повременим со взбучкой на пару деньков, а? Взгляд Гоуста метнулся к нему, сосредоточившись на лице. Издалека Джону было плохо видно его глаза, но он отчетливо ощущал плескавшиеся в них эмоции, из-за которых тело похолодело. Улыбка померкла. — Джонни? — тихо спросил Гоуст, и сердце Соупа сжалось от уменьшительно-ласкательного и того, как его произнесли — с придыханием, почти с облегчением. — Он умеет говорить, — сказал Джозеф, приподняв бровь и глядя на четверых мужчин. — Соуп? — позвал Алехандро, словно не веря своим глазам. — Я не… Что… Как? Соуп задрал футболку до груди, обнажив кожу и синяки от выстрела на ней. — Ты… Был в бронежилете… — Ага, под одеждой. Сбежал от бойцов Аль-Каталы и нашёл его, когда вы только добрались до небоскрёба. Отличный отвлекающий манёвр. Вот почему меня привязали к тому долбанному стулу, — он посмотрел на Прайса, опуская футболку. — Говорил же, что буду в порядке, капитан. Прайс молниеносно сократил разделявшее их расстояние и мягко обхватил Джона рукой за шею. — Идиот. Ты чёртов идиот! — с огромным облегчением рассмеялся Прайс, чуть ли не плача, и уткнулся подбородком в грязный могавк Соупа. — И от тебя ужасно воняет. — А бывает иначе? — Алехандро подошёл и обнял Джона, хлопнув сержанта по спине раскрытой ладонью. — Aff yer heid, pendejo, — рассмеялся он и обнял в ответ, морщась. — Извини. Ещё болит. — Не извиняйся, hermano. Я просто рад, что ты здесь. На ответ не было времени, потому что Гоуст направился в его сторону. Длинные ноги совершали невероятно длинные шаги. Прямо к Джону. Он почти расплывался перед глазами — так быстро двигался. Внезапно Джон посочувствовал всем, кто перешёл дорогу Гоусту. Было действительно страшно наблюдать, как эта громадина идёт прямиком на тебя. Ещё страшнее, когда этот мужчина хватает тебя обеими руками за воротник одолженной футболки и грубо впечатывает в дверь фургона. — Я считал тебя ёбанным мертвецом, — прошипел Гоуст. Джозеф быстро потянулся за пистолетом в кобуре на ремне, но Прайс поднял руку, останавливая его. Соуп не слышал ничего из того, что кричали Прайс и Алехандро. Он оказался в ловушке, хныча от боли из-за сильной хватки Гоуста и его рук, упирающихся в ушибленную грудную клетку. Его лицо находилось всего в нескольких сантиметрах, и Соуп чувствовал густой запах сигарет на его маске. Но глаза… Его прекрасные голубые глаза, которые Соуп так хотел увидеть все эти недели — увидеть в них сдерживаемое облегчение от встречи… Этого не выражали. Глаза Гоуста были налиты кровью, наполнены гневом и яростью, которых хватило бы на целую жизнь. В них плескалась злость и ненависть. Ненависть не в сторону Соупа, правда же? Правда? — Я считал тебя ёбанным мертвецом. Ты это понимаешь? — Отпусти, элти. Ты делаешь мне больно, — пробормотал Соуп. Ладонями он крепко впился в плечи Гоуста, пытаясь сдвинуть его. Но всё было тщетно — Гоуст, возвышаясь над ним, загнал его в угол. — Отпусти, элти, ты делаешь мне больно, — саркастично передразнил он в ответ. — Бедняжка МакТавиш. Я смотрел, как ты умираешь. Я смотрел, как ты, блять, умираешь! И нихуя не мог сделать! — В чём твоя проблема, Гоуст? — Моя проблема в том, что ты заявляешься, как ёбанный гром среди ясного неба, и отпускаешь свои грёбанные шуточки, как будто не ты только что вернулся из мёртвых, ни капли не волнуясь о том, как эта хуйня отразилась на мне — видеть, как тебя, блять, в упор застрелили! Ты это понимаешь? Джон стиснул зубы. Его хорошее настроение быстро сменилось замешательством. — Сделай себе одолжение и выдохни, Саймон. Гоуст оторвал его тело от фургона на пару сантиметров и быстро швырнул обратно, качнув машину. Он кричал так громко, что у Соупа заболели уши. — Не зови меня так! Лучше сделай себе одолжение и научись ёбанному уважению вышестоящих, сержант. Ты слушаешь? Твоё постоянное нарушение субординации чуть не привело к твоей смерти. Снова. Потому что ты никак не вобьёшь это в свою тупую голову и ты, блять, никак не начнёшь слушать меня, несмотря на тот ад, через который я прошёл, пытаясь сохранить твою жизнь. Я больше не буду этого делать. Я не буду проходить через это снова. Из-за тебя. Они смотрели друг на друга и, соприкасаясь грудными клетками, тяжело дышали, пока Джон не подобрал слова, злые и обиженные, потому что его сон превратился в кошмар. Прежде чем заговорить, он протянул руки и крепко сжал запястья Гоуста. Большими пальцами он скользнул под перчатки, нежно касаясь кожи. Когда Джон почувствовал пульс, быстрый и неравномерный под его прикосновением, он заметил, как глаза Гоуста немного смягчились, и что-то в них неуловимо изменилось. — Что ж, при всём уважении, лейтенант Райли, прошу обо мне больше не беспокоиться, — он направился к вертолёту, грубо толкнув Гоуста плечом, от чего тот шокировано застыл. — Катись к чёрту.